Текст книги "Тени минувших веков. Очерки из цивилизационной истории восточноазиатского кочевого мира"

Особое значение имеют сведения Р. Бэкона о западных киданях. Сообщения европейских авторов о них довольно редки, но именно на примере информации Бэкона видна их важность. Время правления западнокиданьских правителей-гурханов он начинает с событий под Антиохией, т. е. с 1098 г. Известно, однако, что государство Си Ляо появляется только в 20-х годах XII в. Вероятно, основанием для утверждения Р. Бэкону послужили факты перемещений центральноазиатских и южносибирских племен перед падением восточной киданьской империи. В 90-х годах XI в. произошли важные события в районах Алтая и Южной Сибири. В 1089 г. во главе племенного союза, ядром которого явились цзубу, встал дальновидный политики и талантливый полководец Могусы. Во 2-м месяце 1093 г. он, разгромив посланные против него войска, вторгся на территорию Ляо и тем спровоцировал выступление ряда внутренних племен. Лишь к 1100 г. этот «мятеж» был подавлен. Можно предположить, что, либо к Могусы, контролировавшему некоторое время часть территории будущего «Каракатая», либо в империю Ляо «турки послали за помощью против франков», по свидетельству «истории антиохийской».

Любопытно свидетельство Р. Бэкона о значении слова «хан»: «хам – титул и означает то же, что прорицатель» (Cham est nomen dignitatis, et sonat idem quod divinator). Тем самым подтверждается совмещение в лице правителя западных киданей духовной и светской власти по т. н. «китайскому» варианту. Бэкон ошибочно воспринимает «Коир» как «имя собственное» (nomen proprium), тогда как это слово является искаженным «гур» и означает «всеобщий», а весь титул читается как «хан всех племен». Термин этот издавна привлек внимание исследователей. Принятие его первым западнокиданьским правителем Елюй Даши казалось необычным таким историкам, как М. Дегинь, П. де Майа, К. Д'Эрбло, С. де Саси, М. Клапрот. Источники, откуда кидани заимствовали этот титул, пытались найти В. Григорьев, И. Березин, К. Риттер, К. Менгес, К. А. Виттфогель, Фэн Цзяшэн и ряд других отечественных и зарубежных исследователей. В киданьской династийной истории «Ляо ши» прямо говорится, что гурхан – это почетный титул правителей монгольских племен. Корень «гур» в монгольском языке имеет два значения: первое – большой, всеобщий, второй – народ (собрание племен). Титул «гурхан» в этом случае означает выборного хана, поставленного во главе какого-либо племенного союза. Именно в таком, видимо, значении он встречается в «Юань чао би ши», где рассказывается о том, как в 1201 г. некоторые монгольские племена, собравшись на реке Кем, избрали своим вождем Джамуху с присвоением ему титула гурхан, т. е. великий хан. Можно предположить, что на протяжении XII–XIV вв. Значение этого титула претерпело значительную эволюцию. Джувейни объясняет его как «хан ханов», а Рашид Ад-Дин трактует – «великий хан, всеобщий хан»». В отдельных тюркских и монгольских языках это слово произносится с некоторым удлинением и обозначает «универсальный правитель, хан с огромной властью, верховный правитель». Титул этот пользовался большим уважением у многих правителей, в частности, «любил видеть свое имя с этим прозванием Тимур».

Таким образом, выход монголов на мировую арену, помимо всего прочего, настолько сильно повлиял на кругозор европейцев, что можно говорить о влиянии и этого фактора на начало процесса складывания новой географической науки. Ее основателем будет справедливо считать Роджера Бэкона.

Стоит отметить, что первая реакция европейцев на монголов по-своему замечательна, ибо свидетельствует о понимании европейцами многовековой связи внешних вызовов с внутренними кризисами и видении системности охватившего весь «христианский мир» кризиса. Примеры такого понимания можно найти уже в Библии, где четко проводится мысль о том, что враг не придет в ту страну, которая «сильна», где есть «вера», т. е. есть этническая и культурная сплоченность. Эта библейская методология, как показывают латинские сочинения, все еще активно использовалась. Именно она помогла в VIII в. решить «загадку» арабов Беде Достопочтенному, который нашел для них «нишу» в «священной истории» и признал их «своими». К тому же арабы не были для европейцев в полном смысле кочевниками. Здесь впервые, пожалуй, цивилизационная парадигма была применена к кочевникам. Можно даже увидеть здесь признание их в качестве некоей части «человечества» в целом, хотя и примитивной.

Активно используется вначале Библия для идентификации монголов с каким-либо из известных уже этносов. Неудивительно, что первыми в этом ряду стали Гог и Магог. Магог появляется в книге Бытие (10:2) как один из сыновей Иафета (Вот родословие сынов Ноевых: Сима, Хама и Иафета. После потопа родились у них дети. / 2. Сыны Иафета: Гомер, Магог, Мадай, Иаван, Фувал, Мешех и Фирас). В Книге пророка Иезекииля (Иез. 38:2–3; 39) Гог, «князь Роша, Мешеха и Тувала», и «земля Магог» будут среди «великого сборища полчищ», которые вторгнутся под предводительством Гога в Землю Израиля «в последние дни… как буря… от пределов севера», чтобы грабить и опустошать, и падут в ней от руки Господней. Магога, внука Ноя. В Талмуде Гог и Магог – это жестокие народы, последние битвы которых с другими народами мира произойдут перед приходом Мессии. Иосиф Флавий отождествил их в свое время со скифами. В Апокалипсисе Иоанна (20: 7) говорится, что они появятся после тысячелетнего царства в конце времен, чтобы предстать перед Страшным Судом, но будут поражены огнём с небес.

По Корану (18:93–99; 21:96) Зуль-Карнайн (Александр Македонский Двурогий) по приказу Аллаха доходит до народа между двумя горами, который обратился к нему с просьбой спасти их от притеснения народов Яджудж и Маджудж, которых было четыреста тысяч. Он воздвигает мощную стену из бронзы, смолы и серы, за которой он запер эти дикие народы до той поры, пока они не вырвутся на волю в день Страшного суда. Пока же они пытаются прорвать ее ежедневно с наступлением утра и до вечера.

Амвросий первым из христианских авторов обратился к образу этих племен и в своих комментариях к Иезекиилю (39:10–11) написал «Gog iste Gothus est» (Гог – это Готы). Иероним Блаженный в середине 390-х не согласился с ним и в своем комментарии на книгу Бытие (10:2) и отождествил их с фракийскими Гетами. Иордан в своей «Гетике» в 551 г., основанной на утерянной «Истории» Флавия Кассиодора, писал уже не только о Готах, но и о Скифах.

В сочинении Гонория Августодунского «Об образе мира» (начало XII в.), которое для того времени наиболее полно отражало существовавшие в Европе представления о мире и вселенной, говорится, что за Каспийскими горами, т. е. именно в северной части Азии, живут самые жестокие на свете племена Гог и Магог, которых когда-то обнес стеной Александр Великий. Они питаются сырым мясом диких зверей и людей. Об этих племенах упоминает и Оттон Фрейзингенский. Во времена императора Гераклия агаряне уничтожили часть его армии Гераклия, тот в отместку отворил Каспийские Ворота и выпустил эти племена.

В «Великой хронике» Матвея Парижского под 1240 г. впервые прямо указывается, что это были татары, народ внезапно появившийся из местности, окруженной горами, пробившийся сквозь камни. Именно поэтому они и были названы Тартарами (выходцами из Тартара). Любопытно, что он прямо пытается их связать со священной историей и говорит о том, что они происходят от десяти племен, отвергнув их закон Моисеев и право ради золотых тельцов. На его карте Палестины Матфея Парижского даже обозначены пресловутые стены, за которыми некогда томились Гог и Магог, а в пояснительной ремарке указывается, что оттуда же прибыли и татары.

При чтении латинских текстов XIII в. сразу бросаются в глаза довольно напряженные отношения между новой империей и Европой. Плано Карпини, в частности, удивляет наличие, кроме языческих, буддийских храмов, двух мечетей и одной христианской (несторианской) церкви. Он не понимает причины непонятной и неприемлемой для средневековых католиков веротерпимости монголов. Для европейца это свидетельство существования «язычества», с которым христиане боролись практически всю свою историю. Само понятие в Европе этого времени воспринимается сложно. С одной стороны, язычество, на Руси известное как «поганство», это не просто многобожие, а, по сути, ситуация столкновения многих культур («столпотворение богов») как информационного хаоса. Эта ситуация периодически возникает в истории любой цивилизации и воспринимается в конечном итоге как нетерпимый кризис и проявление антицивилизационного развития. Против язычества именно в этом смысле выступали в свое время ранние христиане. Веротерпимость монголов и станет для европейцев главным свидетельством отсутствия у них самой возможности развития по цивилизационному варианту. Крушение монгольской империи, с точки зрения латинских авторов, является решающим доказательством искусственности (не божественного происхождения) ее. Отсюда во многом также идет представление о принципиальном отличии кочевников от оседлых народов, восприятие их как бандитов и квазиобщество.

Монголы нарушают, прежде всего, уголовное право, а ведь оно со времен Моисея – одна из основ цивилизации. Монголы обрушились на святые места (Иерусалим, Индия, Азию, где появился человек и находился «рай»). Это подчеркивало их необычность – никто еще, особенно после принятия христианства, не нападал на эти места. Европа видит в Чингисхане не просто «чужого», а «иного», что помимо всего прочего говорит и о том, что христианская цивилизационная парадигма не дает возможности его понять. Перед культурой фактически ставится задача изучать его так, как мы бы стали изучать инопланетянина. И она это делает, свидетельством чему страницы самых различных текстов, посвященные ему. Это изучение в определенном смысле можно уподобить изучению раннехристианской Европой фигуры Иисуса Христа, только если Христа изучали как «бога», то здесь налицо всестороннее исследование именно человеческой личности. Пожалуй, нигде, кроме Европы это больше не делалось в то время.

Любопытно, что армянские христиане, желавшие привлечь монголов на свою сторону в борьбе с мусульманами, именно для европейцев пытаются создать некий положительный образ монголов и это означает, что европейцы фактически уже создали для восточных кочевников имидж бандитов и непримиримых разрушителей оседлой культуры.

Монголы кстати готовы были контактировать с восточными христианами (несториане, православные и др.), но очень неохотно шли на контакт с очевидно боевитой и экспансионистской католической религией.

Европа проводит доскональный и всесторонний анализ монгольского феномена, причем, стоит заметить, что христианский мир заботит не столько военная опасность, сколько цивилизационная. По сути, монголы особо опасны были лишь «плечам» Евразии – Европе и Китаю, ибо там существовали специфические парадигмы, ориентированные на ограниченное пространство. Мусульманский «куст» имел все возможности ассимилировать пришельцев, что и произошло в итоге. Лишь Европа увидела еще одну опасность – монголы захватили весь «мир» без всякого «слова».

Европейцы начинают писать свои труды тогда, когда завоевания фактически уже прекратились и установилась новая геополитическая ситуация. Молодая католическая цивилизация потерпела поражение в стремлении установить свое господство хотя бы даже над аврамическим пространством, которое осталось под властью мусульман. В этом смысле Крестовые походы как форма расширения своей территории потерпели поражение. К тому же оба традиционных мира, христианский и мусульманский, должны приноравливаться к новым азиатским «хозяевам» – тюркам и монголам. Об огромной власти монголов свидетельствовало присутствие в ханском лагере многочисленных посланников и правителей подвластных, общее число которых приближалось к четырем тысячам. Католическая «революция» победила лишь в рамках европейского субконтинента и в результате Европа вынуждена отказаться от экстенсивного («феодального») варианта развития и пытается выбрать новые методы и средства решения комплекса проблем переходного периода.

Если учесть формирующиеся в это время в Европе возрожденческие представления с их культом «героя» и активной критикой церкви как института, то само по себе появление такой фигуры, как Чингисхан, было серьезным информационным вызовом для европейской культуры. История трех великих империй (Ляо, Цзинь, Юань) по-новому поставила проблему роли личности в истории и для Запада, и для Востока. Если идеалом классического Китая был конфуциански образованный император, получающий мандат на управление от Неба, то он явно оказался «посрамлен» «невежественными» предводителями «диких» племен. Первым из них оказался основатель киданьского государства Абаоцзи, потом чжурчженьский Агуда, но их со временем, естественно, затмит «дикий» и «необузданный» Чингиз-хан. А причину успехов «героя Чингиса», как и его предшественников, напуганный оседлый мир увидит в том, что он «ни Бога… не знал, ни человеков правил / Едину силу лишь в закон всего поставил»2424
  Каменский П. Мысль к стихам, почерпнутым из дел Мунгальского Героя Чингис-хана: Где сравниваются дела великих Героев: Древнего Александра, Юлия Кесаря, Чингиса и Петра Великого // Архив востоковедов СПБФ ИВ РАН. Ф. 24. Оп. 1. Ед. хр. 25. Л. 356.


[Закрыть]. Еще один парадокс заключался в том, что, пожалуй, впервые Европа признала героем выходца не из средиземноморской или христианской зон. Этому способствовал характер личности Чингисхана, масштаб его завоеваний, грандиозность планов. Вряд ли европейцы знали его знаменитое высказывание «у нас всюду враг от заката солнца и до восхода его» («Сокровенное сказание»), но монголы после его смерти завоевание всего известного мира воспринимали как его прямой завет. Упоминают латинские авторы и метод ведения войны Чингиз-хана, который, по сути, сводился к беспредельной жестокости и отрицанию всяческих правил. Как любил повторять Чингиз-хан, «мертвые не бунтуют». Понятно, что общее число жертв монгольских войн изрядно преувеличено хронистами, однако, можно предполагать, что оно достигало все же нескольких миллионов человек.

Уже в XIII в. произведен отбор сочинений о Чингисхане. Разумеется, это делалось и в Китае, Монголии, мусульманских государствах, т. е. по всему периметру и, конечно же, в центре Монгольской империи. Общее, что объединяет все эти сочинения – образ великого завоевателя с акцентом на организаторских способностях, психологических особенностях (мотив мести), биографии, борьбе. Результатом этого станут достаточно отличающиеся друг от друга образы великого монгола. Он становится безусловным героем тюрко-монгольской зоны, ибо возвеличил населяющие ее народы, отсюда соответствующий образ пойдет в Сибирь, Поволжье. Китайцы не видят в нем «чужого», признают своей созданную благодаря его завоеваниям династию Юань и анализируют ее историю в традициях исконно китайского историописания. Желтая раса, с их точки зрения, вполне могла дать не только Цинь Шихуана, но и Чингисхана. В восточноазиатской литературе того времени достаточно спокойно обсуждается проблема единства монголо-маньчжурского-китайского мира и анализируются ошибки в достижении этого. Мусульмане, особенно три великих историка (Джувейни, Ибн аль Асир, Рашид ад-дин), считают, что он многое сделал для объединения тюркского мира. Он один из героев этого мира, вышел из него. Об этом свидетельствуют не только работы современных центральноазиатских историков и публицистов, в том числе националистических, но и такие факты из истории монгольских завоеваний: завоевание Средней Азии и борьба с Си Ляо и Хорезмом как одна из основных жизненных целей Чингисхана, отказ от завоевания других территорий, кроме восточноазиатских. Поход на Запад фактически свелся к набегу, и над завоеванными там территориями было установлено своего рода дистанционное управление. В этом плане мусульманско-среднеазиатская и восточноазиатская традиции достаточно одинаково превозносят Чингисхана, но спор о нем практически превращается в межцивилизационный.

На Руси образ Чингисхана отрицательный, ведь он известен своими «зверствами» и создал грабительскую державу, а «монголо-татарское иго» существенно замедлило социально-экономическое и культурное развитие славян.

И только в Европе складывается особая ситуация. Герои, использующие силу и хитрость (Геракл) здесь уже не в почете, над рыцарством с его культом физической силы смеются (Дон Кихот). К XIII в. в результате развития схоластики складывается уже достаточно рациональное понимание истории и культуры. Побеждает идея надъестественного и внемирового Бога и монгольское понимание Неба как части мира кажется «варварской» глупостью и пережитком язычества. Все это влияет и на отношение к Чингисхану. Европейцы охотно берут информацию латинских путешественников, но в конечном итоге образ Завоевателя в европейском сознании проделал путь от Героя до Бандита. Восторги от успехов монголов, особенно когда они наносили удары по старинным врагам Европы славянам и мусульманам сменились глубоким разочарованием, когда католики поняли, что в Евразии сложилась совершенно новая геополитическая ситуация и ничего хорошего Европе она не сулит.

Стоит отметить разнообразие жанров и ракурсов, используемых для описания монголов. Это отчеты послов (Рубрук, Карпини), схоластические «суммы» (Р. Бэкон) и даже своеобразный «роман» («книга» М. Поло). Если «Сокровенное сказание» в некотором смысле отражало «программу» развития кочевников, то «Книга» Марко Поло была своего рода программой отношения к кочевникам, если можно так выразиться «кочевой энциклопедией», где были собраны все те знания о них, которыми должны обладать христиане. А. Г. Юрченко считает, что это сочинение является имперской космографией, а не записками путешественника, о чем свидетельствует систематизированный характер описаний и полнота охвата материала (около пятисот городов и провинций мира).

Идет очень сложное сканирование истории и географии новой империи. Этим интересуются европейские правители (король, папа) и даже простые люди, если вспомнить необычайную популярность «записок» итальянца М. Поло. Этот материал крайне важен для новой картины физического и социального мира, которая строится трудами схоластов (Р. Бэкон) и появляющихся гуманистов.

У европейцев нет праздного («туристического») интереса к монголам и достаточно четко выделяются темы, связанные прежде всего с общецивилизационной парадигмой: связаны ли каким-то образом монголы со Священной историей (этот вопрос обсуждается на соборе во Львове 1254 г. и в сочинениях Р. Бэкона); готовы ли они принять «истину» (к какой из четырех зон их можно отнести и какой тип людей в этом плане они представляют, ибо зона и человек в традиционной культуре должны быть связаны и едины); есть ли у них связь именно с европейской античностью.

Это означает, что новый мир интересует всю культуру, он ей непонятен и она предпринимает мощный интеллектуальный штурм нового явления и пытается, хотя это и не очень получается, составить некий энциклопедический очерк о нем. Папского посла П. Карпини интересуют прежде всего церковно-религиозные проблемы и интересы римской курии, королевского посла Г. Рубрука политические нюансы, полуторговца-полулазутчика М. Поло – экономические проблемы. Это три «ответа», которые как бы синтезируют информацию по этим аспектам. Основа уже была – работа с «возрождаемой» античностью и ее иной трактовкой мусульманами, соответственно идейная борьба с исламом и, разумеется, ориентация на новые ценности – рационализм, демократию, гуманизм, индивидуализм, экономические интересы.

Распад монгольской державы, стабилизация геополитической ситуации в Азии и сложность проблем, вставших перед Европой в эпоху Возрождения – Реформации, переведет проблему монголов в разряд второстепенных и многие посвященные им тексты будут забыты надолго. И все же останутся, в том или ином смысле спровоцированные и монголами, проблемы, которые будут интересовать европейских мыслителей в следующие столетия: 1) что такое культура и какова ее роль в развитии социального мира и 2) что такое кочевники. Монгольский мир или даже более широко кочевой не вписывался в средневековую картину мира, построенную на идеях и ценностях земледельцев. Эти «грязные» «варвары» не имели культуры в том понимании, которое было во всех оседлых мирах, но масштаб их удивительных деяний явно превосходил все, что до сих пор знали цивилизации. Аналогов этому феномену нет в Книге книг – Библии. Еще не работает античная культура и в частности любопытные историософские наблюдения Платона, а Библия как историко-географический атлас уже буксует. Нужны иные аналитические формы, но их даст Просвещение, когда уже будет во многом иная парадигма, связанная не только с христианством, и когда будет существовать более сложное и в чем-то даже более объективное отношение к самим монголам и к созданным в XIII в. текстам, во многом тенденциозным и антикочевым.

Именно в XIII в. складываются основные имиджи монголов. Единый образ Чингисхана возможен в едином государстве, но монгольская империя распалась. Русь сравнивает их со своими «погаными». Уцелевшие кидани, потерявшие свою империю задолго до монголов, воспринимают их как своих потомков и надеются, что они не только избавят их от власти тунгусских чжерчжэней, но и помогут воссоздать Ляо. На кочевом и полукочевом Востоке его почитают с помощью буддизма и шаманизма как Предка, Основателя династии. По-разному воспринимали Чингисхана и его империю торговцы, которым объединение Евразии принесло немалые барыши, и крестьяне, поля которых уничтожались во время этого объединения. Европейские интеллектуалы не очень их жалуют, примером чему прежде всего язвительные замечания в их адрес Р. Бэкона. Огромно влияние исламского мира, который смог в итоге остановить кочевой смерч, но окончательно раскололся на суб-культурные регионы. Все образы этого «куста» имели право на существование, хотя Чингисхан и стал своеобразным антиподом Мохаммеда, который принес «истину» для всех, а монгольский правитель един лишь как завоеватель и разрушитель (фигура, воспринимавшаяся либо как вечный варвар – разрушитель, либо как появляющаяся в канун гибели мира). Коранический образ «посланника Аллаха» был призван показать, что все человечество может быть спасено в рамках созданных им культур и государств, а образ Чингисхана, даже разбросанный по монгольским, китайским, мусульманским и латинским сочинениям, работал на характерную для кризиса актуальную эсхатологию и демонстрировал в общем-то традиционный «бич Божий», призванный наказать людей за потерю ими «веры». Соответственно каждая из покоренных им территорий предъявляла ему свой культурный счет. Нужно учитывать и своеобразную «подсказку» Востока, который уже в ходе самих монгольских завоеваний стремился принизить их масштаб, последствия, свести образ завоевателя к «дикому кочевнику», благо такой имидж уже сложился на «плечах» Евразии, во многом на основе борьбы с хунну – гуннами.

В европейских сочинениях этого периода четко проявляется несколько моментов, свидетельствующих о том, что история кочевников ими воспринимается через определенные идиологемы. Как в любой цивилизации, в «христианском мире» был свой геополитический «крест», который составляли две дихотомии: «Запад – Восток» (сложные взаимодействия с соседними оседлыми цивилизациями, прежде всего с мусульманской) и «Юг – Север» (противостояние с номадами – кельтами и германцами). Естественно, что европейцам оказалась близка и понятна идея «варваров», тем более, что и в их цивилизации тоже существовала клеточная модель (ядро – периферия). Неудивительно, что на протяжении всех последующих столетий на историю монголов, как и других кочевых народов, они смотрели глазами китайцев и практически без малейшей критики восприняли их исторические схемы.

Определенную роль здесь сыграл и европоцентризм. Под ним обычно понимается восприятие окружающего мира с позиций цивилизационного центризма. Он проявляется во многом, в том числе в пренебрежительном отношении к другим культурам, религиям и идеологиям. В сознании отдельных представителей европейской цивилизации, как, например, у Р. Бэкона, рождалась идея конвергенции если и не цивилизаций, то народов. Однако идеи, рожденные Ренессансом, Реформацией и Просвещением, способствовали модификации западной цивилизационной парадигмы, которая стала активно транслироваться во времени и пространстве. Итогом станет концепция «магистрального пути развития человечества», по которому идут европейцы и на который рано или поздно должны выйти все остальные народы. Естественно они должны соответствовать определенным стандартам и кочевники как «недоразвитые», которые ничего не могут дать «человечеству», были объявлены «тупиковым» вариантом развития. Явно сказался и веками выработанный страх оседлой цивилизации перед кочевниками, поэтому европейцев очень долго интересовали исключительно военные аспекты истории кочевых народов.

Нужно учитывать и то, что в Европе на протяжении всей истории был накоплен богатейший опыт изучения истории вообще и истории «варваров» в частности, разработаны исторические, филологические, сравнительные методы, выработана определенная номенклатура понятий и исторических схем, которая до сих пор пользуется немалым успехом и в других цивилизациях. Этот строго научный подход вывел историю изучения кочевников, в том числе и киданей, на более высокий уровень анализа и синтеза и значительно усилил сложившиеся на Западе и Востоке историологические стереотипы и штампы.

Нередко образ кочевника как разрушителя культурных ценностей, делающего акцент в своей культуре не на «общечеловеческих» ценностях, а почти исключительно на культе силы, использовался и во вполне корыстных целях. Так, образ могучего Великого Хана «Катая», сформированный с помощью «Книги» М. Поло, дал основание Х. Колумбу и последующим конкистадорам возглавлять многочисленные и хорошо вооруженные военные отряды для «открытия» Азии, которая на деле оказалась новым материком. То, что такие названия, как «Катай» и «Индии» использовались «атлантическими нациями» Европы вплоть до конца XVIII в., вряд ли можно объяснить только их географическим «невежеством».

Идейное противостояние кочевников и европейского мира прошло свою острую стадию не только потому, что монголы быстро ушли из Европы и их империя распалась, а потом и кочевники фактически были загнаны оседлыми мирами в своеобразные «резервации». Если тюрки для христиан представляли вполне реальную двойную опасность, осуществляя территориальную экспансию и предъявляя претензии на европейскую «античность» и иудео-христианско-мусульманскую традицию, то монголы стали для них всего лишь «ураганом», который пронесся над всей Евразией, но также неожиданно, как появился, так и исчез.

Европейцы фактически не победили их парадигму, а вывели ее за скобки культуры, объявив создание империи результатом силы, разбоя, разрушения, сатанинским деянием. На это повлияло и отрицание «средневековья» как периода господства «орд» варваров. Стоит еще раз повторить, что акцент практически всегда делался на многочисленности монголов, на самом деле кочевников было не больше, чем оседлых, а скорее даже меньше. Просто у кочевников все мужчины были воинами, а в оседлых обществах существовали профессиональные военные дружины.

Менталитету центральноазиатских кочевников часто приписывали особую страсть к убийствам. Кочевые завоевания всегда, начиная с глубокой древности, воспринимались как крупномасштабные катастрофы и в прошедшем столетии стали считаться одним из факторов, обусловившим так называемое «отставание» Востока от Запада. Не стоит, однако, забывать, что историческая наука как инструмент идеологии или, наоборот, как максимально деидеологизированная номенклатура понятий и методов, сформировалась в оседлом мире и принять до конца видение кочевников на исторические события и процессы все еще не способна. Бандитизм же явление в некотором роде нововременное и есть смысл отличать его от средневекового разбоя. В средние века разбой и грабеж были нормальным явлением во внешней сфере, но внутри государства это рассматривалось как незаконное деяние. Бандитами считались лишь те, кто нарушал юридическую договоренность или традиции. Только в новое время, когда наблюдается своеобразное противостояние власти, бизнеса и криминала, возникает само понятие бандитизма как универсальное, не связанное ни с какими этническими или политическими границами. И именно тогда под него, прежде всего, подпадают кочевники, но отнюдь не представители иных цивилизаций.

Европейцы использовали и китайское понимание «варваров». Если мусульмане все же частично восприняли элементы культуры кочевников (достаточно вспомнить широко распространенный в Сибири и Центральной Азии культ Чингисхана), то два близких по своему устройству имперских общества (европейское и китайское) отрицали у кочевников наличие культуры в целом. Для китайцев кочевники были «извратителями» восточноазиатской парадигмы, но латинская Европа имела свои причины утверждать подобное.

Вопрос о смысле истории – один из сложнейших в истории человечества. В «монгольский» период все еще господствовал религиозный подход к этой проблеме. Он был широко распространен в период, когда существовали «миры» и только религия смогла сыграть роль единой идеологии для них, предлагая, разумеется, для каждого из них разные формы и конструкции. Религия исходила из статического понимания реальности и социокультурную модель воспринимала как особую конструкцию, которую надо построить, распространить, сохранить. Культура была своеобразным механизмом адаптации к определенной пространственно-временной ситуации и механизмом оптимальной трансляции социокультурной модели во времени и пространстве. Культура, следовательно, не только деятельность, но и трансляция опыта этой деятельности.

Главным в культуре считались религия и язык. Для латинских авторов монголы «бескультурны», ибо у них неразвитый язык и отсутствует литература, язык отличается от известных европейцам языков по структуре и более близок к иероглифам, от которых Европа уже отказалась. Внешне монголы принципиальные анти-интеллектуалы, у них нет философских школ, буддизм или христианство они берут больше в практике, а не теории. С точки зрения европейцев, у них нет устойчивых традиций воспитания и образования и они больше похожи в этом плане на европейских бродяг с их раскрепощенным сознанием. У них нет единой культуры, каждое племя придерживается своих традиций. К тому же завоевания Чингисхана открыли в Монголию дорогу различным культурам, носители которых часто насильственно переселялись туда. В итоге часто монгольские «завоеватели» растворялись в разных зонах, а Монголия не стала политическим и культурным центром всех зон. Чингисхан не стал культурным героем, а так и остался завоевателем.