Текст книги "Годы в Белом доме. Том 1"

3 июня конгресс стал действовать на двух направлениях. Объединенный экономический конгресс, возглавляемый сенатором Уильямом Проксмайром, начал 8-дневные слушания о том, как сократить оборонный бюджет. Чарльз Шульце, которого даже не остановил тот факт, что предыдущие бюджеты были подготовлены во время его работы в качестве директора бюджетного управления, открыл слушания предложением о том, чтобы конгресс учредил новый комитет для рассмотрения заявления о положении министерства обороны и достижения существенных сокращений. Этажом выше в новом офисном здании сената сенатский комитет по вооруженным силам занялся расследованием перерасхода на сумму 1,5 млрд долл. на сверхтяжелый военно-транспортный самолет (самолет, который сыграл позже важную роль в ближневосточной войне 1973 года).

Такого рода давление нашло свое неизбежное отражение в бюрократии. 17 июня я докладывал президенту, что, согласно довольно прочно укоренившемуся мнению в Государственном департаменте, агентстве по контролю над вооружениями и разоружению и даже в ЦРУ, «стратегические инициативы или суждения относительно решимости США оставаться стратегически мощными в целом разочаруют и расстроят наших союзников из-за их опасений усиливающейся гонки вооружений и приведут к ухудшению отношений между Востоком и Западом из-за ужесточения советских подходов. Кроме того, как представляется, широко распространено мнение о том, что советские стратегические решения весьма чувствительны по отношению к нашим решениям и что каждое действие со стороны США спровоцирует сбалансированную советскую реакцию».

В продолжение изложения этой точки зрения я писал Никсону:

«Я не считаю, что есть что-то, что оправдывает как силу убежденности, с которой придерживаются этих взглядов, так и отсутствие несогласных мнений. По моему убеждению, вполне вероятно, что в итоге европейцы успокоятся от ясной демонстрации стратегической решимости со стороны США и что советское руководство, столкнувшись с вполне реальными экономическими проблемами, будет в гораздо большей степени заинтересовано в поисках каких-то форм замедления соперничества».

С самого начала Никсон был полон решимости противиться этим тенденциям, исходя из того, что американская мощь не только морально оправданна, но и играет решающую роль для выживания свободных стран. Однако в существующей атмосфере укрепление нашей обороны оказалось не простой задачей. Не только проведение войны, но и сами основы нашей национальной безопасности были под ударом.

Для меня этот спор принес массу беспокойств в отношениях со старыми друзьями и бывшими коллегами, с которыми я работал вместе в группах по контролю над вооружениями и исследовательских группах на протяжении более 10 лет. Я был согласен с ними в том, что ядерное оружие придавало уникальность гонке вооружений. Разумеется, мое прочтение истории не было на стороне их видения о том, что все гонки вооружения вызывали напряженность. Наращивание вооружений, в историческом плане, гораздо чаще было скорее отражением, чем причиной политических конфликтов и недоверия. Но я, по существу, соглашался с тем, что наше время было ознаменовано как период революционных изменений в силу высокой степени боеготовности стратегических вооружений и их разрушительной силы. Стратегические силы, одновременно и очень уязвимые и чрезвычайно мощные, во времена кризиса могли соблазнить одну сторону атаковать первой, особенно если она опасалась, что может утратить свои средства ответного удара в случае нападения на нее.

Как и многие в научном сообществе, я был сторонником сознательной политики стабилизации гонки вооружений. Я также полагал, что руководители стран обязаны освобождаться от оков упрощенных понятий того, что военная мощь сама по себе обеспечивает безопасность, относящихся к тем временам, когда за ошибки приходилось расплачиваться менее катастрофичными последствиями. На мой взгляд, в интересах обеих сторон уменьшить уязвимость их сил ответного удара: путем соглашения о взаимном сдерживании, если это возможно, односторонних действий, если это необходимо. Даже важнее этого, я был уверен, что демократическое общество никогда не сможет пережить опасности ядерного века до тех пор, пока люди не будут убеждены в том, что их руководители реагируют рационально и трезво на беспрецедентное существование оружия массового поражения. С учетом динамики советской системы я считал, что военные проблемы возможны, может быть, даже вероятны. Я хотел, чтобы Соединенные Штаты и их союзники были в состоянии выстоять перед ними, имея поддержку со стороны объединенной общественности. Один урок Вьетнама состоял в том, что твердые ответные действия, неизбежно влекущие жертвы, могут быть отменены из-за внутреннего раскола, если наш народ полагал, что его правительство зря шло на конфронтации или само их провоцировало.

Я распрощался со своими друзьями и бывшими коллегами в вопросе, связанном с моим анализом советской мотивации. Я не принимал предположения о том, что одностороннее сдерживание в военных закупках нашей стороны вызовет ответную реакцию Кремля. Будучи сторонниками господства «объективных факторов», советские руководители предпочитали трактовать такие шаги не столько как жесты примирения, сколько как проявление слабости, вызванной внутренними или экономическими трудностями. Советский Союз после кубинского ракетного кризиса ударился во все тяжкие в закупках вооружений по каждой крупной категории оружия. Американский отказ от таких шагов подтолкнул бы советскую сторону к действиям, направленным на заполнение образующегося вакуума. СССР принял бы стабилизацию гонки вооружений только в том случае, если бы был убежден в том, что ему не дадут достичь превосходства. В наших интересах было продемонстрировать Советскому Союзу, что в условиях разницы в ресурсах он никак не сможет победить в гонке вооружений, что мы не будем спокойно наблюдать за изменением баланса не в нашу пользу и что, если нас сильно спровоцировать, то мы обойдем их по выпуску вооружений.

Я также не был согласен с военным анализом, так часто представляемым критиками наших оборонных программ. Верно то, что понятия военного превосходства имеют разное значение в ядерный век. Из этого не следовало, что мы можем оставаться на месте, в то время как наши противники росли бешеными темпами. На протяжении десятков лет нарастающий дисбаланс не в нашу пользу должен был бы лишить какого бы то ни было доверия к обязательствам защищать наших союзников. В исключительных обстоятельствах это могло бы стать побудительным мотивом для удара по Соединенным Штатам.

Даже при том, что риски попыток со стороны Советского Союза напасть на Соединенные Штаты казались преувеличенными, нарушенное стратегическое равновесие, несомненно, имело бы геополитические последствия. Оно усугубило бы нашу слабость в силах, способных вести региональную оборону. Страны по периферии Советского Союза хотели бы заручиться безопасностью в своих регионах. Наши опасности не были сняты из-за преднамеренных действий советского военного давления. В революционный период можно предположить, что многие кризисы не были задуманы ни одной из сторон; советская готовность идти на риски обязательно должна была расти по мере движения стратегического баланса не в нашу пользу. Это не могло не деморализовать страны, ожидающие помощи от нас, были ли они связаны с нами союзническими узами или технически нет.

В силу этого я выступал за новые стратегические программы и усиленную оборону обычными средствами, даже настаивая на больших усилиях в переговорах по контролю над вооружениями. Со временем мои взгляды должны были вызвать возмущение как консерваторов, так и либералов. Первых – по той причине, что они выступали против любого контроля над вооружениями, последних – потому что они выступали против наращивания вооружений. Аналогичным образом дебаты 1969 года по поводу военного баланса стали влиять на национальные решения как по закупкам вооружений, так и по переговорам ОСВ в течение всех лет работы администрации Никсона.

Дебаты сосредоточились на двух новых системах вооружений: на программе ПРО и на размещении разделяющихся боеголовок МИРВ на наших ракетах. Новая администрация унаследовала обе эти программы от своей предшественницы. Но победа Никсона помешала политическому равновесию; она освободила критиков из числа демократов от оборонных программ, которые убрали эту тему из своих высказываний, когда их собственная партия была у власти. А вскоре их ряды получили подкрепление из числа самих представителей администрации Джонсона, которые и были авторами этих программ, а теперь были готовы вернуться в главное русло линии своей партии. Хотя Никсон сократил предложенный Джонсоном оборонный бюджет на 1,1 млрд долл., он, тем не менее, почти немедленно подвергся нападкам со стороны хора критиков из числа демократов с их настойчивыми выпадами. Некоторые республиканцы, полагавшие, что антивоенные настроения будут доминировать в общественном сознании, присоединились к ним.

Противоракетная оборона (ПРО)

ПРО стала вызывать споры в 1964 году, когда сделалось очевидным, что Советский Союз размещает ракетную оборонную систему вокруг Москвы в явной надежде защитить советскую столицу от нападения. Находящийся под постоянными нападками со стороны конгресса министр обороны Макнамара со значительными колебаниями и с большой неохотой, в конце концов, выдвинул в 1967 году программу ПРО «Сентинел». Макнамара разрывался между доктринами о контроле над вооружениями и внутренним давлением, между требованиями обороны и планами по сдерживанию. Он предпочел компромисс. Он отверг концепцию полноценной противоракетной обороны Соединенных Штатов от массированного советского нападения. Такая система была бы чрезмерно дорогостоящей; но существовала также теория о том, что Советы будут рассматривать ее как шаг по направлению к созданию возможностей для нанесения удара первыми. (Страна, обладающая полной противоракетной обороной, вполне могла себе представить, как нанесла удар первой, а затем использовала свои системы ПРО для перехвата ослабленного ответного удара.) Администрация Джонсона пошла даже дальше и активно опровергала мнение о том, что система ПРО «Сентинел» будто бы имела хоть какую-то пользу в плане снижения ущерба от советского нападения на Соединенные Штаты. Главным оправданием выдвижения программы «Сентинел» в 1967 году была не МБР, которые Китай мог бы произвести в середине 1970-х годов. В своем последнем докладе конгрессу в качестве министра обороны в январе 1968 года Кларк Клиффорд подчеркивал мысль о том, что при стратегическом балансе оборона уходит на второй план: «Мы остаемся убежденными в том… что мы должны продолжать отдавать главный приоритет вложению имеющихся в наличии средств на главные цели наших стратегических сил, а именно на «гарантированное уничтожение».

Ко времени инаугурации Никсона настроения в стране значительно изменились по сравнению с периодом середины 1960-х годов, когда конгресс фактически навязал расходы на ПРО Макнамаре. Оппозиция в отношении ПРО нарастала как в конгрессе, так и в академических и научных кругах. Интуиция подсказывала Никсону не идти на односторонний отказ от программ вооружений – особенно от уже одобренных его предшественником. Разделяя его точку зрения, считал весьма опасным прекращать программы в тех областях, в которых мы традиционно обладали преимуществом, – передовые технологии, – не требуя от Советов никакой взаимности.

Но для того чтобы вырвать острые зубы публичной критики, 6 февраля Никсон попросил своего заместителя министра обороны Дэвида Пакарда возглавить межведомственное рассмотрение программы ПРО. Его цель, как президент сказал мне, состояла в том, чтобы мы выглядели вдумчивыми. Это оказалось ошибочным расчетом. Как и в случае с Вьетнамом, попытка пойти с критиками на компромисс не помогла смягчить оппозицию, а только разожгла их аппетит. И подкрепила веру в то, что такое же политическое давление, которое привело к рассмотрению вопроса, могло бы заставить администрацию отказаться от ПРО вообще. «Нью-Йорк таймс», например, совершенно не оценила распоряжение президента провести это рассмотрение, а объяснила его – и не совсем уж неверно – давлением со стороны конгресса. Газета утверждала, что следующим шагом должно было бы стать выражение сомнения по всему спектру военных проектов: «Давление со стороны конгресса, которое заставило администрацию Никсона остановить размещение противоракетной обороны «Сентинел», знаменует новый здоровый настрой на Капитолийском холме, нацеленный на то, чтобы бросить вызов военно-промышленному комплексу, против которого президент Эйзенхауэр предупреждал еще восемь лет назад». И еще: «Теперь, когда осуществление этого права вынудило администрацию провести переоценку системы ПРО, появились обнадеживающие симптомы того, что больше подобных вопросов будет задано с Капитолийского холма»[75]75
  Передовая «Нью-Йорк таймс», 7 и 9 февраля 1969 года.


[Закрыть].

16 февраля влиятельный председатель объединенной комиссии конгресса по атомной энергии Чет Холифилд сказал, что выступит против любой противоракетной обороны против Китая или против строительства любой противоракетной площадки вблизи от его дома в Калифорнии. Такой подход, разумеется, не оставлял вообще никаких оснований для программы ПРО. 19 февраля сенатор Эдвард Кеннеди подхватил обвинение в том, что рассмотрение Пентагоном ПРО преследовало своей главной целью задачу успокоить критиков. 26 февраля в выступлении в Университете Миннесоты Хьюберт Хамфри сказал, что нам следует прекратить размещение системы ПРО и «начать как можно скорее переговоры с Советским Союзом по сокращению наступательных и оборонительных стратегических систем». 6 марта возглавляемый сенатором Альбертом Гором подкомитет по разоружению начал слушания относительно стратегических и внешнеполитических последствий системы ПРО. Практически все без исключения выступавшие с показаниями были настроены враждебно к противоракетной обороне.

Основания у оппозиции были разнообразными, страстными и необязательно последовательными. Шестеро выдающихся ученых – Ханс Бете, Герберт Йорк, Георгий Богданович Кистяковский, Джеймс Р. Киллиан, Вольфганг Панофски и Джордж Ратдженс – свидетельствовали в марте о том, что ПРО не надежна; система была также с технической точки зрения сложна для того, чтобы функционировать с требуемой точностью. Вторым аргументом было то, что, даже если бы ПРО работала, как запланировано, с ней легко можно было бы справиться при помощи различных контрмер с советской стороны. Увлеченный с большим энтузиазмом такой линией аргументации профессор Бете на открытом заседании обрисовал пять научных методов нанесения поражения системе ПРО.

С другой стороны, якобы неэффективная, ненадежная и легко поражаемая система ПРО рассматривалась как угроза, поскольку она могла разжечь гонку вооружений и тем самым с таким же успехом ослабить эффект сдерживания от стратегических вооружений. Утверждалось, что строительство ПРО подразумевало, дескать, что мы, вероятно, ждем советского нападения и стремимся его выдержать, хотя лучше было бы со стратегической точки зрения позволить Советскому Союзу считать, что запустим наши ракеты на предупреждение о нападении: «Если бы я был на месте русских, – сказал сенатор Фрэнк Черч перед подкомитетом сенатора Гора, – и знал бы, что немедленный ответ ракетой «Минитмен» явится американским ответом на любой первый удар по Соединенным Штатам, то не торопился бы начинать нападение, чем если бы считал, что Соединенные Штаты, вероятнее всего, будут полагаться на оборонительную систему, к которой я, как русский, отношусь с презрением. Другими словами, мне представляется, что сама по себе оборонительная система, о которой вы говорите… вполне может подвести русских к мысли о том, что они могли бы осмелиться на первый удар». Сенатор не объяснил, почему он чувствовал себя в большей безопасности, когда Соединенные Штаты могут защитить себя только при помощи мгновенной реакции, на которую дается всего 15 минут времени в плане предупреждения о нападении. Фактически речь шла о стратегии, которая не могла работать до тех пор, пока президент не уполномочит войсковых командиров представить первое предупреждение о советских ракетах, – предупреждение, которое позже может или не может оказаться правильным.

Другие утверждали, что необходимость в нашей ПРО основывается на преувеличенных оценках эффективности советской ПРО, размещенной вокруг Москвы. Однако критики настаивали, что не было никакой разницы, даже если бы Советы создали свою эффективную ПРО. Американская программа ПРО, какими бы ни были побудительные мотивы ее создания, подтолкнут новый виток гонки вооружений, угрожающий перспективам переговоров по ограничению стратегических вооружений. Ничем не объяснялось, почему американская система ПРО, над которой еще много предстоит поработать, ухудшит перспективы переговоров по ограничению стратегических вооружений, в то время как советская система ПРО вокруг Москвы это, дескать, не делает.

В конечном счете, ПРО – как это поистине было со многими другими военными программами – подвергалась нападкам за якобы бесполезное отвлечение ресурсов от внутренних первоочередных потребностей. Фактически стратегические силы всегда были небольшой частью в нашем оборонном бюджете; большая часть нашего оборонного бюджета идет на обычные войска и неядерные силы. В 1971 финансовом году на все стратегические войска приходилось примерно одна девятая всего оборонного бюджета. И все же такая очень заметная программа типа ПРО стала естественным объектом нападок. Во время сенатских дебатов по ПРО сенатор Маски утверждал:

«Мрачная цепь разрастания городов и упадка в сельской местности, индивидуальной нищеты и общественного беспорядка, напрасно растраченных ресурсов и враждебной окружающей среды не будет разбита тем правительством, которое относится с безразличием, или тем частным сектором, который не проявляет активности, – или слишком занят охотой за следующим контрактом на вооружения».

Сенатор Мондейл занял аналогичную позицию:

«Это шаткое равновесие сдерживания находится под угрозой со стороны… систем «Сейфгард». Угроза эта исходит от неопределенностей – неопределенностей, связанных с тем, сможет ли работать система против баллистических ракет… неопределенностей, которые приходят с неизбежным внедрением наступательных вооружений, дабы отрицать эффективность противоракетной обороны… неопределенностей относительно наших намерений, когда размещение еще большего количества оружия означает решение потратить средства скорее на военные материалы, чем на мирные или внутренние нужды».

В начале сентября 1969 года сенатор Эдвард Кеннеди профинансировал издание книги, собравшей полный комплект политических, дипломатических, экономических, военных и технологических аргументов против американской ПРО[76]76
  Abram Chayes and Jerome B. Wiesner, eds., ABM: An Evaluation of the Decision to Deploy an Antiballistic Missile System (под редакцией Чейес Абрам и Джером Б. Виснер. «ПРО: оценка решения о размещении системы противоракетной обороны с вступлением сенатора Эдварда М. Кеннеди) (New York: Harper and Row, 1969).


[Закрыть].

Именно в такой обстановке проходило рассмотрение вопроса о ПРО по инициативе администрации Никсона. Дэвид Пакард закончил свое исследование в конце февраля. Он рекомендовал продолжать реализацию программы «Сентинел» администрации Джонсона 1967 года в несколько модифицированной форме. Во-первых, он предложил, чтобы радары ПРО смотрели не только на север, откуда приходила бы атака МБР, но также и на море, откуда подводные лодки могли бы запускать ракеты. Во-вторых, Пакард рекомендовал, чтобы было использовано больше ракет-перехватчиков ПРО для защиты наших площадок МБР «Минитмен». В-третьих, он настаивал на небольшом сокращении количества ракет, предназначенных для защиты стартовых площадок. Причины двух первых рекомендаций носили военный характер: оборона периметра Соединенных Штатов была выбрана для защиты от случайного удара откуда бы то ни было или от намеренного удара небольшой мощи (эвфемизм китайцев). Это давало бы нам также вариант расширения нашей обороны от Советского Союза, если бы переговоры по ОСВ провалились. А защита площадок с «Минитменами» делала бы более трудным нанесение советского первого удара. Некоторое уменьшение акцента на оборону населения было чисто политическим решением; оно преследовало цель убедить сторонников контроля над вооружениями, опасавшихся, что сильная защита нашего населения может показаться угрожающей для Советов. Наша дилемма состояла в том, что мы могли провести программу ПРО через конгресс, явно только лишив ее военной эффективности в отношении нашего главного противника.

Я согласился с заключением о том, что нам следует продолжать работать над программой ПРО. Решающие аргументы, на мой взгляд, были как военными, так и дипломатическими. Советские руководители и военные теоретики никогда не поддерживали западное научное понятие о том, что уязвимость может иметь положительный эффект или что ПРО угрожает или дестабилизирует. Как объявил премьер Косыгин в Лондоне на пресс-конференции в феврале 1967 года, противоракетная система «нацелена не на уничтожение живой силы, а на сохранение человеческих жизней». И он сказал президенту Джонсону в Глассборо, что отказ от оборонительного оружия был самым абсурдным предложением, которое он когда-либо слышал. Более того, будучи в какой-то степени в ужасе от американской технологии, Советы могли только оценить активную американскую программу ПРО как предвестник будущего американского превосходства в той области, которую они сами считали важной.

В силу этого было не только желательно разрабатывать ту сферу технологии, в которую Советы были активно вовлечены; предложение сократить нашу ПРО могло стать главным советским стимулом для соглашения по ОСВ. Наши собственные новые наступательные ракеты еще требовали многих лет доработки, а с учетом обстановки в конгрессе они вообще могли никогда не получить одобрения. В самом ближайшем будущем мы не смогли бы что-то противопоставить тревожному наращиванию советских наступательных ракет, кроме размещения оборонительной системы и ускорения программы МИРВ. Если бы эти две программы были приостановлены, – как многие в конгрессе настаивали, – Соединенные Штаты оказались бы без каких-либо стратегических возможностей, в то время как Советы наращивали от двух до трех сотен новых ракет ежегодно – положение, которое нельзя было бы терпеть, в конечном счете. Наша аргументация оказалась верной. Компромисс, выразившийся в советской готовности ограничить наступательные силы в обмен на нашу готовность ограничить системы ПРО, был существенным балансом стимулов, который привел к первым соглашениям по ОСВ тремя годами спустя.

Имели место и другие причины, заставившие меня поддержать ограниченное размещение ПРО. Мне казалось совершенно безответственным игнорировать возможность случайной атаки или вероятность появления ядерного потенциала в руках еще большего количества стран. Китай был только первым кандидатом, другие непременно последуют за ним. Без какой-либо защиты случайный запуск мог бы нанести огромный ущерб. Даже маленькая ядерная держава была бы в состоянии шантажировать Соединенные Штаты. Я не видел никаких морально-политических причин превращать наш народ в заложников на основании преднамеренного выбора.

Никсон столкнулся с тем, что совершенно очевидно выглядело как противоречивое решение; он на какое-то время притормозил, чтобы обсудить накоротке этот вопрос с коллегами. Лэйрд был категорически за дальнейшее продвижение. Роджерс слегка колебался, он периодически мне названивал, чтобы сказать, что некоторые из его коллег в госдепе предлагали нам ограничить программу ПРО только исследованиями и разработкой, а не производством, но он подчеркивал, что сам он не обязательно одобряет их взгляды. Я спросил Дэйва Пакарда, можно ли было бы поступить таким образом. Пакард ответил, что такой путь это путь убийства программы. Если бы мы отошли сейчас, – что практически вытекало из этого предложения, – конгресс, скорее всего, не поддержал бы размещение в будущем году. Доводы в пользу программы не стали бы лучше, чем сейчас, а оппоненты укрепили бы свои позиции, навязав годичную отсрочку. Более того, задержка в один год обернулась бы фактической отсрочкой на два-три года в установке системы в действие: понадобится дополнительно год или два для возобновления работы производственного оборудования, которое было когда-то закрыто. В силу этого решение отложить означало бы решение о том, что Соединенные Штаты окажутся без какой бы то ни было ракетной обороны на протяжении большей части 1970-х годов и без заверений в советской сдержанности.

14 марта Никсон объявил о своем решении продолжать программу ПРО. Программа Никсона предусматривала 12 отдельных площадок для территориальной обороны, из которых четыре станут также защищать «Минитмены», всего 19 радаров и несколько сот ракет-перехватчиков. Она должна быть завершена к 1973 году. Для демонстрации новизны система «Сентинел» Джонсона теперь переименовывалась в «Сейфгард». Она отличалась от системы «Сентинел» преимущественно в покрытии всех Соединенных Штатов радарами, обеспечивая лучшую основу для быстрого расширения против Советского Союза и сосредоточиваясь в какой-то степени больше на обороне баз МБР. В заявлении Никсона пояснялось:

«Я принял во внимание мнение о том, что начало создания противоракетной обороны США осложнит соглашение по стратегическим вооружениям с Советским Союзом.

Я не считаю, что свидетельства недавнего прошлого заключают такого рода предмет спора. Советский интерес к стратегическим переговорам был подорван решением предыдущей администрации разместить систему ПРО «Сентинел» – на самом деле об этом было официально объявлено вскоре после этого. Я считаю, что совершенствования, которые были внесены в предыдущие программы, дадут Советскому Союзу еще меньше оснований рассматривать наши оборонные усилия как препятствие для переговоров. Более того, я хотел бы подчеркнуть, что при любых переговорах об ограничении вооружений с Советским Союзом Соединенные Штаты будут полностью готовы обсуждать ограничения как оборонительных, так и наступательных систем вооружений».

Это заявление вызвало острые длительные дебаты, продолжавшиеся с марта и вплоть до большей части августа. 6 августа сенат в захватывающей дух борьбе одобрил выделение средств на программу ПРО с перевесом всего лишь в один голос.

Но оппоненты по-прежнему не сдавались. В последующие годы им удалось сократить финансирование до суммы, выделенной в 1969 году на программу «Сейфгард» с ее 12 площадками и сокращенной в 1972 году до трех площадок. Договор ОСВ 1972 года ограничил количество площадок ПРО двумя для каждой страны, включая одну для защиты национального командования и одну для полигона МБР. В 1974 году Соединенные Штаты и Советский Союз внесли поправки в договор и ограничили каждую сторону одной площадкой (либо для полигона МБР, либо для защиты национального командования). Настойчивость со стороны конгресса и бюрократическая деморализация закончились в 1975 году единодушным решением Соединенных Штатов отказаться даже от единственной площадки, которую мы могли бы иметь в соответствии с договором. Но к тому времени программа ПРО отслужила свою минимальную цель содействия достижению соглашения по ОСВ 1972 года, которое прекратило количественное наращивание советских наступательных стратегических сил. Тем не менее я всегда считал решение 1975 года отказаться от нашей последней площадки ошибкой, даже несмотря на то, что молчаливо с этим согласился.

Разделяющиеся головные части с боеголовками индивидуального наведения (РГЧИН)[77]77
  В тексте также используется более короткое сокращение МИРВ из английского языка – Multiple Independently Targetable Reentry Vehicles (MIRV). – Прим. перев.


[Закрыть]

Вопрос о разделяющихся головных частях с блоками индивидуального наведения (РГЧИН) был обратной стороной проблемы ПРО. МИРВы были созданы при администрации Джонсона для противодействия советскому размещению обороны ПРО путем подавления ее поступающими боеголовками без увеличения при этом нашего количества пусковых систем, что рассматривалось как оказывающее дестабилизирующее воздействие. Теория гласила, что, если в ответ на советское наращивание мы увеличиваем количество наших собственных ракет, мы, дескать, подталкиваем гонку вооружений. Если же, однако, мы увеличивали количество боеголовок на каждой отдельной ракете, то могли гарантировать наш потенциал нанесения ответного удара без риска подталкивания гонки вооружений. Расширь Советы свою систему ПРО, наши ракеты с разделяющимися боеголовками могли бы ее превзойти. И даже если бы только небольшое количество наших ракет выжило от внезапного удара, так аргументировалось некоторыми, оставшиеся вполне были способны нанести неприемлемый урон агрессору, потому что несли несколько боеголовок. Аргументация была несколько туманной, так как вооруженные МИРВами силы вновь давали значительное преимущество нападающему. Даже если обе стороны имели паритет, скажем, в 1000 ракет с тремя боеголовками на каждой, сторона, которая нанесет удар первой, будет в состоянии направить 3000 боеголовок против 1000 целей, имея заманчивые шансы на успех. Почему увеличивающееся количество боеголовок было бы более стабилизирующим фактором, чем увеличение количества носителей, не было ни самоочевидно, ни каким-то образом объяснимо. Никто не обращал внимания на нашу ситуацию после того, как Советы разработали свои собственные РГЧИН, когда количество носителей и их уязвимость вновь стали относительным фактором.

Программа МИРВ не вызвала такого бурного спора, как система ПРО. Одной причиной этого был тот факт, что МИРВы были уже профинансированы администрацией Джонсона, а испытания начались в августе 1968 года. Джинн МИРВов был фактически выпущен из бутылки. Но начало нового и окончательного раунда испытаний МИРВов было намечено на май. Именно против этого противники сосредоточили свой огонь, особенно после решения Никсона от 14 марта по ПРО. Они строго следовали тому, что стало ритуалом для противников новой системы вооружений. Новую систему открыто клеймили одновременно как ненужную и дестабилизирующую, как дублирующую совершенно аналогичную существующую систему вооружений или как предвосхищающую намного лучшую систему, которую можно было бы получить 10 лет спустя. Более того, утверждалось, что наши программы «опережали» советские; если мы продемонстрируем сдерживание, то же самое сделает и наш противник. (Разумеется, и в случае с ПРО нас просили показать сдержанность, хотя наш противник этого не делал.) Таким же был довод оппонентов в отношении водородной бомбы; он использовался и в случае с МИРВами. В обоих случаях Советы благополучно продвигались со своими программами, пока дебаты кипели в Америке.