Текст книги "Годы в Белом доме. Том 1"

Молчаливое согласие Сианука с бомбардировками не должно было вызывать удивления. Еще 10 января 1968 года в период работы предыдущей администрации он сказал президентскому эмиссару Честеру Б. Боулсу:

«Мы не хотим никаких вьетнамцев в Камбодже. …Мы будем очень рады, если бы вы решили нашу проблему. Мы не против преследования отступающих в ненаселенных районах. Вы освободили бы нас от Вьетконга. Для меня на первом месте только Камбоджа. Я бы хотел, чтобы вы заставили Вьетконг покинуть Камбоджу. В незаселенных районах, где нет камбоджийцев, – именно в этих местах, я закрою на это глаза».

13 мая 1969 года, почти через два месяца после начала бомбардировок, Сианук устроил пресс-конференцию, на которой было все, кроме подтверждения бомбардировок, он настойчиво отрицал какие-либо потери в человеческих жизнях гражданского населения и с чисто практической точки зрения склонял нас продолжать наши действия:

«Я не выступил против бомбардировок лагерей Вьетконга, потому что я не слышал о бомбежках. Я не в курсе, потому что в некоторых районах Камбоджи нет камбоджийцев.

Камбоджа выражает протест только по поводу уничтожения ее собственности и жизни камбоджийцев. Все, что я могу сказать, так это то, что не могу протестовать, пока не проинформирован. Но я стану протестовать, если имеет место уничтожение жизни кхмера (камбоджийца) и кхмерской собственности.

Вот вам – первое сообщение относительно бомбардировок В-52. И, тем не менее меня совсем не информировали по этому поводу, потому что я не потерял ни одного дома, ни одного соотечественника, ничего, ничего. Никто не попал под этот огонь – никто, ни один камбоджиец.

Вот это я и хотел сказать вам, господа. Если будет убит один буйвол или какой-то камбоджиец, меня немедленно об этом проинформируют. А то, что происходит, это дело между американцами и Вьетконгом-Вьетминем без какого-либо кхмерского присутствия. Не было никакого кхмерского участия, поэтому как я могу протестовать? Но это не означает, – и я подчеркиваю это, – что допущу нарушения любой из сторон. Пожалуйста, отметьте это».

22 августа 1969 года Сианук сказал то же самое сенатору Мэнсфилду[93]93
  Сенатор Мэнсфилд не знал о программе «Меню» и, несомненно, предположил, что Сианук говорит о случайных бомбежках.


[Закрыть] (согласно телеграфной сводке новостей): «…не было камбоджийских протестов по поводу бомбежек его страны, когда целью были только Вьетконг, а не камбоджийские деревни и население. Он заявил, что большая часть его информации относительно американских бомбежек ненаселенных районов Камбоджи получена из заявлений газет и журналов США. Он энергично требовал избегать инцидентов, затрагивающих жизнь камбоджийцев».

А 31 июля 1969 года после четырех с половиной месяцев бомбардировок северовьетнамских убежищ на территории Камбоджи Сианук тепло пригласил президента Никсона посетить Камбоджу, чтобы отметить улучшение американо-камбоджийских отношений. Отношения продолжали улучшаться до тех пор, пока Сианук не был неожиданно свергнут.

Никто не ставил под сомнение законность налетов на районы базирования, использовавшиеся для убийства американских и дружественных войск, из которых все представители камбоджийской власти были изгнаны и где, по словам самого Сианука, даже ни один камбоджийский буйвол не был убит. Мы не видели никакого смысла в объявлении того, что Камбоджа поддерживала, а Северный Вьетнам принимал. Причина сохранения секретности состояла в том, чтобы не допустить превращения этой проблемы в международный кризис, который почти, несомненно, осложнил бы наши дипломатические или военные усилия. Война была перенесена на территорию Камбоджи четырьмя годами ранее северными вьетнамцами, оккупировавшими ее территорию. Эскалация войны проходила в самом Вьетнаме, начиная с 22 февраля, нападениями северных вьетнамцев на города в нарушение понимания 1968 года. Бомбежки районов базирования, с которых северовьетнамские солдаты изгнали всех камбоджийцев с тем, чтобы они с большей эффективностью могли убивать американцев, – по 400 человек в неделю, – были минимальной реакцией оборонного характера, полностью соответствовавшей международному праву. Они, безусловно, были бы поддержаны и американской общественностью. Их держали в секрете, потому что открытое объявление стало бы беспричинным ударом по камбоджийскому правительству, которое, вероятно, было бы вынуждено требовать, чтобы мы их прекратили. Это могло бы подстегнуть северных вьетнамцев на ответные действия (как же они могли бы не среагировать, объяви мы, что это делаем?). Северные вьетнамцы же хранили молчание, поскольку не очень-то стремились рекламировать свое незаконное присутствие на камбоджийской земле. Наши бомбардировки спасли жизни американцев и южных вьетнамцев.

Именно по этой причине утечки из американских источников вызвали возмущение у Никсона и у меня. Отчеты об ударах В-52-х и других воздушных налетах по схронам в Камбодже появились в «Нью-Йорк таймс» (26 марта, 27 апреля) и в «Вашингтон пост» (27 апреля); подробный репортаж Уильяма Бичера появился в «Нью-Йорк таймс» 9 мая; еще один был в журнале «Уолл-стрит джорнэл» от 16 мая; получившая широкое распространение история агентства ЮПИ появилась в «Вашингтон пост» 18 мая; «Ньюсуик» опубликовал ее 2 июня.

Убежденность в том, что утечки информации о военных операциях без необходимости подвергают опасности американские жизни, которую я разделял, заставила президента посоветоваться с генеральным прокурором и директором ЦРУ относительно мер по наведению порядка. Джон Эдгар Гувер рекомендовал «жучки для прослушки», которые, как он отмечал, широко применялись для таких (и других менее оправдываемых) целей прежними администрациями. Генеральный прокурор подтвердил их законность. Никсон приказал их установить в трех категориях случаев: официальные лица, у которых есть нежелательная информация в секретных файлах; официальные лица, имеющие доступ к секретной информации, утечка которой была обнаружена; частные лица, чьи имена всплыли как вероятные источники в ходе расследования по первым двум пунктам. На основании этих критериев 17 «жучков» было установлено ФБР у 13 официальных лиц, а также у четверых журналистов, сохранявшихся в некоторых случаях в течение всего лишь нескольких недель, а в других случаях до нескольких месяцев. (Мое подразделение не было в курсе обо всех таких приборах.) Вопреки общепринятым представлениям, официальные лица старшего звена не тратили много времени на детальное ознакомление с длительными записями личных разговоров. Они получали краткие отчеты (обычно на одну страницу) того, что ФБР считало обсуждением конфиденциальной информации по военным и внешнеполитическим делам. Порог подозрения у ФБР был намного ниже, чем в Белом доме. В мае 1971 года Никсон прекратил направлять сообщения в мою контору; с тех пор они направлялись только Холдеману, который и получал их на протяжении всего времени.

В другой книге я буду говорить о моральных проблемах, поднятых благодаря прослушиванию телефонных разговоров ради национальной безопасности, и политическом стиле работы администрации Никсона в целом. Здесь я просто хочу зафиксировать, что согласился с тем, в чем у меня не было повода сомневаться, и что было, как нам было сказано, законной и установившейся практикой при таких обстоятельствах, осуществлявшейся весьма активно и с меньшими гарантиями при предыдущих администрациях. Разделяемое мною обоснование состояло в том, чтобы предотвращать угрозы жизни американцев и южных вьетнамцев отдельными лицами (которых так и не обнаружили), раскрывающими военную информацию, доверенную им, с тем, чтобы подорвать обговоренные политические действия, обсужденные в молитве и, по нашему мнению, оправданные как в правовом отношении, так и с точки зрения национальных интересов. Я считаю сейчас, что более строгие гарантии, применяемые с тех времен к вопросу о прослушивании во имя национальных интересов, отражают даже более фундаментальный национальный интерес, – но это никоим образом не влияет на мое мнение о безнравственности тех, кто проявлял неуважение к оказанному им доверию и пытался саботировать национальную политику и рисковал жизнями американцев.

В то же самое время мы были неправы, как я считаю сейчас, что не были более откровенны с руководителями конгресса. Безусловно, президент Никсон и я дали полные разъяснения в Овальном кабинете 11июня 1969 года сенаторам Джону Стеннису и Ричарду Расселу, председателям сенатских комитетов по вооруженным силам и по ассигнованиям. Лидер сенатского республиканского меньшинства Эверетт Дирксен был также проинформирован. Члены палаты представителей Мендел Риверс и Лесли Арендс, соответственно, председатель и высокопоставленный член меньшинства в комитете по вооруженным силам палаты представителей, и лидер республиканского меньшинства Джеральд Форд тоже были проинформированы. Лэйрд ознакомил ключевых членов комитетов по вооруженным силам и по ассигнованиям обеих палат. Ни один не поднял вопроса о том, что следует проконсультироваться с полным составом конгресса. В то время такой была принятая практика информирования конгресса о секретных военных операциях. Стандарты консультаций с конгрессом с тех пор также изменились, и это, несомненно, к лучшему[94]94
  Двойная бухгалтерия Пентагона не носит такую уж жуткую мотивировку, как это преподносит ревизионистское народное творчество. Для сохранения секретности первого (изначально предполагавшегося как единственный) налета указания Пентагона шли, минуя нормальные каналы. Цель заключалась в том, чтобы не обманывать конгресс (в котором ключевые руководители были проинформированы), а воздержаться от традиционной передачи информации об ударе прессе Сайгона. Заведенный порядок так и сохранялся, когда бомбежки стали более частыми два месяца спустя. Когда комитеты конгресса запросили информацию четыре года спустя, новые официальные лица в Пентагоне, будучи не в курсе о двух каналах сообщения, предоставили данные из обычных файлов.


[Закрыть].

Не было правдой и то, что бомбардировки выгнали северных вьетнамцев из их схронов и тем самым привели к распространению войны на Камбоджу. В том смысле, что северовьетнамские войска, покинув убежища, должны были вернуться обратно во Вьетнам, а не вглубь Камбоджи – все было так до неожиданного свержения Сианука через год. Тогда северовьетнамские войска преднамеренно стали захватывать камбоджийские города и военные позиции для того, чтобы изолировать Пномпень и свалить преемников Сианука, как я буду описывать в последующей главе[95]95
  Сианук в разговоре со мной 25 апреля 1979 года в присутствии свидетелей отрицал, что наша бомбардировка как-то повлияла на подталкивание северных вьетнамцев на перемещение на запад. Наша бомбардировка «не впечатлила их», как весело сказал он. См. Главу XII.


[Закрыть]. И расширившаяся война, причиной чему стал новый акт северовьетнамской агрессии, испепеляющая и трагичная, не была секретной. О ней все знала наша общественность, ее обсуждали в конгрессе, широко освещали в прессе. Наши воздушные операции тогда проводились в строгом соответствии с правилами применения силы, контролировались нашим послом в Пномпене и сопровождались аэрофотосъемками, предназначенными для того, чтобы не попадать до максимально возможной степени в районы, заселенные камбоджийским гражданским населением. «Тайные» бомбардировки затрагивали маленькие, преимущественно пустынные территории, полностью захваченные северными вьетнамцами. Картина воинственного, кровожадного правительства, замышляющего планы обмана, это карикатура на реальное положение дел отдельных озабоченных личностей, боящихся одинаково как капитуляции на поле боя, так и более жесткой эскалации, выбирающих то, что они считают срединным путем между бомбардировками Северного Вьетнама и кротким принятием бесчинств бесчестного и кровавого наступления. Удары по схронам противника в Камбодже были предприняты с осторожностью, как последнее средство, как минимальная реакция, когда мы столкнулись с неспровоцированным наступлением, в ходе которого каждую неделю убивали по 400 американцев. Мы атаковали военные базы, на которых не было гражданского населения и которые находились самое большее в восьми километрах от границы. Мы хотели признаться в бомбардировках и отстаивать их, если бы был хоть какой-то дипломатический протест. Протеста не было; Камбоджа не возражала, не возражали ни северные вьетнамцы, ни Советы, ни китайцы. Продолжение операции в тайне в силу этого стало средством поддержания давления на противника, не осложняя при этом щекотливую позицию Камбоджи, не усиливая международную напряженность в целом и не ускоряя отказ от всех ограничений.

Дипломатия для достижения мирного урегулирования

Еще одним из многих парадоксов вьетнамского опыта стала скорость, с какой нарастали дебаты в обществе. Антивоенные критики требовали от правительства условий переговоров; отстаивались особые уступки как важные для установления мира – до тех пор, пока они не были приняты правительством, после чего были осуждены как недостаточные. Программа «голубей» постоянно менялась. (Ханой, как правило, не был заинтересован ни в каких предложениях «голубей», ведущих к компромиссу. Он использовал их для подрыва нашей поддержки внутри страны, но почти никогда не обсуждал их на переговорах. Но это отдельная проблема, которую мы обсудим позднее.)

Хорошей вехой отсчета служит голубиная позиция во время президентской кампании 1968 года. Администрация Никсона (или, по крайней мере, я) возлагала большие надежды на сплочение страны, поскольку мы были готовы ради переговоров воспринять многие идеи «голубей» периода 1968 года. Но это оказалось наивной иллюзией.

Сенатор Роберт Кеннеди, например, в начале 1968 года выдвинул предложение «почетного урегулирования путем переговоров», совпадавшее с нашими собственными концепциями:

• прекращение бомбардировок Северного Вьетнама;

• международный контроль (со стороны Организации Объединенных Наций, международной контрольной комиссии или иной международной организации) над «крупными» наращиваниями войск и снаряжения;

• сокращение американских миссий по поиску и уничтожению противника и перенос обороны на плотно заселенные районы;

• переговоры, включающие все стороны конфликта, в частности НФО;

• свободные выборы под международными гарантиями для предоставления возможности южным вьетнамцам выбрать собственное правительство;

• понимание с нашими противниками о том, что ни одна сторона не должна значительно увеличивать уровень проникновения или наращивания во время переговоров[96]96
  Robert F. Kennedy, To Seek a Newer World (Bantam Book, April 1968) (Кеннеди Роберт Ф. В поисках нового мира), особенно с. 207–218. Кеннеди писал: «Выход сейчас невозможен (с. 186) и «Урегулирование путем переговоров должно быть чем-то меньшим, чем победа для любой стороны. …Для каждой стороны отказаться от своих минимальных условий означало бы фактически капитуляцию» (с. 196–197).


[Закрыть].

После убийства Роберта Кеннеди три ведущих антивоенных демократа – Джордж Макговерн, Юджин Маккарти и Эдвард Кеннеди – объединили усилия на конвенте Демократической партии 1968 года вокруг следующей платформы:

• безоговорочное прекращение всех бомбардировок Северного Вьетнама;

• переговоры о поэтапном взаимном выводе войск Соединенных Штатов и Северного Вьетнама из Южного Вьетнама;

• поощрение Южного Вьетнама на «переговоры о политическом примирении с Национальным фронтом освобождения (НФО) с перспективой… широкого представительного» правительства Южного Вьетнама;

• сокращение наступательных операций США в Южном Вьетнаме, «тем самым создавая возможности скорейшего вывода значительной части наших войск».

Это предложение потерпело поражение на съезде демократов, поскольку его посчитали излишне миролюбивым.

Платформа демократического большинства была более воинственной, призывала к взаимному выводу всех внешних сил, включая войска Северного Вьетнама, прекращение бомбардировок, «если это действие не будет угрожать жизни наших войск на поле боя», к свободным выборам под международным контролем. Платформа Республиканской партии, в формировании которой я сыграл определенную роль[97]97
  См. Финни Джон У. Переворот Рокфеллера придал платформе более миролюбивый тон, «Нью-Йорк таймс», 6 августа 1968 года.


[Закрыть], безоговорочно отвергала «мир любой ценой» или «закамуфлированную капитуляцию». Но она обещала «позитивную программу, которая предложит справедливое и беспристрастное урегулирование для всех». Она критиковала демократов за отсутствие мирного плана и обещала, что республиканская администрация будет «искренне и энергично продолжать мирные переговоры». Она также давала обязательство по «постепенной деамериканизации войны», полной поддержке нашим военным и обещала стратегию, которая сосредоточится на вопросах безопасности населения и на укреплении позиций южных вьетнамцев.

К августу 1969 года мы предложили или предприняли в одностороннем порядке все условия мирной программы демократов 1968 года, потерпевшей поражение в Чикаго. Мы даже превзошли обещания в соответствии с республиканской платформой, рассчитывая демонстрацией нашей гибкости способствовать сдержанности Ханоя и сплоченности дома. Мы наивно ошибались в обоих своих ожиданиях. Ханой хотел победы, а не компромисса. И его отказ от сделки был принят как окончательный многими критиками. В то же самое время некоторые из только что вышедших в отставку официальных лиц предыдущей администрации не считали себя связанными, то ли по причине собственной роли в деле втягивания нас в войну, то ли в силу давления со стороны общественности, в плане выдвижения собственных предложений. (Министр обороны Кларк Клиффорд объявил 10 декабря 1968 года: «Позвольте мне повторить вновь, что в настоящее время отсутствует какой-либо план какого-либо абсолютного сокращения уровня наших войск во Вьетнаме». Это не помешало ему в течение полугода со дня выхода в отставку призывать новую администрацию объявить о полном выводе всех американских войск.) Единственным дошедшим до нас американским предложением относительно переговоров стала так называемая «манильская формула» от 24 октября 1966 года, которая предусматривала, что «союзные войска… будут выведены после тесных консультаций, если противная сторона выведет свои войска на север, прекратит проникновение, а уровень насилия в силу этого снизится. Эти войска будут выведены как можно быстрее и не позже полугода с момента выполнения выше указанных условий». Южновьетнамское правительство предлагало в «программе национального примирения открыть двери для тех вьетнамцев, кто был введен в заблуждение или принужден встать на сторону Вьетконга». Глава делегации Соединенных Штатов Аверелл Гарриман и его заместитель Сайрус Вэнс указали северным вьетнамцам на закрытых переговорах в Париже 15 сентября на то, что «манильская формула» на самом деле означала взаимный вывод, начинающийся одновременно, и при условии, что некоторые войска США останутся еще на полгода после того, как все северные вьетнамцы уйдут.

Во время переходного периода я просил обоих – и Гарримана, и Вэнса – высказать свое частное мнение относительно возможной стратегии на переговорах. Их позиция ненамного отличалась от официальной позиции администрации Джонсона.

Аверелл Гарриман завершал свое последнее назначение на регулярной дипломатической службе в блестящей карьере. Впервые я встретился с ним, когда он занимал пост заместителя государственного секретаря по делам Восточной Азии в начальном этапе работы администрации Кеннеди. Седеющий служака исполнял с чрезвычайно решительным настроем возложенные на него обязанности, которые менее значимые люди отвергли бы как понижение в должности. Он принадлежал к поколению, рассматривавшему государственную службу как возможность служить стране, а не как возможность для личного продвижения. Поскольку он пришел на правительственную службу в возрасте около 40 лет (до начала Второй мировой войны), то никогда не занимался никакой другой деятельностью в полном объеме. Аристократический стиль Гарримана был неразрывно связан с этакой мощной решимостью отстаивать свои твердые убеждения. Он использовал своенравную манеру и относительную глухоту с большой пользой. Он, бывало, сидел на заседании, делая вид, что ничего не слышит, до тех пор, пока какая-то фраза не привлечет его внимания. В каждом отдельном случае он может быть разрушительным или вдохновительным – в зависимости от того, понравилось ли ему услышанное или нет. Сонный вид, – но при этом его челюсти могли вдруг неожиданно произвести резкий звук, – привел к тому, что Гарриман, не без причины, получил кличку «крокодил».

Все были потрясены его самоотверженностью, энергией, опытом и мудростью. Гарриман был последним активным государственным деятелем, лично имевшим дело с великими лидерами Второй мировой войны Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным. Его долгожительство частично было обязано его высокому тонусу, выносливости, но в более глубоком смысле запас жизненных сил отражал живой и молодой интеллект. Он не занимал каких-либо постов, в которые глубоко не верил; он стремился преобразовать любую миссию в личный крестовый поход. Если ему не удавалось добиться высоких должностей, на которые он мог бы, безусловно, претендовать в силу своих талантов, то это было отчасти из-за страха, который вызывала его мощная личность среди более слабых, а также отчасти из-за его зацикленности на выполнении конкретного поручения, что порой приводило к исключению иных, более высоких соображений и миссий.

На ранних стадиях вьетнамского конфликта Гарриман убедился в том, что военное решение невозможно, частью по той причине, что он считал, что действия, необходимые для победы, могли бы вызвать китайское вторжение. С тех пор он стал неутомимым сторонником переговоров. Он был неумолимым бойцом-бюрократом, который не избегал использования обаяния и престижа своего благосостояния, чтобы плести паутину общественных связей для продвижения дела. И он умел обращаться с прессой.

Когда я увидел его в переходный период, это был опытный сотрудник государственной службы, который собирался уже покидать парижские переговоры, когда наметился переход к переговорам по существу, а я собирался занять свой пост в первый раз. За годы совместной работы у нас были определенные моменты проявления разногласий. Они не повлияли на мое восхищение и расположение к нему или его неизменную вежливость и полезность для меня. Я всегда жалел, что глубокое недоверие президента Никсона к «восточному истеблишменту», активной и влиятельной верхушке восточных штатов, и пристрастия самого Гарримана не дали возможности администрации, в которой я работал, использовать Гарримана официально, – хотя на протяжении всех лет моего пребывания на посту в правительстве я регулярно с ним встречался на частной основе, к моей огромной пользе.

7 января 1969 года Гарриман направил памятную записку, не получившую «добро» в администрации Джонсона, в которой определялись, по его мнению, цели наших устремлений. Следует потребовать вывода всего северовьетнамского персонала из Южного Вьетнама, и не только подразделений регулярной армии и личного состава, но и даже подразделений, в которых северные вьетнамцы заменили вьетконговцев. В случае нормального хода переговоров он был готов рекомендовать свертывание военных операций. Но изо всех сил подтверждал приверженность «манильской формуле»: «некоторые войска [США] должны были бы оставаться во Вьетнаме на протяжении значительного периода времени, до тех пор, пока мы не удовлетворимся полным выводом всех северных вьетнамцев». По политическим вопросам Гарриман был точно так же тверд, на этот раз с Сайгоном. Он выступал за подход «двух дорожек» (который я рекомендовал в своей статье в «Форин афферс» в январе 1969 года), когда военные вопросы обсуждаются между Соединенными Штатами и Ханоем, а политические вопросы отдаются в ведение вьетнамских сторон. Он едко добавил, что Соединенные Штаты не «имеют каких-либо обязательств по сохранению нынешнего правительства». Заместитель Гарримана Сайрус Вэнс одобрил аналогичный подход в памятной записке, направленной мне 31 декабря 1968 года.

Итак, оба наши руководителя делегации на переговорах, которые вскоре стали активными участниками антивоенных дебатов, ушли со своих постов, подчеркивая важность взаимного вывода, полугодовой отсрочки завершения согласованного американского вывода, необходимого для проверки готовности северных вьетнамцев выполнять свои обязательства, свободных выборов и урегулирования политических вопросов путем переговоров только одних вьетнамских сторон. Они оба были убеждены в том, что остающиеся американские войска должны были бы задержаться там на неопределенный срок. Ни один из них не настаивал и даже не намекал на односторонний американский выход, коалиционное правительство или безоговорочное прекращение огня, что в течение года стало основной темой вьетнамских дебатов и их собственного вклада в них.

Второй стороной спора был Ханой. В свете невинности и опьянения от только что обретенной власти я посоветовал Никсону, даже когда он был еще не принесшим присягу новоизбранным президентом, не теряя времени, продемонстрировать добрые намерения. Я посоветовал ему создать неофициальный канал с Ханоем через моего приятеля Жана Сентени, бывшего главы французской делегации в Ханое, в то время занимавшегося частным бизнесом. 20 декабря 1968 года мы направили послание северным вьетнамцам, подчеркнув нашу готовность к серьезным переговорам:

1. Администрация Никсона готова вести серьезные переговоры.

2. Эти переговоры должны базироваться на самоуважении и чувстве чести всех заинтересованных сторон.

3. Администрация Никсона готова к почетному урегулированию и ни к чему иному.

4. Если Ханой захочет, администрация Никсона будет готова обсуждать в первую очередь конечные цели.

5. Если Ханой захочет передать какие-то из своих общих идей до 20 января, они будут изучены на основе конструктивного подхода и при строгом соблюдении конфиденциальности.

Ответ северных вьетнамцев от 31 декабря менее всего касался вопросов чести и самоуважения. В нем грубо ставились два основных требования: полный вывод всех американских войск и смена того, что Ханой назвал «кликой Тхиеу-Ки-Хыонга»[98]98
  Нгуен Ван Тхиеу, Нгуен Као Ки, Чан Ван Хыонг, президент, вице-президент и премьер-министр Южного Вьетнам в тот период. – Прим. перев.


[Закрыть], его любимое название руководства в Сайгоне, с которым, как предполагалось, Ханой должен был бы вести переговоры. Ханой просто повторил официальную позицию, выдвинутую центральным комитетом Национального фронта освобождения (Вьетконга) 3 ноября 1968 года, через два дня после прекращения Джонсоном бомбардировок. Далеко от пробуждения чувства взаимности, как многие ожидали, прекращение бомбардировок подтолкнуло Ханой на выдвижение максимальных требований в политической области, начиная со свержения правительства, которое мы поддерживали.

Таким образом, администрация Никсона впервые столкнулась со сводящим с ума дипломатическим стилем северных вьетнамцев. Было бы невозможно найти два общества, менее всего расположенных судьбой понять друг друга, чем вьетнамское и американское. С другой стороны, вьетнамская история и коммунистическая идеология объединились, чтобы выдать почти болезненную подозрительность и страшнейшую уверенность в собственной правоте. И все это было осложнено наследием картезианской логики французского колониализма, которая породила раздражающе начетнические, доктринерские приемы техники защиты. Каждое северовьетнамское предложение выдвигалось как единственная логическая истина, и каждое требование формулировалось в императивной форме (Соединенные Штаты «должны»). К 1971 году нам было выставлено так много условий, что, когда северные вьетнамцы заменили «должны» на «следует», мы полагали, что был достигнут великий прогресс. С другой стороны, существовала в Америке вера в эффективность и действенность доброй воли и важность компромисса – качеств, которые должны были бы ненавидеть приверженцы ленинизма, выставлявшие себя непоколебимыми представителями неизбежного будущего, абсолютной истины и проницательности высшей нравственности.

На протяжении своей истории выживание для северных вьетнамцев зависело от тонкого умения манипулировать физически более сильными иностранцами; следовало избегать проявления слабости практически любой ценой, а признание возможности компромисса казалось им как некое предоставление законности точки зрения противной стороны, что само по себе является неприемлемой уступкой. В силу этого вьетнамский способ связи носил непрямой характер и, по американским стандартам, представлялся хитроумным и озадачивающим. Поскольку Соединенные Штаты стали великой страной благодаря ассимиляции мужчин и женщин различной культуры и вероисповедания, мы выработали этику толерантности; у нас было мало опыта с непреодолимыми расколами, наш способ урегулирования конфликтов состоял в том, чтобы добиваться решения где-то на полпути между спорными позициями. Но для вьетнамцев это означало, что мы ведем себя несерьезно в отношении того, что выдвигаем, и что мы относимся к ним как к несерьезным людям. Они не для того сражались 40 лет, чтобы получить компромисс. Вьетнамский метод связи носил непрозрачный характер, будучи предназначенным для того, чтобы сохранять открытыми как можно больше вариантов и подрывать наши внутренние позиции. Наш метод, деловой и обычный, был направлен на поиск формул примирения непримиримого, что Ханой считал либо трюком, которому следовало сопротивляться, либо слабостью, которую следовало бы использовать.

Но корни проблемы лежали по-прежнему намного глубже. Северные вьетнамцы считали себя ведущими борьбу не на жизнь, а на смерть; они не относились к переговорам как к некоему предприятию, отдельному от борьбы; переговоры были ее формой. Для них парижские переговоры были не механизмом урегулирования, а инструментом политической войны. Они, эти переговоры, были оружием, используемым для того, чтобы извести нас психологически, расколоть нас и наших южновьетнамских союзников и разделить наше общественное мнение путем туманных намеков на решение проблем, которые ускользают и недостижимы из-за глупости или упрямства нашего правительства. Северные вьетнамцы были озабочены тем, чтобы мы не использовали сам факт переговоров для мобилизации поддержки со стороны общественности; они ни за что не пойдут на компромисс, потому что любое проявление «прогресса» могло бы усилить наш напор. Они предпочитали секретные переговоры, потому что это давало им возможность проводить рекогносцировку территории, не платя определенную цену за видимость прогресса. Если они регулировали какой-то вопрос, их мотивация заключалась в том, чтобы получить максимум внутреннего воздействия на Соединенные Штаты. Прекращение бомбардировок произошло как раз накануне выборов 1968 года для того, чтобы связать обязательством обоих президентских кандидатов; форма стола для переговоров была согласована как раз накануне инаугурации для того, чтобы не допустить укрепления позиции новой администрации, которая начинала бы с «успеха». На протяжении всей войны нас упрекали в том, что северные вьетнамцы проявляют большую разумность в отношении своих гостей, особенно тех, кто выступает против администрации. Этих гостей принимали с большой любезностью и набором умелых и интригующих кодовых слов, которые позволяли делать множество разных толкований, ни одно из которых не было настолько четким или твердым, чтобы быть надежным, или что-то значащим, как это представляли себе их гости. Все эти слова исчезали, как только мы начинали их проверять на серьезных встречах.

Успех северовьетнамской дипломатической кампании за прекращение бомбардировок подтвердил их веру в переговоры как форму ведения психологической войны. Они вторглись в Южный Вьетнам, Лаос и Камбоджу значительными силами, не будучи на это спровоцированными. Они вопиющим образом нарушили Женевское соглашение 1962 года по Лаосу, участником которого были и мы. И, тем не менее, когда Соединенные Штаты попытались добиться выполнения международных договоренностей и сохранить свободу союзных народов, Ханой потребовал прекратить бомбардировки в качестве входного билета в конференц-зал на переговоры и добился своего.