Текст книги "Тени минувших веков. Очерки из цивилизационной истории восточноазиатского кочевого мира"

На основной части Азии (от Гималаев до Средиземного моря) сложилась «кустовая» система халифата, когда различные культуры (сирийская, коптская, иранская, североафриканская и др.) располагались скорее «по горизонтали», чем «по вертикали».

Кочевники здесь представлены в основном тюрками, которые фактически находились на стадии формирования ранних военных государств в отличие от «арабов», у которых халифат представлял собой форму монархической теократии. Основной тенденцией здесь является не столько создание своих собственных государств в кочевой зоне, сколько проникновение в оседлые районы.

Кочевая империя как восточноазиатский феномен появляется на таком этапе развития кочевой цивилизации, когда она, впрочем, как и другие евразийские «миры», достигла предела своего внутреннего развития. Все земли были поделены, а рост населения принял характер демографического взрыва. Максимально освоены и степные районы, даже места и пути дальних перекочевок контролировались и осваивались кем-нибудь. А. Кордье некогда грустно заметил: «Приходится признать, что этот период истории Китая имеет лишь посредственный интерес. Эти вожди, которые жаждали императорского титула, не имея на него других прав, кроме захвата земель у своих соседей, движимые только гордостью, выгодой и боевой доблестью, без общей идеи; люди грубые, невоспитанные, суеверные, не боящиеся ничего, кроме колдовства и волшебства, напоминают баронов нашего феодализма, настоящих хищников, выслеживавших жертву, чтобы броситься на нее в удобный момент, грабивших города и деревни ради добычи, которую они накапливали в своих замках. Ни одной общественной идеи, ни одной моральной, ничего благородного, только грубая сила была средством их действий, а грабеж и убийство – целью. А если они и воздерживались от жестокостей, то не под влиянием истинных религиозных чувств, но из страха перед сверхъестественными силами, которых они не понимали, но воздействия коих весьма опасались».

Этот период займет, как в Восточной Азии, так и в Европе, около 300 лет. Начало II тыс. – противостояние различных миров, в том числе и кочевников, и оседлых народов. Цивилизации достигают апогея своего развития, их парадигмы складываются окончательно и соответственно обостряется и культурное противостояние «миров». Активизируется информационное давление цивилизаций друг на друга (интервенция исламской культуры в Европу, проникновение католиков в славянские земли, миссионерское движение, появление энциклопедических трудов о Востоке Г. Рубрука, П. Карпини, М. Поло, формирование кочевых государств с опорой на китайскую модель). Можно сказать, что начинается период «религиозных войн» (примерно XI–XV вв.). «Миры» не могут больше распространять свои «истины» так, как это некогда делали апостолы, проповедью, и происходит широкое распространение миссионерского движения. Миссионеры должны не столько знакомить с «истиной» представителей других цивилизаций, сколько бороться с чужими идеями. Идеи «евангелия» («благой вести») и «джихада» становятся идеологическим обоснованием территориальной экспансии. «Религиозные войны» (Крестовые походы, Реконкиста, исполнение воли Неба Чингисханом) как никогда беспощадны и фанатичны.

Это было время, когда во всех цивилизациях достаточно четко оформляются геополитические «ядра», ибо остро начинает ощущаться нехватка земель и растет количество междоусобиц, усиливается милитаризация общества и «миры» начинают активно использовать внешнеполитическую экспансию с целью решения, прежде всего, этих внутренних проблем. Активизируется информационное давление цивилизаций друг на друга (интервенция исламской культуры в Европу, проникновение католиков в славянские земли, миссионерское движение, появление энциклопедических трудов о Востоке Г. Рубрука, П. Карпини, М. Поло, формирование кочевых государств с опорой на китайскую модель). Практика набегов, получения дани и «подарков», «прибивания щитов к вратам Царьграда» сменяется на планомерный захват земель (Крестовые походы, «натиск на восток», Реконкиста, завоевание Англии, экспансия киданей, чжурчжэней и монголов). Начинается, по сути, эра завоеваний-переселений. Это и есть время существования классических евразийских империй.

Зона обитания восточноазиатских кочевников фактически выделяется в глубокой древности как особая фронтирная территория взаимодействия и конвергенции восточноазиатской и кочевой цивилизаций.

Об этом говорят многие китайские тексты. Достаточно сослаться на «Цидань го чжи», которая в основу историософии помимо прочих кладет и географический фактор, утверждая, что «климатические и природные условия отделили юг от севера». В то же время эта территория по своим географическим характеристикам и образу жизни людей отделяется и от территории Восточной Сибири. Китайские исторические и географические тексты, начиная с глубокой древности, описывают ее как территорию «варваров» и подробно рассказывают об образовании различных химерических союзов, «инородческих» по происхождению и этническому составу, но стремящихся оспорить «срединное положение» Китая. Именно здесь создавались все классические кочевые империи.

В хозяйственно-экономическом отношении эта территория может быть отнесена к так называемым маргинальным районам, где возможны оба неразрывно связанных с историей кочевых обществ процесса – седентаризации и номадизации. В источниках говорится и о широком распространении земледелия, шелководства, виноградарства, различных ремесел и особо важной роли скотоводства. С глубокой древности это была зона контактов различных цивилизационных потоков. В этом плане ее можно рассматривать как историко-культурный феномен, один из древнейших очагов цивилизации. Если в оседлых районах объединялись культуры, опиравшиеся на древние письменные традиции, то здесь происходило объединение бесписьменных культур, опиравшихся, прежде всего, на устные традиции.

Зона состояла из двух тесно связанных друг с другом территорий, занятых тюркскими и монгольскими племенами, и располагавшихся от Трансоксании на западе до российского Приморья на востоке. Это была зона необычайно активного этнического смешения, поэтому – то проблемы происхождения восточноазиатских народов трудно решать до сих пор. Естественно, что она стала и «перекрестьем религий», т. е. зоной религиозного синкретизма. Здесь сосуществовали и причудливо переплетались элементы самых различных религиозных верований (несторианство, буддизм Махаяны, манихейство, тенгриизм, конфуцианство, ислам) и этот информационно – культурный хаос был одним из наиболее важных факторов, затруднявших складывание здесь долговременной государственности.

Формирование этой зоны прошло несколько этапов. Еще в «древности» здесь наблюдаются такие естественные процессы, как демографический рост, усложнение социальной структуры и трансформация этнических массивов из союза кровно-родственных объединений в этно-политические конгломераты. Помимо стремительной конвергенции множества субкультур отдельных родов и присоединенных племен начинается достаточно осознанный процесс искусственного строительства новых культур с ориентацией на китайский образец. Однако в результате появляется два серьезных фактора, которые вступают во взаимное противоречие внутри самой зоны. Во-первых, в новой социально-политической ситуации встретились и вынуждены были вести совместную жизнь разделенные ранее в соответствии с природно-климатической дихотомией северной и южной половин Китая носители разных культур – оседлой и кочевой. Во-вторых, усиливается синизация социальных верхов кочевых обществ. Естественным следствием этого является то, что традиционные ценности и формы культуры отходят на задний план и в текстах того времени практически не отражаются. «Ученая» культура ориентируется на строительство нового «мира» и подавляющее большинство населения формирующихся государств становится «безмолвствующим». К тому же в этой фронтирной зоне незавершенность перехода от концепций, связанных с военным и политическим преобладанием над окружающим миром, к имперскому миропониманию значительно ослабляла племенное сообщество не столько перед лицом китайской опасности, сколько опасности со стороны кочевого мира.

Определенную роль в складывании «жизненного пространства» кочевых империй сыграла политика китайских империй. Некоторые кочевые народы (начиная, как минимум, с хунну) уже в последние века до нашей эры устанавливали с Китаем постоянные контакты и получали оттуда такие продукты земледельческого производства и ремесла, как зерно, ткани, лаковые изделия и пр. Взамен Китай получал своего рода буферную зону из «мирных» варваров (такие зоны есть у всех евразийских «миров») и этническое лицо ее постепенно стали представлять не какие-то отдельные роды и племена, а формирующиеся путем смешивания, подчас искусственного, новые этносы как конгломераты племен. Так появляются хунну, кидани, монголы. Большинство этих племен (сяньби, хунну, цяны, ди, динлины), имели политические и культурные контакты с китайцами еще в эпоху империй Цинь и Хань, но в миграционный поток были вовлечены и другие этнические группы, ранее не имевшие прямых контактов с китайским населением. Для Китая основной целью таких мероприятий было использование их для защиты приграничных областей от нападений извне.

Таким образом, создавалась этногенетическая основа для имперского населения в будущем. Нужно учитывать и то, что пришельцы активно постигали культурный и политический опыт китайских империй. В Европе классические империи (Каролингская, Священная Римская) тоже возникли в некогда буферной зоне, где впоследствии активно шла «христианизация». Здесь же активно распространялись китайская культура и конфуцианство и, можно сказать, существовала «школа по созданию империй», где у китайских учителей были весьма прилежные ученики.

Особую роль в оформлении зоны сыграли три великих империи – киданьская, чжурчжэньская и монгольская, которые насколько это было возможным нивелировали культурно-религиозные различия оседлых и кочевых народов.

Это было время складывания уникальной в истории Восточной Азии ситуации «ди го» – двоецарствия. По «Сун шу», «Срединная столица утратила единовластие» (цз. 95), тогда как одной из базовых идей китайской идеологии было: «На небе нет двух солнц, на земле нет двух правителей».

Рядом с древним, исконно китайским «миром», складывается новый. Первый киданьский император Елюй Абаоцзи «объединил все тридцать шесть иноземных народов». В этом районе сложилась аналогичная китайской модель «цивилизация – варвары», где в качестве культурного центра выступала именно новая империя. Она создала свой «мир», став «коренным государством» («бень-го») для своих соседей и заняла особое место в восточноазиатском метарегионе, ибо постепенно кидани начали строить свой «мир» как «тянься» («поднебесный»), занимающий срединное, т. е. универсальное, связующее положение в общей трехчастной схеме миропорядка – «сань цай» (Небо, Человек, Земля), и пытались играть роль «чжунго» («срединного государства») вместо Китая для остальных кочевых народов как четырехчастной периферии («сы и») и даже в идеале всей ойкумены. Империя киданей стала своеобразным «наконечником копья», которое нацелила кочевая цивилизация в самое сердце Китая.

Можно сказать, что начиная с киданей, начинается формирование «северного» варианта «империи», что найдет то или иное воплощение в империях Ляо, Цзинь, Юань и Цин. В итоге «историческими народами», т. е. народами, творящими историю, наравне с китайцами станут и северные народы (кидани, чжурчжэни, монголы, маньчжуры). И в итоге можно говорить о том, что кочевые империи занимали определенное место в истории противостояния двух тенденций «мироустроения» – кочевой и оседлой («южный» вариант): Ляо (Железная империя) – Цзинь (Золотая) – Юань (Небесная) – Цин (Чистая); Суй – Тан – Сун – Южная Сун – Мин. «Цветная» линия полукочевых государственных образований находилась в перманентном конфликте с созвездием оседлых государств, делавших акцент на постоянном возвращении к «древним» традициям и паттернам. Со времени начала «осевого» цикла это был уже второй этап противостояния двух общественно-экономических систем. Первый связан был с постепенным вытеснением индоевропейских номадов из зоны контактов с оседлыми народами, второй – тюркоязычных народов. Можно сказать, что этот этап, когда на авансцену выходит конгломерат монголоязычных и тунгусо-маньчжурских народов, начинается именно с киданей. Закончится он разделом Россией и Китаем Центральной Азии на соответствующие сферы влияния в XVIII в.

В период существования государств киданей, чжурчжэней и кара-китаев медленно шла интеграция различных племенных объединений и окончательное оформление зоны, что, по сути, стало первой стадией вычленения будущей «Монголии». Еще в период Ляо (X–XII вв.) происходило дисперсное расселение киданей и подчиненных им племен на территорию Центральной и Средней Азии, где проживало обширное тюркоязычное и ираноязычное население. Обоснованным кажется вывод о том, что «период господства киданей в Центральной Азии способствовал сближению оставшихся там тюркских племен с монгольскими и подготовил почву для формирования этих разнообразных племен в единую народность». К XIII в. в сознании современников и появилось представление о двух «Китаях». Второй частью этой зоны станет Восточный Туркестан, который, начиная с глубокой древности, был зоной контактов различных цивилизационных потоков.

«Кочевые империи» Ляо, Си Ляо и Цзинь, объединяя контактную зону, стали своеобразным буфером между кочевыми и оседлыми народами. Неудивительно, что они проводили двойственную и «неискреннюю» политику с точки зрения обоих сторон.

Стоит обратить внимание и на то, что расцвет кочевых и оседлых империй происходит в одно и то же время, а именно в X–XIII вв. (Священная Римская империя в Европе, Македонская династия в Византии, империя Маджапахит на Яве Сунская империя в Китае, кочевые империи Ляо, Цзинь, Юань). Уже поэтому их роль в истории явно не меньше, чем классических империй в оседлой зоне.

Период существования этих государств выделяется как особый и иногда именуется «предмонгольским» в широком смысле этого слова. Действительно, есть основание в особом сгущении кросскультурных контактов увидеть прежде всего специфический этап развития евразийского сообщества народов в целом. Территория «цидань» начинает превращаться в «Монголию» и здесь формируется ряд ранних монгольско-тюркских государств. Именно тогда кидани стали рассматриваться как инициаторы последовательного захвата кочевниками Китая, проложившие дорогу чжурчженям, монголам, а впоследствии и маньчжурам. Киданьскому обществу фактически окончательно присваивается статус милитаристского. В XX в. своеобразным итогом этого станет концепция «степных», «завоевательных» или «кочевых» империй, одной из которых, разумеется, будет считаться киданьская.

На рубеже тысячелетий, который все «миры» не случайно воспринимали как знаковую веху в своей собственной и всемирной истории, закончилось образование евразийских цивилизаций («миров») по широте и сложился окончательно так называемый «пояс цивилизаций» от Атлантики до Тихого океана. Оформились «миры», которые условно можно назвать «материнскими» (христианский, мусульманский, буддийский, конфуцианский), оформлялись они с помощью идеологической экспансии, путем распространения «истины» («идите и несите всей твари на земле истину»). Но средневековые цивилизации – это комплексные конструкции, в рамках их зарождения и эволюции обязательно идут два процесса, – складывание не только общецивилизационной парадигмы на основе «мировой религии», но и оформление геополитической конструкции в форме «империи». Первоначальное распространение шло по освоенным ранее в рамках первых протомиров – «оазисов» пригодным землям за счет их объединения. Эти «материнские цивилизации» условно могут быть названы аграрными, ибо в них на первый план выходит земля как сфера применения земледелия.

Когда эти земли были освоены и возможности аграрного варианта развития фактически исчерпаны, складывается ситуация всестороннего общественного кризиса, из которого все «миры» пытаются выйти прежде всего традиционными путями – внутренним переделом владений и усилением внешней экспансии, идущей под религиозными лозунгами.

Вместо присущей «материнским» цивилизациям дихотомии «запад – восток» начинает оформляться дихотомия «север – юг». Расширение за счет соседних «миров» было практически невозможно, что показали конфликты между этими территориями (Крестовые походы, «Натиск на Восток», Реконкиста) и цивилизации идут в наступление на прежние «варварские» территории. Однако у «варваров» тоже фактически были исчерпаны прежние ресурсы развития, и они также нуждались в расширении своей зоны обитания. Ситуация перенаселения здесь обострялась в силу сохранения доцивилизационной комплексной экономики, где в комплексе сочетались различные отрасли хозяйства. Война являлась обязательной составляющей этого комплекса. Усиливают натиск на юг викинги, славяне, тюрки. Особенно сложное, по сути, критическое положение сложилось в зоне кочевой цивилизации, контакты которой с оседлыми «мирами» минимизируются, ибо те все больше пользуются результатами торговых обменов друг с другом и технического развития.

В результате оформляется взаимодействие всех цивилизационных зон по меридиональному варианту. Китай оттеснен со своих западных территорий (Средняя и Центральная Азия), увяз в борьбе с потомками хунну и дунху и практически спрятался за Великую стену. Европейская восточная экспансия была остановлена еще в римские времена, когда продвижение империи было блокировано в Месопотамии и на первый план выходят «галльские войны». Мощный прорыв был сделан первоначальным исламом в рамках Омейядского халифата, но мусульманский «мир», объединенный Багдадским халифатом, вплотную столкнулся с тюркской экспансией.

Именно в этой зоне сформировался образ кочевника – разрушителя и представление об особом менталитете и неуемном воинственном духе кочевников, их пассионарности. Впоследствии образ кочевника как разрушителя культурных ценностей, делающего акцент в своей культуре не на «общечеловеческих» ценностях, а почти исключительно на культе силы, использовался и во вполне корыстных целях.

Усиление милитаризации общества, на самом деле, происходит не только у кочевников, но и в оседлых «мирах». Это связано, прежде всего, с тем, что все «миры» (цивилизации) в первой половине второго тысячелетия встали перед необходимостью бифуркации как скачка в иное политическое, социальное, экономическое и культурное состояние. И этот скачок будет происходить, но кочевники не могли это сделать, ибо достигли естественного предела своей цивилизации. Это был пик развития кочевой организации, максимум того, что она могла достигнуть. Ярким признаком этого является то, что кочевники переживают, как и все другие миры, недостаток территории (дальше нет возможности расширяться и начинается «война миров») и начинают включать в свои крупные государственные образования оседлые земли. Если раньше они использовали такие методы, как набеги, вымогание подарков, то сейчас они используют внешние войны как способы решения внутренних проблем, которые иначе уже не решаются.

Все известные империи свои силы бросали на решение различных внутренних проблем, которые порождает это сложное сочетание, ибо «корневое» значение и назначение термина «империя» – регулирование различных процессов.

Как любая империя, кочевая имеет свои исторические границы.

Она начинает сходить со сцены примерно в то же время, что и классические империи. Следовательно, здесь надо видеть не только региональные факторы, способствовавшие этому, но и причины общие для всей Евразии.

Можно смело предполагать, что причины падения любой кочевой империи связана со спецификой ее развития как имперского государства, а это значит, что надо видеть совокупность факторов.

Поскольку имперская система у кочевников есть непрерывный, сложный и противоречивый процесс трансформации родоплеменной системы, в ней самой изначально заложены возможность, опасность и даже неизбежность ее гибели. Это связано, во-первых, с тем, что входящие в империю отдельные районы получают небывалые доселе возможности роста и расцвета. Они исторически гораздо быстрее переходят на новый уровень развития, скажем, из племен становятся народностями, из народностей народами. Им не надо тратить силы, людские ресурсы и средства на оборону, на развитие самодостаточной, а, значит, и автаркизованной, замкнутой экономики. Во-вторых, процесс трансформации подразумевает ломку прежних этнических, политических, социальных, экономических структур и определенное культурное «столпотворение». В целом и итоге это означает, что империя становится уязвимой, колоссом на глиняных ногах и достаточно случайного, не очень сильного толчка, чтобы она распалась.

Китайские авторы традиционно рассматривали историю в категориях «расцвета и упадка» (шэн-шуай) империй. Западные и отечественные исследователи это тоже часто признают «внутренней логикой китайской истории». Невольно вспоминается и концепция Ибн-Хальдуна (1332–1406), в соответствии с которой кочевники создают асабийю (систему родственных групп с общими интересами, захватывают земледельцев, и эта асабийя становится «ксенократическим» государством (государством чужих), которое существует 3–4 поколения (около 120 лет). Первое поколение – захватчики, второе живет в цивилизации, т. е. в изнеженности и роскоши. Затем асабийя раскалывается, проявляется сепаратизм и в конечном итоге достается «держава не тем, кто ее создавал, а слава – не тем, кто ее добывал». Уже здесь проявляется такой деструктивный процесс, как «перепроизводство политической элиты» (рост в клане лидера числа претендующих на участие во власти). В третьем поколении увеличивается тяга к роскоши и начинается энтропия власти «пока не пропадет, подобно огню в светильнике, когда кончается масло и гаснет светильник».

Этих причин недостаточно для падения государства, но для ослабления вполне достаточно. Реальная военная мощь все же будет существовать.

Решающую роль сыграют внешние факторы. Это, прежде всего, такой региональный фактор, как постепенное усиление монгольских и маньчжурских племен. Монголия выходит на уровень империи и это сказалось непосредственно на судьбе Ляо и Цзинь. Но еще важнее был евразийский фактор, когда оседлые цивилизации должны были выйти на иной уровень развития. Кочевой мир как цивилизация должен был исчезнуть и спасти его было уже невозможно. Оставалась только безумная попытка сделать шаг назад и «отомстить» оседлым народам, что и сделал Чингис и тем самым окончательно погубил кочевую Степь. «Движения народов под предводительством Чингисхана и Тамерлана… все растаптывали, а затем опять исчезали, как сбегает опустошительный лесной поток, так как в нем нет жизненного начала». XIII век вообще стал несчастливым и для кочевников, которых «монгольский буран» разметал по земле.

Момент был удачным, удар сильным, но одного военного удара оказалось мало. «Сила» уступила «слову», и кочевники стали отходить под натиском оседлых миров, территории их обитания стали превращаться в резервации. Это было вполне логично. Если развитая земледельческая территория пытается зону номадной или кочевой экономики сделать своей периферией («колонией»), то кочевые империи делают наоборот. Обе зоны нуждаются друг в друге. Перспектива за оседлым вариантом, ибо кочевой вариант запрограммирован на хозяйственную экспансию и здесь не может быть перехода на торгово-промышленный и научно-технический вариант, который станет доминирующим на планете во второй половине второго тысячелетия.

И все же необходимость существования кочевой скотоводческой экономики сохранялась, ибо еще оставались массы пригодных лишь для нее земель и массы людей, задействованных в ней, но оседлый мир перешел в наступление, активно используя огнестрельное оружие, мировые религии, нетипичные формы идеологии. Кочевники не нужны уже оседлым обществам в той мере, что раньше. У жителей оседлых районов снижается потребность в кочевых продуктах. Налаживаются свои коммуникации, расширяется торговля по океану. Необходимые продукты и рынки сбыта можно было найти в любой точке планеты. В оседлых обществах идет сложная работа с собственной системой ценностей в целях их приспособления к новым реалиям, меняется отношение к христианству и исламу (уходят средневековые варианты этих религий). У кочевников отношение к своей религии и прочим мировым религиям измениться не может в принципе – протестантизм не для них.

Сами же кочевники изменились, как и американские индейцы, они неумолимо опускались на самый низ социальной лестницы. Их деградации способствовало и то, что в зоны их проживания начинают активно проникать представители оседлых обществ, но уже не с целью налаживания контактов с ними и помощи в развитии ремесел и торговли, а прежде всего наживы. Это характерно для всех цивилизаций, но особенно для европейцев, причем, обыкновенно первыми носителями «цивилизации» являются не лучшие, а скорее худшие ее элементы. Это хорошо известно на примере «культуртрегерской» деятельности англичан в южной Африке, однако постепенно такие люди появляются и в центре Азии. Эта парацивилизация деформирует кочевые ценности сильнее христианства или иной идеологии. Губительное действие, несомненно, оказывают спирт, сифилис, оспа, дизентерия и другие болезни, а также истребительные войны с белыми, вооруженными усовершенствованным оружием. Кочевники не в состоянии вести масштабные войны с оседлыми мирами и оказались способны лишь на партизанскую войну (афганские войны с англичанами, русскими, американцами).

Однако именно по этим, поздним кочевникам, исследователи часто судили об уровне развития кочевников средневековых. Это можно признать одной из методологических ошибок, хотя все еще практически господствующей не только в специальной литературе, но и в сознании людей. Действительно, кочевники последних четырех веков не строили городов, не владели металлообработкой, не знали рынка и денег и занимались земледелием лишь в наиболее простых и примитивных формах, т. е. занимались, так сказать, чистым скотоводством. Уровень материальной культуры классических кочевников был, по меньшей мере, качественно сопоставим с уровнем современных им «классических» цивилизаций Запада и Востока.

Исчезновение кочевых империй и конец «господства варваров» для оседлого восточноазиатского мира будет означать конец «средневековья». Такое восприятие появится уже в эпоху Мин, когда патриотически настроенные китайские историки будут считать, что именно национально-освободительная борьба привела к разгрому «варваров». Окончательно этот подход возобладает в республиканском Китае.

Кочевники больше нуждаются в продуктах земледелия, чем оседлые народы в продуктах кочевого хозяйства. Поэтому оседлые страны стараются отгородиться «китайскими стенами» и «римскими валами» и тем самым свести контакты на уровень лишь торговых. Только в классическое средневековье, когда наблюдается дефицит земли, начинается наступление не только на соседние миры, но и на свою собственную периферию. В Европе это будет проходить в форме борьбы с «язычеством» и «варварством», начнется «Возрождение» как отрицание «варварства» и «средневековья». Новая цивилизация начнет разрабатывать новую культурную парадигму, связанную с переосмыслением идей Христа и активным использованием греко-римской культуры с акцентом на законе и индивидуализме. Начнется период «модернизации».

В Восточной Азии сложилась другая ситуация. Здесь налицо цивилизационная какофония за счет сосуществования треножника государств, сначала Сун, Ляо и Ся, а потом Цзинь, Южная Сун и Ся. В этой ситуации информационного хаоса монголы предложили киданьский вариант новой династии. Однако в этой монгольской династии был излишний акцент на внешнеполитической экспансии. Непротиворечивый синтез Великой Степи и Китая был к тому же невозможен. Это были самостоятельные и различные цивилизации с различными историческими, культурными и политическими традициями. Завоевания монголов привели к борьбе миров.

В Цинской империи отношение к кочевым империям было более сложным. Им оказался необходим их опыт, но не экономики, а именно политического строительства. Кочевая цивилизация уже умерла, и бывшие кочевники находились на более высокой стадии привязанности к оседлым районам, да и самой новой империи в экономическом плане прежние кочевые территории нужны для поддержки земледелия, расселения излишков населения. Именно по этой причине опыт кочевых империй долго еще высоко котировался среди ранних маньчжур.

Можно выделить три стадии развития кочевой империи. На первой осуществлялась этнополитическая организация пространства. Идет процесс налаживания этнических и политических связей. Собственно, социокультурное оформление начинается уже на следующей стадии. Земледельческие области долго были оазисами среди тайги, болот, степей и гор, но постепенно создалась такая ситуация, когда уже кочевые районы оказались замкнутым пространством. Но степи бескрайни, всегда текут как реки среди гор и долин и скотоводство требует постоянной динамики и широкого пространства, ибо земля быстро истощается, а ее культивировать искусственно невозможно. Это приводит к осложнению отношений кочевников и оседлых жителей, а в итоге и к третьей стадии, когда кочевники пытаются выйти за пределы тех загонов, в которых оказались. «Китайские стены» как плотины не давали течь степным «рекам».

Эти три стадии развития кочевой империи представлены в Восточной Азии хуннусской, киданьской, чжурчжэньской и монгольской империями. Это именно три стадии, а не три варианта империй. Нельзя сополагать их как варианты, добавляя сюда еще и иные кочевые государственные образования, ведь время существования даже последних трех государств почти пятьсот лет. Стремление рассматривать этатические конструкции в статике простительна для социологии, но в истории просто нетерпима.

Именно история киданьского государства как типичной кочевой империей в определенном смысле есть апогей развития кочевой традиции на востоке Азии, когда бывшие кочевники максимально отказываются от тактики набегов и грабежей и пытаются построить свой «мир», но эта модель принципиально будет отличаться от китайской или римской именно тем, что здесь в качестве периферии выступают не номады или кочевники только, но и оседлые китайцы. Этот опыт киданей в той или иной мере будет изучаться всеми последующими завоевателями Китая, но там этнополитическая ситуация будет отличаться от киданьской. Ляо своего рода идеальное государство и ей подражали, но безуспешно, ибо консенсус с оседлыми мирами уже недостижим. Если кидани начинали создавать баланс кочевых и оседлых районов, лавируя между ними, то чжурчжэни и монголы в большей степени склонялись к их иерархии и в результате в «угнетении» оказывались, прежде всего, оседлые народы. Ляо смогло просуществовать более двух столетий, что само по себе стало рекордом в истории Восточной Азии. Развивавшие этот алгоритм чжурчжэни продержались столетие с небольшим, монголы фактически и того менее.