Текст книги "Железный ветер"

Ох как далеко еще было до переоценки фашистами происходящего, даже самые трезвые головы вряд ли думали о возможной расплате за агрессию. Понимание это придет намного позже, но гитлеровцы и тогда старались максимально обезопасить своих агентов и обеспечить полное подтверждение разработанной легенды…

Колонна пленных миновала село, бабы еще долго вздыхали, отирая слезы, старушки истово крестились, моля Бога не карать столь жестоко за малые прегрешения людские, не вести дело к концу света. Те, кто помоложе, упрекали богомолок в пустобрехстве: был бы, мол, Бог, позволил он разве такое зверство – извел бы под корень фашистов-нелюдей.

– Иль сами изверги-то не грешны? Сколь вон людей безоружных погубили?! Против Бога это. Только что им от Бога сделается? Вон морды какие откормленные, беда одна…

– Придет и им час судный! – не сдавались старушки. – Придет!

– Не от Бога. Как сполчатся мужики наши, как озлобятся да власть наша их оружием в достатке снабдит – вот тогда суд свершится. Верный суд. Народный…

Сколько бы еще пререкались молодухи со старушками, только мальчонка конопатый, босоногий взвонился бешено в угрюмые речи:

– Живы они! На околице что! Стонут!

Не вдруг поняли мальчонку – слишком уж неожиданно требовалось изменить душевное состояние. Но вот выкрик-приказ:

– Бегим, бабоньки!

Юбки захлестали по ногам, волосы затрепались на встречном ветру. Старушки и те семенили на пределе своих сил за бойкими молодицами. Только две или три из них в дома повернули. За ведрами. И еще заведующая медпунктом Рая Пелипей, месяца за два до войны направленная сюда после фельдшерско-акушерской школы, побежала в обратную сторону, за бинтами и йодом. Рослая и тощая, длинноногая, как богомол, она легко неслась по травной улице с непроветренным еще запахом пота, крови и гноя. Быстро вытащила из-под кровати фанерный ящик, куда упрятала она бинты и медикаменты из медпункта, схватила медицинскую сумку и, добавив туда еще несколько бинтов, побежала широкошагно к околице.

Перегнала старушек, подбежала к плотному бабьему кругу и спросила, переводя дыхание:

– Как они?

– Живы! – радостно загалдели в ответ женщины. – Живы, соколики горемычные!

– Расступись тогда. Воздух им нужен!

Подождала, пока женщины не отпятились подальше, спросила строго:

– Вот так и будем торчать? Дело делать надо. Трое носилок нужно. На жерди одеяла нашить. На овин снесем. Оберегать миром станем. Еще, женщины, нужно по дороге пройти: вдруг кто еще жив остался? В лес их сразу. Там и тень, и от глаз подальше. Мертвых похоронить нужно. По-людски чтобы…

Она не вмешивалась в распределение обязанностей, – она распорядилась и начала осматривать, сколь тяжелы раны, нужно ли перевязывать сразу или погодить до места, где можно будет обработать их по всем правилам.

«Двое – выживут, – сделала она заключение после осмотра, – а вот этот, беленький, больно плох…»

– Водицы, касатка, принесла. – Запыхавшаяся старушка поставила ведро, почти полное хрустальной ключевой воды. – Гляжу, побегли все, а без толку. Если живы, думаю, перво-наперво воды-спасительницы им потребно.

– Молодец, бабуля! – искренне поблагодарила Рая Пелипей расчетливую старушку и, смачивая марлевую салфетку, начала протирать ею лица раненых. Потом осторожно, чтобы не поперхнулись, попоила горемык.

От села уже бежали женщины с носилками. Быстро сделали и надежно: закрепили ватные одеяла на жерди проволокой – и бегом к околице.

Пока переносили раненых на гумно, пока медсестра обрабатывала раны, прибежал посланец от женщин, ушедших по дороге. Тот самый босоногий Вовка, что всколыхнул село криком: «Живы они!..» Трет кулаком глаза, от испуга округлившиеся. Шмыгает беспрестанно носом.

– Ну что?! – спрашивают бабы. – Что?

– Изверги! – надрывно выдавливает мальчонка, явно повторяя услышанное от женщин. – Катюги смертные. Вся дорога, как на бойне.

– Живые-то есть ли?!

– Есть. Двое еще. Дышат, стонут, только беспамятны. Пошибче бы, велели сказать, их к медичке…

Заторопились бабы, подхватив носилки, а медсестра не знает, как поступить: то ли со всеми вместе бежать, оставив раненых под опекой старушек, то ли самой на гумне оставаться. Подумавши, осталась. Слишком плохи все трое, но особенно – белокурый. Полный коллапс. Кровь бы ему сейчас перелить, да как это сделаешь? Остается одно: уколы. Камфорные. В сумке санитарной, слава богу, много ампул. Приготовлены для такого случая. Да и всем остальным камфора тоже не повредит.

Не присела ни на минуту Рая Пелипей, отгоняя смерть от несчастных, а тут уже и новых несут. Госпиталь целый. Первый раз с таким пришлось столкнуться медицинской сестре. Но ничего – управилась. Все сделала как следует. С помощью сельских женщин, конечно. Те и воду таскали, и бинтов нанесли из дома в достатке, а когда потемнело, светили лампами, чтобы видней медичке было бинтовать.

– Вот и все, – наконец с облегчением выдохнула Пелипей и опустилась устало на солому.

– Как, Раиса, будут жить ли? – заспрашивали ее бабы, и она ответила вполне уверенно:

– Должны. Все. И он – тоже, – кивнула на белокурого. – Если заражения не будет…

– Подорожники бы на раны.

– Семя льняное отварить.

– Сахару нажевать…

Улыбалась снисходительно Рая Пелипей, слушая советы заботливых женщин, но пообещала:

– Попробуем все. – И добавила после малой паузы: – Когда лекарства закончатся. – Вновь пауза. Лицо посерьезнело. Продолжила иным уже тоном: – Вот что, лечить – мое дело. А вот охранять? Немцы возьмут и заглянут сюда, тогда что?

– Валом когда намедни повалили, обошли гумно – не по пути, выходит. От дороги вон даль какая! – завозражали женщины. – Ишь невидаль для немца – гумно. Гумно, оно гумно и есть, на экскурсию сюда фрицам ходить резон ли?

– Это как посмотреть, – не унималась медсестра. – На машине или на мотоцикле – рукой подать от села. Завернут посмотреть, не припрятан ли хлебушек. Береженого бог бережет. Потом будем локти кусать, если живы останемся, если все село за укрытие раненых красноармейцев спалят фашисты. О жизни бойцов подумаем давайте, о своих жизнях. Мужиков, считаю, позвать из леса стоит…

Не вдруг согласились с этим женщины. Раненых жаль – слов нет, но сынки и мужья тоже не чужая кровь. Выйдут из леса, а тут – немцы. Побьют всех. Только прямо никто об этом не говорит, а причины разные придумывают. Только без пользы все: Рая Пелипей на своем твердо стоит.

– Не властны мы без мужиков. Если ошибемся, им горе великое принесем. Да и много ли они напартизанят без села и без нас?

Хоть и долго пререкались, но пришли к согласию: послать весточку в лес. Побойчее молодух выбрали. Снарядили, будто за грибами, а вскоре разошлись по домам, определив, кому когда помогать медичке, кто молоко несет, кто меду, кто бульон куриный…

Почти все, о чем спорили женщины, Дмитрий Темник слышал. Сознание вернулось к нему, когда укладывали его на мягкую солому, покрытую ватным одеялом. Резко опустили голову, и боль пронзила все тело, но он не вскрикнул, а только выдохнул глухо стон и не открыл глаза. Он понял, что подобран, что все идет по плану, что теперь совершенно все зависит от него самого и потому ни в коей мере нельзя спешить – лучше подольше находиться в «шоковом состоянии», пусть ничего не видеть, но зато все слышать и обмозговывать услышанное. Он весьма обрадовался, когда женщины заговорили о мужчинах, укрывшихся в лесу: «Вот оно – начало. Есть отряд!» И в то же время одолевало его беспокойство: «Если отряд уже есть – есть и командир. Борьба тогда предстоит. Это – плохо». Но, размышляя и прикидывая, он убедил себя, что легче потеснить, а может, даже убрать руками немцев командира отряда, чем создавать отряд заново.

Потешно ему было слушать испуганные речи женщин, опасавшихся появления немцев-карателей: он-то знал, что долго сюда никто не пожалует. Только об этом не скажешь. Пусть трясутся от страха. Это даже… хорошо. Если унесут в лес – тоже хорошо. Только отчего пятеро живых? Похоже, немцы ему пристегнули «око недреманное». Белокурый не в счет, Рашид – тоже. А те, кого принесли позже, оба церберы, или один из них? Тут придется вычислять. Щеголь-офицер не говорил, что человек для связи будет среди пленных. Стоп… Темник помнил инструктаж в мельчайших деталях. Вот где разгадка:

– На связь к вам выйдем сами, когда в отряде вы заработаете свой авторитет.

– Как об этом вам станет известно?

– Не задавайте ребяческих вопросов…

Все верно. «Око недреманное» здесь. Один? А вдруг оба? Знать это ему было важно, ибо, случись какая осечка, двоих обмануть будет сложнее. Но столь же сложно определить, кого из них следует остерегаться. Скорее всего – бесполезное дело. Вернее будет не ломать понапрасну голову, а считать обоих соглядатаями.

Все вроде бы встало на свои места, теперь главное – спокойствие. И уверенность. Как говаривал Трофим Юрьевич: если знаешь хоть малую толику, что против тебя замышляется, – ты хозяин положения. Все хорошо будет. Все устроится. Нахальства побольше, предложений смелых, даже дерзких, и признают мужики-колхознички власть его над собой…

Когда темнеть начало, пришли на гумно партизаны. Темник даже глаза прощелил – так не терпелось ему увидеть «народных мстителей». Под пятьдесят почти всем, да юнцов-несмышленышей несколько. Безоружны, можно сказать. Две тулки-курковки, обрезов несколько и только одна полноценная винтовка. Со штыком. Темник рад увиденному. Таких легко будет под начало взять. Не отряд пока это, не мстители еще, а укрывшиеся на всякий случай от захватчиков в лесу. Мужицкая вековечная настороженность сработала: оглядеться, переждать.

«Пора выходить из шока, – решил Темник. – Опоздать иначе можно…»

Да, ему нужно было «обработать» в свою пользу мужиков, пока без сознания Кокаскеров. Тот, если очнется, все по-своему поведет. Оставит Темнику вторую роль. Как в загоне. Правда, там такая роль его вполне устраивала, он даже не помышлял что-либо менять. Теперь-то все будет иначе: у него, Темника, тоже есть и воля, и ум, и характер, но зачем, однако же, создавать для самого себя препятствие, усложнять и без того сложное положение борьбой за лидерство, если его можно сразу захватить.

Не думал Темник в тот момент, что новые хозяева его предусмотрели это и определили ему и его «избранным» разного достоинства выстрелы. Он поймет это, когда, почти совсем поправившись, станет сам лечить и Кокаскерова, и белокурого. Но пока он боялся опоздать, и, как только двое мужиков стали приподнимать его, чтобы переложить на носилки, он застонал и размежил глаза.

– Потерпи, казак, атаманом будешь, – добродушно, пытаясь упрятать жалость, подбодрил Темника один из партизан. – В лесу – оно покойней. Фашист в лес носа не сует.

– Потерплю, – выдавил запекшимися губами обещание Темник, – если так надо.

Понесли раненых бережно, шагая в ногу и неспешно. Уверены были, что не появятся фашисты. Даже не оставили партизаны на опушке никого для наблюдения, и Темник увидел в этом повод для того, чтобы сделать первый шаг к лидерству. Но переждал, пока не углубятся в лес партизаны и привал сделают не кратковременный, а основательный.

Это произошло перед рассветом. Небольшая поляна в пятнах березнячка. Безмятежно попискивают пичужки, просыпаясь и готовясь к трудовому дню. Блаженство! Какая тут война? Где она? Вечный мир и покой. Повалились мужики на траву, утомленно потирая руки, будто докосили загон и теперь время понежить себя в благодарность за добрую работу. Только Раиса Пелипей не расслабилась, захлопотала возле раненых, делая им уколы и поправляя повязки. Темника не стала колоть. Прошлась мягко пальцами по повязке, – все на месте. Проворковала мягко и очень тихо:

– Вам камфора не нужна. Вы давно не в шоке. Давно…

Вот тебе и на! Ошарашила!

А ей вроде бы без дела ею сказанное. Она уже у других носилок. Пробегает пальцами по бинтам, отстукивает носочек ампулы с камфорой. Темник наблюдает за ней, беспечно-уверенной, легкой, и никак не может понять, что у нее на уме. Вроде бы разоблачила его, но так, чтобы никто, кроме него самого, не понял. Для чего?

«Возьмет и выдаст?!»

Путается все в голове. Вроде бы продумал уже беседу с партизанами, логично построил ее, и вот на тебе – новость. Начни сейчас говорить, а она – ляп: «Не слушайте его. Притворщик он. Или предатель». И все. И конец.

«Пусть будет – что будет!» – решил он и заговорил, обращаясь к мужикам:

– Кто у вас командир? Пусть подойдет.

– Ить нет его еще. Не избрали. Председатель, Акимыч наш, не пожелал. Намедни послали к секретарю райкома, он в подполье теперича, чтоб, значит, командира прислал да оружию, так он ответ дал, чтоб, значит, повременили малость. А теперь, думаем, нужды в том нет: вон сколь вас, бойцов, а может, и командиров…

– Да, я академию окончил. Если доверите, осилю.

– Как же не доверить? Доверим. Подлечись давай – и с богом.

Лучшего не услыхать. Радостно Темнику и боязно: вот сейчас медсестра скажет свое слово. Но помалкивает та, занята своим делом и вроде не слушает мужского разговора. Совсем осмелел Темник:

– С богом – не знаю. Коммунист я.

– Дык… это так, к слову.

– А лечиться, товарищи, времени нет, – вроде бы не слыша оправдания, продолжал Дмитрий Темник. – Бить и бить врага! Как Сталин сказал: земля пусть горит под ногами фашистских захватчиков.

– Оно, конечно, куда как верно. Оружие вот только бы…

– Не в одном оружии дело! В понимании момента дело. В ненависти к врагу! И еще… в бдительности! – Помолчал немного, чтобы и передохнуть, но более для того, чтобы почувствовали колхозники-партизаны значимость сказанного, и вновь заговорил, теперь уже тоном упрека: – Вот вы хотите укрыть нас от карателей. Безусловно, патриотично это. Но делаете это с беззаботной беспечностью. Откуда у вас гарантия, что немцы не нагрянут в село? Никто не уверен? То-то… А если про отряд прознают?

– Откудова? Кто скажет им? – попытался возразить один из сельчан. – И леса они пуще страха боятся…

– Говорить так, значит, не знать фашистов. Пытать начнут – не всякая женщина выдержит. А что им леса бояться, если будут знать, что оружия у вас всего ничего.

– Это уж точно, кот наплакал…

– Поступим так: вот там, на опушке, останется заслон. Пока мы не минуем новый рубеж, какой вы определите.

– У болота. Туды хода часа два.

– Значит, через два часа заслон переходит на новый рубеж. Потом на следующий…

– Дык… за болотом – дома мы. На острове.

– Хорошо. У болота станем держать постоянный пост наблюдения. Видимо, все про Ермака песню знаете? А что же тогда на ус не мотаете? Нельзя спать без охраны. «Чапаева» тоже все видели? Отчего геройский комдив погиб? Беспечность проявлена. Так вот, если уж доверяете мне командовать отрядом, уясните перво-наперво: ротозейства не допущу!

– Так мы-то что? Кто ж из нас против? Как повелишь.

– Еще одно задание: думайте все, как поступить, чтобы глаза и уши иметь среди немцев. В комендатуре. В управе.

– Райком подпольный, сказывали, обмозговал это дело, – возразил Акимыч.

Но Темник парировал:

– Это очень хорошо. Но вдруг связь с райкомом нарушится – тогда как? И потом… От райкома мы сможем получать данные и в то же время ему помогать.

– Дело командир говорит, – вмешалась Раиса Пелипей. – Тут судить да рядить надо ли? Польза очевидная. Я думаю…

– Кто что думает, – обрубил Темник, – я выслушаю на месте. С глазу на глаз. Вече устраивать не стану. Слишком дорога ставка: жизнь на кону. Жизнь не только того, кого пошлем, а и всего отряда. А нам побеждать надо, а не гибнуть.

Всем понравились последние слова нового командира: не верхогляд, башковитый, за таким не боязно идти, взвесит, прежде чем решать что-то. И рисковать, похоже, зря не станет. Людей оберегать будет.

А сам Темник после столь категоричного заявления ждал, как отреагирует медсестра. Оскорбится? Или нет? Возьмет да и объявит всенародно о его притворстве на гумне: «Поет Лазаря, а сам вынюхивал!» Что тогда?! Лихорадочно решал, как вести себя тогда: ответить резко, либо поднять на смех медсестру, – что, мол, врача образованней? И так прикидывал он, и эдак, чтобы ловчее как-то выкрутиться, а Пелипей – ни гу-гу. Сделала укол белокурому, встала во весь свой богомольский рост, потянулась, сгоняя усталость поясничную, потом спросила мужиков-партизан:

– Не пора ли? Не близок путь…

Верно, впереди еще много верст лесных да болотных – сколько не оттягивай время, а одолевать версты те придется. А чем скорей, тем оно и лучше. А тут еще и командир новый голос подает:

– Права медсестра. Долгие привалы не следует делать. Чем скорее раненых донесем, тем больше надежды на их выздоровление.

Кто же немощным зла желает? Поплевали, кому первым нести носилки на ладони, – и вперед. На сей раз хотя и с малым, но все же заслоном за спиной.

У болота передохнули немного подольше, затем похлюпали след в след по только им ведомому ходу. Носилки повыше поднимали, чтобы не замочить ран, иначе пиши пропало – загноятся. Из последних сил бредут мужики, но привала не сделаешь: нет местечка сухонького, топи вокруг с плесневелыми хохолками осоки и камыша на плешивоблескучей глади.

Но вот наконец и твердь, бугром вверх поднятая. На угоре – дуб в два охвата, вольный, победивший в долгой борьбе за место под солнцем, а дальше – березняк, непомерно густой и оттого до жалости тонконогий. Кому-то здесь еще предстоит победить, кому-то пасть в борьбе. За березовым лесом – сосновый. Старый, негустой, но могучий. Твердо обосновался. Ни дуб, ни березу, что захватили пустоту полянную, не пускает к себе. Плотно застлан лес хвойным ковром – ничему, кроме гриба, не уцепиться здесь корнями…

Смотрит на все это Темник и прикидывает, что на дубе хорошо пост наблюдения соорудить, а по берегу прорыть окопы. В березняке – еще один ряд окопов, а здесь, в сосновом лесу, ячейки вразброс. Мысленно он уже перенес себя и на поляну, куда их несли и где, как ему говорили, стоял дом лесника, окольцовывал ее окопами, полосовал глубокими щелями, где могли бы партизаны укрываться «в случае авиационного налета», хотя твердо знал, что никакого налета с воздуха на их отряд не будет…

Только когда они вышли на поляну, крохотную, с притулившимся вплотную к опушке темностенным домишком и шалашами из лапника, весь его так ловко обдуманный план лопнул мыльным пузырем. Он предполагал увидеть здесь хотя бы начало работ по оборудованию базы, но ничего похожего здесь не было. Потому-то он, не дав как следует отдышаться партизанам, не став даже ожидать, пока медсестра сменит набухшие от просочившейся крови бинты, начал совещание – «партизанский круг», как он его назвал, надеясь, что он приживется и будет собираться этот круг всякий раз, когда потребуется решать что-то важное для всех.

Спросил вначале:

– Намечены ли боевые операции?

– Оружия нету. Ждем вот. Динамит тоже. Мост определили – в воздух.

– Тогда так: затвердим командование отряда. Политрука, начальника штаба, начальника разведки, думаю, определим, когда раненых поставим на ноги. Из них определим. Начальником тыла назначим председателя колхоза. Как ваше мнение?

– Ладно будет.

– Еще вопрос. Велик ли остров и есть ли к нему еще подходы?

– Вдоль – версты три. Поперек – поменьше чуток. Болотина кругом непролазная. Была, сказывают, прежде гать супротив нынешнего хода, до земли самой шла, да утопла. Счетно, кто помнит ее. При неволе можно и по ней.

– Ясно… Так тогда поступим: два поста наблюдения оборудуем. У той тропы, по какой мы шли, и у затонувшей гати. И окопы тоже. Это первое, с чего начнем. Сегодня же. Потом землянки станем рыть.

– Мокро, – возразил Акимыч. – Глубже метра нельзя – вода.

– Выход тогда один, – помедлив чуток, продолжил Темник, – роем до мокроты, остальное – срубами поднимаем. Для маскировки засыплем землей и хвоей. Расчет такой: землянка – на десять человек. Одна – штабная, одна – командирская. В домике – санчасть. И кухня со столовой. Согласны?

– Пригоже.

– Одновременно роем щели. Метра на полтора. Вода на дне – ничего. Бомбить, не доведись век такого, станут – в щелях спасение.

– В полицаи бы отобрать, чтобы знать, значит, что супротив нас готовят…

– Решим. Только не на кругу. Я говорил: поодиночке звать стану. Как командирская землянка готова будет, так и начну.

Он распоряжался так, чтобы поняли люди: не на один день они здесь, что предстоит им долгая борьба и к ней нужно готовиться основательно. И спешка в этой подготовке совершенно противопоказана. Ничего от нее, кроме вреда. Он и партизанский круг вел неспешно. Захватив поначалу инициативу в свои руки, он затем терпеливо выслушивал советы партизан, как лучше организовать оборону, где избы-землянки рубить, как доставку провианта надежно наладить. Он с трудом уже воспринимал суть советов, ибо сильно устал, но никого не торопил, а, выслушав, либо соглашался с предложением, либо отказывал, объясняя даже, отчего неприемлем совет. И неизвестно, как долго чесали бы партизаны языки, хвалясь своей разумностью (привычно, как на довоенном колхозном собрании), если бы не вмешалась решительно Раиса Пелипей:

– Все. Довольно. Человек только из шока вышел, а вы!.. Лопаты пора в руки брать. И топоры.

– И то верно. Баста. Покурим – и за работу, – согласился бывший председатель колхоза имени Калинина, а теперь начальник тыла партизанского отряда Акимыч. – Непочатый край ее.

Скрутили козьи ножки, поцокали кресалами и задымили всласть, продолжая все же прерванный разговор закулисно, так сказать, пока Акимыч не прихлопнул теперь уже пустомельство:

– Пошли. Пусть командир и другие раненые отдыхают. – Потом спросил медсестру: – Тебе нужен ли помощник?

– Нет, справлюсь сама.

Когда партизаны, получив от Акимыча задания, разошлись группами по своим рабочим местам, Пелипей, плотно закрыв дверь домика, где лежали раненые (вдруг кто придет в сознание и услышит их разговор), подошла к Темнику и села рядом, прямо на землю:

– Я внимательно слушала вас. Вы начали верно. Русского мужика подчинить можно, если его споить или заставить работать. Я одобряю.

Она, медсестра, женщина, моложе его годами, а говорила с ним, военврачом, почти так же, как офицер-щеголь. Догадка не заставила себя ждать. Подумал удивленно: «Ишь ты, как все быстро! Уже связная. Хитрющая, бестия. Заставила поволноваться…»

Вздохнул облегченно. Теперь ему не нужно ежеминутно опасаться возможного разоблачения, не нужно гадать, отчего, поняв его состояние, не сказала людям она об этом. Теперь ему все ясно: она немка, о нем, Темнике, не все знает и принимает его тоже за немца.

«Что ж, пусть будет так».

– Я уйду для «глаза и ушей», – хмыкнула она, – из отряда первой. Пока не получите инструкций, никого никуда не посылайте. Дальше… Мы должны стать мужем и женой. По любви ли ко мне вы возьмете меня в жены, в благодарность ли за спасенную жизнь – это решать вам. И то, и другое для всех не покажется обманом. Когда свадьба? Покажет время.

«Ничего себе – жена. Жердь сухостойная», – протестующе подумал Темник и в то же время вполне понимал, что Раиса Пелипей станет его женой. Никуда ему от этого не уйти. С потрохами купили его немцы, и теперь у него одна дорога – безропотное послушание.

– Я вам буду удобной женой, – заверила Раиса Пелипей. – Очень удобной…