Текст книги "Правдивые истории (сборник)"

День десятый. Дохиар

Еще несколько дней назад, когда мы мирно прогуливались по окрестностям келлии святого Стефана, мне пришла эсэмэска от послушника Алексея, для которого мы привезли из Москвы лекарство – Допель Герц. Это не удивительно, что молодому парню понадобилась помощь, чтобы поддержать свое сердце. Жизнь на Афоне тяжелая. Ночью службы, днем труды, послушания. А еще келейное правило у каждого монаха и послушника. Когда спать? Афониты все-таки помаленечку спят, но трудно им. Мне рассказывали об одном молодом послушнике из Ватопеда, который каждый раз, когда ложился спать, говорил:

– Все! Больше не могу!

Но проснувшись и выглянув в окно, видел знакомый двор святой обители, радостно вскакивал и восклицал:

– Матерь Божия! Какое счастье, что я все еще здесь!

А после все это повторялось снова!

Так вот, эсэмэска послушника Алексея гласила: «Братья! Пожалуйста, заходите к нам в Костамонит! Мы вас примем очень хорошо!»

Путь из Пантелеймона в Костамонит лежал через два монастыря: Ксенофонт и Дохиар. В Дохиар я должен был зайти обязательно. Ведь именно этот монастырь снился мне много лет назад. Поэтому мы распланировали оставшееся наше время так: сперва ночуем в Дохиаре, потом идем к послушнику Алексею в Костамонит. Оттуда, проехав часть пути до Дафни на пароме, отправляемся в монастырь Симонопетр. А после – в келлию к отцу Серафиму, отдых, сборы и – отплываем на материк.

Дорога шла вдоль берега, лишь иногда отклоняясь в сторону, чтобы обогнуть прибрежные скалы. Вскоре мы достигли монастыря Ксенофонт. Днем в монастыре было тихо и паломников не видно. Пройдя в архондарик, на втором этаже мы все-таки встретили несколько греков, которые были заняты чем-то своим и абсолютно не заинтересовались нами. Только архондаричный с интересом взглянул в нашу сторону, но узнав, что мы только хотим войти в храм и приложиться к местным иконам, отправил нас ждать у входа.

На Афоне декабрь месяц – время созревания цитрусовых. В Ксенофонте их было особенно много. Оранжевые мандарины буквально усеяли весь монастырский двор. Как мы догадались, без благословения их срывать и собирать нельзя, так что все это богатство валялось просто так. Некоторые мандарины плавали даже в небольшом водоеме, в темной воде которого яркими красными пятнами мелькали золотые рыбки. Наконец, минут через десять появился монах с ключами от местного собора. Главный храм монастыря посвящен Георгию Победоносцу. Приложившись к храмовым святыням, мы отправились дальше.

Ближе к Дохиару я стал чувствовать усталость, и было очень успокоительно, когда мы, наконец, дошли до этого красивого древнего монастыря. В архондарике вкусно пахло кофе, а живопись на стене демонстрировала грешника, страдающего от греха обжорства. Дьявол пихал ему в рот всякие яства, при этом овладевая душой несчастного. Архондаричный записал наши данные в обыкновенный в таком случае «гроссбух» и, взяв ключи, повел нас через двор к лестнице, ведущей на самые верхние этажи. Там, наверху, под крышей, и располагалась наша келлия. Не знаю, как на нижних этажах, где обычно селят ВИП-персон, а у нас на этаже электричества не было. Из окошка открывался вид на простенький монастырский огород, где несколько монахов терпеливо копались на грядках с капустой. Про Дохиар нам рассказывал отец Серафим, который провел здесь несколько лет своей монашеской жизни. Тот был первым его афонским монастырем. С его слов, Дохиар был самым «трудовым» монастырем Святой Горы. Здесь не принимали наемных работников и все работы, включая огород и стройку, монахи выполняли сами. А после тяжелых и порой грязных трудов, переодевшись в чистые рясы и подрясники, они отправлялись в кафоликон, чтобы там с такой же самоотверженностью прославлять Бога в вечерних, а потом и в ночных службах. Именно по этой причине жизнь в этом монастыре считалась тяжелой, зато тут могли найти себе прибежище монахи из России. Кто-то рассказывал нам, что из сорока пяти дохиарских монахов, чуть ли не пятнадцать – русские.

Обыденность вида из окна с лихвой компенсировалась теми прекрасными пейзажами, которые открывались нам из коридора и с нескольких маленьких балкончиков, на которые можно было попасть без труда. Кое-что в этих балкончиках дышало ветхостью, однако они не создавали ощущения опасности, и потом, в свободное время тут можно было посидеть, подумать о чем-то хорошем, всматриваясь в морские дали или рассматривая купол монастырского собора, окруженного вечнозелеными деревьями.

В Дохиаре было хорошо! Тем более что мы встретили наших недавних знакомцев отцов Филиппа и Нила из Казахстана, для которых я выступал переводчиком в Иверском монастыре. Наши друзья радостно обняли нас и быстро помогли мне отыскать рясу для вечернего богослужения.

Тем временем стали появляться монастырские братия в седых от постоянных стирок одеждах, со следами строительной грязи и усталостью на лице. В храме началась служба. На тяжесть трудов тут никто никаких скидок не давал, да и не просил об этом никто. Все было как и в других афонских обителях. Хорошими голосами певцы выводили византийские попевки, старец в своей игуменской стасидии был торжественен и бодр, братия доброжелательны и сосредоточены на молитве. Было немало мирян, прибывших в монастырь поклониться его главной святыне – иконе Божией Матери «Скоропослушница», известной всему православному миру.

Когда закончилась утреня и прочитали часы, братия во главе с игуменом вышли из стасидий и направились в небольшое строение, примыкавшее ко входу в трапезную, где справа была устроена небольшая часовня, в которой на стене была изображена знаменитая икона. «Скоропослушница» отличается от привычных для нас икон. Она написана не на дереве или холсте. Это фреска, написанная на штукатурке. Именно тут произошло в древние времена чудо, положившее начало славе этой иконы. Один из монахов по имени Нил, который подвизался в трапезной, ежедневно проходил мимо иконы с горящей лучиной. Лучина сильно коптила в сторону иконы, и вскоре монаху было во сне явление Богородицы, Которая предупредила его, что если он не перестанет коптить на Ее образ, то будет наказан. Монах не обратил внимания на этот сон и через некоторое время внезапно ослеп. Много дней стоял он в молитве перед иконой, прося прощения и исцеления от слепоты. Наконец, Матерь Божия смилостивилась над ним. Она сообщила Нилу, что он прощен и что икона, перед которой он коптил своей лучиной, называется «Скоропослушница», и многие просящие перед ней о помощи будут услышаны и обретут просимое.

Стоящие перед «Скоропослушницей» смотрят на запад, и потому с другой стороны от входа был сооружен небольшой параклис, где с восточной стороны размещался алтарь, освященный в честь иконы «Скоропослушница», и копия образа была размещена в местном ряду иконостаса. Там и началась Божественная литургия, а после нее молебен в честь Божией Матери. В небольшом пространстве коридора между часовней справа и параклисом слева размещалось несколько стасидий. Большинство же братий и богомольцы стояли в оставшемся пространстве в значительной тесноте, почти прижавшись друг к другу. Когда начался молебен, я был поражен. Все эти собравшиеся люди, кроме нескольких человек (таких, как мы с Олегом) и наши казахские монахи, и даже миряне, – все они пели весь молебен наизусть! Несмотря на усталость, на пустые, голодные желудки, на бессонную ночь, вопреки всему этому, лица их светились радостью, глаза пылали как волшебные светильники, и они пели! Пели с таким энтузиазмом, что это было, без сомнения, настоящее чудо! Это было чудом веры! Чудом любви к Божией Матери! Чудом всепобеждающей Божией благодати! Я никогда не смогу забыть эту ночь, а точнее – уже утро. Я и сам забыл про усталость и голод. Я смотрел на эти обожженные солнцем и обветренные в огородах и на стройках лица. Они были прекрасны, как Ангелы! Стройно и сладкозвучно лилось их пение:

– Иперагия Феотоке, сосонимас! Пресвятая Богородица, спаси нас!

День одиннадцатый. Костамонит. В гостях у послушника Алексея

После небольшого отдыха, часа два или около того, мы собрались в дальнейший путь. Дорога снова шла по берегу, а затем повернула чуть в сторону. Кустарники сменялись оливковыми садами, то тут, то там виднелись незнакомые нам келлии и каливы[37]37
  Калива – небольшой монашеский домик без храма. Дословно переводится как хибарка; каливу может населять от одного до нескольких монахов.


[Закрыть]. Где-то слева внизу осталась монастырская пристань, после чего мы вышли на проезжую грунтовую дорогу, уходившую от моря вглубь полуострова. Дорога шла по правому склону ущелья, по левому шла такая же дорога, только вела она в другой монастырь – Зограф. Затем и ущелье распалось надвое, и две дороги стали отдаляться друг от друга, разделенные небольшой, метров около двухсот в высоту, горой.

Третий день мы шли и шли. Начала накапливаться усталость. Однако не было ни одного удобного для привала места – всюду кусты да трава, густо покрытая придорожной пылью. Вдруг позади нас отчетливо послышался звук мотора, и через несколько минут с нами поравнялся небольшой грузовичок. Водитель любезно согласился нас подвезти. Сразу настроение стало получше, особенно когда впереди показался монастырь – Костамонит.

Монастырь Костамонит один из древнейших на Святой Горе. Летописи сохранили упоминание о монахах из Костамонита, крестивших кочевое племя валахов еще в ХVII веке по Рождестве Христовом, а первый из знаменитых афонских святых появился на Афоне лишь в ХVIII веке. С другой стороны, в монастырях порой возникают довольно наивные предания о монастырской древности. Иногда сходство имени монастыря и имени какого-нибудь древнего политического деятеля рождает мифы о том, что именно этот деятель и основал данный монастырь. Так, монастырь Каракал по такому преданию возводится к временам языческого императора Римской империи Каракаллы (188–217 гг.), который был развратником и убийцей, хотя и меньше гнал христиан, чем его отец Септимий Север. Похожая ситуация сложилась вокруг названия монастыря Костамонит. Дело в том, что греческое название монастыря – «Констамонит», и это стало поводом для разговоров о том, что основателем монастыря был сам святой равноапостольный император Константин Великий (272–337 гг.).

Помимо древности монастырь Костамонит может гордиться своей независимой позицией от международных благотворителей вроде ЮНЕСКО, Европейского Союза и прочего. Отцы и братия монастыря решили, что никаких денег они брать не будут, ибо, на их взгляд, все эти деньги масонские, а стало быть, богопротивные. Отчасти это объясняет и то, что Костамонит – самый бедный монастырь Святой Горы. Здесь во всем видны следы этой самой скудности. В кельях нет не только света, но и центрального отопления. В каждом помещении установлены небольшие печки-буржуйки. Собор, посвященный святому первомученику архидиакону Стефану, холодный. Между входом и центром храма – обогревательная пушка, но по моему опыту эффективность таких пушек невысока. Лишь когда их много, они могут протопить такое большое помещение, как собор, но когда их много, то они и топлива поглощают в огромных количествах.

В коридоре архондарика висели гравюры, одна из которых изображала вожделенную мечту православных. То была Константинопольская София! Бессмертное творение зодчих императора Юстиниана было увенчано крестом, а минаретов рядом с великим храмом как не бывало. Я потянулся за фотоаппаратом.

Почти сразу же появился послушник Алексей – приятной внешности молодой человек, которому не было еще и тридцати лет. Он пристроил Олега в комнату на шесть человек, а я, как почетный гость, получил отдельную уютную келлию. Через десять минут в печке играли языки пламени, а на столе появились конфеты, чашки и заварочный чайник. Алексей был искренне рад появлению своих благодетелей, как с благодарностью называл нас он. Нас же очень интересовала его история: откуда он и как попал на Афон?

– Я родом из Литвы, – начал он, – но не литовец. Я родился в русской семье, а когда грянула перестройка, мы оказались литовскими гражданами. Для литовцев открылись границы Европы. Хочешь в Польшу или в Германию – пожалуйста. Окончив школу, я поехал учиться в Германию, подрабатывал, как и многие другие студенты. Я был на втором курсе, когда мои друзья собрались поездить по Европе. В программе была и Греция, и я захотел на Афон, о котором слышал еще в Литве, когда посещал воскресную школу. Так я приехал сюда в первый раз и пробыл здесь больше месяца. Почти сразу возникло непреодолимое желание остаться, но я все-таки тогда вернулся. Пришел к матери, все объяснил. Она сильно возражать не стала. Через год я снова приехал сюда. Кстати, самый мой первый монастырь, в который я пришел, был именно Костамонит. Старец послушал про мою жизнь и сказал: «Ну что ж, пойди походи по Горе. Помолись, чтобы Матерь Божия показала тебе твой монастырь». И я пошел. Был и в Пантелеймоне. И даже остаться хотел там, да потом решил походить еще. Есть такое афонское предание: чтобы понять волю Матери Божией, надо сходить помолиться в два места: в Иверский монастырь к чудотворной иконе и на вершину Горы и там провести в молитве ночь в храме Преображения Господня. Ну я и пошел. Побывал и там, и там. И знаете, подействовало! Я понял, что сильнее всего меня тянет сюда, в Костамонит. Здесь все мое! И старец как-то меня почувствовал сразу. И я его. И братия простые и добрые, без лукавства и высокомерия.

Слова Алексея о двух местах я сразу запомнил. «Надо в следующий раз и нам подняться на Вершину», – подумал я.

Напившись чаю с дружелюбным Алексеем, мы решили разойтись по келлиям. Надо было отдохнуть перед службой, которая начиналась в тот день в час ночи по европейскому времени. Часам к десяти вечера я отправился в поисках туалета. Вышел в коридор и услышал мелодичный щелчок у себя за спиной. Дверь захлопнулась, а ключ остался внутри. «Экая досада! – подумал я. – Пойду к архондаричному!»

Однако кабинет архондаричного оказался пуст, и, позвонив Алексею, я узнал, что найти его не представляется возможным. Потому что он спит, так как на службе ему сегодня и читать, и петь. И он очень не любит, когда ему не дают спать. Алексей спросил, не найдут ли паломники местечка у себя в комнате, а после службы и утренней трапезы архондаричный откроет мою комнату.

«Ага! – мелькнуло философское междометие в моей голове. – Ничего другого не остается, как проситься в комнату, где разместился Олег. Там была свободна одна койка. У печки!»

Это была еще одна незабываемая ночь. Печь была раскалена, словно адская сковородка. Каждые две-три минуты я был вынужден переворачиваться с боку на бок, чтобы не получить ожог. Так я жарился до полуночи, и в конечном итоге мне стало казаться, будто пламя уже сжигает меня изнутри. Оставался один выход: из огня на лед. Взяв с собой подушку и одеяло, я вышел в коридор и лег на кушетку. В коридоре не топили, так как в нем не было печи. Было холодно. Около пяти градусов. Из моего рта валил густой пар, однако, подрожав и тем согревшись, я смог заснуть. В час ночи паломники, заслышав ласковый деревянный постук била, засобирались на службу. Я попросил Олега напомнить Алексею о моей проблеме, и вскоре появился монах, помощник архондаричного, который принес запасной ключ. Я смог попасть в свою келлию, надеть подрясник, а также принесенную Алексеем рясу и поспешил в храм.

День двенадцатый. Келлия св. Модеста Иерусалимского

– Куда вы теперь? – спросил Алексей, когда пришла пора расставаться.

– В Симонопетр, – ответил я.

– А звонили туда?

– Зачем? – удивился я.

– Они без предварительного звонка не принимают. Я сам с этим столкнулся. Когда спускался с Вершины, то пошел вдоль южного берега. В Агиа Павла, в Дионисиате, в Григориате – все просто. А вот в Симонопетр не пустили. Звонить надо заранее, говорят.

– И что же, афониты меня, старого, усталого священника выставят в декабре месяце на ночь глядя на улицу?

– Могут и выставить! – твердо заявил Алексей.

– Да не может такого быть! – не поверил я.

– Ну как хотите, батюшка. А то, может, позвоните? – в последний раз предложил костамонитский послушник.

– Нет, – твердо отказался я, – нас Матерь Божия в обиду не даст.

– Меня приютили в келлии отца Авраамия, там недалеко. На полпути к Дафни, – бросил нам вслед Алексей.

И мы пошли к воротам монастыря. За воротами в ста метрах росла высокая хурма. На ветвях не было ни листочка, лишь яркими фонариками горели на скупом декабрьском солнце спелые плоды. Такие мы видели у стен скита святого Андрея.

– Давай-ка, – предложил я, увидев, что несколько плодов находятся в пределах досягаемости моего роста.

Изловчившись, насколько это было возможно при моей весьма плотной комплекции, я сорвал два плода. Хурма была спелой и удивительно вкусной.

– Надо было и в святом Андрее попробовать! – вгрызаясь в нежную плоть хурмы, сказал я.

– Может, вернемся? – в шутку предложил Олег.

Мы оглянулись. Солнце играло на охровых стенах монастыря. Призывно горели плоды хурмы. Но до них было уже далеко, метров пятьсот.

– Нет, – ответил я, – не надо возвращаться. Матерь Божия зовет нас дальше.

С хурмой было весело. И даже когда она кончилась, во рту еще долго оставался ее приятный вкус. Дорога шла под наклоном, и мне было намного легче, чем накануне. Вот и пристань. Теперь нужно ждать паром. Море было спокойным, и мы нисколько не беспокоились. Мы знали, паром будет. На причал вышли монахи, одетые по-рабочему. Начали готовить небольшую лодку к спуску на воду. Поплывут ловить рыбу, а потом эту рыбу будут есть в Костамоните. И славить Бога, ибо здесь это главное дело. Это вообще главное дело нашей жизни, где бы мы ни были. Вы спросите: «Неужели Богу так нужно, чтобы мы Его славили?» Да нет. Просто нужно быть тупым болваном, чтобы жить, смотреть вокруг, быть вовлеченным в это удивительное бытие и не славить Бога! За море, за небо, за хурму и рыбу, за шелест волн, за жар и холод, за братские объятия друзей и за любовь близких. Но особенная слава Ему за Афон! За этот дивный Рай, населенный земными ангелами в серых от солнца Эллады подрясниках, которые любят нас, бестолковых, молятся за нас, за весь этот мир… Господи! Спасибо Тебе!

Вдали показался паром. Теперь мы снова едем в Дафни, как в первый день. От Дафни по грунтовой дороге до Симонопетра еще восемь километров. По крайней мере, так написано в моем справочнике. Но дорога опять вверх. А как же иначе. Ведь Дафни у моря, а Симонопетр выстроен на скале, на высоте трехсот пятидесяти метров. Хорошо, что через каждые полтора-два километра стоят скамейки для отдыха. Наконец, показался монастырь. Он живописно разместился на скале, а позади него, чуть левее, возвышается заснеженная вершина Афона. В небесах синева. Вид – хоть на картинку. Рядом со смотровой площадкой расположена темная и тесная пещера преподобного Симона. Это он стал основателем Симонопетра. Греческое слово «петрас» переводится как камень или скала. Так что название монастыря переводится как «скала преподобного Симона». А то наши русские христиане думают, что монастырь посвящен апостолу Петру, еврейское имя которого было Симон.

Время уже приближалось к пяти часам, когда мы вошли в архондарик. Пожилой архондаричный поинтересовался, желаем ли мы остаться на ночь. Я ответил, что желаем.

– А вы звонили? – поинтересовался он.

– Нет, – ответил я.

– Мест нет, – сказал он.

– Как нет? – удивился я, напрягая извилины и собирая весь мой скудный запас английских слов.

– Нет, – подтвердил архондаричный.

– Зима, – бормотал я, – нет паломников…

Архондаричный мои намеки понимал, но разговор неуклонно поворачивал на те же самые рельсы:

– Вы звонили?

– Нет…

– Нет мест! – подытожил он и, заслышав далекий звук била, сказал, что ему надо идти на службу.

Мы вернулись на ту же самую дорогу, по которой пришли, что нарушало ставший для нас привычным порядок вещей. Афонское гостеприимство стало за прошедшие дни чем-то само собой разумеющимся. И тут такое упорное нежелание принять путников. На лице Олега тоже отразилось недоумение.

– Я думаю, все объясняется просто, – начал я свою успокоительную речь. – Есть благословение старца «принимать только по предварительному звонку». А на Афоне знаешь как? Тут, если старец сказал, умрут, но исполнят.

Мы двинулись в обратный путь. Уже почти двадцать километров пешим ходом. Каменистая дорога напоминала о себе. Даже толстая подошва ботинок не спасла. Болели натоптанные подошвы ног. Но вот уже знакомая кованая решетка на повороте к келлии отца Авраамия. За воротами начиналась какая-то другая жизнь. Каменистая грунтовка сменилась ровной бетонной дорогой. В растениях повсюду чувствовалась забота человеческих рук. Пройдя метров около трехсот, мы увидели красиво устроенную новую келлию, эллинги с дорогими моторными катерами, гаражи и несколько дорогих джипов и пикапов около них. Обогнув здание, мы вошли внутрь.

Слева была комната для отдыха или библиотека. Справа – притвор храма и вход в сам храм. Нам навстречу вышел приветливый монах.

– Добро пожаловать в келлию святителя Модеста Иерусалимского!

Чуть позже я вспомнил, что однажды уже сталкивался со святым. Еще в годы моего служения на селе мне однажды обещали подарить большую старинную икону святого Модеста Иерусалимского. Икона была в ужасном состоянии. То ли ее обливали мазутом и другими нефтепродуктами, то ли она плавала в навозе в коровнике [38]38
  По преданию, святитель Модест помогает христианам в сельском хозяйстве. Особенно молились ему от падежа скота.


[Закрыть]. Короче говоря, работы с ней было бы много. Однако в последний момент мне сообщили, что икону отдали куда-то в другое место. И вот я снова встретил на своем пути святого Модеста. Мы объяснили принявшему нас монаху нашу ситуацию, и он сказал, что скоро начнется вечерня, после которой будет трапеза. А потом нас разместят. Мы попили водички, посидели в библиотеке. Для меня исследование книжных корешков – очень занимательное занятие. Каждая книга приходит на свою полку своим путем. Особенно если полка эта находится в Греции, а путь книга начала где-то в России. Потом мы прошли в храм, где работал художник, немолодой человек с небольшой профессорской бородкой. Он создавал настенную роспись и работал в данный момент над ликом какого-то святого, судя по одеждам, преподобного. Но пока образ не подписан, сказать что-то конкретное о том, кто из святых изображен, невозможно. Вообще надписание в иконологии играет ключевую роль.

Стали появляться монахи, пришли трое юношей, – как я понял, наши русские ученики из Афониады. Началась вечерня. Мальчики превосходно читали и пели. Они разбирались в системе осмогласия[39]39
  Осмогласие – богослужебная певческая система, согласно которой каждой неделе присваивается свой голос, свои напевы. Гласы сменяют друг друга с первого по восьмой. Потом снова наступает первый.


[Закрыть], владели и византийскими напевами, и русскими. И при этом оставались веселыми шаловливыми подростками. Один из них, который был чуть помоложе остальных, казался менее умелым. Он и читал похуже, и все время смотрел как-то в сторону, словно искал возможности ускользнуть от своих обязанностей. Но вечерня скоротечна, и вот мы уже в братской трапезной. Некоторые блюда напомнили о наших российских супермаркетах: сытно и богато. Один из монахов читал житие святого дня. После трапезной встречавший нас монах проводил нас до небольшого домика, в котором устроено три келлии для паломников. Рядом несколько таких же, хотя каждый из них чем-то не похож на другой.

– Ваша комната номер два, – сказал провожатый, – душ и туалет внутри. Служба в четыре утра. Вас разбудить?

– Нет, спасибо. У нас будильник с собой.

Монах, приняв благословение и пожелав нам спокойной ночи, растворился во тьме.

Скорее в келлию! Умыться и вытянуть уставшие ноги!