Текст книги "Тени минувших веков. Очерки из цивилизационной истории восточноазиатского кочевого мира"

Именно здесь сказалось еще одно важнейшее обстоятельство. Для современных историков это важнейшая методологическая проблема. Тексты этого периода, описывающие киданей и их общество, на самом деле были написаны после исчезновения самого государства, хотя и на основе в той или иной мере тех записей, которые велись самими киданями. Однако записи киданей до нас не дошли, что и позволяет назвать киданьскую культуру безмолвствующей. И «Ляо ши», и «Цидань го чжи» – это тексты не самих киданей, а о киданях. В этом плане называть их письменными источниками в реалии можно лишь условно, они скорее являются фактом историографии. Понятие «письменные источники», однако, нельзя в данном случае и игнорировать, ибо эти тексты все же принципиально отличаются от текстов нововременных, для которых характерно преимущественно изучение киданей с позиций не столько религии или иной идеологии, сколько науки. Средневековые тексты написаны людьми, находящимися в принципе на той же стадии развития (традиционное общество), что и кидани. В них отражена фактически та же ментальность, что была присуща во многом и кочевникам или оседлым людям несколько более раннего времени.

Мы, разумеется, можем брать из них какие-то факты, но не надо забывать, что сам подбор этих фактов, их сведение в единый текст осуществлены не киданями и потому представляют взгляд не самих киданей, а их соседей. «Ляо ши» – монгольско-китайский текст, а не киданьский, к тому же написанный спустя сотню лет. Подобные «источники» есть специфическая форма изучения.

Стоит, наверное, добавить, что воспринимать любые средневековые тексты лишь как источники необходимой нам информации, это значит игнорировать взгляд их авторов на историю. Они такие же исследователи, как и наши современники, только у них, может быть, несколько иные задачи и методы исследования. И в этом можно увидеть влияние и следствие оседлоцентризма, европоцентризма, китаецентризма.

Понятно, что центральной для «Ляо ши» является проблема происхождения династии. Эта специфическая проблема повлияла на отношение составителей хроники к догосударственному периоду. Додинастическая история киданей занимает обширный исторический период, более полутысячелетия (примерно с 235 по 907 гг.). «Ляо ши» соответственно не могла ее полностью игнорировать и, хотя почти ее не рассматривает, все же намечает периодизацию этой истории, с которой можно согласиться и поныне. На первой стадии (с III в. и до конца династии Суй, 618) кидани существовали в виде нестабильной конфедерации восьми племен. Вторая стадия представлена племенной конфедерацией Дахэ (начало VII в. —730 г.), а третья – племенной конфедерацией Яонянь (730–907).

Китайские историки считают, что доистория киданей ничтожна, ибо в ней нет государства и культуры. Позиции самих киданей принципиально иная. Представители киданьской элиты, начиная с Елюй Апоки, обращаются не к какой-то модели (у них ее действительно не было), а к первопредкам и предкам вообще за «мудростью», т. е. за «правильным» пониманием истории. Тем самым они реабилитируют доисторию и даже в чем-то противопоставляют ее китайской, а по большому счету восточноазиатской в целом, истории. Для них главное не тексты и артефакты, а идеи и деяния.

Важнейшей проблемой, в качестве составной, доставшейся этим историкам, является проблема происхождения киданей, которая имела прямой выход на проблему цивилизационной принадлежности киданей.

В этом плане составители «Ляо ши» придавали большое значение этнониму «цидань». Приняв китайский термин «цидань» в качестве самоназвания, кидани тем самым перешли из внешней («немирной») сферы в пределы дальневосточного культурного ареала. История движения киданей внутри этого «мира» показывает, как далеко порой они отходили от своего первоначального намерения, становясь опасными для этого этнокультурного сообщества. Неудивительно, что китайские авторы все более тщательно начали изучать общественный и экономический строй киданей.

«Ляо ши» не видит иных этнических названий для киданей, кроме «цидань», хотя, вполне возможно, они и существовали на заре киданьской истории. Независимо от того, сами ли кидани создали этот этноним, китайский ли он по происхождению, или раннесредневековые китайцы присвоили им его, он стал своего рода программой их дальнейшего развития. В этом тоже видно тенденциозное и прагматичное отношение к киданьскому этносу и его культуре.

Кидани одни из первых стали осознавать себя «народом», т. е. искусственным образованием, которое осуществляло переход от родственно-родовой структуры к территориальной. Они создавали эту структуру не как экстраординарную, скажем, для переселения, а на века, как форму своего развития. Составители «Ляо ши» не захотели это понять и фактически воспринимали возникновение империи как случайность, узурпацию власти.

Не захотели они увидеть и своеобразную киданьскую революцию, нашедшую отражение в выделении своей национальной истории в качестве не составной части китайской или кочевой истории, а как самостоятельной. По императорскому декрету 1044 г. история рассматривалась «от предшествующих поколений до настоящего времени». Это произошло впервые среди кочевников. Составители «Ляо ши» все сделали для того, чтобы сделать империю Ляо «китайской». Большая информация о быте и культуре киданей, собранная в период династии киданьскими историками, осталась неиспользованной.

Китайская модель «хуа-и» («цивилизованный Китай» и «нецивилизованная» «варварская» периферия стимулировала появление еще одной проблемы, связанной с определением места киданей в кочевом мире. Для «Ляо ши» кидани не простые кочевники. Они выделяются среди степняков своей предприимчивостью, жаждой обогащения с помощью силы и, в то же время, готовы и способны принять многие китайские идеи. Они никогда не станут «цивилизованными», но их вполне можно использовать в качестве своеобразного заслона против остальных кочевников.

Естественно, что это предопределило изучение в средневековом Китае еще одной важнейшей проблемы – основательное изучение социально-экономического и общественного строя государства Ляо.

Одной из центральных проблем восточноазиатской историографии по этой причине и была проблема влияния киданей на общественное развитие дальневосточных и восточноазиатских регионов. Чтобы объяснить этот факт и умалить значение киданей в истории региона используются самые различные методы. Самым неудачным из них надо признать тот, который отразился в названии сочинения, когда киданьский этнополитический конструкт именовался всего лишь «государством» («го»). Кроме того, история киданей упорно излагалась лишь в связи с историей Китая.

В отличие от «Цидань го чжи» «Ляо ши», как уже говорилось, делает упор не на политических или военных аспектах, а на внутренней жизни киданьского народа. Отказ от прежней традиции интерпретации можно объяснить, вероятно, тем, что монголам понадобилось воспринимать Ляо, одного из своих предшественников, как более масштабное государственное образование и отнюдь не узурпаторское. Так впервые дальневосточная культура признала притязания киданьских правителей на императорский статус. Понадобился и киданьский опыт имперского строительства, а для его обобщения мог быть использован только жанр династийной истории.

Информация о киданях все же была собрана и уцелела во многом благодаря победе китайской точки зрения, которая нашла отражение в «Ляо ши», традиционной китайской династийной истории. Стоит попутно отметить, что ислам и Европа долго не признавали этот подход, и этот текст считался лишь «историческим источником», т. е. источником информации, не более. Однако «Ляо ши» создавалась в период катастроф, время политического «Большого взрыва» (XIII–XVII вв.), и, справедливости ради надо сказать, что эта процедура складывания нового историко-этнического атласа все же хотя бы сохранила память о киданях.

Китайская историография – уникальный набор текстов, которые рассматривают историю через государство, точнее, даже через династию, т. е. видят решающую роль именно элиты. Деление людей на социальные группы и сословия, их положение в иерархии государственной службы Ляо неплохо отражены в китайских текстах. Это означает, заметим попутно, что они признавали движение Ляо по традиционному для всех народов пути. И потом, при составлении «Ляо ши», учли это особо.

Политическая история киданьского государства, тщательно проанализированная составителя «Ляо ши», есть, в частности, квинтэссенция информации о жизни и деятельности этого уникального народа-элиты.

Очень популярной и даже востребованной в последующие столетия оказалась идея угнетения подвластных народов, активно использованная при разрушении Ляо Агудой, а, может быть, и сотворенная им. Нашла она отражение и в скрупулезном обзоре внутренних конфликтов в «Ляо ши». Китайцы на протяжении почти двух сотен лет, отчаянно и мужественно боровшиеся с монголами, великолепно и эффективно использовали ее в своей борьбе.

«Ляо ши» является и наиболее полным источником сведений о киданьском уголовном праве, особенно ее главы 61 и 62, объединенные общим названием «Син фа чжи» («Трактат о наказаниях»). В этих главах в хронологическом порядке излагаются сведения о киданьском праве, заимствованные из различных разделов «Ляо ши», прежде всего из «Бэнь цзи» («Основные записи») и биографий членов правящего рода различных известных государственных деятелей империи.

«Ляо ши» является основным источником нашей информации и о чиновничьей системе киданей, хотя и там упоминаются не все чиновничьи должности и титулы, которые существовали в киданьском государстве. Кроме этого, многие из них только перечисляются без комментариев, одни и те же должности часто называются по-разному и, наоборот, разным государственным органам даются одинаковые названия, поэтому более или менее полная и точная информация может быть получена лишь о высших органах власти и управления.

История трех великих империй (Ляо, Цзинь, Юань) по-новому поставила и проблему роли личности в истории. Если идеалом классического Китая был конфуциански образованный император, получающий мандат на управление от Неба, то он явно оказался «посрамлен» «невежественными» предводителями «диких» племен. Первым из них оказался основатель киданьского государства Апоки, потом чжурчженьский Агуда, но их со временем естественно затмит «дикий» и «необузданный» Чингизхан. Неудивительно, что все три династийных хроники уделили этим фигурам особое внимание. По этой причине в хронике дается первый и подробнейший социально-психологический портрет кочевого правителя Елюй Апоки. Детально описываются его детство, физическое развитие, интеллект, ментальность, роль в истории, средства и методы, окружение (в том числе жена императрица Шулюй), действия в особых ситуациях.

Многие страницы «Ляо ши» также посвящены участию киданьских женщин не только в экономической, политической и религиозной, но даже в военной жизни своего народа. Это подтверждают и другие источники.

Китайцы справедливо отделяли себя от «варваров», ибо ханьская культура уникальна и четко выделяется на фоне всей восточноазиатской, хотя есть и общее. Здесь нет пренебрежения. Им подражали, но и «извращали» эту культуру, т. е. фильтровали ее и понимали по-своему. В этом контексте «Ляо ши», «Цзинь ши» («История династии Цзинь») и «Юань ши» («История династии Юань») – энциклопедические своды, создававшиеся с целью понять кочевников (киданей, чжурчжэней и монголов) и их «государства» путем сравнения со своими. Эти «государства» были более опасны, чем племена.

Киданьский материал практически всегда в этой династийной истории использовался лишь как иллюстративный, а не изучался сам по себе. «Ляо ши» рисует «северный» вариант китайской империи. В определенном смысле она противостоит «Цидань го чжи». Чжурчжэни активно уничтожали обильную киданьскую литературу, взамен которой с помощью сочинения Е Лунли наносили своим бывшим хозяевам гигантский информационный удар. Империи Ляо приписывался бандитский характер и примитивная культура. По сути, это была история «варварского народа», а не государства, с акцентом на извлечении лишь полезной информации. Аналогом этому тексту можно назвать «Германию» Тацита, который хотя и посвятил свое сочинение германцам, но создавал их «варварский» образ. «Ляо ши» по сравнению с работой Е Лунли все же более объективна и научна.

Таким образом, база данных по киданям существует, и она представлена, прежде всего, «Цидань го чжи» и «Ляо ши». Однако это не сухая и абстрактная информация. Сам отбор фактов, не говоря уже об их оценке и трактовке, свидетельствуют об определенной концепции киданьской истории. До недавнего времени это нас устраивало с фактологической, мировоззренческой и историософской точек зрения, но эти точки зрения покоились на таких методологических постулатах, которые вольно или невольно искажали историю кочевников в целом и киданей в частности. Это оседлоцентризм, европоцентризм, китаецентризм, номадоцентризм, модернизм. Это, строго говоря, не научные подходы, а идеологические, существующие, к тому же, часто в форме обывательских измышлений.

7. Специфика изучения киданьской проблематики

Кочевники играли важную роль в истории многих народов и государств. Для многих обществ они были транслятором идей, технологий, товаров и продуктов, внесли вклад в их этническую историю, в сокровищницу мировой культуры. Недаром уже в XIX в. было заявлено о важности изучения кочевничества, его становление было объявлено одной из важных вех в истории человечества. Ф. Энгельс назвал это «первым крупным общественным разделением труда».

Кочевники в принципе не могли быть «чужими», т. е. носителями иной истины. Во-первых, двух истин не бывает, есть только одна и люди принимают ее или не принимают. Во-вторых, где бы они не жили, с какой бы истиной не имели дело, они ее не принимают вообще, в любой конфигурации или интерпретации. Кочевники – «иные». Это одна из основных предпосылок выделения их вообще из состава «человечества». При этом не имеет значения, что они по численности не меньше оседлых.

Стоит обратить внимание на то, что кочевников не понимают и не принимают уже парадигмальные тексты – Библия, Коран, сочинения Геродота, Страбона, Сыма Цяня, Бань Гу. Можно выделить три зоны оседлых обществ, где пристально рассматривается «тайна» кочевников (иудейско-библейский, греко-римский, восточноазиатский миры) и везде не они не рассматриваются как культурные народы, а лишь подчеркивается их хозяйственная принадлежность (номады у греков, скотоводы в Библии, кочевники в Восточной Азии). В «древности» там четко оформляется дихотомия экономика/культура и складывается своего рода протомарксистское утверждение о том, что бытие определяет сознание. Это станет сквозной идеей для всех цивилизаций. В XIV в. Ибн-Халдун, по сути, повторит это и приведет свою аргументацию.

Это станет тоже одной из предпосылок отделения кочевников от «человечества».

Третья предпосылка будет связана с тем, что кочевники жили на периферии «миров» или даже за их пределами и, естественно, считались «недоразвитыми».

Четвертая предпосылка обусловлена тем, что они жили на территории, где не могли существовать оседлые земледельческие цивилизации.

Пятая предпосылка связана с тем, что их культура не прочитывается через «слово», т. е. те религиозно-философские комплексы, которые создавались оседлыми народами (иудаизм, христианство, ислам, конфуцианство). Здесь непонимание того, что у кочевников все же есть своя парадигма, но иная. Ее еще надо реконструировать. Это сейчас мы понимаем, что ее логична аналогична оседлым парадигмам. Так же есть два мира, естественный и сверхъестественный, выполнение сверхъестественной воли. Кочевники еще раньше, чем оседлые, и решительнее выступили против «поисков» истины и требовали выполнения того, что дано свыше.

И у них есть строительство оптимальной и вечной социокультурной модели.

И у них есть все возрастающий акцент на внутренних проблемах. Сначала кочевые общества, как и оседлые, практикуют внешнюю экспансию в виде переселений или набегов, но стадии империи, собственно уже у хунну, идет структурирование пространства и складывается свое понимание культуры и того, каким должен быть «правильный мир». Есть у них и своя мировая религия на базе синкретизма как отражения кочевой демократии. Их монархическая структура подобна монархиям оседлых государств. Есть свое представление о харизме правителя, акцент на семье, отцовстве и сыновстве, этико-социальные рецепты, аналогичные заповедям, верность как соблюдение традиций, акцент на этатизме в понимании «истории». И у них подчеркивается особая роль в истории общества человека. Они постоянно апеллируют к «древности», но чаще не к «древней» модели, как, скажем, в Китае, а к «духу отцов». Это акцент на идеях, заповедях, а не конструкциях. В этом плане их, может быть, даже более гибкая, чем, например, европейская, которая ищет образец для подражания либо за пределами свое зоны, либо в своей собственной «античности». Их культура не менее «агрессивна» в цивилизационном отношении, ибо они видят весь мир «от рассвета до заката». Они и не менее «любознательны», ибо понимают, что без подпитки извне существовать не могут. Они активно заимствуют чужие культурные достижения, но одновременно их и «искажают», т. е. фильтруют и интерпретируют в соответствии со своей парадигмой. Их даже можно «обвинить» в «православности», т. е. навязывании своей культуры.

Наконец, сами кочевники были враждебны по отношению к оседлым, якобы из зависти, и это позволяло оседлым народам максимально дистанцироваться от них. На самом деле, у кочевников есть понимание того, что в чистом виде кочевое хозяйство существовать не может, и они выступают за активное общение с оседлым миром. Просто, оседлые люди, как, впрочем, и кочевники, чаще запоминают обмен ударами, а не дарами.

Все же вплоть до настоящего времени очень многие теоретические проблемы номадизма2121
  Слово «номадизм» («номад», «номады») греческого происхождения. В форме «nomas», «nomadis» упоминается у Плиния Младшего, Вергилия, Силия Италика, Секста Проперция и означает нумидийца – жителя провинции Нумидия, который вел кочевой образ жизни. Слово «кочевой» тюркского происхождения (от тюрк. кőч – переходить, передвигаться) и означает в целом периодическое перемещение семьи с подвижным жилищем.


[Закрыть] остаются дискуссионными. Между тем, решение этих проблем имеет большое методологическое, философское и историческое значение и непосредственно влияет на многие остродискуссионные общесоциологические проблемы (механизмы и формы разложения первобытнообщинного строя, формирование раннеклассовых обществ, соотношение процессов классообразования и политогенеза, соотношение цикличного и линейного развития, многолинейность и многовариантность общественного развития, типология обществ, взаимоотношение обществ, стоящих на различных ступенях развития и др.)

История Востока традиционно вызывает большой интерес у исследователей. В последнее время интерес этот заметно вырос, что обусловлено целым рядом факторов:

1. Усилилось влияние некоторых восточных стран на мировую экономику и историю отдельных регионов.

2. Накоплен новый археологический материал.

3. Достигнуты определенные успехи в филологии, антропологии и этнографии. Объяснять историю стран Востока с помощью терминологии, разработанной на материале западноевропейской истории, стало сложнее.

4. Развился и широко применяется в исследовательской практике цивилизационный метод, позволивший конкретизировать само понятие «Восток».

5. Ведется поиск новых средств и методов для изучения восточного мира.

Труды отдельных западных и отечественных востоковедов привлекли внимание к конкретным народам, к их истории и характеру взаимоотношений.

История изучения киданей, их общественного строя, государственности и культуры в целом развивалась достаточно стандартно. Количество текстов, в которых хотя бы раз упоминаются кидани, огромно. Оно росло с каждым столетием. В данном случае неизбежно был использован довольно широкий круг литературы, что обусловлено тем, что за последние три столетия действительно написано огромное количество работ, игнорировать которые в данной ситуации просто никак невозможно. Все же основное внимание уделено литературе, которая обсуждала историю киданей и методологию рассмотрения проблем, связанных с историей элит, империй и т. п.

Неудивительно, что основные проблемы истории и культуры киданей были поставлены буквально в начале этой истории.

История киданей, как это ни парадоксально, оказалась в тени двух великих восточноазиатских государственных образований – империи Хунну и Монгольской империи. Ляо рассматривается как некое подобие Хунну. По словам Т. Барфилда, организационные принципы и политическая стратегия хунну сыграли ключевую роль в истории более поздних государств. В то же время киданьское государство считается неким несовершенным предшественником государства Чингисидов. Думается, что в данном случае надо все же учитывать ряд факторов. Между государствами Хунну и Ляо лежит период в добрую тысячу лет и вряд ли можно уверенно говорить, что при всей инертности и замедленности развития кочевников опыт шаньюев в прежней цельности дошел до киданьских императоров и использовался ими «под копирку». Монгольское государство возникло в результате необычайного по своим масштабам и общеазиатского по своей территории кризиса. Монголы не могли в свое время использовать сколько-нибудь полно и эффективно опыт тюркских шаньюев и киданей.

Наконец, вряд ли стоит преуменьшать значимость и оригинальность собственно киданьского политогенеза. Дело не в приоритете киданей, а в том, что в данном случае не учитывается специфика киданьского этно– и политогенеза и географические и исторические особенности.

Коротко говоря, мы имеем дело не с одной эпохой, а с тремя разными. Рассматривать почти полторы тысячи лет в статике столь же чревато многими возможными ошибочными суждениями, как и аналогичное рассмотрение, допустим, европейской истории от кельтов I тыс. до н. э. до Священной Римской империи (нач. II тыс. н. э.). Если в последнем случае мы рискуем не заметить самобытность древнегреческой цивилизации и история Римского государства, то в первом мы опустим вниз историю, скажем, уйгуров, киданей, чжурчжэней и других восточноазиатских и центральноазиатских народов. Внешние рамки в обоих случаях создаются яркими феноменами, но не менее ярка и их сердцевина.

Попутно необходимо сделать еще одно важное замечание методологического плана. Традиционно принято делить любую историографию на донаучный и научный период. Это деление имеет европейское происхождение и берет начало с эпохи Возрождения и становления нововременной науки. Именно тогда в экономике и обществе происходил процесс десакрализации и бывший «христианский мир» встал на путь научно-технического прогресса. Но в истории, как известно, «швов» не бывает, поэтому нельзя недооценивать тот объем информации, который накоплен в доньютонову эпоху. Праздностью средневековые историки никогда не отличались, и китайские в этом плане не исключение. Можно говорить о кумулятивном характере развития процесса познания окружающего мира человечеством. К тому же, если исторические и политические деятели могли в какой-то мере дистанцироваться от той или иной религиозно-философской системы, то перестать быть представителями определенной цивилизации они в принципе не могли. Это, собственно говоря, и демонстрируют так называемые европейская, китайская и другие историографические традиции. Менялись цели исторического исследования, его характер и методы, но обязательно сохранялась преемственность. История киданеведения это хорошо демонстрирует.

История изучения киданей – это одновременно реконструирование их культуры и попытки понять ее «тайну». Можно говорить о складывании и сосуществовании различных имиджей киданей.

Имидж, который еще предстоит реконструировать, был создан самими киданями в период своего существования. Он не дошел до нас, ибо огромное количество их текстов и артефактов было уничтожено временем и потомками.

В средневековый период сложились две крайние позиции. Мусульмане считали их дикарями, осколками народа, отсюда и основное значение слова «кара», а китайцы их династию называли ортодоксальной, но китайской. Самим киданям слова не дали и, разумеется, никто не собирался признавать высоту их культуры, самобытность. Информация о киданях все же была собрана и уцелела во многом благодаря победе китайской точки зрения, которая нашла отражение в «Ляо ши», традиционной китайской династийной истории. Стоит попутно отметить, что ислам и Европа долго не признавали этот подход, и этот текст считался лишь «историческим источником», т. е. источником информации, не более. Однако «Ляо ши» создавалась в период катастроф, время политического «Большого взрыва» (XIII-XVII вв.), и, справедливости ради надо сказать, что эта процедура складывания нового историко-этнического атласа все же хотя бы сохранила память о киданях.

В нововременной период шла интенсивная информационная борьба Запада с Востоком, в том числе и с Китаем, и акцент стал делаться в противовес китайской историографии на самобытности киданьской истории и культуры. Однако и в это время на киданей смотрели через уменьшительное стекло оседлоцентризма и продолжали считать их дикарями, «племенами».

Во второй половине XX в. происходит методологический взрыв, своего рода «Большой взрыв» истории, и она из гуманитарной и служебной начинает развиваться в нечто иное. Это своеобразные роды новой конфигурации древней науки. Пока она озирается в мультикультурном и многополярном мире. Процесс глобализации стремится не к унитарности, а к конфедерации, синтезу и сейчас требуется методология в виде не набора методов и ракурсов, а нового рода системы. Первой попыткой разработки такой методологии можно считать марксизм, предложивший смотреть через специфику развития самого общества и его отношения с другими социосистемами (колониализм). Другая «вчерашняя» методология, христианство, также продолжает настаивать на сохранении своей историософии.

В истории изучения киданей и их государств четко выделяются четыре особо крупных направления:

1) дальневосточное (киданьская, китайская и монгольская историография);

2) евро-американское (французская, английская, немецкая и североамериканская литература);

3) русское;

4) средневековое арабо-персидское.

Естественно, начало изучению было положено непосредственными соседями киданей – китайцами. Как это было и с другими европейскими или азиатскими народами и государствами, первый этап этого изучения можно назвать собирательным. Он пришелся на время формирования самого этноса, т. е., как это иногда обозначается в историографии, на додинастийный период (III–IX вв.). В это время китайские хронисты, государственные и политические деятели, писатели и чиновники собирали и обобщали всю необходимую или доступную информацию, пытаясь не столько удовлетворить свой «этнографический» голод, сколько понять специфику положения киданьского племенного конгломерата в тогдашнем восточноазиатском «мире», а также возможности и опасности его полудобровольного вхождения в него.

• Своеобразным свидетельством начала этого изучения является само появление этнонима «цидань».

• Второй важнейшей проблемой, доставшейся историкам от того времени, является проблема происхождения киданей.

• Важнейшей практической проблемой, которая, тем не менее, имела и историографический аспект, стала проблема цивилизационной принадлежности киданей. Приняв термин «цидань» в качестве самоназвания, они тем самым перешли из внешней («немирной») сферы в пределы дальневосточного культурного ареала. История движения киданей внутри этого «мира» показывает, как далеко порой они отходили от своего первоначального намерения, становясь опасными для этого этнокультурного сообщества. Неудивительно, что китайские авторы все более тщательно начали изучать общественный и экономический строй киданей. Это изучение шло с определенной целью – «перевоспитание». Оно помогло киданям перейти от «варварства» к «цивилизации». Насколько успешно шел этот процесс, видно хотя бы из того, что кидани из северных «инородцев» смогли «дорасти» до одной из великих неханьских империй. Медленно внедряемая на протяжении ряда столетий культурная дальневосточная парадигма дала свои плоды: киданьская династия Ляо стала одной из 24 официальных «китайских» империй и одной из важнейших «ветвей» дальневосточного «древа»

Эта проблема может быть непонятна современным историкам именно потому, что носит, скорее, прикладной, а не фундаментальный характер, но такова специфика тогдашнего интереса к прошлому и настоящему различных народов.

Выделенные проблемы не случайно возникают именно в это время. Кидани играют одну из самых заметных партий на восточноазиатской геополитической шахматной доске и крайне необходимо определить их связь с тем или иным конгломератом народов и племен, тюрками или монголами (проблема происхождения этноса), и отношение к оседлым народам (проблема отношения к Китаю как цивилизационный выбор). Строго говоря, отбор информации о киданях идет почти исключительно по этим магистралям.

Второй период (династический) занимает особое место в истории дальневосточной киданеведческой традиции. В это время существенно расширилась и качественно изменилась источниковая база. В целях обоснования легитимности существования новой династии и созданного ею государства появились официальные тексты, которые богато иллюстрируют официальную идеологию. Систематизация и фильтрация киданьских легенд и преданий, а также китайских письменных текстов дали важный качественный скачок – устная традиция окончательно уступила место письменной. Если мифы играли больше педагогическую роль, чем мировоззренческую (кидани практически в самом начале своей истории стали перенимать китайскую космогонию, но от своих этических норм не торопились отказываться), то создаваемые на вновь изобретенном киданьском языке исторические сочинения послужили складыванию фундамента имперской идеологии. Особого внимания заслуживает хроника «Ляо ши» («История династии Ляо»).

Проблема происхождения киданей как этноса в официальной имперской историографии начинает подменяться проблемой происхождения династии.

Китайская модель «хуа-и» («цивилизованный Китай» и «нецивилизованная» «варварская» периферия, где проживали «близкие», почти «свои» «варвары», а за ними «далекие», «немирные») перенималась киданями. Это стимулировало появление еще одной проблемы, связанной с определением места киданей в кочевом мире.

Фактически с этого периода началось основательное изучение социально-экономического и общественного строя государства Ляо.