Текст книги "Правдивые истории (сборник)"

День третий. Наш афонский дом

Если мы и проспали, то совсем немного… В общем, когда мы пришли, почти все стасидии были уже заняты. Однако приехавшие греки, каких было весьма много, вели себя более свободно, чем позволяли нормы монастыря. Они иногда вставали и переходили с одного места на другое, а когда начался полиелей и монахи раскачали паникадило с хоросом, многие повскакивали со своих мест, достали из карманов фотоаппараты и сотовые телефоны и принялись снимать, сверкая вспышками, а некоторые записывали видеоролики, что на Святой Горе официально запрещено. Вот тогда уж найти место оказалось совсем нетрудно. Олег, воспользовавшись тем, что его чернявая шевелюра делает его похожим на аборигена, тоже принялся снимать на видео торжественную и красивую службу. Необходимо заметить, что афонские храмы лишены электричества и весь свет в них – это свечи, лампады да небольшие масляные лампы, бросающие узкий луч света на раскрытые книги певчих.

А певчие старались изо всех сил. Они пели, демонстрируя свои способности и знание тончайших оттенков византийского пения. Церковное пение в Греции – удел мужчин! Хотя можно встретить и женские голоса, но это большей частью в женских монастырях. Ближе к наступлению литургии стали подходить к клиросному[14]14
  Клирос – в афонских храмах полукруглые пространства слева и справа от середины храма со стасидиями. В середине клироса имеется специальная тумба или вращающийся аналой для чтецов и певцов. Но чаще всего певцы поют прямо из своих стасидий.


[Закрыть] аналою[15]15
  Аналой – специальная подставка, иногда в виде тумбы с наклонной верхней поверхностью. Когда он расположен на клиросе, то служит для размещения на нем богослужебных книг или нот. В центре храма используется в качестве подставки под икону.


[Закрыть] люди, привезшие с собой сыновей-подростков. Я с интересом наблюдал, как мальчики восторженно смотрят на своих отцов, выводящих священные мелодии своими странными, не похожими на наши голосами. Каждый из этих мальчиков мечтал, что когда-нибудь и он встанет у аналоя рядом с отцом, а потом научит и своих сыновей певческому искусству. И так будет славиться их род, веками являя миру золотые голоса Эллады!

Наступило утро. Литургия подходила к концу. После целования креста и честной главы апостола Андрея все дружно отправились в трапезную. На улице в сером декабрьском дне моросил дождь. Пришла эсэмэска от отца Паисия с номером телефона иеромонаха Серафима, который поможет устроить наше пребывание на Афоне. Я позвонил по указанному телефону, и отец Серафим сообщил, что сейчас он находится в молдавской келлии Провата, но часа через полтора его повезут мимо Андреевского скита, и мы должны к этому времени стоять на дороге, ждать его. Мы собрали наши рюкзаки и двинулись на выход, около которого под аркой главного скитского входа находился небольшой магазинчик. Это был прекрасный способ потратить время и приобрести сувениры.

Седовласый монах подарил мне икону святого апостола Андрея. За такую же икону он взял с Олега двойную цену и таким образом оплатил свою щедрость. Олег был удивлен, но вскоре успокоился. Мы вышли к самой дороге, где дождь хлестал нас без всякой пощады. Хорошо, что долго ждать не пришлось. Со стороны Кареи показался УАЗ-фургон, в народе называемый «буханкой». Веселый, улыбчивый человек с седой бородой, в синем плаще, одетом поверх подрясника, и в вязаной шапочке a-ля скуфья, какие носят многие афониты, высунулся из задней дверцы и спросил:

– Это вы из Твери?

– Мы! – радостно почти хором отвечали мы.

– Садитесь.

«Уазик» был набит всякого рода скарбом и людьми, и нам пришлось попыхтеть, прежде чем автомобиль тронулся с места.

– Здесь недалеко, – сказал отец Серафим. – Нас высадят, а отцы поедут дальше.

И вот мы оказались на развилке, откуда одна из дорог уходила вверх, а другая, больше похожая на тропинку, шла сквозь лес, растущий вдоль склона. Дорога была живописна – лес состоял из высоких каштанов, засыпавших наш путь колючими плодами и желтыми листьями. Были и другие деревья и кустарники, но я плохой ботаник, поэтому ничего сказать о них не могу. Тропинка стала уже, она то поднималась, то спускалась вниз. В сторону уходили другие тропинки, кое-где стояли и указатели, оповещавшие о том, как называются келлии, к которым можно добраться, если следовать в том или ином направлении. Местами сквозь заросли виднелись старые стены, а в широких просветах справа от тропинки на склонах невысоких гор то тут, то там просматривались уютные домики разнообразных келлий.

Отец Серафим, легкий и быстрый, как олень, периодически отрывался от нас и потом останавливался, чтобы мы могли его догнать. Наконец мы увидели каменное двухэтажное здание с небольшим куполом в восточной части – келлию – в строительных лесах, а позади нее около дороги три строительных вагончика. Один из них стоял особняком, его занимал сам отец Серафим. Как он объяснил нам, в здании жить еще нельзя, но скоро стройка закончится и он переберется в келлию на постоянное жительство. Келлия носила имя первомученика архидиакона Стефана. Дело было 14 декабря и до престольного праздника келлии оставалось менее месяца. Отец Серафим лелеял надежду закончить ремонт к 9 января, когда отмечается день памяти святого Стефана. Это был бы первый панагир после многолетнего перерыва, отец Серафим мечтал созвать гостей, отслужить всенощное бдение, накормить всех, кто придет к нему в этот день. А пока в келлии кто-то стучал молотком, слышался шум работающей строительной техники.

Другие два вагончика представляли собой трапезную с кухней и жилое помещение, в котором разместились мы. Наша комнатка была похожа на железнодорожное купе, но чуть просторнее: двухъярусные кровати слева и справа от входа, шкаф. В вагончике, однако, был горячий душ и туалет, что делало наше пребывание весьма комфортным. Мы возблагодарили Бога и Его Пречистую Матерь за то, что Она послала нам такой уютный дом и гостеприимного хозяина. Именно дом, потому что мы могли при случае возвращаться сюда, если устанем и нам понадобится отдых после длительных пеших переходов по Святой Горе. Через некоторое время отец Серафим позвал нас в кухню-столовую, где уже кипел чайник и булькала кастрюлька с макаронами. Помимо плиты и большого стола, за которым могло бы уместиться человек десять или пятнадцать, в кухне-столовой стоял большой холодильник, который, к сожалению всех присутствующих, был почти пуст. Мы стали доставать свои нехитрые припасы: шоколадки, печенье, орехи, конфеты, курагу.

– Нет, отцы, – сказал отец Серафим – печенье с конфетами пусть остаются, а остальное вы уберите в рюкзаки. Сейчас мы попьем чаю, а потом вы вместе с Толиком съездите в Кариес в магазин. Толика я сейчас позову, это рабочий, который работает в келлии.

Через пять минут появился Толик, спокойный приветливый белорус, приехавший на Афон на заработки. У него, как он рассказал нам позже, дома остались жена и двое детей, а сам он уже третий год трудится на стройках Афона. Он уезжал из Белоруссии в Испанию, и виза у него была на один месяц. По дороге из-за нелетной погоды они с друзьями оказались в Салониках, и тут кто-то предложил им работу на Святой Горе. Так Толик попал сюда. Я спросил его, поедет ли он домой на Новый год.

– Нет, – ответил он. – Хоть я и скучаю по семье, но ведь превратился в нелегала. Попытка пересечь границу будет означать, что меня выявят как нарушителя визового режима, и я на долгие годы попаду в «черный список» невъездных лиц, которым путь в шенгенскую зону закрыт. Так что еще поработаю года два, а там домой.

За окном стремительно темнело, и, значит, можно было ехать. Толик был на заметке у афонской полиции – а тут такая существует! – и местный блюститель порядка уже грозился поймать и выдворить Толика из Греции. Да и машина, которой пользовался Толик, – потертый, но еще крепкий джип, – была не зарегистрирована. И поэтому мы нуждались в «покрове темноты». На улице все еще лил дождь, на капсальские леса опустился туман. Отец Серафим дал Толику указания насчет покупок, мы сели в джип, мотор взревел, и, раздвигая темный липкий ночной туман, мы тронулись по извилистой горной дороге.

Как Толик что-то видел, я не понимаю. Думаю, он ничего толком не видел. Сразу за капотом луч фар упирался в стену тумана. Еще что-то было видно справа или слева, в зависимости от того, с какой стороны у нас был склон горы, а с какой обрыв. Хорошо, что за два с лишним года, проведенных в этих местах, Толик научился рулить почти вслепую. Мы ехали не быстрее двадцати километров в час, а водитель «успокаивающе» комментировал:

– Здесь гора слева, а обрыв справа, поэтому будем прижиматься к горе… А здесь, за поворотом, гора уже справа, а обрыв слева. Так что и нам надо держаться правей.

Это продолжалось около сорока минут, пока серпантин не кончился и мы не выехали на широкую ровную дорогу, ведущую в афонскую столицу. Закупив всяческой еды, мы отправились в обратный путь. И снова дорога, увеличивающая в волосах количество седины. Мы с Олегом молились. Мы до этого в жизни так никогда не молились, как на ночной дороге, в тумане, в горах, с Толиком!

День четвертый. Сквозь дождь к Матери Божией

Утро выдалось добрым. Проснулись, умылись, помолились и позавтракали в компании отца Серафима. Половина содержимого рюкзаков выложили в шкаф, идем сегодня почти налегке. Небо было покрыто низкими серыми тучами, из которых лил дождь. Не проливной, но и не такой, чтобы сказать о нем: «моросит». Все-таки он лил. Мы вспомнили заботливую продавщицу из Уранополиса, настоятельно советовавшую нам купить дождевики. Мы сравнительно легко и быстро дошагали от келлии святого Стефана до Кариеса. Наличие дождя и отсутствие плащей – прекрасный повод пройтись по местным магазинчикам. Не все они работали, да и сам городок показался нам пустынным. Видимо, на море снова шторм, а значит, нет паромов. А нет паромов, нет и автобусов. Но продовольственные лавки были открыты, а также магазин, где продавались товары, необходимые для строительства и хозяйства. Тут мы и обнаружили прорезиненные костюмы всепогодного свойства для строителей. Я взял самый большой, а Олег по размеру… С трудом натянув на могучую священническую фигуру куртку, я понял, что брюки придется просто выкинуть. Им не хватало еще с полдюжины размеров, то есть сантиметров пятнадцать, для того чтобы они могли сойтись на моей «талии». И я их оставил там же в магазине, – может быть, кому-нибудь они будут впору. Зато у меня был зонтик. Ну, хоть что-то!

Впрочем, для нас это не имело в тот момент существенного значения, ведь самое главное – мы на Афоне! Давно знакомые по книгам места и святыни обретали реальные очертания. Кариес – собор, почти не видимый за могучими ремонтными конструкциям и в котором находится знаменитая икона Божией Матери «Достойно есть». Фрески Эммануила Панселина, словно сошедшие со страниц учебника по средневековому искусству. А впереди нас ждал знаменитый Иверский монастырь, среди основателей которого мой небесный покровитель – преподобный Георгий. В этом монастыре хранится величайшая святыня Афона – Иверская чудотворная икона Божией Матери. В Кариесе, неподалеку от автобусной остановки, находился телефон, работающий от пластиковых карточек. С помощью наших карточек «Face» мы связались с Россией и услышали родные нам голоса. Рассказал жене, как устроились, какая погода, а в ответ – вопрос с прихныкиванием:

– Ну как? Ты там о нас скучаешь?

– Да пока еще нет, – слишком много впечатлений.

Не знаю, о чем говорил Олег, может, просто хотел пообщаться с друзьями. И пока он разговаривал, к нам подошел потертого вида монашек, спросил по-русски, работает ли второй телефон-автомат? Нет, – говорю, – только этот. Худое его лицо, почти коричневого от солнца цвета, было обветрено и покрыто морщинами, скуфья выцвела и давно потеряла форму, на плечах – пыльный армейский бушлат. Узнав в нем уроженца России, я поинтересовался, как его зовут.

– Схимонах Герасим, – ответил он.

– Это тот, который «на Иордане»?

– Да, он самый, – охотно поддержал разговор отец Герасим.

– А мы с моим другом Олегом, – сказал я, кивнув в сторону разговаривавшего по телефону спутника, – в прошлом году были в монастыре преподобного Герасима.

– И я был, – улыбнулся отец Герасим. – Лет десять назад. Ездил в Палестину на полгода. А сейчас вот пришел, в Сибирь позвонить надо.

Я заинтересовался, и отец Герасим продолжил:

– Тут олигарх из Сибири приезжал. Заказал большую икону в Буразери. Отдал грекам аванс, шесть миллионов нашими деньгами, все чин по чину. А теперь греки икону эту написали, ко мне на келлию принесли. Я ее поставил в алтаре. Но ему-то надо заплатить оставшуюся сумму. А там ни много ни мало десять миллионов! Мне как-то грекам уже в глаза смотреть стыдно… А вдруг не заплатит? Вот потому и пришел звонить. Как уж там – не знаю. Сейчас нарвусь на секретаршу, а она ничего такого решить не сможет…

Отец Герасим слегка удрученно вздохнул, а потом улыбнулся и сказал:

– Ну, ничего! Матерь Божия управит!

Олег закончил разговор, и я пожелал отцу Герасиму успехов в разрешении его проблемы. Он устремился к синей телефонной будочке, а мы с Олегом, подняв на плечи наши легкие рюкзаки, пошли прочь, туда, где по нашим представлениям начиналась дорога на Иверон, то есть Иверский монастырь, построенный в XI веке выходцами из Грузии и потому носящий древнее имя этой страны – Иверия.

Пройдя почту и какую-то новостройку, мы повернули направо и неспешно зашагали по крепкой дороге, мощенной широкими бетонными плитами. Сильный ветер забрасывал капли дождя за шиворот, и я решил раскрыть старенький зонтик, который прихватил из дома. Однако уже через пятнадцать-двадцать минут зонтик вывернуло наизнанку. Потом снова и снова. Наконец к итогу первого часа пути он превратился в клок скомканной ткани, из которого во все стороны торчали спицы. Пришлось его выкинуть. Но буквально через пять минут возле нас остановилась проезжавшая мимо машина, из которой выпрыгнул молодой, хорошо одетый грек и, говоря слова почтения «папас, папас», вручил мне другой зонтик. Я пытался как-то показать отсутствие необходимости, но понял, что сопротивляться такой заботе совершенно бессмысленно и противно законам христианской любви. Поэтому, открыв зонтик, дабы новые автомобилисты не вручили мне еще один, я зашагал вперед по дороге. И Олег рядом со мной.

Слева показалась достаточно большая келлия, и мы поначалу подумали, что это и есть Буразери. Впрочем, настоящая Буразери (огромный, для того чтобы называться «келлией», ухоженный комплекс храмов и сооружений, частично скрытый поросшим лесом холмом) была чуть дальше. У нас в России такую келлию обязательно называли бы монастырем, но не здесь. На Афоне монастырем может называться обитель, обладающая собственной землей. Таких на Афоне два десятка. Свободной земли не осталось, и к тому же несколько столетий назад афониты провозгласили незыблемость имеющихся у них земельных границ и числа монастырей. И теперь если какая-либо община желает организовать келлию или скит, ей в первую очередь надлежит заключить договор об аренде земли с монастырем-хозяином. И в дальнейшем все важные изменения в этой келлии должны согласовываться с монастырем, например постройка нового здания или прием в число братии новых насельников. В прежние времена отношения между монастырями и келлиями приводили к серьезным инцидентам. Последний крупный конфликт был связан с изгнанием русских монахов-зарубежников из Ильинского скита, стоявшего на земле монастыря Пантократор. Но чаще всего русские скиты и келлии просто вымирали, как случилось и с келлией Буразери, которая еще сто лет назад была русской келлией во имя святителя Николая Чудотворца и называлась Белозерка. Грекам выговорить это слово было невозможно, и потому теперь все говорят «Буразери».

Дорога постепенно спускалась к морю. До определенного момента оно было скрыто от нас складками местности, зато справа от дороги в дымке тумана виднелась котловина, покрытая зеленой растительностью, за которой угадывались отдельные келлии. Среди них ярким голубым пятном выделялся храм. Я вспомнил, что где-то между Кариесом и Ивероном находится келлия знаменитого ныне почившего афонского старца Паисия. «Может, она? А может, и нет».

Сфотографировав друг друга на фоне дождя, мы отправились дальше и вскоре отчетливо расслышали новый звук. Это шум прибоя. С северной части острова море штормило. Оно было покрыто белыми полосами пенных бурунов, волны с грохотом бросались на каменистый берег. Слева вдали на горе над морем высился, словно древняя крепость, неизвестный нам монастырь. То ли Пантократор, то ли Ставроникита. По карте они в той стороне, но который это из них, с уверенностью сказать мы не могли. Надо побывать и там, и там, чтобы достоверно сказать, что мы видели, оказавшись недалеко от морского берега. А дорога уходила вправо, на юго-восток. Вскоре из-за поворота показались могучие стены и башни Иверона. Значит, скоро придем. Указанные в справочнике восемь километров пути преодолены.

Я не случайно написал «башни», так как, в отличие от других афонских монастырей, у Иверского монастыря их две. Одна обращена к морю, другая к горам. В средние века афонские монастыри часто подвергались нападению. То турки, то каталонцы, то арабы, то пираты всех национальностей и мастей, а то и свои византийцы, предав отеческую веру, по указанию императоров-униатов приводили сюда служителей Римско-католической Церкви. От католиков пострадал и Иверон, отказавшийся служить римские мессы. В наказание за это все старые монахи были живьем утоплены в море, а молодые монахи были проданы в рабство иудейским работорговцам. С этого момента[16]16
  Это случилось в 1285 году при императоре Михаиле VIII Палеологе. После своей смерти император был предан церковной анафеме.


[Закрыть] в Иверском монастыре больше не было монахов-грузин. Да и никаких монахов долго не было. Лишь спустя годы пришедшие сюда греческие подвижники восстановили обитель.

Во время католического нашествия навсегда исчезли раки с мощами основателей Иверона – преподобных Евфимия, Иоанна и Георгия. Этот самый Георгий Иверский Святогорец, прозвище которого звучит по-грузински как Мтацминдели, великий святой и мой небесный покровитель, так как я родился на свет в канун дня его памяти [17]17
  В нашем календаре память прп. Георгия Иверского отмечается 27 июня (10 июля). В монастыре его празднуют на месяц раньше, в мае.


[Закрыть]. У меня теплится в душе надежда увидеть его мощи, припасть к ним с молитвой. Тогда я еще не знал, что их нет и что лишь надпись на стене главного собора Иверона сообщает, что этот храм воздвигнут ктитором Георгием. Но это все будет потом, а пока, усталые и промокшие, мы зашли в архондарик монастыря. Старичок архондаричный предложил нам самим записаться в книгу посетителей, и пока мы это делали, он соорудил нам нехитрое афонское угощение – лукум, узо и воду. На стене возле широкой деревянной лестницы висело расписание богослужений и трапез. Опять же удобно. На первом этаже для паломников устроена «чайная». Правильнее бы называть ее кофейней, так как греки чай не пьют. Они пьют кофе, а вместо чая странную зеленую траву, имеющую легкое тонизирующее свойство. Траву эту отшельники собирают на высокогорье и сдают ее за небольшую плату продавцам кариесных магазинчиков.

Чайная-кофейня функционирует на принципах самообслуживания. Там есть джезвы, кофе, чай, сахар и даже немного простеньких карамелей. Есть вода и газовая горелка. Приходи, готовь и питайся. Но нам сразу после прихода было не до чаев. Мы переоделись в сухое и прилегли отдохнуть. Надо сказать, что это и монахам не возбраняется, а то как бы они могли выдержать длинные ночные службы, если бы не небольшой дневной отдых. Я долго ворочался, сожалея, что у меня нет кнопки «сон». Это студентом я мог спать где угодно и сколько угодно. А тут никак. И все-таки спустя минут сорок я незаметно заснул, а Олег, как более молодой и выносливый, отправился побродить по монастырю. Вскоре он был поставлен на послушание – чистить лук на кухне. Появившись в нашей комнате, он позвал меня на вечерню, а по пути рассказал о том, что ему довелось чистить лук вместе с греческим паломником, который не знал, как это делают. Он чистил лук как картошку, обливаясь слезами!

Теперь о важном. Для духовенства на Афоне есть одно железное правило: надо в храме и на трапезной быть в рясе. Подрясник и безрукавка-полуряса не годятся для того, чтобы идти в храм. Только ряса. Без рясы ты алтарник, иподьякон, семинарист, то есть кто угодно, но не священник. Я интуитивно чувствовал это и у нас в России. Один знакомый сельский священник рассказывал мне, что, приехав по делам прихода в Патриархию в одном подряснике, он услышал весьма ехидное замечание: «Отец, ты бы еще сюда в трусах и майке пришел!» Мне, естественно, хотелось «занимать лучшие места», которые гостеприимные монахи охотно предлагают приезжим священнослужителям. Таким образом, приходя в новый монастырь, я всякий раз спрашивал на своем плохом английском языке две вещи: есть ли в братии кто-то, кто говорит по-русски, и нет ли для меня рясы. И, как правило, нам сопутствовал успех. Вот и в Иверском монастыре мне выдали рясу с условием ее возврата после службы. Русского монаха в Ивероне не оказалось, – братии в нем всего пятнадцать человек, – но эта ситуация была исправлена тем, что я встретил молодого монаха по имени Лазарь, уровень английского языка которого совпадал с моим. У нас был похожий словарный запас, мы делали одни и те же ошибки и потому легко понимали друг друга. Отец Лазарь нес послушание в монастырской иконной лавке, он и рассказал мне о том, что мощи моего святого отсутствуют. На мой вопрос, почему в монастыре так мало насельников, он отвечал:

– Нам хватает. А зачем больше. Все послушания распределены. А лишние монахи – лишние рты и появление свободного времени. Это нам ни к чему.

Такая ситуация напомнила мне положение в некоторых наших скитах. Там тоже число братии колебалось возле отметки десять человек, при этом все необходимые труды выполнялись, монахи не перегружены, но и свободного времени не имеют, ибо свободное время монаха принадлежит бесам, которые будут наполнять его голову опасными помыслами.

Вечерня началась в 17:00 по Европе. Я заметил, что в расписании в архондарике указаны и византийское время [18]18
  Византийское время определяется временем захода солнца. Этот момент всегда означает полночь.


[Закрыть], и обычное, европейское. Я занимал вторую стасидию на северном клиросе. Это одно из почетных мест. Настоятельская стасидия, та, что первая справа, была не занята, и потому мой сосед справа был самым старшим в храме. Ему выпала обязанность читать пред-начинательный псалом[19]19
  Псалом 103. С этого псалма начинается вечерня.


[Закрыть] и другие «старческие» молитвы. В отличие от наших приходских и большей части монастырских храмов, в которых пред-начинательный псалом и шестопсалмие читают мальчики или молодые послушники, эти тексты на Афоне читают либо игумены, либо старшие из монашествующих. Ходит молва, по крайней мере, до недавних времен ходила, что шестопсалмие афонские старцы читают наизусть в полной темноте. Я не видел такого, но предначинательный псалом, а он достаточно велик, мой сосед прочел наизусть. Кроме того, этот самый сосед несколько раз оказывал мне свое внимание и всячески проявлял радушие и доброту.

Через час с небольшим, окончив вечерню, монахи прошли в трапезную на ужин. Как и в скиту святого Андрея, к ужину полагалось вино. После ужина – обратно в храм на повечерие с акафистом Божией Матери.

На Афоне темнеет быстро. А во второй половине декабря еще и довольно рано. В темноте тут бродить не принято, так что мы помолились и быстро заснули.