Текст книги "Только мертвые молчат"

Вечером Станчев не уступил мольбам озадаченных хозяев и на ночь глядя отправился в путь.

* * *

Анетта и Григор лежали в постели в мастерской художника, друга Арнаудова, расположенной на последнем этаже кооперативного дома в центре города. Мастерская тонула в грязи и беспорядке, но в ней имелись все коммунальные удобства, выгодным было и ее месторасположение: дом находился на тихой улочке, поблизости не было никаких учреждений и торговых точек, движение было слабым и в основном пешеходным. Плохо было лишь то, что приходилось считаться с графиком художника, довольно непредсказуемым, как и сам характер маэстро. В гостиной, в прихожей, в спальне валялись картины, холсты, рамы, старые чемоданы, громоздились этажерки с пыльными журналами и пожелтевшими газетами, кухня месяцами не знала веника. Поначалу Анетта испытывала брезгливость, но постепенно смирилась. Стала приносить и менять постельное белье, выделила на кухне шкафчик для посуды и приборов, каждый раз вылизывала и дезинфицировала ванную.

В тот вечер Григор принес фрукты и бутылку виски, и после ужина они расположились по-римски – голышом, обернутые в накрахмаленные простыни, в головах были поставлены ваза с фруктами и ведерко со льдом. По радио какая-то далекая станция передавала джаз. Они пили, запуская пальцы в виноградные гроздья, рассеянно прислушиваясь к воплям саксофонов.

– Ужасно хочется попутешествовать с тобой, – проронила Анетта. – Куда-нибудь в Европу, по маленьким городкам. Увы, это невозможно.

– Все возможно, Ани. Анетта горько усмехнулась. – Утешитель мой, вещай, лги мне красиво…

Григор поцеловал ее.

– Не могу без тебя, понимаешь? Знаю, что это безнадежно, но все равно не могу. А годы летят, ты об этом не задумывался?

Григор целовал ее, растравляя в ней ощущение злой доли.

– Дома без устали меня поучают – поступи так, веди себя этак… А я шатаюсь с тобой по чужим домам и чердакам, зарабатываю пенсию для кукушки с прошлым…

Губы Григора застыли на впадинке у ключицы, она резко отпрянула и поднялась на колени.

– Не слушай меня, я говорю глупости… Ничего мне не надо, хочу только тебя!

Григор уткнулся лицом в подушку и не отзывался.

– Ты меня слышишь?

Григор не шелохнулся.

– Что с тобой? Ты слышишь меня?

Выдержав паузу, он притворно ленивым движением завел руку за голову.

– Ани, выслушай меня внимательно. Мне требуется твоя помощь в одном очень важном деле… – он сделал паузу. – Нужно внести вклады на кодовый счет.

– В сберкассу?

– В заграничный банк.

Она присела на пятки, механически растирая бедра.

– Где это?

Григор назвал город.

– Твой счет?

– Мой. Свой ты откроешь сама.

Дрожащей рукой Анетта потрогала его лоб. Он был холодным.

– У тебя случайно нет температуры?

– Я говорю серьезно.

Мысль Анетты работала молниеносно.

– А почему ты не сделаешь это сам?

– Сейчас я не могу тебе этого сказать.

– Гриша, давай не будем валять дурака – ты меня что, за ребенка считаешь?

– Люди моего ранга всегда находятся под наблюдением, несмышленыш ты мой.

Она рассмеялась:

– Могут поймать цыпленочка, голенького… – она потерла лоб и, наклонив голову, тихо спросила: – Так ты решил мной пожертвовать?

Она ожидала, что он ее приголубит, но Григор даже не пошелохнулся.

– Технологи вне подозрения, подозревают торговцев, Ани.

В храме, добавила про себя Анетта, а вслух сказала:

– Я должна знать все – все, ты это понимаешь?

– Я же сказал – когда придет время.

Его тон одновременно и раздражал, и сковывал ее.

– И чем же я заслужила… эту честь?

– Ты забываешь о своей информированности. Только сейчас она сообразила, зачем ему понадобилось между прочим расспрашивать ее о ходе технических переговоров. Раньше она объясняла это профессиональным любопытством, ну, возможно, – интересом.

– Значит, не хочешь мне говорить?

– Пойми – пока не время.

– Странно… Ты не искренен, зато щедр.

Промолвив это, она сразу же пожалела – теперь он наверняка обидится. Но Григор оставался невозмутим.

– Сейчас могу сказать тебе одно: надеюсь, что наступит день, когда ты меня поймешь.

Анетта уловила намек.

– Ты никогда на это не отважишься – прости за откровенность.

– Ты прощена, Ани.

Ей не приходилось видеть его настолько уверенным и настолько бесчувственным. И снова она не сдержалась:

– Ты наивен, мой мальчик. Ты не допускаешь, что я могу тебя выдать?

– Ну и что?

– Ты – опасный человек, Гриша…

Никуда она не денется – согласится, прикидывал Григор, он обмозговал не один вариант разговора и его последствий, одним из которых было предательство. Но в это он не верил.

– Ани, – сказал он, посмотрев ей прямо в глаза, – сегодня решающий день в нашей жизни, в судьбе нас обоих.

Он приподнялся и взял оставленную рядом с кроватью коробку, которую Анетта раньше не заметила. Вынул из нее завернутую в марлю иголку, потер заранее приготовленной ваткой безымянный палец своей руки и рассчитанным взмахом проколол его. Появилась алая капля, которая быстро набухала.

– Пей, – и он поднес палец к ее лицу.

Анетта инстинктивно отпрянула.

– Пей, Ани, у меня чистая кровь.

И он прижал свой палец к ее губам, заметив, как расширились ее зрачки.

– Гри…

Ее голос оборвался, в следующее мгновение Анетта почувствовала на языке соленый вкус его теплой крови. Она принялась сосать в беспамятстве, внутри у нее все оборвалось. Григор подождал, затем взял ее послушный безымянный палец, проколол его и торжественно поднес к своим губам. Анетта пожирала глазами его чистое темя с поредевшими волосами, лысеющий овал расширялся к затылку. Она испытывала ощущение, что ее кровь вытекает, силы покидают ее, она вся проваливается в какую-то бездну.

– Нет! – она вырвала из его рта свой палец: впервые в жизни Анетта по-настоящему испугалась, по телу пробежала дрожь. Сперва мелкая, в основном по коже, затем озноб перекинулся на мышцы, руки, ноги. Она силилась что-то сказать, но зубы ее стучали. Григор не стал дожидаться, пока она придет в себя, кинулся на нее и грубо, до садизма, овладел ею…

На заре она первой очнулась ото сна. Огляделась, мучительно припоминая, где она находится. Рядом спал Григор, по привычке закинув руку за голову. На пальце темнело засохшее коричневое пятнышко. Она посмотрела и на свой безымянный палец. На нем тоже была маленькая точка, прикосновение к которой вызывало боль. Воспоминание о пережитом нахлынуло на нее и подхватило ее, как мутный поток. Ей никогда не приходилось просыпаться в настолько неуютной комнате да еще в такое отвратительно тусклое утро, проникавшее снаружи сквозь обвисшие занавески. Отовсюду выползала противная ноябрьская промозглость, смешанная с колючей мглой.

Первой мыслью, пришедшей ей в голову, было одеться и бесшумно исчезнуть. И она вперила взор в спящего Григора. Лишь сейчас она почувствовала боль. Все ее тело ныло, даже самые интимные закутки, непощаженные Григором. Темноглазый зверь… – пронеслось в ее голове, – бежать, подальше, подальше…

Одежда валилась из рук – никуда не сбежишь, эта кровь не была случайной. И она снова уставилась в лицо Григора. Бледно-розовое, припухшее от сна, с пробивающейся щетиной, нижняя челюсть слегка выдвинута. Деревенщина, подумала она, кто знает, что бурлит в его крови.

Она подняла платье и начала натягивать его, не отрывая взгляда от Григора. Однако он почуял неладное. Приоткрыл один глаз, другой же остался прижат к подушке. Веки медленно раздвинулись, и зрачок смотрел прямо на нее.

– Ты куда?

– Ухожу.

– Почему?

Анетта не выдержала:

– Отвернись, убери этот глаз, прошу тебя, прошу…

Григор не пошевелился.

– Ты что задумала?

– Ничего я не задумала.

– Ты что задумала? – властно повторил он.

– Я ухожу.

Она продолжала медленно одеваться, ожидая, что он вскочит, остановит ее. Но он повел себя так, как она не подозревала: опустил веко, и глаз его омертвел.

– Так, значит, – послышалось из подушки, – пока я спал, ты отреклась, старая блудница… Что, отправляешься меня сдавать куда следует? Шагай.

По-мертвецки сомкнутые веки парализовали ее волю. Она всхлипнула и рухнула рядом с Григором…

Так жизнь Анетты превратилась в полное безумие. Спустя два месяца, почти в канун рождественских праздников, она сидела в номере отеля, с отупением уставившись на подернутые инеем крыши домов и не решаясь сдвинуться с места. А время операции приближалось, нужно было позвонить из уличного телефона-автомата, произнести пароль: «Есть ли у вас аспирин „Байер“ в порошках?», затем сесть на автобус и отправиться по указанному Григором адресу. Там ее должна была встретить пожилая женщина с собранными в пучок волосами и сказать отзыв: «Аспирин „Байер“ в порошках уже давно не выпускается, но я могу заказать для вас», – после чего передать ей объемистый пакет. В центр Анетта должна была вернуться на другом номере автобуса, ни в коем случае не на такси, добраться до такой-то штрассе, вестибюль банка облицован зеленоватым мрамором и украшен пальмами и кактусами, шестое окошко слева. Да, темные очки, ей следовало их надеть еще на улице, только не перед входом в банк, учтиво кивнуть служащему в окошке и заполнить код, ничего более. Свой счет она потом оформит отдельно, а деньги внесет, когда будет работать другая смена. Григор в деталях описал процедуру. И никаких записей, даже на клочках бумаги, все нужно выучить наизусть. Когда они встречались в мастерской, он периодически внезапно спрашивал ее то код, то номер телефона или адрес и номера автобусов. Одна малейшая неточность, одна ошибка, и все пропало…

Вдали одиноко торчал купол собора, он излучал что-то возвышенное и тревожное. Надо пойти помолиться, лихорадочно думала Анетта, повторяя про себя, как перед экзаменом, цифры, адрес, пароль. Все эти недели, которые прошли с тех пор, как Григор напал на нее из засады и заставил вкусить его крови, она была словно не в себе: что бы ни делала, где бы ни находилась, мысль о случившемся в ту ночь преследовала ее, как беда, так низко нависшая над ней, что уже не было времени для спасения. Не могла или не желала спасаться? Когда они встречались с Григором на этом проклятом чердаке, сама того не желая, она пасовала перед его волевым голосом, в котором таилась угроза. Григор убеждал ее, что дело простое и безопасное, что деньги – это не подкуп, а плата за долголетнее сотрудничество и сделки с фирмой, что он честен по отношению к себе самому и своему отечеству, которое страдает от протестантских ограничений. Те, говорил он, кто ни черта не петрят, могут располагать всем, а мы с тобой, специалисты, рабочие лошадки – мы не можем, ведь так? Нам приходится затягивать ремни, считать пфеннинги, чтобы товарищам хватило… Нет, Анетта, Григор Арнаудов толковее и способнее их, без него им не обойтись, а ежели так, то мы справимся сами. В конце концов, мы не свою корову доим, а получаем заслуженное вознаграждение со стороны…

Анетта слушала его, и перед ней представал совсем новый Григор, бизнесмен с миллионными чеками, шеф корпораций и банков, колесящий по миру со своим «дипломатом», набитым проектами головокружительных сделок… Если бог даст нам время, продолжал он, мы найдем с тобой приют не только на софийских чердаках, но и в шикарных отелях. Одни в окружении умеренной роскоши и разумных капризов. Ты молода и соблазнительна, ты – моя, но, возможно, надо тебе почаще напоминать, что молодость не вечна, что жизнь нам дается один раз…

Было что-то расплывчатое и увлекающее в его словах, она это чувствовала и поддавалась соблазну. Мысль о совместных путешествиях по Европе, по известным городам и курортам распаляла ее воображение, подогревала желания. В конце концов риск был оправдан, а Григор был королем просчитанного риска, безупречной организации. Никто другой не мог бы так выразиться: умеренная роскошь и разумные капризы, – да дело не только в словах. Вот только эти суммы…

Ночами, под тяжестью дневной усталости, она подвергала иному разбору слова Григора. Несмотря на все более явное презрение к отечественным порядкам – о чем она недавно даже и не могла предположить – он никогда бы не рискнул порвать со всем, он не был авантюристом, крупная авантюра была ему не по плечу. Он думал прежде всего о себе и сознавал лишь собственную правоту. Не бывать никаким совместным поездкам, ни на какие курорты, все было очень просто: каждый сам за себя, всему свой черед. Лично он обставит все так, как и описывает. Но ее это не коснется – ей перепадут лишь жалкие крохи, плата за риск и доверие. На эти крохи она сможет посещать более изысканные рестораны и магазины и ломать голову, как удачно минуть таможенный контроль в софийском аэропорту.

Остальное – это мансарда с виски и Григоровым похрапыванием после насыщения плоти. Гриша, Гриша…

И все же, несмотря на все сомнения, то ли отзвук, то ли луч надежды все же таился в ее душе, и ей не удавалось от него избавиться. А Григор продолжал метать отравленные стрелы, словно забывая о ее присутствии… Мне, говорил он, приходится подстраиваться к этой власти, однако другого пути нет, товарищи жмут крепко. Они хотят остаться в истории, из кожи лезут вон, пришпоривают народ и время, но оно – ретивый конь, и никому пока не удавалось его объездить, особенно если этот конь железный…

И этот человек пользуется доверием, удивлялась Анетта… Гриша, говорила она вслух, при всем при этом ты имел от них только выгоду, а что говорить обо мне?.. Сдалась мне их выгода, когда я не могу взять того, что мне причитается!.. Но у тебя есть все, чего еще тебе надобно?.. Не разыгрывай из себя наивную девочку, а если ты такова, то терпи. Терпи, Ани, и слушай старших…

Анетта посмотрела на свои золотые часики. Утреннее заседание окончилось раньше обычного, все разбежались, она сказала коллегам, что отправляется в отель, после чего побродит по городу, а в четыре снова будет здесь. Значит, нужно было уложиться до четырех. Накануне, как ей советовал Григор, она перед ужином проделала путь к дому по данному ей адресу и обратно к банку на двух автобусах, запомнила их расписание, засекла время и примерила очки. Оправа была немного широка для нее и все время сползала с носа – еще одно неудобство.

Собор напротив вздымал свой конусообразный нос – нет, не время сейчас для молитв, к тому же его просто в обрез. Она перекрестилась и побежала к метро. Шумный город ее поглотил, она ничего не замечала вокруг – ни празднично наряженных улиц, ни сияющих витрин, ни ревущего транспорта, ни толпы. Не заметила, как вышла из метро, как села в автобус, как сошла на остановке. Она оглянулась и вздрогнула: улочки с нужным ей домом не было и в помине. Вместо него торчало огромное здание из стекла и металла, рядом с ним начинался парк. Анетта принялась беспомощно озираться и сообразила, что перепутала остановку. И пока она прикидывала, что предпринять, рядом с ней заскрипели тормоза. Она села в автобус, внимательно следила за проносившимися мимо улочками и домами, пока наконец с облегчением не обнаружила знакомый переулок.

Но как только она ступила на землю, ноги ее подкосились: она забыла номер счета… Проклятые цифры, надо было их записать, а потом сжечь бумажку. Она стала пытаться припомнить его цифра по цифре. Ничего не получалось. В ее взбунтовавшейся памяти возникали всевозможные сочетания, она запуталась и совсем отчаялась: даже если она его и вспомнит, о полной уверенности не могло быть и речи. Мимо нее прошел молодой парнишка с гитарой на плече. Он оглядел ее и с улыбкой на губах двинул дальше. Этот паренек и эта улыбка будут стоять перед ее глазами после обеда, на заседании в фирме, когда, несмотря на все свои попытки быть внимательной, она так и не сможет сосредоточиться…

Предательский пот выступил под мышками, за ушами. Она подняла глаза вверх и уперлась взглядом в подвешенное расписание автобусов. Увидев первую же цифру, она моментально припомнила код. Анетта закрыла глаза, повторила его про себя один раз, другой, машинально достала блокнотик и записала его. Она сперва подумала вырвать листок, но вместо этого записала на нем и номер телефона, и слова пароля. Оглянулась – на остановке не было ни души. Робким шагом она направилась к повороту.

В три с минутами из последних сил она нажала кнопку в лифте, добралась до своего номера и кинулась ничком на двуспальную кровать. Коленом ударилась о деревянную раму, но не ощутила боли: дыхание ее было прерывистым, что-то болезненно пульсировало в солнечном сплетении. Слава богу, слава богу, шептали ее пересохшие, потрескавшиеся губы.

В следующее мгновение ее, как током, ударило: записка. Она вырвала листок из блокнота, пошла в ванную и подожгла его. На дне умывальника осела мелкая зола. Несколько раз она пускала воду, пока не осталось лишь нескольких черных пылинок. Черт бы их побрал! И она неожиданно распрямилась, так что позвоночник затрещал по всей своей длине. Ах, Гриша, Гриша, почему ты сейчас не рядом… Вечером она пригласила двух своих сотрудников отужинать вместе, много пила и танцевала, при этом прижималась к своим партнерам больше принятого, чем приводила в замешательство неграмотные мужские сердца.

В последний свободный день она зашла в какую-то киношку, посмотрела безвкусную любовную историю – что ведал этот несчастный режиссеришка, надо было с ней посоветоваться, прежде чем впрягаться снимать фильм о любви. Она вышла из зала, не дожидаясь конца сеанса, по дороге наведалась в парочку дневных баров, где приняла довольно солидные дозы кампари. Этот напиток разливал свою густую горечь по всему ее телу и придавал ему лишние силы. Venena A, venena В, повторяла она про себя, пока не исчерпались ее жалкие «авуары». В сравнении с теми, закодированными, они просто вызывали смех…

Два дня спустя, не произнося ни слова, прямо с порога мастерской она кинулась в объятья Григора. Не снимая одежды, они плюхнулись в постель, она шептала ему на ухо о прошедшей операции, сдобряя свой рассказ ненужными подробностями, описала свои страхи, опустошение после удачного завершения, но умолчала о записной книжке и кампари. Григор слушал внимательно. Анетта справилась с блеском, он так ей и сказал:

– Для новичка это было блестяще, Анетта, поздравляю тебя…

Их губы застыли в поцелуе.

– Без тебя я погибну… – промолвила она.

И в этот крайне неподходящий момент она расстегнула свою кофточку, освободила грудь от лифчика и полезла рукой под мышку. Григор в недоумении следил за ней, и пока он снимал рубашку, в его руке оказался крохотный ощерившийся банковский ордер. На нем машина настучала ряд знакомых цифр, а ниже, под строчкой из иксов, отчетливо проступала сумма, с двумя нулями после десятичной запятой.

– Как ты сумела? – изумился он, все еще не веря своим глазам. – Где ты его спрятала?

Анетта продемонстрировала ему вшитый кармашек на лифчике. Дома она его распорола.

– Ты сумасшедшая! – Григор обхватил ее руками. – Милый мой человечек…

Анетта дышала ему в ноздри.

– Больше чтоб такого не повторялось, ты слышишь? Никогда! – он принялся медленно ее раздевать. – Ты слышишь?

– Слышу…

Анетта израсходовала все свои телесные и психические силы, Григор моментально ощутил ее вялость: ему уже приходилось сталкиваться с подобным один или два раза, после стрессовых ситуаций. И со скрытым облегчением он подумал, что, должно быть, оно и к лучшему…

Но тут Анетта внезапно пришла в себя:

– Как я понимаю, Гриша, это не подарок и даже не комиссионные… Довольно странно.

– С этой фирмой я сотрудничаю десятый год, Ани, разве этого не достаточно?

– Нет.

– Почему?

– Потому. Когда размер подарка переходит всякие границы, он и называться начинает иначе.

Григор положил руку на ее голое плечо.

– Ты мне нравишься – именно такая.

Она повернулась к нему спиной.

Их второй медовый месяц оказался скоротечным. Встречи стали реже, порой интервалы достигали недельного срока. Григор оправдывался капризами своего друга, мол, тот в последнее время дневал и ночевал в мастерской, к тому же находился в преддверии развода. Хотя это была неправда, просто он осторожничал. С тех пор, как Анетта вернулась из Ф., он запретил ей связываться с ним по телефону. Теперь звонил он сам, реже, чем раньше, из телефона-автомата, разговор был коротким, без всяких излишеств, он даже не называл в трубку ее имя. Как ты? Здоровье? А работа? Я в порядке, пашу. Нет, ничего нового – так же, как у тебя. Завтра после шести там. Чао.

В первые мгновения Анетта радостно дрожала, но это были всего лишь мгновения. Своим женским нюхом она уже учуяла перемену. Мы когда-нибудь вырвемся из кошмара этих паролей? – спрашивала она себя, стоя перед зеркалом. На нее испытующе глядели два карих глаза. Что он задумал – использовать ее в роли курьера за щедрые подачки, а в паузах между делом – в роли сексуальной мишени? Или снова на него напали старые страхи, выдаваемые за предусмотрительность? Конечно же, такие крупные суммы не могут быть подарками – Григор бесстыдно ей лгал. Но чем же они были и неужели он докатился до такого? Ее охватывал смертельный ужас, перед которым рушились все желания, все страсти. Этот ужас проникал в поры ее кожи, и она чувствовала, что он может полностью овладеть ею. Ко всему прочему Григор заметно к ней охладел, и все это после мрачного города Ф. Как он мог? – спрашивала она себя и тянулась рукой к бутылке…

В минуты их близости, полупьяная, имитируя в постели страсть, она растворялась в холодных водах безразличия: он меня не замечает, дышит ровно, он – обычный сексуальный робот…

Порой она пыталась его разговорить.

– Гриша, с нами что-то происходит, ты не чувствуешь?

Григор смотрел на нее с удивлением.

– Что стряслось, милая?

– Какая-то тайная перемена.

– Не понимаю тебя.

– Сдается мне, что раньше мы разыгрывали чувства, а теперь – страсть.

– Ты ведешь себя подозрительно – прости, что я говорю тебе это как упрек.

– А как иначе ты мог бы это сказать?

– Оставь софистику.

– А ты – неискренность.

– Я – неискренен? После всего, что было?

Анетта вскочила.

– А что было, Григор, что?

– Ани, что с тобой происходит?

Это была капля, переполнившая чашу.

– К чертям собачьим! – завопила Анетта. – К чертям все твои коды и бан…

Григор грубо закрыл ей рот ладонью, она чуть было не задохнулась.

– Дура! Как ты смеешь…

Она медленно повалилась на постель, а Григор наблюдал за ней откуда-то сверху. Она напоминала живую развалину, и ему даже стало ее жаль. Но гнев победил жалость. Эта сладострастница еще выкинет ему какой-нибудь номер…

– Ани, – произнес он уже тихо, – ты словно не можешь понять простых вещей. Прошу тебя – подумай, поставь себя на мое место.

Анетта молчала, скорчившись в неловкой позе.

– Тебе прекрасно известно, что значит номенклатурный кадр – ведь известно, не так ли? Я не могу делать все, что мне в голову взбредет, я не свободный человек – как это ты не можешь понять!

Анетта продолжала молчать.

– Поднимись, прошу тебя, я не могу видеть тебя в этой жалкой позе… Хорошо, я сделаю все, что в моих силах, попытаюсь подыскать другую квартиру, хотя это адски трудно… И поговорю с этим алкоголиком, Сандевым, я обещаю тебе. Но и ты пообещай мне, что будешь разумной, – обещаешь?

Анетта легла ничком, уткнувшись лицом в подушку.

Время шло, а их отношения не улучшались. Как и прежде, встречались они в мастерской художника. Григор бубнил, что не может подыскать подходящую квартиру, после знакомой увертюры их беседа перекидывалась на унылое каждодневье и выливалась в обмен впечатлениями о просмотренных телепрограммах. Григор видел, что Анетта похудела, на лице появились морщинки, особенно это было заметно, когда она наносила мало грима. И она начинает стареть, думал он, и страдать из-за этого. Баба – ничего не попишешь!..

Анетта и вправду изменилась – ее мышцы размякли, на висках появились первые предательские седые волоски. Спала она урывками, в снах царила зловещая неразбериха, центральное место в них отводилось Григору, появлялся и дом на Блюменгассе, щелкали невидимые фотоаппараты. С Григором она еще сдерживала себя, а дома наедине с собой напивалась, иногда в стельку, до гадливости. Родителям почти не звонила, они сами связывались с ней, тогда она успокаивала их, обещала навестить, но все не хватало времени. Однажды отец подловил ее пьяной, телефон не мог скрыть этого. Кушеву никак не удавалось выпытать причину подобного состояния дочери по телефону, и однажды он лично заявился в столицу. Анетта приняла его холодно, ужинали в молчании, неожиданно зазвонил телефон, и она вздрогнула: только Григора тут не хватало.

Но это был Бадемов, ее недавний знакомый, за которого она ухватилась, как за спасительную соломинку. Григора она предпочитала не ставить в известность об этой странной связи: с Бадемовым она чувствовала себя не только в безопасности, она просто ощущала себя маленькой, юной девочкой, которая приходит на корт смотреть теннис, катается с добрым дядей на машине, ест мороженое и болтает, что придет в голову. Бадемов сообщил о перемене времени матча, поглядеть который они договорились, и пожелал ей покойной ночи. Милый, его ночь и вправду должна быть легкой…

Как она и ожидала, отец ударился в поучения. Наконец-то она попала на подходящую службу, ее ценят, ей доверяют – посылают то на Восток, то на Запад, даже как-то не верится. По его словам чувствовалось, что он доволен, наверно, прорезалась отцовская гордость, но была в них и тревога – ему было неизвестно, какую цену ей пришлось заплатить за этот неожиданный успех, кто знал, какие мухи жужжали в его провинциальной голове… Но только она должна уяснить себе, что от прежней жизни не должно остаться и следа… Какой прежней жизни? – встрепенулась Анетта, на что ты намекаешь?.. Ни на что особенное он не намекал, только вот взять эту выпивку, даже такую, как сегодня вечером, – вот с этим надо непременно кончать. Молодая женщина во внешней торговле… и позволяет себе надираться, это просто недопустимо!.. Анетта возразила, что на работе она никогда не берет в рот ни капли, ни в Болгарии, ни в заграничных командировках. Даже на банкетах… А дома – это совсем другое дело. Кушев провел рукой по своим седым волосам: стоит только начать, дитя мое, а потом будет ой-как трудно нажать на тормоза. Засекут ее один раз, другой, кто-нибудь доложит наверх, подмахнет бумагу, и ее вышвырнут. Он не говорил матери о том их разговоре по телефону, к тому же старуха совсем плоха, ей предстоит операция.

Это известие было для Анетты неожиданностью: ее мать почти не болела, ничем не злоупотребляла, вела праведную жизнь. И вот тебе на – операция, к тому же серьезная, пойди-пойми эту природу… Она подробно расспросила отца о болезни, намекнула, что они зря не спохватились и не поставили ее в известность вовремя, иначе можно было попробовать лекарства. Старый Кушев по привычке оглядывал гостиную, замечал новые предметы. Да, дочка его не бедствует, вот если бы только не эта выпивка… Из-за матери встревожилась, собирается брать отпуск. Неужели старухе подвалит счастье порадоваться ей…

Операция прошла тяжело, сомнения подтвердились, врачи не скрывали этого от Анетты. Она утешила отца и села на ночной поезд в столицу, пообещав вернуться в отпуск дня на два – на три, перед тем как мать будут выписывать из больницы. В ее душе клубился хаос: та, которая ее родила, покидала этот свет, может быть, это случится скоро, а может, через несколько месяцев или через год. Не могла она себе этого представить. Да еще помучается, несчастная, будет таять и сохнуть, пока ее не опустят в гроб, нет, господи, не надо… Не надо так рано, погоди, пока кое-что образуется, дай ей вырваться из капкана Григора, успокоиться и зажить как прежде. Упершись лбом в оконное стекло, Анетта мысленно клялась, что заберет стариков к себе, хотя бы на время – погоди, судьба, окажи мне такую услугу…

Наутро Григор сухо ответил в трубку, что через считанные минуты отправляется на совещание на море, должен вернуться через пару дней. Анетта настаивала на встрече в любом удобном для него месте. Она не знала, что будет ему говорить, голова ее трещала, но ею владело одно-единственное желание – встретиться сегодня, без отлагательств. Григор отказался: просто никакой возможности не было, он опаздывал, к тому же, был не один. Анетта была почти уверена, что он врал, но поделать ничего не могла. Почувствовав ее состояние, Григор немного смягчился и пообещал уделить ей уйму времени по возвращении. Однако она не желала ждать. Как раз тогда ее мать выпишут из больницы и ей нужно будет встречать ее дома. Анетта предложила подскочить от родителей в Варну, пока Григор будет там. Прижатый к стенке и озадаченный, Григор сообразил, что бесы снова обуяли Анетту. В Варне он будет занят под завязку, к чему такая поспешность, почему они не могут встретиться после того, как оба вернутся в Софию. Через двадцать дней? – не поверила своим ушам Анетта… Что такое двадцать дней, боже милостивый… (Он решил не соглашаться на встречу нигде, кроме мастерской, и в третий раз спросил, не случилось ли чего). Анетта ответила, что чувствует себя одиноко, просто хочет его увидеть, выпить по чашечке кофе. Откуда взялось на его голову это чудовище в женском обличье, начинал закипать он, но сдержался и сказал: хорошо, Ани, когда ты возвращаешься домой?.. Анетта назвала дату… С включенными фарами? (Анетта предпочитала водить машину ночью). В таком случае он предлагает встретиться где-нибудь по пути, например, на двадцатом километре южного шоссе, перед въездом в село, сразу после моста, вспоминаешь где? В этот же день Григор будет ехать с моря, приблизительно около семи, кто прибудет первым, тот ждет. Сейчас, если им даже удастся встретиться, то мельком. Чао.

Трубка тревожно загудела.

* * *

На следующий день после своего возвращения Станчев явился на доклад к Досеву. Досев наблюдал за сморщенным Николой со снисходительной ноткой: его откровенность вернулась на свой обычный уровень. Следователь подробно описывал произошедшее на берегу моря, делился своими впечатлениями от Арнаудова, признавал фактический провал операции «Сближение».

– Признаюсь, – произнес он в конце, – вся эта затея не продвинула разъяснения дел ни в одну, ни в другую сторону. По крайней мере, для меня…

– И для меня, Коля! – забубнил Досев. – Дожили до профессионального юмора, ничего не поделаешь…

Станчев глядел уныло.

– Знаешь, что самое паршивое? То, что после твоего общения со своим пресловутым земляком придется возложить допрос на плечи другого. Другого, Коля…

Следователь инстинктивно сжался, словно его ударили в живот. Только это не… Ему очень хотелось сказать, что ничего не переменилось, что он готов именно сейчас, с учетом этих вызванных им самим моральных осложнений, допрашивать Григора, мобилизовав весь свой опыт, все свое понимание чести и достоинства. Но такое заявление лишь подлило бы масла в огонь.