Текст книги "Правдивые истории (сборник)"

– Он говорит, что собор закрыт и никто нам его не откроет, – перевел отец Иоанникий. – Сегодня будет бдение, и братья набираются перед ним сил. Или оставайтесь на ночь и тогда приложитесь к святыням, или езжайте дальше. Так вы как? – спросил он нас с Олегом.

– Олег, – проговорил я, – Пояс Богородицы, икона Всецарица, нетленное ухо Иоанна Златоуста! По-моему, надо остаться.

– Конечно, остаться! – поддержал меня Олег.

– Ну а мы поедем дальше, – кивнул отец Иоанникий, – Андрей хотел обязательно попасть в Хиландар. Так что, с Богом, отцы!

Мы тепло попрощались с отцом Иоанникием, обменялись с Андреем визитками и пообещали, что помолимся о его счастливом возвращении в Россию. Архондаричный записал наши данные в книгу посещений и выдал ключи от уютной и просторной комнаты на третьем этаже.

Надо признаться, я поначалу опасался Ватопеда. Мне рассказывали о том, что греки не везде радушно принимают русских. А потом попалась аудиозапись игумена Ватопеда отца Ефрема, содержащая весьма критический взгляд на русское монашество, и русское монашество на Афоне в частности. И я думал, может, здесь на нас будут смотреть через призму скепсиса и недоверия. Но я ошибался. Так чудесно, как в Ватопеде, нам не было практически нигде! У нас с Олегом даже возникла приговорка: «Все было по-ватопедски!» – и это означало, что нам было очень хорошо!

Но первым делом мы решили отдохнуть. Я развалился на кровати, а Олег, немного побродив по коридорам архондарика, сходил с графином за водой и тоже возвратился в келлию. Через минут сорок к нам постучали, и в дверь вошел молодой русский паломник весьма измученного вида. Звали его Валера, был он студентом какого-то московского вуза и путешествовал один. Прошлым вечером он решил в одиночку по компасу пройти из монастыря Зограф сюда, в Ватопед, однако заблудился и ночевал в мелком кустарнике, на верхней части хребта. Судя по всему, плутал он долго, так как с ходу выпил всю воду из графина. Ночью в темноте Валера натерпелся страху. Повсюду выли шакалы, совсем рядом, словно под ухом, грозно хрюкали кабаны, и он уже серьезно опасался за свою жизнь. Мы посоветовали ему отдохнуть и набраться сил, впрочем, он был и так не против.

Служба началась сравнительно рано. В 5 или 6 часов вечера, уже и не припомню. После малой вечерни мы ровными рядами по двое пошли в трапезную. В трапезной русских паломников усадили за один стол. С нами сидел местный монах, говорящий по-русски. Мы ели, чтец читал житие преподобного Саввы Освященного, чья память приходилась на прошедший день. Иногда старец-игумен останавливал чтеца и начинал рассказывать что-то поучительное из того, что он видел сам или о чем слышал от досточтимых отцов-афонитов, созвучное событиям из древнего жития. Преподобный Савва жил в VI веке, но люди мало изменились с тех пор. Те же подвижники, те же предатели, коварство диавола, сила веры святых – все это окружало нас и в древности, и теперь. Когда начинал говорить старец Ефрем, наш монашек бросал свою еду и переводил слова игумена на русский язык. О, это были очень мудрые и глубокие речи. Архимандрит Ефрем – один из умнейших людей нашего времени.

Трапеза кончилась. После обычных молитв все так же стройно, по двое, отправились в собор, а после повечерия было еще время для отдыха. Нам, паломникам, вынесли главные святыни обители – Пояс Богородицы и честные главы святых, в том числе и главу святителя Иоанна Златоустого с нетленным ухом. Потом повели по храму и в другие монастырские места, показывая чудотворные иконы. После этого – краткий отдых и около 22 часов начало службы. Служба была очень продолжительной. Братия, начав в главном приделе храма, вышли на литию в притвор. На стихирах певцы радостно соревновались друг с другом в искусстве пения. Монахов в Ватопеде много, не менее 120 человек, но каждому на службе было свое дело. Один пел, другой читал, третий поднимал, опускал, зажигал или гасил строго ему одному предоставленную лампаду, четвертый раскручивал хорос и раскачивал паникадило, пятый, набросив на плечи расшитый воздух[33]33
  Воздух – большой прямоугольный плат, украшенный бахромой и пришитым в середине крестом. Используется для покрывания священных сосудов. В греческой традиции может быть использован при каждении с помощью кации.


[Закрыть] и взяв обвешанную бубенчиками серебряную кацию[34]34
  Кация – небольшое ручное устройство для каждения, снабженное бубенчиками. Бывает праздничным и будничным.


[Закрыть], кадил благовонными ароматами храм. Я стоял на левом клиросе, а Олег взял на себя непосильную, как мне казалось, ношу и отстоял все бдение, которое продлилось до 8 часов утра. Но он выдержал и даже не жаловался на больные ноги. После литургии, так же по двое, братия, а следом и паломники отправились в трапезную, где, как и накануне вечером, молодой ватопедский монах переводил для нас слова мудрого игумена.

Трапеза приближалась к концу, когда к нам подошел еще один из монахов и спросил, хотим ли мы попасть в Кариес. Мы ответили «да», и он сказал, чтобы мы сразу после трапезной быстро собирались и выходили на площадку за ворота монастыря. Мы так и сделали, однако переусердствовали: привратник сказал, что машина будет через пять минут. Пока ждали машину, наше внимание привлек большой бассейн для разведения рыбы. Там плавали не маленькие красные декоративные создания, которых мы видели потом в монастыре Ксенофонт, а настоящие крупные карпы. Иногда вода приходила в движение, и из глубины всплывал огромный гигант весом не менее двадцати – тридцати килограмм, а то и более.

– Смотри, смотри! Вот это монстр!

Но вот и машина. Это был серенький видавший виды пикап, каких по Святой Горе колесит много. За рулем был серб, в кабине кто-то из его земляков. Мы и еще двое паломников залезли в кузов. С нами в кузове уселся древний дедушка, маленький, сухонький, с длинной седой бородой и такими же седыми волосами, выбивавшимися из-под выцветшей под солнцем скуфейки. Как только все устроились, машина поехала по дороге прочь от Ватопеда.

– Вот тебе и Ватопед! – воскликнул я. – Все было супер! По-ватопедски!

Так и пошло с тех пор. Дождя не было. Серые низкие тучи исчезли. Кое-где даже появлялась небесная синева, а после в просветах показалось солнышко. На одном из поворотов мы вдруг увидели вершину Горы!

– Смотри! Афон! – загомонили мы с Олегом. Ведь мы еще ни разу не видели его! Как будто сказочная неведомая страна, как таинственное райское место, он смотрел на нас сверху вниз, прикрытый легким беретиком белого облачка. Мы проезжали по широкому гребню хребта. Направо и налево уходили дороги и тропинки, кое-где снабженные указателями на греческом языке. Мелькали названия: Дохиар, Ксенофонт, Пантократор, келлия Маруда. Стоп! А вот это название я видел снизу, от тропы, ведущей к келлии отца Серафима.

– Андрей, наверное, уехал, – сказал я.

– Да, – согласился Олег. – Погода хорошая, и значит, паромы снова повезут грузы и паломников на Афон и обратно.

Вот и наш поворот к келлии святого Стефана. Поблагодарив сербов, мы отправились к месту нашего отдыха. Под ногами шуршали желтые листья, над головой слегка шевелились ветви могучих деревьев. Сквозь них проскальзывало солнце. Вот оно, счастье! – даже без слов было понятно мне и моему спутнику.

День восьмой. Окрестности келлии святого Стефана

Мы спали до полудня. Проснувшись, поняли, что есть нам совсем не хочется, а хочется немного погулять. Не напрягаясь. В свое удовольствие. Отца Серафима мы нашли на стройке: надо было предупредить его, что мы уходим на прогулку, чтобы не волновался.

– Отец Георгий, Олег, – обрадовался он, увидев нас, – хотите посмотреть храм в моей келлии?

– Конечно, – ответили мы.

Отец Серафим провел нас на второй этаж, где в левом крыле здания находился небольшой храм. Остов иконостаса уже был на своем месте. В коридоре было несколько стасидий, ожидавших того часа, когда они займут подобающее место в храме.

– Вот это моя особая гордость! – сказал отец Серафим, указывая на фрески, покрывавшие стены храма. Фрески были исполнены мастером критской школы и относились к весьма древним временам.

– Несколько лет назад здесь побывал профессор из Православного Свято-Тихоновского института протоиерей Александр Салтыков. Он обследовал эти фрески и даже выпустил альбом, посвященный этим росписям. Говорит, что это семнадцатый век, – рассказывал отец Серафим.

Меня особенно тронула фреска, изображающая Небесную Литургию: Христос в облачении архиерея и Ангелы, совершающие малый и великий вход. Я попросил благословение сделать фотографию фрески.

Оставив отца Серафима, мы двинулись в путь. На склоне местной горы были видны различные келлии. Мы добрались тернистыми тропками до двух, но ни в первой, ни во второй келлии нам не открыли.

Побродив вокруг, мы решили дойти до крупного сооружения, увенчанного куполом, которое еще издалека казалось заброшенным. Добравшись до этого сооружения, мы убедились, насколько сильно проникло в него запустение. Мелкие постройки, которые располагались вокруг главного храма, были полностью разрушены. Сам двухэтажный храм тоже представлял весьма печальное зрелище. Огромный, не менее пятнадцати метров в высоту, он полностью зарос лианами и тонкими, но весьма высокими деревьями. Мы достаточно быстро нашли вход, хотя попасть в храм можно было и через пролом, бывший некогда окном. Гора битой штукатурки уравняла этот пролом с окружающим его грунтом. Я попытался подняться на второй этаж по некогда надежной лестнице, а Олег пошел вглубь первого этажа. На втором этаже располагался огромный храм, хранивший следы величия, которое, возможно, через несколько лет обратится в прах. Крыша текла, полы прогнили, во многих местах не было досок, и обнажилась трухлявая межэтажная перегородка. Иконостас исчез. Скорее всего, его вывезли. Храм был очень высок. В стенах в два ряда располагались окна, над которыми возвышались своды и большой барабан с куполом. Над высокой аркой, венчающей алтарную апсиду, виднелись выведенные красивым славянским шрифтом слова «Свят, свят, свят…». Надпись обрывалась посередине. Там, где должны быть слова «Господь Саваоф», чернела пустота.

Я услышал крик Олега, извещавший, что и он нашел что-то интересное. На первом этаже располагался храм меньших размеров, а также различные помещения, назначение которых угадывалось с трудом. В дальней левой части первого этажа, среди груды мусора, Олег обнаружил сильно помятые, но вполне читаемые бланки благодарностей, высылаемых в Россию из этой обители. Красивая синяя виньетка с Ангелом, держащим изображение некогда славной и очень большой келлии, под которым было написано: «Видъ русской общежительной обители св. Iоанна Златоуста на Афонѣ». Судя по виньетке, помимо огромного храма в келлии святого Иоанна Златоуста имелись двух-и одноэтажные здания, очевидно келейные и хозяйственные корпуса. Но сейчас на их месте стоял плотный зеленый лес. Покопавшись в мусоре и не найдя более ничего достойного внимания, мы, прихватив пару бланков себе на память, прошли в другое помещение, которое располагалось у правой стены храма. Здесь была костница. Настоящая афонская костница! В двух больших шкафах на полках лежали человеческие черепа. На многих из них были надписи: инок такой-то, монах такой-то, послушник такой-то… Я раньше читал о костницах, но реальное зрение итогов благочестивой афонской жизни, прикосновение к вечной тайне жизни и смерти взволновали наши сердца. Конечно, кадила с углем и ладаном у нас с собой не было, но я запел литию по усопшим настоятелям и братии «святыя келлии сия». Окна закрывала буйная листва, сквозь которую пробивался свет декабрьского афонского дня. Я зримо ощущал, как с Небес спустились святые души наших русских подвижников, как тепло и благодарно внимают они нашему пению:

 
Со святыми упокой,
Христе, души раб Твоих,
Идеже несть болезнь, ни печаль,
Ни воздыхание, но жизнь бесконечная…
 

Обойдя храм обители святого Иоанна Златоустого с алтарной стороны, мы почти сразу оказались на тропе, ведущей из Кариеса к келлии святого Стефана. Когда мы пришли и рассказали отцу Серафиму о посещении златоустовской келлии и костницы в ней, он ответил:

– У меня, отцы, тоже была костница. Она размещалась на первом этаже, прямо под храмом. Но наши пантелеймоновские монахи решили, что негоже бросать честные останки наших собратьев без присмотра. Они вывезли в монастырь все черепа и косточки.

– Что же тогда из келлии Иоанна Златоуста останки никто не вывозит?

– Не знаю, – пожал плечами отец Серафим. – Может, потому, что келлия была русская, а земля и, значит, братия числились в Хиландарском монастыре?

– Пожалуй, возможно, – проговорил я.

– Отцы, – обратился к нам отец Серафим, – через полчаса приходите трапезничать. Да и Толик подъедет.

Вместе с Толиком на трапезной присутствовал еще один неожиданный посетитель. Был он роста чуть ниже среднего, одет в поношенную одежду и звали его – Георгий. По национальности Георгий был молдаванин, а по жизни он был сиромаха. Сиромахи – это совершенно особый тип афонского монашеского жития. Они – совершенные отшельники. Если у келлиотов есть хоть какое-то жилье, то сиромахи – бродяги. Ночуют где попало; питаются чем придется. Вот таким и был Георгий. Он иногда подряжался за прокорм к отцу Серафиму работать в огороде, устраивал теплицу, где выращивал огурцы. Но это случалось эпизодически. Чем он занимался в другое время года, было никому не известно. Отец Серафим рассказал, что обычным жильем для Георгия служит кусок целлофана, который он крепит к веткам кустов. Это спасает его от дождя и сильного ветра. Когда об этом говорили, Георгий смущался и тихо улыбался. Он все время молчал, бурно, преимущественно жестами пресекал разговоры о трудностях сиромашеской жизни, не разрешал себя фотографировать. Впрочем, то не он не разрешал, а отец Серафим, который предупредил, что, если мы будем с чем-то таким приставать к Георгию, он просто уйдет. Мы сидели за трапезой, тихонько поглядывая то в тарелки, то на Георгия. Он возбуждал наше любопытство. А как же иначе? Живой сиромаха – это большая удача, ибо сиромахи ведут очень уединенный и замкнутый образ жизни. Поев совсем немного и прихватив несколько сухарей, Георгий благословился у отца Серафима, у меня и тихо ушел в свой лес, где опять будет ночевать под кустом, укрытый от ветра куском целлофана.

– Завтра Толик подвезет вас в сторону Пантелеймоновского монастыря, – сказал отец Серафим после ужина.

– Только просыпайтесь вовремя, – попросил Толик, – работы у меня много. В семь утра выезжаем.

Мы обещали быть к этому времени в полной готовности.

День девятый. В Пантелеймон

Мы проснулись еще до шести. Помолились, попили чайку с печеньем, вскоре подъехал Толик. Машина у него была посерьезней, чем у отца Иоанникия – пикап американского производства. Правда, старенький, но вполне пригодный для езды по грунтовым афонским дорогам. Машина была не его, а некоего монаха Исаакия, который занимался на Афоне строительством. У каждого монаха должно быть послушание. Так вот, у отца Исаакия было послушание подрядчика. Если кому-нибудь надо было провести строительно-ремонтные работы, то все знали, кого звать. Отец Исаакий найдет и рабочих, и технику, и стройматериалы. Платите денежки, и все будет быстро и в лучшем виде. Келлия святого Стефана была одним из многих объектов, которыми занимался отец Исаакий. Времени у Толика было немного и, побросав в кузов полупустые рюкзаки, мы залезли в кабину.

Дорога неспешно шла по склону, затем правая развилка ушла немного вниз в сторону Кариеса, а левая, по которой поехали мы, начала подниматься налево вверх. Вскоре мы выехали на более широкую дорогу, которая шла вдоль хребта, уходя на север к монастырям Ватопед, Зограф и Хиландар. Проехав по ней некоторое время, мы свернули вниз и влево по неширокой, но проезжей дороге, которая, как мы и думали, спускалась к юго-западному берегу полуострова. Там нас ожидал русский Пантелеймоновский монастырь. Да самого монастыря Толик не поехал. Он остановился на широкой удобной площадке и высадил нас.

– Дальше недалеко и все время вниз. Через час с небольшим будете на месте, – сказал он и поехал обратно. – Только не сворачивайте направо! – были его последние слова.

Мы не спеша двинулись в путь. Собственно, спешить было ни к чему. Стоял теплый, немного пасмурный день. Кругом все зеленело, а местами и цвело. Рядом с нами текла небольшая речка, порой то образовывавшая небольшие озерки, а то сбегающая вниз по невысоким водопадам. Несколько дней шли дожди, вот она и хорохорится! Когда опять будет сухая погода, не останется от этой речки ни следа, а маленькие озерки превратятся в лужи.

Справа на пригорках показались келлии скита Ксенофонт, принадлежащего одноименному монастырю. Через четверть часа на очередной развилке мы снова повернули налево и увидели вдалеке, но уже и вполне близко легкоузнаваемые зеленые крыши русского монастыря. Здесь все напоминало о русской культуре и русском быте. В трапезной при архондарике – чай, сухарики и конфеты. Никакого лукума и узо. Седой дедушка архондаричный будит паломников звоном колокольчика и громким криком:

– Бдению время, молитвы час! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!

Насчет электричества здесь тоже своя исключительно специфическая экономия. Пока на улице светло, в комнатах архондарика есть электричество, но стоит стемнеть, как электричество отключается. Хочешь помолиться или еще зачем-нибудь понадобился свет, на полке у двери есть керосиновая лампа. Текста толком не разглядишь, но и нос в темноте не расшибешь. Надо сразу заметить, что впереди нас ждут еще более экономные и аскетические обители.

Объявления при входе в монастырь предупреждали о том, что не только видео, но и фотосъемку на территории монастыря проводить не благословляется, что единственным лицом, которое уполномочено исповедовать паломников, является духовник обители – отец Макарий. Опять-таки кухня здесь приближена к нашей, русской. Здесь впервые мы поели нормальных щей и картошки, выпили горячего сладкого чая. В других монастырях были преимущественно овощи и бобовые. Кстати, по поводу монашеской еды услышал добрую историю.

Был в одной из келлий русский монах. И пришла ему очередь заступать на кухню. А кухонное послушание в этой келлии было длительное. Попав на кухню, можно было застрять тут на год, а то и дольше. И вот этот русский монах стал кормить своих собратьев греков русской едой: щами да картошкой. Через неделю греки взмолились: «Фасольки бы нам!»

Но нам, паломникам из России, пантелеймоновская кухня пришлась по вкусу.

Здесь монашествуют почти одни русские, хотя «Символ веры» и «Отче наш» читал какой-то монах-грек. Вообще, долгое время Русик, как зовут наш монастырь афониты, был двуязычным. И игуменство досталось русским в этом «нашем монастыре» через искушение и жесткое противоборство. Это противостояние с греками вынудило даже часть русских насельников обратиться к государю императору с просьбой выделить на Кавказе участок земли для строительства монастыря с афонским уставом. Так в Абхазии возникло место, ныне известное как Новый Афон, туда и перебрались некоторые русские монахи с Афона «старого». А двуязычие в Пантелеймоне продолжалось до середины ХХ века. По-гречески служили в соборе святого Пантелеймона, по-русски – в другом крупном монастырском храме – церкви в честь Покрова Божией Матери. А потом монастырь начал вымирать, и остались в некогда самом населенном монастыре Святой Горы десять человек русских стариков. В труднейшие годы хрущевских гонений на Церковь усилиями архиепископа Василия (Кривошеина)[35]35
  Василий (Кривошеин)(1900–1985) – архиепископ Брюссельский и Бельгийский, выдающийся русский архиерей, богослов и монах, с 1925 г. насельник Свято-Пантелеймоновского монастыря на Афоне, секретарь, соборный старец (член духовного собора монастыря), антипросоп (постоянный представитель в Киноте Св. Горы). Оклеветан и изгнан греками с Афона в 1947 г. В течение последующего времени состоял в переписке с игуменами и иными духовными лицами из братии русского монастыря. Являлся инициатором посылки на Афон новых молодых монахов из СССР в целях предотвращения полного вымирания русских на Святой Горе. Похоронен в Санкт-Петербурге.


[Закрыть], который сам был в свое время в братии Пантелеймоновского монастыря, удалось спасти монастырь как русский. Если бы его насельники вымерли, то Пантелеймоновский монастырь ожидала бы участь скита святого Андрея.

После трапезной мы пошли на исповедь к отцу Макарию. О нем говорят многое. О том, что под его влиянием монастырь сильно накренило в украинскую сторону и в случае отделения Киевского экзархата от РПЦ Пантелеймон объявит себя украинским монастырем. Говорили о всевластии и о самодурстве. Говаривали, что он сбежал однажды с заседания благотворительного фонда в Патриархии, чтобы ни в чем не зависеть от Москвы и Патриарха. Но я никогда не чувствовал этого всего на себе лично. Исповедь мою он принял спокойно, да и надо сказать, очередь к нему стояла огромная, и наши калужские или рязанские мужики подходили к нему с искренним благоговением. И когда три года спустя, не найдя приюта ни в Дохиаре, ни в Ксенофонте, мы возвратились в Пантелеймон, то именно отец Макарий решал, останемся ли мы на вторую ночь подряд. Выслушав мой короткий рассказ о наших «мытарствах», тот спокойно сказал: «Оставайтесь!» Так что ничто не бывает однозначно, хотя Господь и учит нас говорить только «да, да и нет, нет».

Бдение было в Пателеймоновском соборе. Началось оно с воскресной полунощницы, которую читал сам отец Макарий. Потом утреня целиком, без каких бы то ни было сокращений. В пении певцов не чувствовалось никакой тайной конкуренции. Все были по-братски приветливы друг с другом. Пели преимущественно нашими, привычными напевами, даже там, где не довлел обиход, звучали скромные русские партесы, которые распевались по своим старинным местным распевам. И хотя в нашем русском богослужении и нет тириремов[36]36
  Тирирем – особое греческое пение, удлиняющее песнопения стихир и службу в целом. По-научному называется кратима. В древнерусской традиции имелись свои кратимы, они назывались аненайки, которые так и распевались «ни-ни-на». Некоторые считают кратимы образцом ангельского пения. В другом истолковании, тирирем – это пение, благоприятное для занятий умной внутренней молитвой.


[Закрыть], и стихиры не поются по часу, а то и более, служба не уступала по продолжительности греческой. На литургии появился наместник, почти столетний архимандрит Иеремия. Несмотря на свой преклонный возраст, он бойко передвигался, не прибегая к помощи братии, сам стоял на литургии у престола и произносил возгласы немного надтреснутым голосом. После службы – трапеза и небольшой отдых. А потом – путь в монастырь Дохиар.