Текст книги "Основания морали"

4. Что такое эгоизм?

Однако приведенные рассуждения Батлера оставляют открытым один вопрос, который, по видимости, делает невнятным и неубедительным все, что я до сих пор сказал или процитировал не только по поводу противопоставления «эгоизма» и «альтруизма», но даже по поводу мх разграничения. Попробуем немного развить концепцию «себялюбия», предложенную епископом Батлером. Мы установили, что любое действие предпринимается с целью заменить менее удовлетворительное положение вещей более удовлетворительным. Но, в таком случае, не предпринимается ли каждое мое действие ради увеличения моего собственного удовлетворения? Может быть, я помогаю соседу только потому, что эта помощь доставляет удовлетворение лично мне? Или я стремлюсь увеличить счастье другого только тогда, когда это приводит к увеличению моего удовлетворения? Если врач делает прививки и лечит чумных больных с риском самому заболеть и умереть, то не потому ли, что такое поведение доставляет наибольшее удовлетворение лично ему? Если мученик предпочитает быть сожженным, но не отречься от своих убеждений, то не по той ли причине, что это единственный выбор, доставляющий удовлетворение ему? Но если самые известные мученики и великие святые вели себя столь же «эгоистично», как самые жестокие тираны и самые разнузданные сластолюбцы, – поскольку каждый делал лишь то, что приносило наибольшее удовлетворение ему, – какое моральное качество будем мы тогда связывать с «эгоизмом», и будет ли вообще смысл в использовании этого термина?

Полагаю, проблема имеет главным образом семантический характер. Мой выбор, мое решение по определению мои. Сделаю то, что приносит удовлетворение мне. Но если мы распространим данное качество эгоизма на все решения, которые я принимаю, любое действие станет эгоистическим, «альтруизм» станет невозможным, а само слово «эгоизм» утратит всякий моральный смысл.

Проблему можно решить, если мы обратимся к общепринятому употреблению этих двух терминов и рассмотрим его более внимательно. Из того, что я по определению действую ради удовлетворения моих собственных желаний, не следует, что эти действия относятся исключительно к моему собственному положению или к моему узко понятому личному «благополучию». В результате проницательного психологического анализа Мориц Шлик приходит к выводу, что «эгоизм» не следует отождествлять со стремлением к личному удовольствию и даже к самосохранению; в общепринятом значении морально-предосудительного поведения «эгоизм» – это пренебрежение интересами других. Человека называют «эгоистом» не потому, что он следует собственным влечениям, а потому, что его при этом совершенно не заботят желания или потребности других людей. Тогда эгоизм (или, более просторечно, «себялюбие») «состоит просто в пренебрежении интересами окружающих, в преследовании собственных целей в ущерб целям других людей»⁴.

5. Мутуализм

Таким образом, мы, как правило, осуждаем не преследование личных интересов, а лишь их преследование в ущерб интересам других людей.

Хотя понятия «эгоистический» и «альтруистический» в их обыденном употреблении расплывчаты и практически не поддаются точному определению, они остаются полезными и даже незаменимыми при описании превалирующей внутренней позиции, которой человек руководствуется в целом или в том или ином конкретном действии.

Итак, опираясь на это широкое, но общепринятое значение, посмотрим, насколько далеко мы продвинулись в данной главе и можно ли провести наше рассуждение еще дальше.

Ни общество, в котором все действуют исключительно из эгоистических побуждений, ни такое, где все руководствуются исключительно альтруистическими соображениями (если только мы вообще можем представить себе подобные общества), не будут жизнеспособными. Общество, в котором каждый заботится исключительно о своих собственных узко понимаемых интересах, будет обществом перманентного конфликта. А общество, в котором каждый заботится исключительно о благе других, будет абсурдом. Наиболее успешным обществом, по идее, нужно считать такое, где каждый в первую очередь заботится о собственном благе, но неизменно принимает во внимание благо других, если предполагает какую-либо несовместимость между двумя этими благами.

На самом деле эгоизм и альтруизм не только не исключают друг друга, но и не исчерпывают все возможные мотивы человеческого поведения. Между ними есть буферная зона. Или, точнее, есть позиции и мотивации, которые не относятся целиком ни к эгоизму, ни к альтруизму (особенно если мы считаем, что эти последние исключают друг друга), но заслуживают собственного названия.

Я бы предложил два возможных варианта. Первый – эгальтруизм; это мой собственный неологизм, который означает непременный учет и собственных, и чужих интересов в любом действии или правиле действия⁵. Менее искусственным вариантом является мутуализм. Это слово обладает тем преимуществом, что уже существует в биологии как технический термин, означающий «состояние симбиоза (т. е. совместной жизни), при котором два организма разных видов способствуют существованию друг друга». Этот термин можно с большим удобством перенести в этику (даже с сохранением его биологических коннотаций).

Если в ситуации, способной привести к конфликту, два человека руководствуются принципом эгальтруизма, или мутуализма, и каждый учитывает интересы обоих, они будут действовать в полном согласии. Именно такой настрой преобладает в дружных семьях, где муж и жена, отец, мать и дети ставят на первое место интересы семьи, – не только как рационально избираемый принцип действия, но и как эмоционально предпочтительную цель. А в расширенном виде мутуализм равнозначен чувству или принципу справедливости.

Практические последствия всех трех позиций, взятых в чистом виде, можно представить на следующем примере (в котором я позволил себе гипертрофированное упрощение). Предположим, что в переполненном театре, где присутствуют только чистой воды эгоисты, вспыхивает пожар; каждый бросается к ближайшему или главному выходу, толкает, сбивает с ног и топчет любого на своем пути. Возникает паника, и многие люди, которые могли бы спастись, гибнут или сгорают просто из-за беспорядочной давки. Теперь представим такой же пожар в театре, наполненном чистыми альтруистами. Каждый уступает другому – «только после Вас» – и желает быть последним на выход. В результате гибнут все. И наконец, пожар в театре, наполненном одними кооператистами и мутуалистами. Каждый стремится освободить театр как можно быстрее и с наименьшими общими жертвами. Поэтому все действуют, как на пожарных учениях, и театр освобождается с минимальными потерями. Те, кто находятся дальше всего от выходов или испытывают иные затруднения, конечно, имеют больше шансов погибнуть; но они трезво оценивают ситуацию и будут по мере сил помогать справиться с ней, а не устраивать давку, способную унести гораздо больше жизней.

Этическую систему, предлагаемую в этой книге, я предпочитаю называть Кооперативизмом. Но с таким же основанием ее можно назвать Мутуализмом. Первое название делает акцент на желаемых действиях или правилах действия и их вероятных последствиях. Во втором выделяется подобающее чувство, или подобающий настрой, лежащие в основе действия или правила действия. Оба термина подразумевают, что внутренний настрой и действия, в долгосрочной перспективе более всего способствующие счастью и благополучию отдельного человека, имеют тенденцию к совпадению с внутренним настроем и действиями, более всего способствующими счастью и благополучию общества в целом.

Само слово «мутуализм» может показаться новым и искусственным; но нет ничего нового и искусственного в том внутреннем настрое, который оно обозначает. Оно, возможно, не передает в полном объеме смысл всеобъемлющей христианской любви; но смысл всеобщей симпатии, доброты и любви к близким оно передает безусловно.

6. Как вырабатываются моральные правила

Обратимся еще раз к ложному противопоставлению «индивида» «обществу». Оно наводит на мысль, что этика состоит из правил, которые «общество» навязывает «индивиду». Но этика состоит из правил, которые все мы стараемся навязать друг другу. Более того, этику можно представить как свод правил, которые каждый индивидуум старается навязать всем остальным индивидам, «обществу», – по крайней мере в тех пределах, в каких их действия затрагивают его самого. Индивидуум не желает агрессии против себя; поэтому он заинтересован в том, чтобы неагрессивность стала не только правовой, но и моральной нормой. Соответственно, будучи последовательным (и желая, чтобы такая норма была введена), он, со своей стороны, обязуется соблюдать данную норму.

Вот так наши моральные правила непрерывно вырабатываются и преобразуются. Они возникают отнюдь не в силу того, что некая абстрактная и лишенная конкретного облика общность под названием «общество» сначала их формулирует, а потом налагает на «индивидуума», который в определенном отношении отделен от общества. Нет, мы возлагаем их (посредством похвалы и порицания, одобрения и осуждения, обещания и предостережения, награды и наказания) друг на друга, и в большинстве своем сознательно или неосознанно принимаем эти правила для себя.

Каждый из нас постоянно играет в обществе двойную роль – того, кто действует, и того, кто подвергается воздействию, роль субъекта и роль объекта действия. Каждый из нас может время от времени играть и третью роль – роль незаинтересованного или беспристрастного наблюдателя.

Если мы хотим выработать выполнимые и приемлемые моральные правила, мы должны мысленно рассмотреть любую гипотетическую или реальную ситуацию со всех трех позиций – субъекта действия, объекта действия и беспристрастного наблюдателя. Наш моральный кодекс в общем и целом учитывает все три позиции, поскольку в историческом процессе накопления опыта и знания все действия рассматривались и оценивались со всех трех точек зрения. В большинстве случаев моральные споры и конфликты возникают потому, что одна или обе стороны рассматривают ситуацию только в одном аспекте.

Допустим, что А — гипотетический субъект действия; в краткосрочной перспективе ему может показаться выгодным напасть на соседа В и отнять у него деньги. Гипотетический объект В, естественно, сочтет такое действие абсолютно непозволительным. Стороннее лицо, беспристрастный наблюдатель С, тоже сочтет, что подобный принцип действия, т. е. грабеж, будет катастрофичен для общества. Именно неспособность оценить действия или правила действия со всех трех позиций, неспособность представить себя в роли субъекта, объекта и наблюдателя и приводит к бесчисленным этическим ошибкам, – от ошибочного убеждения, что правильно преследовать ближайшие эгоистические цели, до не менее ошибочного убеждения, что каждый должен приносить себя в жертву другому.

Задача этики – помогать нам тестировать и вырабатывать моральные правила. Сохранить объективность в этом процессе можно лишь при одном условии, – если представить себя на месте каждого человека, которого данное правило затронет. Допустим, вопрос таков: должен ли случайный прохожий попытаться спасти тонущего человека? При каких обстоятельствах и с каким риском для себя? Сначала нам нужно встать на позицию прохожего и подумать, при какой степени неудобства, риска или опасности для пловца обязательно или целесообразно оказать ему помощь. Затем нужно представить себя на месте пловца и спросить, при какой степени опасности или риска для прохожего вы, пловец, сочтете его помощь обязательной или целесообразной. Если ваши ответы на эти вопросы сильно различаются, тогда нужно подумать, к какому ответу мог бы тем временем прийти беспристрастный наблюдатель.

Попробуем теперь использовать этот метод для проверки Золотого правила: «Делай другим то, что хочешь получать от них». Трудность здесь в следующем: пределы благодеяний, которые мы хотели бы получать от других (каковы бы ни были их издержки), практически неограниченны. Но давайте переформулируем правило и придадим ему такой вид: «Не требуй или не ожидай от других большего, чем сам готов сделать для них» или «Принимай от других ровно столько, сколько сам предложил бы на их месте». Как видим, правило становится более разумным и выполнимым. (Правда, обе наши формулировки Золотого правила все еще имеют слишком субъективный характер. Сформулировать данное правило совершенно объективно можно только в роли беспристрастного наблюдателя.)

Теперь проведем такую же проверку христианской заповеди «Возлюбите друг друга». Если понимать ее буквально, то, видимо, никто из нас не способен выполнить столь всеобщее и неконкретное предписание, – хотя бы потому, что мы не властны над нашими чувствами. Мы способны любить лишь тех немногих, к кому нас влекут их особые качества или с кем мы связаны особыми узами. Самое большее, на что мы способны по отношению ко всем остальным, – это внешнее поведение или действие: предупредительность, учтивость, доброжелательность. Постоянное стремление демонстрировать внимание и доброжелательность во внешнем поведении, естественно, скажется и на наших чувствах. Предписывая недостижимую цель, христианский идеал порой побуждал людей впадать в отчаяние или цинизм и опускаться ниже реально достижимого морального уровня. «Человек не ангел и не зверь, и несчастье в том, что, желая стать ангелом, он становится зверем»⁶. Однако благодаря христианскому идеалу в мире, наверное, больше любви и доброты, чем было бы без него.

7. Пределы обязанностей

По поводу наших обязанностей по отношению к другим мнения разных людей неизменно и значительно расходятся. Общая тенденция такова: люди здоровые, независимые и состоятельные склонны считать, что круг обязанностей по отношению к другим должен быть сравнительно узким, а нездоровые, зависимые и нуждающиеся хотят видеть этот круг гораздо более широким. В моральной традиции опыт приводит крайние позиции к компромиссу, поскольку каждый время от времени бывает и в положении просителя помощи, и в положении ее подателя.

Вопрос этот остается одной из нерешенных проблем этики, и вот почему. Непременно найдутся такие, кто считает, что единственная обязанность индивидуума – не нарушать права других; найдутся и такие, кто считает свой круг обязанностей по отношению к другим практически неограниченным. Будут еще и третьи; они занимают промежуточную позицию и считают, что в нужде и беде людям помогать следует, но лишь в той мере, в какой это не лишает бедствующих людей стимула самим заботиться о себе или не уменьшает работоспособность и силы тех, кто приходит на помощь.

Четкую границу здесь, видимо, провести невозможно, т. е. невозможно сформулировать правила, четко определяющие круг наших обязанностей по отношению к другим. Всегда будет оставаться зона неопределенности, находящаяся между тем, что безусловно надлежит, и тем, что очевидно нереально и в долгосрочной перспективе вредно.

Эту главу логично было бы завершить рассмотрением проблемы «самопожертвования». Однако с самого возникновения философской этики – а особенно после возникновения христианства – эта проблема играла столь видную и важную роль, что мы посвятим ей отдельную главу.

Глава 14
Проблема самопожертвования

1. «Индивидуум» и «общество»

Подведем итоги тому, о чем мы говорили в двух предшествующих главах, и посмотрим, к чему мы пришли.

Мы установили, что существует тенденция к совпадению тех действий или правил действия, которые более всего отвечают интересам индивидуума в долгосрочной перспективе, с теми правилами действия, которые в той же долгосрочной перспективе более всего отвечают интересам всего общества. Мы установили, что это совпадение обычно тем больше, чем более длительный период мы рассматриваем. Наконец, мы установили, что трудно отличить «эгоистические» действия от «альтруистических» или «мутуалистских», поскольку просвещенный и дальновидный эгоизм во многих случаях будет предписывать те же самые поступки, что и просвещенная и дальновидная благожелательность.

Есть и еще один аспект, который следует выделить особо. Часто встречающееся противопоставление «индивидуума» и «общества» ошибочно. Обществом мы называем совокупность индивидуумов и их взаимоотношений. Но было бы точнее и целесообразнее, если бы в наших социологических, экономических и этических исследованиях мы взяли за правило определять общество как «всех остальных людей». Скажем, в обществе, состоящем из трех лиц, А, В и С, с точки зрения А, он – «Индивидуум в собственном смысле», а Ви С— «Общество»; с точки зрения В, «Индивидуумом в собственном смысле» будет только он, а А и С– «Обществом» и т. д.¹

Кратко говоря, каждый из нас в одни моменты воспринимает себя как индивидуума, а в другие – как члена общества. В первой ипостаси для него важнее собственная свобода, во второй – закон и порядок. Как члена общества А заботит, чтобы Ви Сне причиняли вреда лично ему. Он настаивает на принятии соответствующих законов, а ущерб, который не может быть удовлетворительно предотвращен законом, стремится предотвратить с помощью осуждения или неодобрения. Но вскоре он обнаруживает, что не может

постоянно или успешно использовать порицание или похвалу для воздействия на других, если не применяет такие же критерии для оценки собственных поступков. Чтобы быть последовательным в чужих и своих глазах (а для «рационального» человека последовательность – это самодостаточная цель), он считает себя обязанным принять те же самые моральные правила, которым хочет подчинить других. (Этим отчасти объясняется происхождение и развитие совести.)

Но моральные обязательства, которые мы по эгоистическим соображениям налагаем на других, не ограничиваются только требованием не причинять нам прямого вреда. Когда мы находимся на борту тонущего корабля, мы считаем моральным долгом всех, кто поблизости и принял наш сигнал бедствия, оказать нам помощь, даже если они сами при этом сильно рискуют.

Я не хочу сказать, что все моральные правила коренятся в эгоистических соображениях. Есть люди, настолько чувствительные к страданиям или опасному положению других, что им не нужно представлять себя в таком же положении, чтобы счесть своим долгом прийти на помощь. Они делают это под влиянием мгновенного порыва. И действительно, почти все мы получаем бессознательное удовлетворение от счастья ближних, по крайней мере некоторых. Я хочу подчеркнуть другое. Даже если бы мы признали вместе с Гоббсом, что люди руководствуются исключительно эгоистическими соображениями, мы, вероятно, пришли бы к выводу, что в конечном счете они будут вынуждены принять те же самые формальные правила нравственного поведения по отношению друг к другу, какие приняли бы, руководствуясь альтруистическими мотивами. И поскольку каждый индивидуум заинтересован жить в обществе, где существуют не только мир, порядок и справедливость, но и общественное сотрудничество, взаимное сочувствие и взаимная помощь, то в его интересах создавать или сохранять такое общество личными правилами нравственного поведения и личным примером.

Повторим еще раз: противопоставление интересов индивидуума и интересов общества ошибочно. В нормальных условиях поведение, более всего содействующее счастью и благополучию индивида, как правило, более всего содействует счастью и благополучию всего общества. В подавляющем большинстве случаев долгосрочные интересы индивидуума и долгосрочные интересы общества совпадают. Но мы должны честно признать, что между ними нет полного тождества. Были и будут ситуации, когда интересы индивидуума, даже долгосрочные, в его собственном представлении входят в конфликт с интересами общества. В чем тогда заключается его моральный долг? Какому правилу он должен следовать? Что должен предписывать моральный кодекс?

При анализе этого реального или мнимого конфликта целесообразно переходить от более легких случаев к более трудным. Самым простым на первый взгляд представляется нахождение отрицательного правила. Адам Смит формулирует его безапелляционной решительностью: «Человек никогда не должен отдавать себе предпочтение перед прочими людьми в той мере, которая причинит им вред ради личной пользы, хотя бы последняя и была несравненно значительнее, чем наносимый им вред»².

Приведенный Смитом конкретный пример возражений не вызывает, но с самой формулировкой принципа все обстоит не так просто. Воровство, как далее объясняет Смит, потому является неправым делом при любых обстоятельствах, что нарушает «одно из тех священных правил, от посильного соблюдения которых целиком зависит безопасное и мирное существование человеческого общества»³.