Текст книги "Тени минувших веков. Очерки из цивилизационной истории восточноазиатского кочевого мира"

Монголы еще неоднократно впоследствии совершали походы в Европу, но аналогичного вторжения этот континент не знал ни до, ни после. Неудивительно, что страны Европы надолго запомнили испытанный ими ужас. В хронике монастыря св. Пантелеона (Кельн) говорилось о том, что «значительный страх перед этим варварским народом охватил отдаленные страны, не только Францию, по и Бургундию и Испанию, которым имя татар было дотоле неизвестно». Геравзий Кентерберийский в «Деяниях королей» (1240) писал о том, что «бесчисленное множество варваров, нахлынув с востока, все королевства, вплоть до Венгрии и Руси, невзирая ни на образ жизни, ни на вероисповедание, без различия уничтожило. Они татарами зовутся». Во французской хронике отмечено, что страх перед монголами во Франции повлиял даже на состояние торговли. Английский хронист Матвей Парижский сообщает, что на время прервалась торговля Англии с континентом. Он под 1237 г. занес в свою «Chronica Major» сообщение о небывалом падении цен на сельдь в Ярмуте. Купцы из Готланда и Фрисландии, обычно скупавшие значительную часть улова британских рыбаков, опасаясь монголов, не поехали в Англию, а «жители Готии и Фризии убоявшись их нашествия, не пришли в Англию, в Гернему, как у них заведено, во время лова сельди, которой они обычно нагружали свои суда. А потому сельдь в этом году в Англии из-за обилия [ее шла] почти за бесценок – даже в отдаленных от моря местностях до сорока или пятидесяти штук, даже самую отборную, продавали за одну серебряную монету». В Германии даже возникла молитва: «Господи, избави нас от ярости татар». Матвей Парижский утверждал, что некоторые из западных правителей готовы были подчиниться монголам: «когда сей ужасный Поток Гнева Господня господствовал над нами, королева Бланш (мать короля Франции) вскричала, слушая эти новости: "Король Людовик, сын мой, где вы?" Он, подойдя, спросил: "Мать моя, что вам угодно?" Тогда она, испуская глубокие вздохи и разражаясь потоками слез, сказала ему в рассуждение опасности сей как женщина, но с решительностью незаурядной дамы: "Что же делать, сын мой, при сем ужасном обстоятельстве, невыносимый шум от которого доносится до нас? Мы все, как и святая блаженная Церковь, осуждены на общую погибель от сих татар!" На эти слова король ответил печально, но не без божественного вдохновения: "Небесное утешение поддерживает нас! Ибо если эти татары, как они себя именуют, дойдут до нас или мы пойдем за ними в те места, где они живут, то все равно – мы пойдем на небеса". Таким образом он сказал: побьем ли мы их, или сами будем побиты ими – мы все равно пойдем к Богу, как верующие ли, как мученики ли. И замечательное слово это ободрило и воодушевило не только дворян Франции, но и простых горожан всех городов". Во всех городах Европы, служили молебны об отвращении страшной опасности. Как писал император Фридрих II королю Англии, «таким образом, страх и трепет возникли среди нас, побуждаемые яростью этих стремительных захватчиков». Европейцам вторили мусульманские авторы: «Не было от сотворения мира катастрофы более ужасной для человечества, и не будет ничего подобного до скончания веков и до страшного суда» (средневековый арабский историк Ибн аль-Асир). Сохранилась гравюра XIII в. под названием «Зверства монголов», написанная, видимо, китайским или арабским художником. На ней изображены монгольские воины, несущие отрубленные человеческие ноги и руки. Над костром, на вертеле – человеческое тело.

Представления европейцев эпохи «монгольских ураганов» (XIII—XIV вв.) выделяются на общем фоне, безусловно, уже потому, что в них впервые, пожалуй, была сделана попытка увидеть события как факт общечеловеческой или «всемирной» истории.

С X в. начинается мощная экспансия монголоязычных и тунгусо-маньчжурских племен на северные окраины Китая, результатом чего станет возникновение трех великих империй – Железной империи киданей (Ляо, 907—1125), Золотой империи чжурчжэней (Цзинь, 1125—1234), Небесной империи монголов (Юань, 1279—1368). Монгольская империя оказалась непрочной. Монголы растянулись длинным поясом Китай – Монголия – Сибирь – Русь, слишком растянутым и к тому же в силу ориентации на океаны быстро дробившемся. В конечном итоге судьба монголов предрешена: они частично откатываются в пределы Монголии, а частично входят в состав славянского мира, идя по пути прежних соседей Киевской Руси. Монголы сменили «Дикое поле», т. е. произошел переход от враждебности к состязанию и симбиозу. Эти соседи стали восприниматься «нашими погаными», «надобными Руси».

XIII век вообще стал несчастливым и для кочевников, которых «монгольский буран» разметал по земле. Удар Тамерлана и его «гулямов» (удальцов, т. е. профессиональных воинов с железной дисциплиной) довершил начатое Чингисханом.

Монголы не смогли создать долговременных государственных образований и потому, что, отказываясь от своих традиционных верований, они сложно воспринимали те «мировые» религии, с которыми познакомились во время своей экспансии (конфуцианство, ислам, христианство). Ислам они знали прежде всего в «тюркской» интерпретации. Этот «героический» ислам был годен для завоеваний, но не для стационарных государств. В государствах монголов буддизм оказался во многом ближе к традиционным ценностям и менталитету кочевников, тогда как ислам был более понятен и привычен для «оседлого» сектора. Два «учения» находились в ситуации длительного конфликта и в этих условиях быстро создать единую идеологическую систему было сложно, если вообще возможно. В итоге монгольские потоки начинают разветвляться и оттягиваются в область тогдашних «мировых» религий (конфуцианство (Китай и Монголия); христианство (Русь); ислам (Сибирь, Средняя Азия).

В результате в XII—XIV вв. в Азии складываются три больших пояса: на севере русско-монгольско-китайский, на юге – арабско-мусульманский, посредине – тюркский.

Тюрки и монголы («индейцы» Евразии по словам Л. Н. Гумилева) стали восприниматься Европой в качестве врагов цивилизации, но европейцы не торопились поддержать стремление Руси не допустить распространение тюркской экспансии на запад. Европа не верила православным и продолжала «натиск на Восток». Даже в XIX в. это оправдывалось: «бороться с турками с такими союзниками варварами то же, что изгонять беса силою Вельзевула». По словам Астольфа фон Кюстина, «и под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизации сохраняет медвежью шкуру – они лишь надели ее мехом внутрь». Романо-германская католическая Европа православные страны объявила своими противниками еще в XIII в.

В Европе отношение к монгольским народам было более сложным и разнообразным, что в значительной степени связано с тем, что континент сохранил свободу и потому реагировал на пришельцев не столько эмоционально, сколько логически, обращая внимание не на межэтнические противоречия, а на место этих событий в «священной истории», т. е. их связь с общецивилизационной парадигмой. Встреча двух цивилизаций всегда порождает необходимость, осмысляя неожиданное появление «чужих», связать их со своей собственной историей, найти им «нишу» в освященной традициями и религией цепочке значимых событий. В средние века только так можно было понять феномен иной культуры, попытаться предвидеть возможные последствия этой встречи. При этом, разумеется, до конца средневековья «фундаментальная противоположность «своего» и «чужого» имела формы устойчивого противопоставления».

К тому же надо учитывать еще одну особенность истории Европы – она практически не знала серьезных военных ударов извне и опустошительных вторжений. Если в Китае практически каждая династия умирала не только из-за накапливающихся внутренних противоречий, но и из-за внешних ударов, то Европа фактически лишь трижды столкнулась с серьезными внешнеполитическими осложнениями. Это германские «нашествия», которые скорее были логическим продолжением традиционного противостояния средиземноморского греко-римского Юга и европейского (ultra montes – за горами, т. е. за Альпами) «варварского» Севера. «Падение» Западно-римской империи было катастрофообразным объединением этих двух зон в «христианский мир». Идея «падения» во многом идет от итальянских гуманистов, которые таким образом объясняли исчезновение великой античной культуры. Бельгийский историк А. Пиренн считал, что окончательное падение античного мира произошло не в результате варварских расселений, а в ходе арабских завоеваний, когда арабы захватили три из четырех берегов Средиземного моря и тем самым заставили Европу ориентироваться на Север. Вместо широтного варианта развития Европа переходит на меридиональный. Монголы «случайно» не захватили ее и фактически в экономическом и политическом плане не оказали почти никакого влияния на ее развитие. Турки были остановлены под Веной, но тоже не повлияли на развитие центральных европейских регионов. Тем не менее, внешние факторы играли в истории континента не меньшую роль, чем внутренние. Речь идет о том, что практически на протяжении всей своей истории Европа испытывала очень сильную культурно-информационную осаду. Мусульманская культура представила свою оригинальную трактовку традиционных для христианского мира греко-римских «античных» представлений и иудео-христианской религиозной традиции, что неоднократно резко усиливало «еретические» настроения внутри европейской культуры. Монголы, этот грязный, нечистоплотный народ (gens immunda) с точки зрения христиан, смогли в одночасье сделать то, чего европейцы не могли добиться в течение тысячелетия, а именно подчинить себе всю Азию. Сделали они это с помощью силы, а не «слова», ибо «культуры» европейцы у кочевников вообще и монголов в частности не видели.

Здесь сказывалась присущая изначально оседлым народам неприязнь по отношению к людям, экономика которых основывается на скотоводстве, следы чего можно видеть уже в библейском рассказе о споре Каина и Авеля. Не случайно по отношению к этим народам и в античной литературе, и в библейской традиции сложился особый подход. Их культура и экономика оцениваются с позиций средиземноморской цивилизации, где главными критериями являются наличие государственности, демократических ценностей, права, литературы и т. д. Сочинения «отца истории» Геродота и «отца географии» Страбона, по сути, заложили основы историко-географического маркирования всей ойкумены. Именно тогда с помощью разного рода штампов («бородатые варвары в женском платье», «культура низка и недостойна», порочность, рабство и др.) фактически на восточные народы был перенесен образ противника. Очень долго о людях с динамичной скотоводческой экономикой судили по номадам, проживавшим в непосредственной близости от греко-римского мира. По сути, это было только начало формирования скотоводства и эти племена вели так называемую присваивающую экономику, в рамках которой вполне возможно было и земледелие.

Стоит отметить, что история изучения кочевников уже с того времени проходила через многочисленные мировоззренческие и идеологические «фильтры» оседлых цивилизаций. Практически все исследователи подчеркивали несоответствие кочевников всем мыслимым критериям цивилизованности. Античные и средневековые дипломаты и купцы в своих рассказах и отчетах многое домысливали, тем более, что тогдашняя наука важнейшим считала определение степени близости и похожести чужого на свое, а кочевники, разумеется, были иными. Они считали, что номады – это варвары, «с конями мчащимися, огнем пышущими, искры копытами высекающими», несущие чаще всего смерть и разрушение. Как писал Климент Александрийский, «взяв коня и сев на него, скиф несется куда хочет». По словам Овидия, «враг, сильный конем и далеко летящей стрелой, широко опустошает соседнюю землю». Ему «вторит» Евсевий Иероним: «Они всюду являлись нежданными и, своею быстротою предупреждая слух, не щадили ни религии, ни достоинств, ни возраста»; «из самых далеких скал Кавказа… северные волки в короткое время обрыскали столь обширные провинции». Китайские авторы подчеркивали, что «они бушуют как буря и молния и не знают устойчивого боевого порядка». В средневековой Европе их именовали «бичом Божьим».

Пожалуй, впервые европейцы столкнулись с кочевниками как особыми народами во времена Великого переселения народов, которое охватило всю Евразию в I тыс. н. э. Поскольку восточные племена находились на стадии переселения, их общества были предельно милитаризованы и шли на любые средства ради захвата добычи и территорий. Неудивительно, что уже тогда сложилось достаточно стереотипное представление о кочевниках как разрушителях культуры. Поскольку основные удары по культурным районам наносили не сами эти пришельцы, а сдвинутые ими с места германские племена, то европейцев больше интересовали «варвары». По сочинения Аммиана Марцеллина и Павла Орозия можно судить о некотором равнодушии к племенам, пришедшим непонятно откуда: «новые необычные обстоятельства взбудоражили северные народы…множество неведомых варварских народов, прогнанных неожиданной силой со своих мест, кочует со своими семьями»; «никто не может сказать ничего определенного о том, откуда вышли гунны». Политоним «гунны» сменил «скифов». Уже одно это приковало внимание европейцев к «глубинам» Азии. Это не Дальний Восток, где живут «серы», т. е. народы, изготавливающие шелковые ткани, а районы, куда «ступит нога» белого человека именно во времена монгольских завоеваний, те места, которые в последние десятилетия все чаще именуются «Внутренней Азией» (Кашгария, Джунгария, Монголия, Тибет). Здесь проживали Гог и Магог, из этой «черной дыры», уверены будут авторы эпохи Возрождения и Просвещения, выходят все «бандиты». Это самый настоящий край света, не случайно П. Карпини писал о монголах как о людях, по европейским меркам существующих на грани выживания. И этот «край света» не в Африке или в Атлантическом океане, где помещали Аид!

Но там же, как прекрасно узнали в средние века, существовала и могущественная Циньская империя, где правил Циньши хуанди, и «Катай», правителем которого был Великий хан. Это пугало средневековую Европу, еще не очень четко понимающую, чего ждать от заисламской Азии – военного удара или культурной атаки.

Любопытно, что появление татар и в Европе было воспринято в традиционном духе как естественное и неизбежное наказание за «грехи мира», но под последними понимались уже те кризисные явления, которые связаны были не с абстрактными грехами, а с вполне конкретными негативными явлениями в общественной и хозяйственной жизни Европы XIII в.

Монголы не казались пока европейцам опасными по разным причинам. Во-первых, в предложенной в свое время Аврелием Августином классификации народов в соответствии с их отношением к христианству (1 – знают и хотят знать, 2 – не знают, но хотят знать, 3 – знают и не хотят знать, 4 – не знают и не хотят знать) эти племена явно должны занимать либо второе, либо даже первое место, ведь среди них было немало христиан. Во-вторых, монголы оказались в стороне от традиционной библейской альтернативы «люди, вошедшие в Завет – люди, не вошедшие в Завет». Под второй категорией в это время понимались «измаильтяне» или «агаряне», т. е. арабы, мусульмане. В-третьих, они располагались все-таки далеко от границ христианского мира. И, наконец, в-четвертых, они явно враждовали с арабами, европейцы надеялись, что враг врага вполне может стать другом. Именно этот первый вариант и был испробован в первую очередь. Задуманный еще Иннокентием III пятый крестовый поход состоялся в 1217—1221 гг. И папский легат Пелагий, по сообщению арабского историка Ибн аль-Алефа, начал переговоры с Чингисханом, вторгшимся в Персию. Усиленное муссирование слухов о государстве пресвитера Иоанна наводит на мысль, что желание военного союза христиан и монголов не казалось необычным.

Неудачи крестовых походов в XIII в. помимо внутриевропейских причин, были обусловлены и внешними факторами, в частности, возросшим могуществом египетского султаната, который, по сути, занял в то время ведущее положение в арабском мире. Но египетские мамлюки нанесли жестокое поражение и монгольским отрядам. Этим в значительной степени объясняется взаимная заинтересованность предводителей крестоносцев и монгольских ханов в создании антиегипетской коалиции.

Первыми активность, естественно, проявили римские папы. В середине XIII в. на восток отправляется сразу несколько миссий. Именно папа Иннокентий IV в 1245 г. направил в Каракорум к великому хану Гуюку миссию францисканца Джованни Плано Карпини. В 1249 г. в путь на восток отправилось французское посольство Андре Лонжюмо от короля Людовика IX Святого. Андре из Лонжюмо (Andrй de Longjumeau; ум. ок. 1253) – французский доминиканский монах. Впервые упоминается как один из миссионеров, направленных на Восток генералом доминиканского ордена Йорданом Саксонским в 1228 г. В 1245 году Андре был направлен папой Иннокентием IV на Ближний Восток к патриархам восточных церквей для переговоров об унии с католической церковью. В декабре 1248 г. к Людовику IX Французскому, находившемуся в Никосии на Кипре прибыли Давид (Сейф ад-Дин Дауд) и Марк, послы монгольского наместника Эдьджигидея. Они передали королю через Андре де Лонжюмо письмо, в котором было сказано, что великий хан Гуюк и сам Эльджигидей перешли в христианскую веру. С помощью этой дезинформации Эльджигидей хотел уверить Людовика, что монголы не собираются вторгаться во владения франков, хотя наместник в действительности собирался атаковать Багдад и опасался противодействия Египта. В ответ король направил Андре, вместе с его братом-монахом и семью спутниками, с посланием ко двору Гуюка. Оказалось, однако, что Гуюк к тому времени умер, а всеми делами ведала вдова хана Огуль-Гаймыш, которая грубо ответила на французское предложение союза. В рассказах Лонжюмо реалии перемешаны с неподтвержденными фактами вроде известий о войнах Чингисхана с пресвитером Иоанном. Рубрук сообщает, что лично беседовал с Лонжюмо и что его наблюдения о нравах и обычаях монголов нашли полное подтверждение во время его собственного путешествия в ставку хана.

Потерпевший в Седьмом крестовом походе поражение французский король активно поддержал усилия папы Иннокентия и отослал к преемнику Гуюка хану Мункэ в 1253 г. доминиканско-францисканскую миссию фламандца Гийома Рубрука уже с прямым предложением антимусульманского союза, но хитрый монгольский правитель потребовал невозможного, а именно подчинения Франции монголам. Причины столь массированного дипломатического «наступления» Запада разнообразны. Кроме прощупывания возможности военного союза, являвшегося в их сознании скорее перспективой, чем реальностью, европейцы хотели разузнать ближайшие планы «завоевателей мира», их реальные и потенциальные силы. Завоевание обширных районов Азии и поход в Юго-Восточную Европу (1222—1224) произвели столь сильное впечатление, что о монголах стали говорить, как о величайшем бедствии человечества. По всем городам Европы служили молебны об отвращении страшной опасности. Можно предположить, что монахи должны были выяснить также возможность проповеди христианства среди монголов. Идея миссионерской деятельности уже достаточно широко была распространена в Европе, ее высказывали по разным причинам и с разной целью толедский архиепископ Ев-логий (IX в.), аббат Клюнийского монастыря Петр Достопочтенный (1095—1156), Фома Аквинский и Франциск Ассизский в XIII в. Все основывались на словах Христа «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари» (Мк 16–15).

Во второй половине XIII в. уже монгольские ильханы Хулагуидского улуса, охватывавшего Иран, Ирак, Закавказье, стали оббивать европейские пороги. Хулагуиды ведут активные дипломатические переговоры с римскими папами Климентом IV, Григорием X, Николаем III, с Генуей и королями Англии и Франции. В 1287–88 гг. посол ильхана Аргуна несторианский монах, уйгур по происхождению Раббан Саума побывал в Риме, Генуе, Франции. Его попытка сколотить антиегипетский союз не удалась.

Отношения монголов с Европой принимают более спокойный характер в конце XIII в. В 1294 г. в столицу юаньского Китая Даду (монг. Ханбалык) прибыл посланец папы Бонифация VIII Дж. Монтекорвино. Блаженный Джованни из Монтекорвино (Иоанн Монтекорвинский, 1246–1328) – францисканский миссионер, первый в истории архиепископ пекинский. В 1272 г. был направлен Михаилом VIII Палеологом к папе Григорию X для ведения переговоров о воссоединении церквей, с 1272 по 1289 гг. по поручению папы вел миссионерскую деятельность на Ближнем Востоке. В 1289 г. папа Николай IV снабдил его письмами к Кубла-хану, к иль-хану, татарским мурзам, армянскому царю и патриарху иаковитов и отправил его в Китай. Несмотря на противодействие пекинских несториан, тот развернул бурную миссионерскую деятельность и построил первую католическую церковь в Китае (1299). За 12 лет жизни в Китае он изучил язык, перевёл на него Новый Завет и Псалтырь. Католическая церковь сохраняла присутствие в Китае до восстания Красных повязок.

Хубилай (Шуцзу) даровал разрешение остаться в столице и построить там церковь. При монгольском дворе было много христиан, в том числе и европейцев – итальянцев, французов, немцев. Вместе с другими представителями стран к западу от Китая они считались сословием «сэму» («цветноглазые» по-китайски).

В 1298 г. вышла в свет «Книга» венецианского купца Марко Поло, который долгие годы провел в Китае и сообщил об этой стране самые невероятные и фантастические, с точки зрения современников, сведения. С этой книги начнется новый этап в развитии интереса Европы к Востоку.

На восприятие же европейцами монголов в целом повлиял целый ряд факторов. Прежде всего, это та опасность, которую представляли монголы. Если появление арабов в VIII в. почти вся Европа восприняла равнодушно, и Беда Достопочтенный пытался понять их лишь с точки зрения эсхатологии, теперь европейцы применили к пришельцам те методы, с помощью которых они анализировали внутриполитические конфликты. Мусульмане, захватившие все Южное и Восточное Средиземноморье, оттеснили христиан от общения с остальным миром, мусульманское окружение создало некую «мусульманскую стену». Кругозор европейцев практически до самого начала Крестовых походов не менялся. Вильям Мальмсберийский (1090—1142) считал, что весь мир, кроме Европы, принадлежит мусульманам. Петр Достопочтенный (сер. XII в.) полагал, что ислам исповедует треть или даже половина народов всего мира. Однако, после захвата монголами Азии, европейцы воспрянули духом. Интеллектуалами того времени было предложено несколько вариантов возможного дальнейшего развития событий. Один, первый по времени, основывался на идее возможного военного союза с монголами против мусульман.

Особо следует подчеркнуть и то, что анализ ведется теперь, как правило, с учетом развития экономических, а не идеологических процессов.

К этому времени меняется значение термина «исторические народы», под ними начинают понимать уже не только и не столько жителей Римской империи, сколько бывших «варваров». Широкое применение в историографии этого периода имеют также схема Евсевия – Иеронима и идеи Аврелия Августина, в соответствии с чем «профанная» история понимается как часть истории священной, как ее продолжение и завершение. Все известные европейцам народы имеют свое строго определенное место в этом процессе, вплоть до загадочных серов.

Вся ученая Европа пытается определить происхождение «татар» и их родственную связь с уже известными народами. Раньше это делалось с помощью Библии, ибо в то время почти исключительно она помогала объяснить происхождение и предпосылки современных событий, в частности, давала возможность найти следы древнейших упоминаний каких-либо народов в ветхозаветной истории и установить их родство с известными народами и религиями. Она же давала ответ и на вопрос о дальнейшей их судьбе, их месте в предстоящем конце всего сущего.

Появление иноземцев для формирующейся городской экономики казалось большей катастрофой, чем для «деревенской» Европы VIII в. Потому Европа и старается просчитать все возможные варианты изменения внешнеполитического положения континента. К тому же принцип расчета и выгоды уже выходит на первое место в европейской системе ценностей. От рационального ведения хозяйства происходил переход к рациональной организации государства. Появлялись сложные органы управления и контроля, система налогов и государственного кредита, формировалась политика, взвешивающая все мыслимые факты и возможности, даже характеры политических деятелей, в ранг высокого искусства возводилась изворотливая дипломатия. Идет процесс перерастания средневековых народностей в нации, и уже не только и не столько на этнической, сколько на экономической основе формируется нравственно-политический принцип патриотизма.

Рационализм широко проникает и в область идеологии. Еще Иоанн Скотт Эриугена (810–877), крупнейший представитель неоплатоновского движения в средние века, создатель пантеистической онтологии, выдвинул принцип свободного поиска истины с помощью разума. Идеи Беренгария Турского (1010—1088), Пьера Абеляра (1079—1142), Ибн Рошда (Аверроэса, 1126—1198) и Сигера Брабантского (1240—1284) закладывали основы принципа религиозного плюрализма, первые проявления которого имелись в учениях катаров и альбигойцев, равенства религий и возможности их независимого сосуществования. Один из первых серьезных кризисов средневекового христианства, имевший место именно в XIII в. и вызванный формированием городской культуры, внушительной интервенцией мусульманского свободомыслия, антиталмудической критикой мистиков-каббалистов, затронувших и ряд общих с христианством догматов, возродил интеллектуальные поиски «истинной философии» первых веков нашей эры. Неудивительно и появление в этих условиях такой фигуры, как Роджер Бэкон (1214—1292). Этот «ученый, вызывающий удивление», казавшийся вначале «червонцем, застрявшим в навозе своего века» (Вольтер), но представший перед потомками «царем мысли средних веков» (Э. Ренан), подобно гностикам пытался получить истинную картину мира в результате синтеза сведений из всевозможных наук. Вся его жизнь «была страшной борьбой за право научной мысли. Жестокое преследование он навлек на себя не только резкими нападками на церковь и обличениями испорченности церковной иерархии, но также гениально-смелой критикой схоластической догмы и проповедью новой научной методологии»

Одним из источников науки для него является «философия древних», т. е. античная культура и мораль. Именно он, по словам М. П. Алексеева, дал «связный географический очерк Азии на основании критического сопоставления новых данных, полученных опытным путем, и всей существующей литературы». Он первым из крупнейших средневековых мыслителей, по сути, сформулировал идею неизбежной будущей конвергенции христианского и языческого миров, причем на основе диалога культур, а не их борьбы.

Появление монгольских армий тоже потребовало ответа на вопрос: признак ли это конца света. Роджер Бэкон, однако, отказывается, по существу, от использования Библии в качестве единственного «ключа» к тайне происхождения «татар» и привлекает сведения античных и прежде всего современных авторов.

Традиционно он дает описание трех частей света Европы, Азии и Африки и ссылается на античных авторов (Аристотеля, Плиния и др.), но основной фактический материал берет у своих современников – францисканских монахов Иоанна де Плано Карпини и Гийома де Рубрука. Однако «бесхитростные и во многом наивные рассказы» Карпини и Рубрука он анализирует очень тщательно и компонует материал так, что тот лишь подтверждает его научную концепцию. Отказываясь, по существу, от использования Библии в качестве единственного «ключа» к тайне происхождения «татар», он привлекает сведения античных и прежде всего современных авторов. Происхождение этого народа, который «теперь очень известен и попирает мир ногами своими», он связывает с подвижками племен в Центральной Азии и, в частности, с историей государства кара-китаев (1124–1218). Государственное устройство и состояние наук у татар Бэкон оценивает весьма высоко, предполагая, что по уровню своего развития они мало уступают европейцам, а в чем-то даже превосходят их, «ведь предводители там управляют народом с помощью прорицаний и наук, которые сообщают людям о будущем, или являются частями философии, как астрономия и наука об опыте, или магическими искусствами, которым предан и которыми пропитан весь восток». На страхи Европы он, отталкиваясь от рациональных доказательств, отвечает, что «тартарское нашествие еще не является признаком того, что грядет время пришествия Антихриста, но требуются и другие доказательства, дабы объяснить последствия». Подробно описывает Бэкон и конфессиональную ситуацию, давая исчерпывающие для XIII в. сведения о религии и верованиях «татар» и других центрально-азиатских племен и народов, о различных христианских общинах и сектах в Азии, о религиозной политике монгольских правителей. Пытается он понять и причины возвышения тех или иных племен, то, говоря о неожиданно возникающей «страсти к владычеству», то связывая это с численным ростом восточного населения и, как следствие того, борьбой за пастбища и угодья.

Роджера Бэкона интересует и история различных народов, населявших Центральную Азию в XIII в., прежде всего «из-за самого народа, который теперь очень известен и попирает мир ногами своими», т. е. из-за «татар». Их происхождение он связывает с подвижками племен в Центральной Азии и, в частности, с историей государства кара-китаев (1124–1218). Государственное устройство и состояние наук у татар Бэкон оценивает весьма высоко, предполагая, что по уровню своего развития они мало уступают европейцам, а в чем-то даже превосходят их, «ведь предводители там управляют народом с помощью прорицаний и наук, которые сообщают людям о будущем, или являются частями философии, как астрономия и наука об опыте, или магическими искусствами, которым предан и которыми пропитан весь восток». На страхи Европы он, отталкиваясь от рациональных доказательств, отвечает, что «тартарское нашествие еще не является признаком того, что грядет время пришествия Антихриста, но требуются и другие доказательства, дабы объяснить последствия». Подробно описывает Бэкон и конфессиональную ситуацию, давая исчерпывающие для XIII в. сведения о религии и верованиях «татар» и других центрально-азиатских племен и народов, о различных христианских общинах и сектах в Азии («от центра Черной Катайи до самых восточных границ живут преимущественно идолопоклонники, но примешаны к ним сарацины и тартары и несториане»), о религиозной политике монгольских правителей. Пытается он понять и причины возвышения тех или иных племен (тюрок, найман, уйгуров, киданей, монголов), то говоря о неожиданно возникающей «страсти к владычеству», то связывая это с численным ростом восточного населения и, как следствие того, борьбой за пастбища и угодья.