Текст книги "Тени минувших веков. Очерки из цивилизационной истории восточноазиатского кочевого мира"

Для киданьской империи характерен еще ряд признаков:

• Развитая система управления, связанная с военными и административными функциями. Она сочеталась с типичной феодально-кочевой практикой управления («кочевые короли»): у киданей существовала перенятая от бохайцев система пяти столиц во главе с Верховной, что отражает концепцию «одного ствола и множества ветвей». Две столицы были распложены в зонах обитания скотоводческих племен: Верхняя – недалеко от р. Шара-Мурэн в окрестностях современного города Боро-Хотон во Внутренней Монголии КНР, Средняя столица – около места впадения Шара-Мурэн в Ляохэ. Восточная столица на бохайской территории, около города Ляоян. На китайских землях существовали Западная столица (современный город Датун в пров. Шэнси) и Южная (современный Пекин). Ляосские императоры передвигались от одной подобной резиденции к другой и на местах решали все необходимые проблемы. В походах и постоянных перекочевках проводил время и Хубилай. По сообщению Франсуа Бернье, такой же практики придерживались и Великие Моголы. Походный режим был характерен и для маньчжурских правителей цинского Китая.

• Получение прибавочного продукта за счет военной добычи, дани, транзитного торгового обмена.

• Многоступенчатая социальная структура с резкими полюсами. Помощь голодающим в 1100 г. обнаруживает, что даже в двух главных кланах существовала имущественная дифференциация. Один из представителей клана Елюй не имел даже верховой лошади и был вынужден приехать ко двору верхом на быке, одетым в овчинный тулуп.

• Сочетание горизонтальной (в пределах рода или социального слоя) мобильности и вертикальной. Из Китая активно заимствовалась система экзаменов на должность. С 988 г. она была введена и в Ляо: раз в три года проводились экзамены в волостях, областях и при управлении государственной канцелярии. Выдержавшие экзамены в волостях, назывались сяньцзянь, в области – фуцзе, в управлении государственной канцелярии – цзиньши. Разумеется, существовала и возможность достижения более высокого положения за счет личной преданности: «Всех, кто пользовался его расположением и доверием, император повышал в должности через ступени, не придерживаясь обычных правил повышения по службе». В 981 г. император сделал генерал-губернаторами более 30 музыкантов.

• Многоуровневая социальная организация, где низшие звенья основаны на узах кровного родства, а высшие – на военно-административных связях и фиктивном генеалогическом родстве.

• Происходил переход от этнополитического принципа общественного устройства к социально-политическому. Кочевники делились на подразделения по десятичному принципу и лишь часть их участвовала в военных действиях, а «остальные воины всегда оставались на месте в качестве основы племени». Прежде независимые или автономные племена становились в период империи главными административными единицами. Их новые функции приходили в противоречие с их прежними занятиями. Племенные отряды входили в состав имперского войска наряду с профессиональными подразделениями дружинного характера. Каждое племя получало знамя определенного цвета. На севере страны племена считались основными административными единицами. Каждое племя проживало и кочевало на определенной территории. Иногда племенам предоставляли новые земли. Самое, может быть, главное – племена стали фискальными и податными единицами.

• Незначительная роль внутренних форм эксплуатации, в том числе рабства. Все несвободное население империи Ляо можно разбить на две группы. Буцюй принадлежали отдельным лицам. Это были бывшие рабы или их потомки, подаренные киданьским аристократам или китайским чиновникам. Они обрабатывали землю, строили дома и города, несли пограничную службу за своих хозяев. Гунху, гуньфэху, чжуаньху – лица, приписанные к императорским дворцам, ордо киданей. Казне принадлежали ремесленники «полусвободного типа». Самым низшим социальным слоем киданьского общества были рабы. Источники рабства были разнообразны: захват пленных, угон жителей с соседних территорий, продажа и самопродажа в рабство за долги, обращение в рабство за преступления и др.

• Большое развитие внешнеэксплуататорских отношений, данничества. Из Китая в основном получали шелк и денежные субсидии. Так, например, после подписания мирного договора в 1005 г. Сунская династия должна была выплачивать Ляо ежегодно 100 тыс. монет серебра и 200 тыс. кусков шелка. В 1042 г. выплаты были увеличены до 200 тыс. монет и до 300 тыс. кусков шелка. С северных народов дань взималась лошадьми, мехами, охотничьими соколами, жемчугом, рыбой и т. д.

• Развитая экономика с присутствием земледелия.

• Регулярная армия, дополняемая отрядами отдельных феодалов.

• Жесткие законы.

• Достаточно развитая пенитенциарная система.

• Иерархическая система государственных чиновников, дополняемая традицией передачи должности по наследству.

• Медленное складывание синкретической религиозной системы.

• Акцент на экономике во внешней политике (грабеж, контрибуции, «подарки», неэквивалентная торговля, данничество).

• Переход от дуального (крылья) к триадному (центр – крылья) принципу административного деления.

• Бицефализм власти: «соправление» императорского клана Елюй и клана императрицы Сяо. Их представители занимали подавляющее большинство часть наиболее важных военных и гражданских постов в имперской администрации. Клан Елюй происходил от племени шели, получившего название от одноименного места, где оно кочевало: «Шели – место в двухстах ли к востоку от Верхней Столицы (ныне существует река Шили моли и при переводе этого названия на китайский появилась фамилия Елюй». Клан со времени правления Абаоцзи делился на «пять подразделений» (северная часть) и «шесть подразделений» (южная часть). Они управлялись «великими князьями» (да ванами). Семья императора относилась к «пяти подразделениям», прямые потомки Абаоцзи выделялись как «поперечные» («горизонтальные») шатры, а потомки его дядей и братьев – как «три патриархальных хозяйства». Клан императрицы Сяо имел уйгурское происхождение и тоже делился на несколько линиджей, он являлся традиционным брачным «партнером» рода Елюй: «По законам варваров род правителей может заключать браки только с родом императрицы, независимо от того, высокое или низкое положение занимают представители этих родов. Семьи двух племен, к которым относится род правителей и род императриц, не могут вступать в браки с другими племенами без разрешения правителя киданей. Это не распространяется на браки между остальными племенами».

• Особая роль женщин как ставленников Сяо.

• Образование государства путем узурпации (монгольский вариант).

• Большая роль династического фактора в истории государства.

• Этнополитическая интеграция в форме династического государства.

• Переход от типичной (дистанционной) модели империи к даннической.

• Внутренняя седентаризация (складывание «химерического» этнического образования «хань эр»).

Одним из мероприятий, имевших принципиальное значение для складывания имперской культуры, было изобретение собственной киданьской письменности. О богатстве и многообразии киданьского языка можно судить по упоминаниям многочисленных литературных произведений, созданных киданями. Киданьский язык можно назвать «искусственной» коммуникативной системой. Он был языком межплеменного, межгосударственного и межкультурного общения.

Отдельной и безусловно важной является тема гибели империи. Что касается причин гибели, то, безусловно, одной какой-либо просто нет, как нет и некоей «случайности», а есть комплекс внутренних и внешних факторов.

Государство оказалось безоружным в идеологическом плане. Родовые культы исчезали или сочетались с буддизмом и в результате не хватало необходимых социальных и политических рецептов и лозунгов. Другие мировые религии (христианство, ислам, конфуцианство) не столько сосуществовали друг с другом, сколько боролись. К тому же, они все еще понимались слишком рационалистично, а, следовательно, более индивидуально, чем коллективно. Ни одна из этих религий не могла играть роль идеологии метарегиона. Аналогичную ситуацию мы наблюдаем в «варварских» королевствах Запада (Бургундском, Вестготском), которые исчезли под натиском стоящих на позициях католицизма франков или принявших ислам берберов. Понятие «родины», хотя и складывалось (его использовал в своей речи перед представителями 18 племен Монголии на западной границе Елюй Даши), но не основывалось ни на экономической основе, ни на религиозной идее и было фактически элитарным, характерным для верхушки общества.

Широкое внедрение земледельческой экономики в жизнь киданьского общества привело к существенному сворачиванию собственно киданьской кочевой экономики. Экономической базы для длительной и ожесточенной борьбы не сложилось. Кидани растеряли боевой опыт и дух. Оседая на землю, они могли выставить против врага лишь отдельные отряды и дружины, а чжурчжэни практически все были воинами. Знаменательно, что победителями киданей были не цивилизованные китайцы, а «примитивные» чжурчжэни.

В результате инфильтрации кочевников на территории «твердой земли» (terra firma) у них нарушился механизм противостояния регулярным изменениям природно-климатических условий жизни. Приливно-отливное взаимодействие аридизации и гумидизации для полуоседлого государства киданей оказалось, если пользоваться терминологией А. Тойнби, таким «Вызовом» (Challenge), на который оно не нашло соответствующего «Ответа» (Response). Это нашло отражение в неожиданной для многих современников и стремительной гибели империи Ляо. За «неразумного правителя» Тянь-цзо искренне болит сердце даже у Е Лунли. Общество уже было нездорово, и вся деятельность последнего правителя преследовала достаточно скоромную цель – «не своими деяниями на военной сцене, а внутренней работой, знаменательной идеей пересоздать общество и отвратить его падение». Между тем, с точки зрения климатологической теории здесь нет ничего странного, ведь переход государства от процветания к упадку происходит более резко, чем от упадка к процветанию.

Важно и то, что, как справедливо заметил А. Тойнби, кочевник, ставший «пастухом людей», становится паразитом, экономически не нужным. Кочевые империи, действительно, достаточно эфемерны и неизбежно играют роль «сорока разбойников» в экономически и этнически чуждых им зонах.

Определенную роль в истории киданьского государства явно играли и разного рода циклы, большие и малые. В различных историософских концепциях (античные идеи круговорота, средневековое движение от Первородного греха к Страшному Суду, марксистское «строительство» коммунистического общества, современное создание правового государства, теория Л. Н. Гумилева о затухающем колебательном контуре и т. д.) подчеркивается цикличность истории, повторяемость составляющих ее процессов. Это же обстоятельство стало одним из решающих при возникновении истории как науки в XVII–XVIII вв. Ф. Бродель выдвинул гипотезу о существовании вековых циклов (trend как вековая тенденция) в экономической истории средневековой Европы: «малозаметная в каждый данный момент, но идущая своим неброским путем всегда в одном и том же направлении, эта тенденция есть процесс кумулятивный» кумулятивный». По его мнению, это связано с циклами Н. Д. Кондратьева. А. Л. Чижевский в свое время, пытаясь установить связь между космосом, временем и историей, отмечал влияние одиннадцатилетнего цикла солнечной активности на социальную деятельность человечества. Позднее он выдели еще двадцатидвухлетний «магнитный период солнечных пятен». Все столетие у него укладывалось в «трижды тройной солнечный цикл».

В истории киданьского государства особенно заметна цикличность, связанная с экономическими и политическими факторами. За единицу измерения вполне можно взять время жизни одного поколения, которое, по мнению О. Шпенглера, является «числовым значением почти мистического свойства». Выделяется несколько этапов.

В течение первого (почти весь X век) проходила деятельность «отца» Абаоцзи («начал»), «сына» Дэгуана («продолжил») и «внука» Ши цзуна («завершил»): «возвышение Тай-цзу было подобно степному пожару. Его дело продолжил Тай-цзун», при Шицзуне «военное могущество сохранялось». Решающим было начало десятого века, когда вырабатывалась долгосрочная программа преобразований и начиналась ее реализация. Апоки подчинил своей власти различные племена и появилась альтернатива: объединение кочевых областей и внешнеполитическая экспансия. Второй вариант был предпочтителен и неизбежен. Для возникающего государства крайне важно было убрать многовековую опасность со стороны опасных соседей, особенно Китая. Кидани уже далеко продвинулись по пути складывания государственности и синизации. Они стали лидерами кочевого мира в борьбе с южным регионом и были уверены в поддержке остальных кочевников. Это было время, если так можно выразиться, чистой экзополитарности. На базе антикитаизма идет организация совместной экспансии кочевых племен, организация культуры и государственности, объединение региона и упрочение территориального организма при сохранении традиций. Кидани пытаются создать общегосударственную синкретическую идеологию, используя буддизм и сочетая различные варианты (бохайский, китайский, киданьский), но в основе ее четко прослеживается идея «семьи» (улус). Оформляется система Север – Юг.

Время правления Ши-цзуна – середина цикла – «золотой век», достижение «конца истории». Trend завершается, и «правнуки» начинают новый цикл, «они сняли латы и шлемы в женских покоях». Это период правления «ленивых» правителей, «осень» киданьской истории – время сбора плодов и подведения итогов, время «тучных коров», за которым можно уже разглядеть период «тощих коров». Фактически заканчивается период экспансии и захвата «жизненного пространства», правители «сохраняют» доставшееся им «наследство». Этим правителям «повезло»: «благодаря длительному миру и огромному увеличению ежегодных подарков со стороны династии Сун были накоплены большие богатства». Это – время все же экзополитарной активности, но и медленной и болезненной трансформации «случайного» государства в империю. Экспансия на юг останавливается, т. к. империя Сун смогла отстоять самостоятельность своего региона. Кидани уже пытаются не захватить Юг, а «открыть» его для активной торговли, для чего совершают регулярные набеги на Китай подобные набегам русских на Царьград (Константинополь). Апофеозом этой политики станет Шаньюаньский договор 1004 г. Север становится мало интересен киданям: Ляо – полуоседлое государство. Оно отходит от чистой кочевой экономики и «плывет» за счет седентаризации. Паразитический характер государства обусловил его перерождение в деспотическое. Эволюционируя к деспотизму, Ляо была «избавлена» от необходимости переходить до конца на интенсивный путь развития. Как Испания, захватившая в ходе «географических открытий» американские земли и превратившая их в гигантский «огород», эволюционировала от абсолютистского варианта к деспотическому, так и Ляо была «избавлена» от необходимости переходить до конца на интенсивный путь развития. Начинается период стагнации и спада. И, как точно подмечает Е Лунли, «если гибнет одна деспотическая династия, на смену ей обязательно приходит другая, поэтому Агуда, живший при императоре Тянь-цзо, – это тот же Абаоцзи, живший при Поздней династии Тан». История государства киданей ничем в этом плане не отличается от истории дальневосточного мира в целом, для которого характерен циклический характер исторической эволюции. Китайские авторы традиционно рассматривали историю в категориях «расцвета и упадка» (шэн-шуай) империй. Западные и отечественные исследователи это тоже часто признают «внутренней логикой китайской истории».

Невольно снова вспоминается и концепция Ибн-Хальдуна (1332—1406), в соответствии с которой кочевники создают асабийю (систему родственных групп с общими интересами, захватывают земледельцев и эта асабийя становится «ксенократическим» государством (государством чужих), которое существует 3—4 поколения (ок. 120 лет). Первое поколение – захватчики, второе живет в цивилизации, т. е. в изнеженности и роскоши. Затем асабийя раскалывается, проявляется сепаратизм и в конечном итоге достается «держава не тем, кто ее создавал, а слава – не тем, кто ее добывал». В третьем поколении увеличивается тяга к роскоши и начинается энтропия власти «пока не пропадет, подобно огню в светильнике, когда кончается масло и гаснет светильник».

Государство стремительно слабело при последних правителях. Этому способствовали борьба антикитайской и прокитайской партий при дворе и, говоря словами Л. Н. Гумилева, пассионариев и гармоников (представителей родовой знати). Чрезмерная бюрократизация привела к своеобразному «перепроизводству» кочевой аристократии и, как следствие, к усилению центробежных тенденций, автаркизации отдельных хозяйств.

Сыграла свою роль и выявленная Т. Барфильдом борьба приверженцев конфедеративного и автократического путей развития общества. Соправительство с Сяо приводило, как справедливо отмечал В. В. Трепавлов, к ослаблению автократии и усилению трансформации в конфедерацию.

Во главе управленческого аппарата находились, как правило, сами кидани или представители родственных им племен. Для управления земледельческими территориями необходима была особая административная система. Поэтому кидани в 947 г. были вынуждены издать декрет о формировании двух самостоятельных аппаратов управления. Северная администрация воспроизводила традиционные «варварские» институты кочевников. Южная администрация состояла из китайских чиновников и управляла завоеванными оседло-земледельческими территориями. Для дополнительного контроля над покоренными китайцами была создана система военных лагерей ордо. Бохайцы и китайцы привлекались по мере необходимости. Это означает, что ляосские чиновники не обладали ни опытом или навыками управления такой сложной общественной системы, как империя, ни соответствующим бюрократическим менталитетом. Подобную политику проводили чжурчжэни, у которых привлекались «сперва чжурчжэни, затем бохайцы, затем кидане, а затем уже китайцы». Пытался так поступать и Чингисхан, но его остановил мудрый Елюй Чуцай, заявивший, что нельзя управлять государством, «сидя на лошади».

Завоеванное население стало существенно преобладать над киданями (китайцы – 63 %, бохайцы – 12 %, некиданьские племена – 5 %). Созданная киданями империя Ляо была полиэтнична. В ее состав входили кидани, подчиненные им кочевые скотоводческие монголоязычные и тюркоязычные племена и покоренные ими земледельческие народы (ханьцы и бохайцы). Из них кидани, как уже говорилось, составляли всего 1/5 часть. Скотоводческое население обитало в степных северных, северо-западных и центральных районах империи, а земледельческое в основном концентрировалось в традиционных районах его обитания – на завоеванных киданями китайских и бохайских землях на юге и востоке империи, а также на территории нынешней Монголии, в долинах рек Орхона и Керулена, где земледелием продолжало заниматься бывшее население Уйгурского каганата. Кроме того, в результате активной политики киданьских императоров по переселению покоренных народов значительные массы бохайцев (до половины их общего числа) и ханьцев занимались земледелием в собственно киданьских землях – в окрестностях Верхней и Центральной столиц киданьской империи Ляо.

Киданям приходилось увеличивать количество и численность гарнизонов. Покоренные, но не покорившиеся народы сыграли роль «пятой колонны» при приближении сунских и чжурчжэньских армий. Так же когда-то помогли этнические меньшинства Кортесу победить ацтеков, а братьям Писарро – инков.

Кидани постепенно перенимали китайские представления о том, что империя должна преобладать в культурном, а не политическом плане. В современной историографии эта имперская доктрина получила наименование доктрины «универсального государства» или «мироустроительной монархии» монархии». Эта дихотомия обозначается как «хуа и» («Китай и варвары»). Само Небо отделило земли империи от остального мира различными естественными преградами. Связывает дуальный мир воедино только власть императора, который осуществляет мироустроительные функции и поддерживает правильное течение космических процессов.

Одной из центральных проблем киданьской историографии по этой причине и была проблема влияния киданей на общественное развитие дальневосточных и восточноазиатских регионов. Киданьские историки стремились доказать, что кидани сменили китайцев или другие народы (уйгуры, тангуты, тюрки) в роли «исторических народов» и отныне именно они являются организаторами и устроителями мира, созидателями культуры. Именно по этой причине исторические тексты киданей неспроста составляются вначале на собственном языке. Переход к китайскому языку во многом обусловлен сделать свои концепции более известными.

История у киданей понималась как некое исследование не только прошлого, но и настоящего и, таким образом, происходило медленное отделение истории как рассказа о событиях прошлого от истории как рассказа о настоящем для современников и потомков. Неслучайно историк обязан был записывать все события, буквально ежедневно отсеивая из общей массы те, которые могли быть использованы для крепления престижа и авторитета рода или правящей династии и ее идеологии. Почитание божеств и исполнение правителем религиозного ритуала выступает в качестве главного фактора истории. Киданьские правители довольно быстро поняли значение истории как орудия политической пропаганды.

Представление о прошлом опиралось на традицию, с помощью которой объясняли настоящее. Родословные предков, существовавшие в различных слоях киданьского общества, были основой и одной из первоначальных форм хронологии. Но с формированием государства, быстрым развитием и широким применением письменности отбор и письменная регистрация событий монополизируется правящей элитой, и история начинает использоваться в качестве идеологического средства. Родовые предания, мифы, фольклорные произведения не отбрасываются, но подвергаются существенной переработке в соответствии с интересами верхов общества. Хронологическая последовательность событий определялась сменой правителей и счетом годов каждого периода правления. Политическая тенденция была выражена в стремлении возвеличить императора, показать его исполнителем воли сверхъестественных сил. История довольно часто фальсифицируется путем раздувания размеров военной добычи или умолчания о потерях и поражениях. Формируется и еще одна историческая концепция: смена правителей, падение одних и возвышение других, рассматривается как результат вмешательства божественных сил.

Киданьские исторические тексты представляют особый интерес как одна из наиболее ранних попыток дать на основе родовых и племенных преданий, устного творчества историю народа, который сыграл особую роль в истории Восточной Азии.

Эта практика перейдет к чжурчжэням, а потом и к монголам. Снова вспоминается, естественно, имя Елюй Чуцая, секретаря и астролога Чингисхана (1189—1243).

В целом, можно говорить о том, что киданьское государство действительно занимало определенное место в истории противостояния двух тенденций «мироустроения» – кочевой и оседлой: Ляо (Железная империя) – Цзинь (Золотая) – Юань (Небесная) – Цин (Чистая); Суй – Тан – Сун – Мин.

Незавершенность перехода от концепций, связанных с военным и политическим преобладанием над окружающим миром, к имперскому миропониманию значительно ослабляла киданьское государство не столько перед лицом китайской опасности, сколько опасности со стороны кочевого мира. Кидани ушли от этноцентрической концепции, но «не успели» сформировать новую «мироустроительную» региональную концепцию. Более «примитивные» народы и сыграли роковую роль в истории Ляо. К тому же, лучшие пастбища, без которых кидани еще не могли обойтись, находились в не подконтрольной им Степи. Не случайно, как киданьские, так и чжурчжэньские правители постоянно сетовали, что варвары одерживают свои победы, опираясь «на силу коней севера» и «ремесла Китая».

Ослабляла государство и специфическая конфессиональная ситуация в империи. Яркой ее особенностью было сосуществование различных культов и религиозных направлений, в том числе крупнейших. Такая ситуация сохранялась и в западнокиданьском государстве. Как сообщает Ауфи, кара-кидани частью поклонялись солнцу, частью были христианами; вообще же среди них встречались все религии, кроме еврейской. Кидани покровительствовали всем религиям и в этом плане, считает Джузджани, они поступали справедливо.

Для новой имперской картины мира гораздо больше подходило конфуцианство, но в государстве киданей широкое распространение получил буддизм, вступивший в противоречие с традиционными китайскими учениями.

Киданьское государство создавалось в обстановке противоречий и борьбы с китайской империей, стремившейся не допустить усиления «варваров». Восстание Хуан Чао и Ван Сяньчжи и нашествие шатосской конницы Ли Кэюна опрокинули Танскую династию, но не уничтожили успевшей уже укрепиться ненависти киданей к Китаю. «Он негодует на китайскую империю, которая убила наших предков, и думает о мести ей днем и ночью», – говорит о своем брате посланный к западнокиданьским родам Холу. Антикитаизм в данном случае был основой для формирования новой культурной парадигмы.

Как справедливо замечает К. А. Виттфогель, если они и приняли охотно буддийские идеи, то сделали это не из-за их популярности в самом Китае, а потому, что эти идеи легко сочетались с традициями киданьской религиозной жизни.

Фактически же наблюдается хорошо изученное на материале раннесредневекового средиземноморского Запада противостояние «двух градов» – земного и небесного. В условиях всестороннего, в том числе и культурно-идеологического, кризиса повышается сакрализация индивидуального сознания, религия играет компенсаторную («утешительную») роль и уменьшается «мироустроительное» значение идеологии. Буддизм в дальневосточном мире воспринимался как «внутреннее наставление, обращенное к духу», а конфуцианство – как «внешнее» учение, «заботящееся о теле», раскрывающее «близкое и явленное». А. Тойнби считал, что религии оседлых народов вообще играли роль «социальных растворителей», разрушавших моральный дух кочевников и ускорявших их политическое крушение.

Можно сказать и о глубоком противоречии между менталитетом киданей и имперской идеологией. Менталитет как матрица есть совокупность разного рода установок социальной и этнической общности действовать, мыслить, чувствовать и воспринимать мир определенным образом. Он формируется спонтанно, как «естественный» способ когнитивного и аффективного реагирования вовне. На его основе возникает сумма «естественных» чувств, настроений, обычаев, традиций. Идеология же как более «высокий» элемент общественного сознания разрабатывается верхушкой определенной социальной группы или класса и привносится в массы. Здесь всегда присутствует момент интеллектуального и ценностного насилия. Многое зависит от того, насколько совпадают ценностные ориентации основной массы населения и правящей этносоциальной группы. Ценностные ориентации же этнических общностей кристаллизуются, прежде всего, в религиозных верованиях (М. Вебер, Н. А. Бердяев, А. Панарин). В государстве киданей буддизм оказался ближе к традиционным ценностям и менталитету кочевников, тогда как конфуцианство и даосизм были более понятны и привычны для «китайского» сектора. Два «учения» находились в ситуации перманентного конфликта и в этих условиях создать единую идеологическую систему было сложно, если вообще возможно.

Киданьское право также оказалось специфичным. Оно предстает как достаточно типичное для своего времени и, в то же время, как обладающее значительной спецификой. Универсальными его характеристиками являются акцент на политико-административных и поземельных отношениях, идея сосуществования различных правовых подсистем, сочетание обязательности для всех и «этажности» («равенство равных и неравенство неравных»), широкое использование традиции в качестве регулирующего фактора. Имперский период стал особым в истории киданьского права. В это время значительно расширяется правовое поле, появляется необходимость в фиксации обычных норм и разработке первых кодексов. Предельно четко оформляется юридически положение этнических, социальных, возрастных и половых групп. Начинает юридически оформляться представление о «человеке». В это же время четко проявляются специфические черты киданьского права, ставшие к тому же причинами его недолговечности. «Права человека» были трудно совместимы с кочевым менталитетом. Сосуществование кочевого и оседлого (обычного и ученого) права зачастую было эклектичным и механическим. Усиливающаяся идеологизированность права вступала в противоречие с акцентом на этнической исключительности. Сказалось и влияние китайского права. Из Китая перенималась, как правило, лишь система наказаний, т. е. правовая рецептура как особенная часть, но не общая. Это – тоже причина ментального конфликта, ибо в киданьском менталитете главное – этническое публичное осуждение, а не физическое увечье. Существенный отход от традиционных религиозных представлений и невозможность принять какую-то одну из «мировых» религий, обострявшаяся в условиях их противоборства в регионе способствовали неустойчивости киданьской правовой системы и некоторой хаотичности ее развития. Не сложилась и единая экономическая основа для развития права, поскольку территория обитания киданей была своеобразной маргинальной зоной, где долго было возможно и необходимо сосуществование кочевого и оседлого уклада.

Беда киданей и в том, что они оказались слишком китаизированы. Практически весь мир стал воспринимать их частью Китая. Отсюда, кстати, и пошло название «Китай». В сознании людей, знакомых с китайским миром со стороны континента, кидани и Китай слились в одно название «Катай». К тому же, кидани захватили своеобразный сакральный центр Китая – земли Янь. Возможно и то, что в это время кидани, сознательно или нет, способствовали формированию, по крайней мере, среди окружающих Китай народов, представления о том, что Ляо становится одним из «двух государств» («ди го») мира, двух «супердержав». Трансформация классической ситуации взаимодействия китайского «мира-империи» и степной «полупериферии» (концепция Н. Н. Крадина) приняла катастрофические масштабы.