Текст книги "Основания морали"

3. Релятивизм Анатоля Франса

Главный урок, который этика должна получить от философии права, – это необходимость следовать общим правилам. Ей следует также уяснить природу этих правил. Правила должны быть общими, четкими, единообразными, систематическими, предсказуемыми и равными в применении. «Правила собственности, правила коммерческих сделок, правила, гарантирующие надежность приобретений и сделок в обществе со сложной экономической организацией, – это такие правила, которые могут и должны обладать всеобщей и безусловной применимостью»¹⁰. «Само понятие права подразумевает качества единообразия, систематичности и предсказуемости»¹¹.

Вряд ли кто сформулировал требования к праву лучше, чем Ф. Хайек в «Конституции свободы». Право должно быть свободным от произвольности, привилегированности и дискриминации. Оно должно применяться ко всем, а не к отдельным личностям или группам. Оно должно быть четким. Оно должно состоять в выполнении всем известных правил. Эти правила должны быть общими и отвлеченными, а не частными и конкретными. Они должны быть настолько ясными, чтобы судебные решения можно было предсказывать. Короче говоря, право должно быть четким, общим и равным для всех¹². «Настоящая противоположность верховенству статуса – верховенство общих и равных для всех законов, то есть правил, одинаковых для всех»¹³. «Но поскольку они <законы> действуют посредством создаваемых ими ожиданий, существенно, чтобы они применялись всегда и независимо от того, кажутся ли последствия их применения в данном конкретном случае желательными или нет»¹⁴. Полноценные законы должны быть «известными и определенными… Крайне важно, что решения судов можно предсказать…»¹⁵

Если удовлетворяются эти требования, удовлетворяются требования свободы. По словам Джона Локка, «целью закона является не уничтожение и не ограничение, а сохранение и расширение свободы. Ведь во всех состояниях живых существ, способных иметь законы, там, где нет закона, нет и свободы»¹⁶. «Свобода людей в условиях существования системы правления заключается в том, чтобы жить в соответствии с постоянным законом, общим для каждого в этом обществе и установленным законодательной властью, созданной в нем; это свобода следовать моему собственному желанию во всех случаях, когда этого не запрещает закон, и не быть зависимым от непостоянной, неопределенной, неизвестной самовластной воли другого человека»¹⁷.

Богиню справедливости Фемиду изображают с завязанными глазами. Это не значит, что ее не интересует вынесение справедливого решения по делу; это значит, что она не принимает во внимание богатство, социальное положение, пол, расу, убеждения, личную приятность и прочие атрибуты конкретных участников дела. Это значит, что она считает: в долгосрочной перспективе справедливость, счастье и порядок могут быть обеспечены лишь благодаря уважению к общим правилам, но не за счет преимущественного внимания к «существу» конкретного дела. Именно это имел в виду Юм, когда настаивал, что справедливость нередко требует заставлять достойного бедного человека отдавать деньги недостойному богатому, – если, например, речь идет о признанном долге. Именно этого никогда не понимали проповедники ситуативного «правосудия», «правосудия», которое принимает во внимание лишь конкретные «обстоятельства» отдельно взятого судебного дела, но не задумывается о том, какие последствия будет иметь применение данного решения в качестве общего правила. Пафос романистов и интеллектуалов последних двух столетий в суждениях о правовых и моральных вопросах почти без остатка возлагался на ту чашу весов, которая склоняется к этой ситуативной конкретике. Суть их позиции выражена в известном саркастическом высказывании Анатоля Франса о «величественном беспристрастии закона, который равно запрещает богатым и бедным ночевать под мостами, побираться на улицах и красть хлеб»¹⁸.

Однако ни Анатоль Франс, ни все прочие поклонники выборочной конкретики не удосужились объяснить, какие правила или ориентиры – если оставить в стороне сиюминутные эмоции – они предлагают взамен равенства перед законом. Может быть, в каждом случае кражи нужно учитывать, насколько вор «нуждался» в украденной вещи или насколько законный владелец мог без нее «обойтись»? Может быть, незаконно, лишь когда богатый крадет у бедного? Или всегда вполне законно, когда тот, кто беднее, крадет у того, кто богаче? Признал бы сам Анатоль Франс при всем своем прекраснодушии, что любой вправе приписывать или присваивать себе его сочинения, если сможет доказать, что не столь состоятелен и знаменит, как Анатоль Франс?

Решительное утверждение Томаса Хаксли, что украсть буханку хлеба, даже если ты умираешь с голода, не только незаконно, но и безнравственно, кажется жестоким и шокирующим викторианским принципом всем нашим «новым» этическим релятивистам, всем тем, кто спекулирует на ситуативности и превозносит собственную «сострадательность». Но они так и не объяснили, какие правила должны быть приняты вместо неугодных им общих правил или как нужно формализовать исключения из этих правил. Единственное общее правило, которое, они, по-видимому, действительно признают, но редко осмеливаются высказывать открыто, таково: каждый человек должен быть законом для себя самого, каждый должен решать для себя, в самом ли деле его собственная «нужда» настолько велика, а «нужда» намеченной жертвы настолько мала, что задуманная кража может иметь оправдание.

4. Внутренний и внешний круг

Прежде чем завершить наш анализ отношения права и этики, вернемся к сравнению Бентама, гласящему, что право есть круг с тем же центром, что и у этики, но с меньшей окружностью. Учтем также и мнение Еллинека, считавшего право «этическим минимумом». Попробуем выяснить, где же кончается радиус меньшего, правового, круга и почему он кончается именно там.

Воспользуемся простыми примерами. Школьный учитель говорит: «Мальчики, будьте чистосердечны, а не то я вас высеку»¹⁹. Суть в том, что право может осуществляться только с помощью мер принудительного воздействия – наказания, исправления или насильственного предотвращения, – а потому может обеспечить лишь внешнюю законосообразность слов и дел.

Второй пример таков. В парке на скамейке у реки сидит крепкий молодой человек, у которого есть веревка и спасательный пояс; он спокойно наблюдает, как тонет ребенок, хотя мог бы вытащить его из воды без малейшей опасности для себя²⁰. Закон не усматривает в его поведении никакой вины. Как разъяснил Эймс, «молодой человек ничего не отнял у лица, находившегося в опасности; он просто не оказал содействия незнакомому лицу… Закон не обязывает людей оказывать действенную помощь друг другу. Дело совести каждого решать, будет он добрым самаритянином или нет»²¹.

Это юридическое заключение подкрепляется определенными практическими сложностями доказательства. Предположим, на берегу сидят несколько людей и каждый думает, что другому гораздо легче помочь тонущему. Или, допустим, мы ставим вопрос шире, как это делает Паунд: «Если некто беспомощен и страдает от голода, вправе ли он на этом основании предъявить иск Генри Форду или Джону Рокфеллеру?»²² Иными словами, во многих случаях затруднительно определить, на кого именно распространяется обязанность быть добрым самаритянином.

Но если мы отвлечемся от этих практических трудностей и вернемся к нашему примеру в исходной его формулировке, – человек сидит один на берегу и спокойно позволяет ребенку тонуть, хотя и знает, что лишь он один может ему помочь, – тогда совершенно очевидно, каким будет моральное суждение здравого смысла о таком поведении. Этого достаточно, чтобы показать гораздо большую широту этической сферы по сравнению с правовой²³. Моральные императивы деятельной благожелательности безусловно выше требований правовых императивов. Но о том, насколько далеко простирается их сфера, мы поговорим в следующей главе.

Глава 10
Правила дорожного движения и моральные правила

Приведенное в предыдущей главе сравнение этики и права можно пояснить и подкрепить аналогией, которая многим, на первый взгляд, может показаться тривиальной, – необходимостью устанавливать, вводить и соблюдать правила дорожного движения.

При ближайшем рассмотрении аналогия представляется не такой уж тривиальной. В нынешней Америке и даже в Европе дорожное движение есть та область, где гражданин чаще всего сталкивается с законом. Дорожное движение требует каждодневного, ежечасного и даже ежеминутного соблюдения правил, одинаково обязательных для всех.

Стоит отметить, что Юм еще в середине XVIII в. настаивал на «необходимости правил, нужных всякий раз, когда люди вступают друг с другом в общение», и пришел к выводу: «Люди не могут даже пересекать пути друг друга на улице без правил. Возчики, кучера и форейторы имеют свои принципы, следуя которым они уступают друг другу дорогу. И эти принципы основываются главным образом на взаимной непринужденности и удобстве»¹.

Главное свойство дорожных правил в том, что они с особой наглядностью выражают принцип Джона Локка, гласящий: «Ведь закон в его подлинном смысле представляет собой не столько ограничение, сколько… сохранение и расширение свободы»². Правила созданы не для того, чтобы уменьшать или замедлять движение, а для того, чтобы ускорить и интенсифицировать до максимальной степени, совместимой с безопасностью. Светофоры существуют не для того, чтобы перед ними останавливались. Они, как и правила, существуют не ради самих себя. Они должны обеспечивать наиболее легкое и удобное движение транспорта и свести к минимуму конфликты, дорожные происшествия и разногласия.

Конечно, правила дорожного движения отчасти основаны на произвольных решениях (хотя сама «произвольность» обычно определяется давними традициями). Сначала может быть в принципе безразлично, какое движение мы введем, – правостороннее, как в Соединенных Штатах и большинстве других стран, или левостороннее, как в Англии. Но как только правило выбрано, как только оно установлено и доведено до всеобщего сведения, принципиально важным становится его соблюдение каждым человеком. В этой области, как и в более общих областях права и морали, мы не можем допустить частных суждений. Мы не можем позволить каждому человеку самостоятельно решать, как ездить, – по правой стороне дороги или по левой. Здесь мы имеем дело с правилом, которое необходимо соблюдать просто потому, что оно уже введено, просто потому, что это принятое правило.

Этот принцип имеет широчайшее применение. Мы следуем и обязаны следовать определенным правилам, – относятся или они к области права, общественного поведения или морали, – просто потому, что данные правила являются установленными правилами. Главная причина – их полезность. Мы сотрудничаем, помогая друг другу в достижении наших целей, за счет того, что действуем по правилам, на соблюдение которых могут рассчитывать другие люди. Мы сотрудничаем, поскольку можем полагаться друг на друга, можем суверенностью предвидеть, что собирается делать другой человек. И это принципиально важное взаимное доверие возможно лишь при условии, что все мы действуем по установленным правилам и каждый знает, что другой будет соблюдать эти правила. Когда два водителя едут навстречу друг другу по середине узкой сельской дороги, каждый должен быть уверен, что другой на достаточном расстоянии примет вправо (или влево, если это Англия), как предписывает установленное правило.

Иными словами, в этике, как и в праве, традиционное и принятое правило должно соблюдаться, – если только этому не препятствуют очевидные и веские причины. Бремя доказательства никогда не лежит на установленном правиле; оно лежит на том, кто нарушает или изменяет правило. Даже если правило несовершенно, для отдельно взятого человека вряд ли будет разумным не обращать на него внимания или не соблюдать его, – разве что он надеется изменить данное правило в целом.

Каждое моральное правило, естественно, следует оценивать по его полезности. Но некоторые моральные правила обладают полезностью просто в силу того, что они уже приняты. Во всяком случае, апробированность сама по себе сообщает дополнительную полезность правилам, которые полезны по другим соображениям.

Главная задача теоретика этики и даже «утилиста правила» состоит не в том, чтобы заново сформулировать моральное правило, подходящее для данной конкретной ситуации, а в том, чтобы подобрать уже существующее моральное правило. Он действует примерно так же, как судья, который подбирает и толкует закон, относящийся к делу. Слишком многие теоретики этики, древние и современные, исходили из ошибочного убеждения, что мы можем начать все с начала, выкорчевать с корнем все существующие этические нормы или просто игнорировать их и приступить к делу с чистого листа. Такая операция была бы явно неразумной и невыполнимой, если говорить, например, о языке. Не менее неразумно и гораздо более опасно пытаться сделать то же самое с моральными кодексами, которые, как и языки, являются продуктом длительной социальной эволюции. Улучшение или усовершенствование моральных норм, как и усовершенствование языка, возможно только в ходе постепенного реформирования.

Неоднократно отмечалось, что мораль диких племен деградировала и разрушалась, когда они сталкивались с совершенно иной моралью «цивилизованных» колонизаторов. Они теряли уважение к своим старым моральным нормам раньше, чем успевали усвоить новые, и в результате приобретали лишь пороки цивилизации. Теоретики этики, призывавшие искоренить всё ради «нового», никем еще не усвоенного и чрезмерно упрощенного принципа, фактически подрывали существующую мораль, порождали скептицизм и безразличие и низводили правила действия на уровень «дела личного вкуса».

Дополнительный свет и на философию утилитаризма проливает аналогия с правилами дорожного движения. Примитивный гедонизм или вульгарный утилитаризм призывают вас к тому, что приносит наибольшее удовольствие в данный момент. Если вы доберетесь до пункта назначения максимально быстро за счет того, что сумеете проехать все светофоры на красный свет без аварии и избежать встречи с полицией, то так вам и нужно сделать. Но просвещенный утилизм будет настаивать на обратном: в долгосрочной перспективе лишь строгое выполнения правил дорожного движения позволит автомобилям двигаться максимально удобно и быстро, снизит до минимума количество конфликтов и аварий и доставит водителям наибольшее удовлетворение.

Есть и еще одна причина обратиться к этой аналогии. В принципе, правиладорожного движения должны соблюдаться столь же неукоснительно, как и моральные правила. Однако целесообразность и даже долговременная полезность правил не означает, что из них не может быть исключений. Необходимо только, чтобы сами исключения подчинялись правилам. Скажем, пожарные и полицейские машины, а также кареты скорой помощи имеют право проезжать на красный свет, – но лишь при четко определенных условиях: когда пожарная машина едет на тушение пожара, а не когда возвращается с него, когда полицейская преследует правонарушителя или едет по экстренному вызову, а скорая спешит по неотложному вызову или срочно доставляет больного. И нужно учесть, что даже эти разрешенные отступления от правил связаны с риском, – для пешеходов, для транспорта на перекрестках и для тех, кто находится в самих пожарных, полицейских и медицинских машинах.

Кроме того, ни одно из исключений не подразумевает, что кто-то может двигаться на красный свет лишь потому, что он – высокое должностное лицо, «особо важная персона», или ему просто так удобно. Равным образом и по той же самой причине никто не может произвольно пренебрегать моральным законом потому, что считает себя сверхчеловеком. Если у водителя спрашивают: «Почему вы проехали на красный свет?», а он отвечает: «Потому что я гений», его ответ не покажется более комичным и циничным, чем то, что заявляли Ницше, Оскар Уайлд и все сборище самозваных «нонконформистов» с их претензиями быть выше морали. Если соблюдение правил не является всеобщим и неукоснительным, они утрачивают полезность. Процитируем Локка еще раз: «…свобода состоит в том, чтобы не испытывать ограничения и насилия со стороны других, а это не может быть осуществлено там, где нет закона»³.

Из аналогии с правилами дорожного движения можно вынести и еще один урок, – впрочем, возможно, он будет просто переформулировкой уже полученных уроков. Одна из задач ПДД, как и одна из задач права и нравственности в целом, состоит в том, чтобы научить нас не создавать препятствий друг другу. Водители могут ехать в разные пункты, и в жизни у нас могут быть разные цели. Именно поэтому все мы должны соблюдать общие правила, которые не только позволяют избежать лобовых столкновений, но помогают каждому быстрее добраться до намеченного пункта назначения. Подобно юридическим и моральным правилам вообще, правила дорожного движения приняты не ради них самих. Они приняты не ради того, чтобы ограничить нас, а ради того, чтобы сделать нас более свободными. Они приняты для того, чтобы в долгосрочной перспективе свести к минимуму неудовлетворенность и принуждение и, напротив, максимально увеличить удовлетворенность всех, а следовательно, каждого.

Кратко говоря, правила дорожного движения – это правовая и моральная системы в миниатюре. Конкретная их задача – максимально интенсифицировать движение при максимально достижимой безопасности, помочь каждому добраться до пункта назначения при минимуме помех со стороны других. Когда наши маршруты пересекаются или становятся взаимной помехой, кто-то из нас обязан уступить дорогу другому. В одних случаях я должен уступить дорогу вам, в других – вы мне. Такие ситуации должны четко и недвусмысленно регламентироваться общим правилом или сводом общих правил. (По правилам дорожного движения транспорт, следующий по главной дороге, имеет преимущество перед транспортом, следующим по второстепенной дороге, машина, следующая слева, пропускает машину, следующую справа.) Но право приоритетного проезда зависит не от вашего личного статуса и не от статуса другого водителя, а от объективной ситуации, т. е. такой ситуации, которая может быть объективно определена.

Таким образом, дорожные правила воплощают и иллюстрируют один из самых универсальных принципов права и морали. По словам одного правоведа, «проблема состоит в создании условий, при которых проявление воли каждого совместимо с проявлениями воли всех остальных… Право есть ограничение свободы действия человека ради предотвращения конфликтов с другими людьми… В общественной жизни, как мы знаем, людям нужно не только избегать конфликтов, но и всеми способами обеспечивать сотрудничество, а общее условие всех возможных форм сотрудничества – это ограничение индивидуального произвола ради достижения общей цели»⁴.

Суммируя позицию Канта, Роско Паунд пишет: «Задача права состоит в том, чтобы основать сознательное волеизъявление на взаимодействии людей. Право, следовательно, должно предписывать им, что каждый обязан осуществлять свою свободу таким образом, чтобы она была совместима со свободой всех других, поскольку всех других следует равно рассматривать как цели сами по себе»⁵.

Глава 11
Нравственность и манеры

Вернемся еще раз к тому (о чем мы говорили в начале главы 9), что в первобытных обществах религия, мораль, право, обычаи и правила поведения существовали в виде слитного целого. Невозможно сказать, что возникло раньше. Они появлялись вместе. Лишь в сравнительно недавние времена они начали четко отделяться друг от друга, и как только это произошло, они создали разные традиции.

Но нигде различие традиций не проявляется так сильно, как между религиозной этикой и правилами поведения. Моральные кодексы, особенно те, которые до сих пор связаны с религиозными корнями, нередко бывают аскетичными и суровыми. Кодексы правил поведения, напротив, обычно требуют, чтобы человек, по крайней мере внешне, был радушным, приятным, обходительным, общительным, – т. е., иными словами, служил притягательным источником положительных эмоций для других. Однако к настоящему времени разрыв между этими двумя традициями в некоторых отношениях увеличился до такой степени, что главной темой многочисленных пьес и романов XVIII–XIX вв. и даже сейчас выступает контраст между «неотшлифованным бриллиантом», неотесанным пролетарием или крестьянином безукоризненной честности и золотой души, с одной стороны, и изысканно любезными дамами или господами, которые обладают безукоризненными манерами, но при этом совершенно аморальны и бессердечны, – с другой.

Чрезмерное подчеркивание этого контраста достойно лишь сожаления. Оно помешало большинству теоретиков этики осознать, что как манеры, так и нравственные нормы покоятся на одном и том же принципе. Принцип же состоит в симпатии, доброжелательности и предупредительности по отношению к другим.

Невозможно отрицать, что любой свод правил поведения частично является совершенно условным и произвольным; именно такой характер имеет, например, правило, предписывающее, какой вилкой следует есть салат. Но столь же несомненно, что основа любого поведенческого кодекса гораздо глубже. Манеры выработались не для того, чтобы усложнить жизнь и сделать ее более неудобной (хотя детальные церемониальные правила действительно ее усложняют); напротив, они создавались для того, чтобы в долгосрочной перспективе жизнь протекала более гладко и проще, чтобы она была гармоничным танцем, а не чередой толчков и столкновений. Степень, в какой поведенческий кодекс добивается этого, служит главным критерием его оценки.

Манеры – это малая мораль. Манеры так относятся к этическим нормам, как шлифовка и полировка изящного предмета мебели относится к подбору дерева, его первичной обработке разными инструментами и подгонке деталей. Это завершающая отделка.

Эмерсон – один из считаных современных писателей, которые открыто признают этическую основу манер. «Хорошие манеры, – писал он, – складываются из мелких жертв».

Остановимся на этом аспекте несколько подробнее. Хорошие манеры, как мы установили, – это вежливость и предупредительность по отношению к другим, это готовность идти навстречу пожеланиям других. Благовоспитанный человек старается вести себя с безукоризненной любезностью, старается всегда щадить чувства других. Невоспитанность же проявляется в стремлении завладевать беседой, слишком много говорить о себе и хвастаться: подобные вещи раздражают людей. Похвально быть скромным или, по крайней мере, выглядеть таким, поскольку другим это приятно. Хорошие манеры проявляются в том, что сильный человек уступает слабому, здоровый – больному, молодой – старому.

По сути дела, поведенческие кодексы устанавливают тщательно разработанный, неписаный, но хорошо понятный порядок приоритетности; в сфере вежливости он выполняет те же функции, что правила дорожного движения, о которых мы говорили в предыдущей главе. Действительно, этот порядок приоритетности представляет собой свод «ПДД»; самым наглядным примером может служить вопрос, кто первым проходит в дверь. Джентльмен пропускает вперед даму, молодой – старого, здоровый – больного, хозяин – гостя. Когда эти явные различия отсутствуют или превалируют другие соображения, правило теряет четкость. Но неписаный свод правил, заданных хорошими манерами, в долгосрочной перспективе экономит больше времени, чем отнимает, и, как правило, в значительной мере избавляет жизнь от мелких столкновений и неудовольствий.

Эта истина становится особенно заметной, когда манеры портятся. «Мое поколение радикалов и низвергателей, – писал Скотт Фицжеральд дочери, – так и не нашло ничего, чем можно заменить старые добродетели труда и мужества и старые манеры учтивости и вежливости».

Церемониал может быть слишком сложным, а потому отнимающим много времени, утомительным и нудным. Но если из жизни убрать вообще все церемонии, она станет скучной, неэстетичной и грубой. Нигде это не нашло более ясного понимания, чем в моральном кодексе Конфуция: «Никто и никогда не должен пренебрегать ритуалами и музыкой… Поучающая и преобразующая сила ритуала неуловима. Он распознает безнравственность еще до того, как она проявляется, побуждает людей каждый день совершать достойное и воздерживаться от недостойного, даже если они не сознают этого… Ритуалы и музыка по природе своей подобны небу и земле, пронизывают добродетели и мысли, сводят вниз высших духов и возвышают униженные души»¹.

С этим трудно не согласиться. Представим только, какой неприглядной и пустой стала бы жизнь без свадебных и похоронных церемоний, крещений и воскресных церковных служб. Этой своей стороной религия привлекательна для многих, кто весьма прохладно относится к догмам, на которых их религия основана.

В этике Конфуция манеры, как это и должно быть, играют значительную роль. Я не знаю ни одного современного философа, который пытался основать свою этическую систему на расширенном и идеализированном традиционном кодексе хороших манер, но такая попытка была бы, вероятно, поучительной и prima facie менее безрассудной, чем попытка построить систему на идеализации аскетизма и самоуничижения.

Как я сказал, манеры – это микроэтика. Но в определенном отношении они выполняют и макроэтические функции, поскольку фактически являются этическими правилами повседневной жизни. Каждый день и почти каждый час те из нас, кто не принадлежит к затворникам и отшельникам, имеют возможность практически применить микроэтику хороших манер, продемонстрировать благожелательность и предупредительность к другим людям в мелочах, проявить готовность пойти на небольшие жертвы. Лишь в особых и редких ситуациях большинство из нас испытывает необходимость или получает возможность поступить в рамках того, что я называю Героической этикой. Однако, насколько можно судить, большинство теоретиков этики сосредоточены почти исключительно на такой героической этике, этике Благородства, Великодушия, Всеобъемлющей любви, Святости и Жертвенности. Они презирают любую попытку найти и сформулировать правила повседневного этического поведения основной массы человечества или даже просто увидеть рациональное зерно в этом поведении.

Нам следует уделять больше внимания этике повседневности и меньше – этике кризисов. Если бы исследователи больше занимались этикой повседневности, они признали бы гораздо более важное значение хороших манер – вежливости и предупредительности в мелочах (а эта привычка должна распространяться на более важные вещи). Они воздали бы должное повседневному общественному сотрудничеству, которое состоит в том, чтобы выполнять свою собственную работу на совесть, энергично и с удовольствием.

Однако моралисты, как правило, по-прежнему не считают манеры и этические нормы взаимодополняющими и противопоставляют их. В современной беллетристике нет более типичного персонажа, чем мужчина или женщина с безупречными манерами и внешним лоском, но с совершенно холодным, расчетливым, эгоистическим и порой безжалостным внутренним настроем. Такие личности, конечно, существуют, но они скорее исключение, чем правило. В реальной жизни они встречаются значительно реже, чем их антиподы, – люди открытые, честные и добросердечные, которые, правда, бывают резкими, грубоватыми и «гладят других против шерсти». Существование этих двух типов людей отчасти объясняется тем, что они принадлежат к разным сегментам традиции нравственности и традиции благовоспитанности. Моралисты слишком часто рассматривают этикет как нечто несущественное или даже просто не имеющее отношения к морали. Правила благовоспитанности, особенно «джентльменские» правила, долгое время были преимущественно классовыми правилами. Кодекс поведения «джентльмена» регламентировал главным образом его отношения с другими джентльменами, а не с «нижестоящими». Джентльмен без промедления платил «долги чести» (скажем, карточные долги), но мог надолго задолжать бедному торговцу. Хотя принцип «благородное происхождение обязывает» предписывал вполне определенное и порой весьма нетривиальное поведение, правила благовоспитанности, какими они были в XVIII–XIX вв., совершенно не исключали проявлений безжалостного снобизма.

Однако недостатки традиционного морального кодекса и традиционного кодекса поведения сглаживаются, когда две традиции сливаются, т. е. когда правила поведения фактически рассматриваются как продолжение правил нравственности.

Существует мнение, что два эти кодекса предписывают разные действия. Традиционная этика, как полагают, учит, что всегда следует говорить полную и неприкрашенную правду. А традиционная благовоспитанность предписывает в первую очередь щадить чувства других и даже доставлять им удовольствие за счет отступления от правды.

Типичный пример – прощальные слова, с которыми вы обращаетесь к хозяину или хозяйке после званого ужина. Скажем, вы тепло благодарите их за прекрасный ужин и добавляете, что не припоминаете более приятного вечера. На самом деле ужин мог быть посредственным, а вечер – не слишком приятным или откровенно скучным. И все же – если, конечно, вы не переборщили с похвалами и они не выглядят как притворство или насмешка – ваше поведение соответствует правилам нравственности ничуть не меньше, чем правилам этикета. Вряд ли разумно травмировать чужие чувства, не говоря уже о том, чтобы настраивать других людей против себя, если для этого нет веских причин. В строго формальном отношении вы, возможно, сказали неправду. Но поскольку ваши прощальные слова – это общепринятая, традиционная и ожидаемая благодарность, их нельзя считать заведомой ложью. Кроме того, сами хозяева наверняка не восприняли их буквально: они понимают, что вы выразили признательность в соответствии с установленным и практически универсальным правилом, а потому приняли ваши слова как должное.

То же самое относится ко всем традиционным формам вежливости в переписке – «глубокоуважаемый», «искренне Ваш» и даже, до не столь давних времен, «Ваш покорный слуга». Лишь много веков тому назад эти слова звучали вполне серьезно и воспринимались буквально. Но их отсутствие в современной переписке было бы намеренной и ненужной неучтивостью, которую равно осуждают кодекс поведения и кодекс нравственности.

Рациональная нравственность тоже допускает исключения из применения принципа полной правдивости. Следует ли говорить некрасивой девушке, что ей будет трудно найти мужа? Следует ли сразу сообщать беременной женщине, что в результате несчастного случая погиб ее старший ребенок? Следует ли уведомлять человека, который, возможно, еще об этом не знает, что он скоро умрет от неизлечимой формы рака? В одних ситуациях правду необходимо сказать; в других ее можно и должно скрыть. Принцип правдивости, если даже исходить только из утилистских критериев, справедливо считается одним из самых строгих и непреложных среди всех правил нравственности. Исключения из него должны быть редкими и предельно четко определенными. Но, наверное, все теоретики этики, кроме Канта, признавали необходимость таких исключений. О том, в чем состоят эти исключения и какими правилами определяются, мы сейчас подробно говорить не будем. Сейчас для нас важно другое: правила нравственности и правила поведения могут и должны быть согласованы друг с другом.