Текст книги "Охотники за алмазами (сборник)"

После отлета старшего Далманова зима еще долго тянулась, и морозы держались почти до майских дней. Снег лишь слегка посерел, местами стал ноздреватый. Но дни заметно становились длиннее, и солнце поднималось все выше. Иногда оно выглядывало в окошко между туч, и сразу все вокруг искрилось, полнилось весенним ласковым светом. Прозрачные сосульки свисали с крыш, и по ним сбегали первые талые капли. А однажды утром в березняке, неподалеку от буровой, Антон Чахин увидел юркую серенькую пташку – трясогузку. Она долбила ноздреватый снег у закраинки лужи. Антон улыбнулся: «Ледоломка возвратилась. Весну принесла на крыльях. Скоро ледоход!»

А буровая все гудела и рокотала, с бешеной скоростью вращался тяжелый ротор, шли в нутро земли все новые и новые «свечи». Все чаще мастер Лагутин задумчиво колдовал над шламом, кусочками выбуренной породы и вынесенной из глубины промывочной жидкостью. Возьмет комочек, разотрет в пальцах, понюхает. А если что насторожит, тогда высушит комочки, поджарит в жестянке, разотрет в порошок, на вкус попробует, понюхает, через увеличительное стекло поглядит и – почти безошибочно определит подземные пласты породы, сквозь которые прошло долото. Лабораторные анализы лишь подтверждали то, что говорил мастер. И Лагутин только усмехался: много ли кумекают в тонкостях бурения девчонки-вертихвостки в лаборатории?

А в лаборатории накапливались керны – вынутые из скважины пробы. Поднять их с глубины не так-то просто: то рассыплются при подъеме, то размоет их струей глинистого раствора, а то и сами по себе раскрошатся. И тогда опять все сначала: опускают бурильный инструмент, свинчивают трубы и выгрызают в породе новый столбик пробы…

Далманов все чаще и чаще заглядывал в лабораторию. Изучал результаты анализов, сопоставлял их, склонялся над вынутыми столбиками породы. Черные, коричневые, бурые… Этот с пятисотметровой глубины, а тот – с тысячной… Фарман внимательно рассматривал их, нюхал, пытаясь уловить привычный и родной запах нефти, тер, рассматривал под микроскопом. Никаких признаков… А долото уже пробуривает последние сотни метров, достигая проектной глубины. Там сплошной известняк. А в таких отложениях еще никто никогда нефть не встречал… Меловые отложения, типичные для всей Западно-Сибирской низменности.

Первая разведывательная скважина не выдала нефтяного фонтана. Не дала и вторая, которую пробурили на Черномысской заимке, в восемнадцати километрах от Ургута. Она только порадовала кернами. Вынутые из глубины столбики породы доносили специфический запах, словно их нарочно обрызгали бензином. Зернисто-серая, с блестящими крапинками известковая порода доносила дыхание нефти…

Весна прошла буйным половодьем, и еще не везде сошел снег, как появились несметные тучи комарья и гнуса. Ни укрыться от них, ни спрятаться. Их не отпугивали ни грохот буровой, ни выхлопные газы, ни запахи солярки и машинного масла. Комарье и мошкара мешали работать и отдыхать, спать и есть, ибо лезли прямо в рот и падали в миску с супом… А ночью гнус проникал под марлевые пологи, налетал в дома, палатки, землянки. Искусанные дети раздирали до крови ранки, ходили в слезах и жались поближе к дымокурам, задыхаясь от едкого дыма. Никакая одежда не спасала. Мошка забивалась в рукава, в носки… Женщины, не зная, как уберечь детей, мазали их всякими мазями и нещадно ругали летучих разбойников, тайгу, болота и своих мужей, которые завезли их на погибель в эти края…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Если бы у Юрия Юрьевича Эревьена спросили, чем он занимается в свое свободное время, то Эревьен ответил бы, что думает о тех же проблемах, что и на работе, – о нефтеразведке. И это было так на самом деле. В сплошном потоке ежедневных неотложных дел у него просто не хватало времени для раздумий, и лишь ночью, оставшись наедине с собой, Юрий Юрьевич заново переживал день, словно перебирал в пальцах узелки бесконечной веревочки, видел мысленно перед собой неоглядные просторы Обь-Иртышья и пытался предугадать возможные направления поисковых разведок.

Словно о далекой старине, вспоминал Юрий Юрьевич о своей прежней жизни, когда малые заботы казались главными и томили душу. Как все это далеко ушло в прошлое! Иной размах захватил его сердце своей широтою и государственной важностью дела. Он понимал и принимал всю ответственность на себя и тихими ночами размышлял о будущем, которое казалось ему разгорающимся светом надежды, способной осветить весь мир. Большая нефть преобразит край, и Обь-Иртышье станет средоточением главных направлений промышленной жизни, ибо будет давать для нее питательный сок и кровь.

Юрий Юрьевич знал и сердцем верил, что найдет ее, долгожданную сибирскую нефть. Жена и дети уже давно спали, и только безвестная крылатая живность продолжала беззвучно кружить вокруг слабого ночника. А Юрий Юрьевич все видел перед собой карту и мог вчитываться в нее часами, испытывая при этом тревожно счастливое возбуждение мысли, которое он чувствовал в молодости при чтении художественных книг, открывающих перед ним тайны жизни.

Совсем недавно Эревьен встретил в каком-то журнале рассказ про геолога, и в памяти засела одна фраза, красивая и неверная. Автор писал, что геологи «ведут войну с тайгою, и их труд – это яростное исступление солдата в бою». Эревьен улыбался над ошибочной мыслью, потому что в работе геолога есть еще и радость, и он сам испытывал эту радость. Конечно, он скучал по южной городской жизни, как всякий человек, но свое счастье и высшую цель жизни он постиг именно здесь, в Обь-Иртышье, в тайге, где наконец наступило для него время счастливого труда, время одухотворенной радости и жажды исполнить великий долг перед Родиной.

Вместе с радостью Юрий Юрьевич порой ощущал и приглушенную тревогу. К большой нефти стремился не он один. К ней торопились и соседи, особенно сибирцы. Они не раз заслуживали похвалы в Главгеологии и даже в приказах министерства. На юге Сибири, особенно в районе Кузбасса, сибирцы развернули широкий фронт разведочных работ. Там, кажется, пахнет открытием. Эревьен знал, как высок авторитет у соседа, у начальника Сибирского управления Казаминова. На совещаниях в главке Георгия Петровича чуть ли не каждый раз ставили в пример. Еще не было случая, чтобы подготовленные сибирцами предложения по расширению поисковых работ оказались бы необоснованными при проверке на местах. Наоборот, каждое предложение Казаминова отличалось глубиной анализа и четкостью доказательств. На недавнем заседании начальник главка, укоризненно взглянув на Эревьена, сказал:

– Некоторым руководителям неплохо бы поучиться у Георгия Петровича умению досконально просчитывать и выверять свои предложения, а уж потом и выносить их сюда, в Москву.

Казаминов давно руководит. И штат у него подобрался солидный – люди опытные, тертые жизнью, палец в рот не клади. Не то что в Обь-Иртышье, где большинство спецов – молодые парни с новенькими дипломами в карманах, не обстрелянные жизнью. Даже первому заместителю Эревьена – главному геологу Льву Ивановичу Равнинову еще нет и тридцати лет. Молоденькая команда, и только! Потому и отношение к ним в главке соответствующее. А на Казаминова смотрят с надеждой, верят, что именно сибирцы пробурятся к большой нефти. Выдадут фонтан именно там, где давно его ждут, – в южных обжитых районах Сибири. Им и деньги, и оборудование, и кадры… Все дают, что ни запросят. А сам Казаминов, разворачивая поиски на юге, не забывает и о севере. У него в Колпашево экспедиция, и там нашли немного нефти. Где-то рядом возможны настоящие залежи. И Казаминов расширяет поиски на севере. Вторгся даже в Обь-Иртышскую область, послал в Ургут геологоразведочную партию. Самостоятельно послал, не согласовав даже с главком. И ничего! Казаминову можно, ему особое доверие. А Эревьену и шагу ступить самостоятельно не дают. Каждую мелочь надо утверждать и согласовывать…

К этому северному таежному краю, к Среднеобью, где в Ургуте обосновалась поисковая партия, и устремлены мысли Юрия Юрьевича. Что ни говори, а обидно будет, если именно там вдруг найдут нефть. Возглавляет партию молодой геолог Фарман Далманов. Эревьен с затаенной ревностью следит за деятельностью чужой нефтеразведки на своей территории, хотя никакого криминала тут не было, ибо по утвержденному в министерстве делению на землях к востоку от 72-го градуса все поисковые работы вело Сибирское геологическое управление.

Отзывы о Далманове были самые противоречивые. Одни в нем души не чаяли, другие отзывались нелестно. Но все сходились в одном – Далманов влюблен в геологию и фанатично верит, что Среднеобье богато нефтью.

Эревьен узнал о Далманове подробнее. Азарбайджанец, ему всего двадцать восемь лет. Женат, имеет ребенка. Окончил геологический факультет Бакинского индустриального института. Дипломную работу писал по материалам Среднеобья. Получив направление на промыслы в Туркмению, в Небит-Даг, отказался туда ехать и добился, чтобы его направили в Сибирск. Бурил в Кузбассе, стал начальником партии. Очень самоуверенный и самостоятельный. Но эти краткие анкетные данные о многом не говорили.

Весной 1959 года в область приехал секретарь Центрального Комитета партии Аверкий Борисович Аристов. В обкоме наметили провести расширенное совещание геологоразведчиков, на которое пригласили начальников, главных геологов, главных геофизиков экспедиций, специалистов из геологического управления. Юрий Юрьевич, согласовав вопрос с первым секретарем обкома партии, распорядился послать приглашение и Далманову.

– Он же нам не подчиняется, – попытался было возражать кадровик.

– А почему бы нам не пригласить соседа, который бурит на земле нашей области? Давай не будем буквоедами. Тем более что мы на тысячу километров ближе, чем его прямое начальство.

На совещании шел большой разговор о перспективах и ближайших планах. С докладом выступил Эревьен. Доктор геолого-минералогических наук профессор А. Бакиров отметил большое сходство геологического строения Западно-Сибирской низменности с крупнейшими газонефтеносными районами мира и обосновал возможность открытия месторождений нефти и газа.

На совещании с большой речью выступил секретарь ЦК КПСС А.Б. Аристов, который поддержал геологов. А вскоре было принято постановление Совета Министров СССР, сыгравшее важную роль в расширении геологопоисковых работ и в освоении открытых богатств.

На том совещании попросил слова и Далманов. Он вышел на трибуну, вернее, взбежал на сцену. Худощавый, смуглолицый, подвижный. Поборов некоторую робость, он стал энергично доказывать богатые перспективы Среднеобья. Говорил по-русски бойко и быстро, глотая концы слов, с сильным кавказским акцентом. Эревьен, слушая Далманова, написал записку секретарю обкома: «Борис Александрович, а нельзя ли поставить вопрос о передаче этой нефтеразведки в наше управление?» И тут Далманов, словно читая мысли Юрия Юрьевича, стал приводить примеры плохого снабжения, невнимания к их работе. С возмущением сказал, что за два года существования нефтеразведки ни один из руководителей Сибирского управления не побывал в Усть-Югане. Потом, повернувшись к президиуму, Далманов приложил руку к сердцу и от имени коллектива обратился с просьбою взять их под свое крыло…

Борис Александрович, взглянув на Эревьена, улыбнулся и кивнул. У Юрия Юрьевича потеплело в груди: обком поддержит.

А потом Далманов и Эревьен встретились в управлении. Юрий Юрьевич шагнул навстречу, протянул руки:

– Вот вы какой, наш северный сосед!

– Я совсем не северный! Чисто южный человек, – Далманов крепко пожал руку, и Эревьен почувствовал цепкую силу тонких пальцев. – А на север нефть потянула. Она сильнее магнита сердце держит. Да и вы имеете загар нездешний.

Они стояли посреди кабинета, говорили общие слова и изучающе оглядывали друг друга. Эревьен признался, что он тоже родом с Кавказа.

– Так мы, выходит, почти земляки! – Фарману нравился этот смуглый пожилой человек со строгим лицом, широкими густыми бровями и темными с проседью волосами. В его облике было что-то располагающее, притягивающее. С таким начальником, подумал Далманов, наверное, хорошо работать. Прост и строг, не то что Казаминов. Да к тому же и дела в Обь-Иртышье ведутся по-новому. Объединили геологов с геофизиками, и это Фарману понравилось. При бурении перешли на уменьшенный диаметр труб. Опять же экономия металла на каждый метр проходки, а это важно: ведь трубы приходится везти издалека.

И Далманов сразу принялся убеждать Юрия Юрьевича, в том, что земли Усть-Югана таят много нефти, а в Сибирске не желают видеть этих возможностей и не дают разворачивать фронт работ, задерживают доставку оборудования.

– Понимаете, четыре месяца стальной канат ожидали. А как без него работать? Ерунда какая-то получается, сплошная игра на нервах.

Юрий Юрьевич слушал Далманова и отмечал про себя, что, несмотря на молодость, у кавказца, видимо, цепкая хватка. Нравились его смелые выводы о нефтеносности района, влюбленность в геологию и яростный энтузиазм. Эревьен сразу же уловил, что этот человек, раз поверив, не изменит своего убеждения. И это настораживало. Тем более что в высказываниях Далманова сквозило и много такого, что говорило о его молодости как руководителя и как геолога. Мечта и реальность – понятия весьма разные. Эревьену приходилось встречать таких одержимых; спорить с ними тяжело, они ни о чем, кроме своих предположений, и слушать не хотят. Далманов чем-то напомнил именно такого одержимого, хотя в его предположениях было много конкретного и обоснованного. Смелый расчет или необузданная увлеченность? Эревьен еще не знал, но слушать Далманова было интересно. Он буквально гипнотизировал собеседника. Мимикой, жестами, блеском глаз. Эревьен даже поймал себя на мысли: «Может быть, Далманов говорит именно то, что мне хочется от него услышать?» И еще невольно подумал: работать с этим человеком не так-то просто. А может быть, это и хорошо?

Далманов тихим голосом повторил:

– Возьмите нас под свое крыло, Юрий Юрьевич. Сам прошу, и весь коллектив просит. А то чехарда какая-то! По партийной линии подчиняемся Обь-Иртышью, а по административной – Сибирску. А там мы как бедные родственники. Никакого внимания!

– А райком как на это смотрит?

– Только положительно! Секретарю обкома бумага пошла, просят поддержать.

– Это верно, что Евдокимову послали, – сказал Эревьен. – Только с помощью обкома партии можно добиться передачи вашей геологоразведки в наше управление.

– Завтра пойду на прием к первому секретарю. На восемь тридцать назначил, понимаешь, – и Далманов смущенно улыбнулся, обнажая сахарно-белые зубы. – Никогда раньше у такого большого партийного руководителя не приходилось бывать. Скажите, пожалуйста, как он к геологам относится?

– Хорошо. Очень даже хорошо!

Юрий Юрьевич, после ухода Далманова, задумчиво прошелся по кабинету, все пытаясь разобраться в том двойственном впечатлении, которое вызвала эта встреча. Его чувства несколько не совпадали с мыслью. Он видел перед собой Далманова с темными блестящими глазами, странно соединяющими в своем выражении и глубину ума, и насмешку, и упрямство. И Эревьену, привыкшему за годы своей жизни к строгости и последовательности в поступках, мыслях, была чужда туманная окрыленность, которой жил этот Далманов, в сущности, совсем молодой парень. Он, Далманов, добровольно перебрался в тайгу, в мир неустроенный и скудный, с жаждою проникнуть в неразгаданные тайны. И Эревьен, который тоже стремился к тем затаенным подземным кладам, где-то в глубине души светло завидовал этому молодому начальнику партии; в свои двадцать восемь лет тот по-мальчишески бесшабашно мог фантазировать и жить своей мечтой, сделав ее сокровенным источником силы. И в то же время Эревьен не принимал, как ему казалось, такую мальчишескую веру, потому что с годами стал терпелив и расчетлив в делах и привык больше доверять трезвому анализу, чем пылкому воображению.

В назначенное время Фарман был в обкоме. С утра зарядил дождь, и Далманов смущенно шагал по лестнице, оставляя влажные следы. Перед входом в приемную он долго шаркал подошвами, стараясь вытереть остатки влаги.

– Вы товарищ Далманов? – спросила полная седоватая женщина в очках, скорее похожая на учительницу, чем на секретаршу. – Посидите минутку, Борис Александрович разговаривает с Москвой.

Фарман уселся поудобнее, приготовившись к томительному ожиданию. Достал журнал «Крокодил». Но не успел его раскрыть, как бесшумно открылась большая черная дверь:

– Товарищ Далманов? Прошу!

Фарман поднял глаза и обомлел. В дверях стоял человек, которого он прошлой осенью подвозил на катере.

Была тогда дрянная погода. Вторую неделю шел дождь со снегом. Небо опустилось чуть ли не до макушек сосен. Порывистый ветер крутил седые космы туч, тугие струи дождя. «Падера, – говорили местные жители про такую погоду, – сибирская падера…» А Фарману нужно было до ледостава добраться в Ханты-Мансийск, куда летом по Иртышу доставили турбобуры и запчасти для дизелей, взять все это и успеть вернуться назад.

Катер мчался по беспокойной Оби, как горячий конь: поднимался на дыбы, валился на бок и снова вскакивал на очередную волну. Далманов сидел в кубрике, уцепившись руками за привинченный стол, и материл погоду, реку и всю тайгу…

– Человек! – прокричал моторист. – С берега сигналят!

Закон севера прост и суров. Зазря сигналить не будут. Значит, что-то стряслось.

Катер, сбавив ход, подошел к песчаному откосу. У зарослей ивняка стоял шофер райкомовского вездехода, Далманов его сразу узнал.

– Застряли… Второй чac бултыхаемся, – ругался шофер.

– Ну, ты силен! Разве катером я смогу вытащить твой вездеход?

– Да не о том! У меня человек… – шофер хотел было сказать «секретарь обкома», но вовремя осекся, помня наставления Евдокимова. – Командировочный! Ему в рыбачий колхоз надо… Тут пустяк остался, километров тридцать!

– Где твой командировочный?

– В машине… Я сейчас, мигом!

Командированный был осанистый мужчина, одет по-городскому – кожаное коричневое пальто, шляпа, которая промокла, и поля ее понуро обвисли. Сапоги и полы пальто заляпаны грязью; было видно, что приезжий товарищ активно помогал водителю выкарабкаться.

– Издалека к нам? – спросил Фарман, когда спустились в кубрик.

– Из центра, – ответил командированный. – Ну и погодка!

– По рыбной части? – допытывался Фарман, ставя на стол алюминиевые кружки.

– И по рыбной тоже. Промерз я немного. Промок, наверное. У вас тут тепло!

– Сейчас согреемся. Ты вот что, друг, – Далманов сразу же перешел на «ты». – Давай разувайся. Бери шерстяные носки и сапоги мои. Они кирзовые, а внутри с мехом. Знаешь, как на Кавказе говорят? Береги ноги. Ноги простудишь – горло болеть будет. А если горло промочишь, – Фарман прищелкнул пальцами по подбородку, – ноги заплетаться начнут. Прямая и обратная связь, как говорят люди от науки.

Пока командированный переобувался, Фарман нарезал колбасы и сыра, налил в кружки немного спирту.

– Как тебя звать?

Секретарь обкома снизу вверх посмотрел на Далманова. Слишком уж панибратски тот себя ведет. Но Евдокимов не склонен был по всякому пустяку обрывать человека. Он назвал свою фамилию.

– Фамилию не надо, мы не в милиции. Как по имени-отчеству?

– Борис Александрович.

– А меня Фарман Курбанович. Ну, будем знакомы! – Далманов взял кружку.

– Только по одной, чтобы согреться, – согласился Евдокимов.

– По второй не будет, а то пьянство получится, – Фарман выпил, крякнул, сунул в рот кусок колбасы. – Только дураки могут портить такой напиток пьянством, верно, друг?

Евдокимов кивнул, накладывая на хлеб кусок сыра.

– Хороший напиток на что похож? – спросил Фарман. – Как по-твоему?

– Хороший напиток, как песня. Приносит радость.

– Правильные слова! Только не на всю песню, а на припев.

– Почему же?

– Понимаешь, песня – это как жизнь. А припев – как мечта.

– Верно, друг Фарман, – Евдокимов ухватился за край стола. Катер подпрыгнул, качнулся набок и снова выпрямился. – Чья посудина?

– Моя! – ответил Фарман, обнажая в улыбке белые зубы.

– Какой организации, спрашиваю?

– Геологи мы. Нефть ищем.

– Которые из Сибирска? – уточнил Евдокимов.

– Из Сибирска, – Фарман чертыхнулся. – Завидую рыбакам! К ним вот командировочный из центра, а к нам никто не заглядывает. Только цифры давай, только план. Никому нет дела, как мы живем!

И Далманов, крестя свое «начальство», стал доказывать Евдокимову несуразности в оценках деятельности геологических партий.

– В промышленности как? По готовой продукции оценка труда идет. Сделал больше – и благодарность получай заслуженно. А у нас как? Как в МТС и колхозах было недавно. МТС что надо? Гектары. А колхозу? Тонны урожая. Так и у геологов. Что нам планируют? Метры проходки. Нашли мы нефть или не нашли, – плановиков не интересует, им пробуренные метры подавай. Глубина скважин и освоенные средства. Понимаешь, когда в Кузбассе бурили, в передовиках ходили – почет, премии, хотя пустые дыры в земле сверлили. А здесь нефтью пахнет, понимаешь? Условия для бурения трудные, но нефть есть, честно говорю. Никто слушать не хочет, давай метры, и все!

Далманов разошелся:

– Райком партии тоже не уделяет внимания геологоразведчикам, – вспоминают, когда отчет посылать надо. И обком не посылает своих представителей в глубинку…

Евдокимов молча слушал. Иногда задавал наводящие вопросы. И старался запомнить, чтобы потом проверить, уточнить, исправить. А попутно и понять, взглянуть на жизнь поближе. Руководить областью – наука сложная. Секретарю обкома надо знать многое, уметь разбираться в лесозаготовках, агротехнике, машиностроении, строительстве, понимать рыбака и оленевода, уметь быть и педантичным экономистом, и дипломатом, и прямолинейным, как командир роты, уметь слушать и убеждать, чтобы вести людей к цели.

В свои сорок два года Евдокимов поднялся на высшую ступень руководства областью. Он воспринял это назначение как новую, еще более ответственную работу, потому что с самой юности считал себя солдатом партии. По скромности своей непритязательной натуры он не видел у себя особых талантов, а все успехи приписывал своему исключительному трудолюбию и долготерпению, умению отказаться от своего собственного «я» ради интересов общества, ради партийного долга. Борис Александрович не был тщеславен, и внешняя популярность его не волновала. Отправляясь в командировку по необъятным просторам Обь-Иртышья, Евдокимов порой даже не предупреждал о своем появлении, потому что хотел увидеть жизнь и труд людей в натуральном виде, без «показухи». Он ценил только правду, какой бы она ни была, и терпеть не мог фальшивых приписок и украшательств, пустозвонных речей.

Евдокимов жил по своему, установленному для себя режиму. Вставал по звонку будильника в половине шестого. Подниматься рано привык с детства, когда приходилось почти шесть километров топать до соседнего села, где находилась школа, потому что своя школа в годы войны была закрыта. В шесть утра Евдокимов готовил себе чай с молоком, очень крепкий и очень сладкий.

В студенческие годы, в общежитии сельхозинститута, чай с молоком был обычным завтраком, и его шутя называли «чай по-английски». Но потом он узнал, что крепкий чай с молоком пьют степняки, казахи и калмыки.

Пока выпивал свои два стакана чая и курил, он перелистывал блокноты, которые выкладывал на стол. В эти минуты обдумывал план на предстоящий день: кого вызвать, кому позвонить, с кем посоветоваться, где побывать, делал пометки в блокнотах. В шесть тридцать Борис Александрович уходил в свой домашний кабинет и до восьми работал один. В кабинете – вдоль стен полки с книгами, удобный широкий стол, телефон, отличное освещение, под ногами – мягкий ковер. Он не считал уют излишеством, а принимал его как необходимое условие для серьезной мыслительной работы, как калорийную пищу для поддержания жизненной силы в организме.

В восемь появлялся в общей комнате, интересовался жизнью детей; у него их было трое: сын и две дочери. Будничный семейный разговор. В восемь двадцать вместе с детьми выходил из дома; те шли в школу, а Борис Александрович направлялся в обком.

В его служебном кабинете, просторном, как поселковый клуб, с широкими окнами и тяжелыми гардинами, стояло два стола. Один – у стены, длинный, покрытый зеленым сукном, – для заседаний и другой – напротив двери, письменный, двухтумбовый, – рабочий. Рядом с ним небольшая тумбочка, на которой установлены телефоны: внутренний, городской, разные по цвету и форме. Став первым секретарем, Евдокимов серьезно задумался о будущем Обь-Иртышья. Географическое расположение – самое удобное, в центре страны. А весомость области в общем балансе государства – далеко даже не средняя: крупных индустриальных центров нет, пахотных земель мало, а большая часть территории – тайга, болота, тундра… Потому и в Госплане к Обь-Иртышью соответствующее отношение. Больших средств не выделяют, крупного развития промышленности не планируют… Ничего волнующего, казалось, на ближайшие десятилетия ожидать не приходится. Его предшественник, сдавая дела, под конец заметил:

– Еще геологи. Десятый год роются в земле, миллионы денег ухлопали, а толку никакого.

Евдокимов, после первой же встречи с Эревьеном, на геологов смотрел с надеждой: если кому-либо и суждено круто изменить облик Обь-Иртышья, так это сделают именно они своими открытиями. Увлекла Евдокимова и жаркая мечта Эревьена пробуриться к запасам большой сибирской нефти. Борис Александрович знал, что топливно-энергетический баланс Сибири на пределе. Чуть ли не все, что добывается, тут же расходуется, а потребности, особенно в жидком топливе, растут. Государство выделяет миллионы рублей на изыскательские работы. Разведка ведется широким фронтом, но в основном в южной Сибири. Евдокимов не раз уже объяснялся с Москвой, обращался в Госплан, доказывая необходимость затрат на геологоразведку в Обь-Иртышье. Ему приходилось выслушивать и неприятные ответы.

– Послушай, Борис Александрович, будь реалистом. Допустим, что и найдете нефть. Но как ее взять? Кругом дикая тайга одни болота, ни дорог, ни населенных пунктов… Как говорится, за морем телушка полушка, да перевоз дорог.

– Есть хороший пример освоения Газли. Через всю пустыню протянули газопровод, – не сдавался Евдокимов. – А в Обь-Иртышье земля тоже таит запасы… Это будет самая дешевая в стране нефть. Познакомьтесь с прогнозами и подсчетами.

– Прогнозы и подсчеты есть, только самой нефти пока нет. Она только в голове Эревьена, этого фанатика. Не поддавайся его гипнозу, будь выше и строже. Выше и строже!

После таких невеселых разговоров Борис Александрович вынужден был временно отступать, выжидать, чтобы потом снова обращаться с просьбами в Госплан, Министерство геологии…

Случайная встреча с Далмановым, руководителем разведочной партии, его страстная убежденность в успехе поисков лишь укрепили веру Евдокимова в то, что будущее области – в освоении еще не найденных подземных богатств. Борис Александрович простил общительному и гостеприимному Далманову его некоторую фамильярность, понимая и принимая его душевную искренность.

– Как вы относитесь к объединению усилий геофизиков и геологов?

– Гениально! Это же настоящая революция в разведке! – У Далманова вспыхивали глаза. – Дайте мне на два сезона отряд сейсморазведчиков, и я через год выдам фонтан нефти!