Текст книги "Заложница Карла Великого"

Действие четвертое

(Монастырь на Плане: своды, лестницы, переходы, открытая галлерея. Прошло около недели после третьего действия. Около полудня. Герзуинда, полулежа в кресле, со следами тяжелой болезни на лице. Сестра управительница сидит подле неё и одевает куклу; больную поместили так, что на все падает теплый свет осеннего солнца из открытой галлереи)

СЕСТРА УПРАВ. От кого твое кольцо?

ГЕРЗУИНДА. Сказала я: от матери.

СЕСТРА УПРАВ. Хорошо, что им ты дорожишь.

ГЕРЗУИНДА. Да, я им дорожу.

СЕСТРА УПРАВ. Вижу, вижу!

ГЕРЗУИНДА. Вот здесь его я прячу – у сердца.

СЕСТРА УПРАВ. И все-ж ты говоришь, что матери своей не знала?

ГЕРЗУИНДА. А ты поверила, что мать кольцо дала мне?

СЕСТРА УПРАВ. Конечно. Ты сказала; как же мне не верить?

ГЕРЗУИНДА. Я и неправду порою говорю.

СЕСТРА УПРАВ. Так ты солгала?

ГЕРЗУИНДА. Да, сестра.

CECTPA УПРАВ. От кого же у тебя кольцо?

ГЕРЗУИНДА. Его мне он дал.

CECTPA УПРАВ. Кто?

ГЕРЗУИНДА. Король Карл.

СЕСТРА УПРАВ. Которому так дурно за доброту ты отплатила?

ГЕРЗУИНДА. А ты опять поверила?.. Какая ты легковерная, сестра!

СЕСТРА УПРАВ. Стыдно, Герзуинда!

ГЕРЗУИНДА. Ну, разве был бы дорог мне подарок короля? Не бросила б я разве его колечко?

СЕСТРА УПРАВ. Нет! Ценить подарок короля должна ты, и никогда не разлучаться с ним.

ГЕРЗУИНДА. Ишь ведь, что выдумала! Какая же ты умница! Дай куклу мне, сестра.

СЕСТРА УПРАВ. Нет, подожди. Скажи сначала, где и когда озноб и страх ты вдруг почувствовала? И по какой причине?

ГЕРЗУИНДА. Какое всем вам дело до меня?

СЕСТРА УПРАВ. Ну и строптивая ты, право! Сама подумай: зачем и настоятельница, и врач тебя распрашивают, желая знать, когда впервые от страха сердце сжалось у тебя, когда почувствовала ужас, о котором ты говорила нам? Для того, конечно, чтобы понять твою болезнь и тем скорее вылечить тебя.

ГЕРЗУИНДА. Я хочу… т. е. хотела…

СЕСТРА УПРАВ. Что хотела?

ГЕРЗУИНДА. Хотела зло вам причинить.

СЕСТРА УПРАВ. Приходится поверить – ежечасно об этом ты твердишь. Но кто тебе зло причинил? Вот что скажи мне. Кто дал в ту пагубную ночь тебе питье зловредное?

ГЕРЗУИНДА. Был он с длинными и белыми кудрями – совсем как король Карл. И выпила его питье я – потому, что был он как король.

СЕСТРА УПРАВ. Что-ж это было за питье?

ГЕРЗУИНДА. Кажется вино – наверное не знаю. Противно было мне оно!

СЕСТРА УПРАВ. Где же это было?

ГЕРЗУИНДА. Все ты спрашиваешь: где, когда и кто? Не знаю!

СЕСТРА УПРАВ. Я женщина как ты – и можешь говорить со мной открыто. Скажи: ты согласилась выпить противное питье лишь потому, что дал его тебе на короля похожий человек. Так почему ж ты оттолкнула кубок, тебе протянутый рукою Карла самого, наполненный любовью и благословением?

ГЕРЗУИНДА. Дай куклу мне, сестра! Не слышишь, что ли?

СЕСТРА УПРАВ. Ну, а когда ты проглотила, сжалившись над стариком, питье, которое тебе он дал?

ГЕРЗУИНДА. То лучшим от этого не сделалось оно. Такое же противное осталось.

СЕСТРА УПРАВ. Озноб почувствовала ты?

ГЕРЗУИНДА. Да, стало холодно.

СЕСТРА УПРАВ. А если встретила б ты старика того, узнала ли б его ты, Герзуинда?

ГЕРЗУИНДА (решительно). Нет!

СЕСТРА УПРАВ. Забыла ты его лицо?

ГЕРЗУИНДА. Я вижу его перед собою неустанно.

СЕСТРА УПРАВ. И все-ж не хочешь его назвать, признать не хочешь, когда он явится – хотя из-за него ты заболела и так слаба. Несчастья твоего ведь он причина.

ГЕРЗУИНДА. Я не несчастна! Будь я несчастна – повторяю, неправда это! – тогда, конечно, его назвала б я. Согрей мне руки! Согрей меня!

(Тревожно глядя ей в лицо, сестра закутывает ей руки толстым платком. Тихо входит настоятельница, за нею Рорико, не снявший верхнюю одежду, в которой пришел с улицы)

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Нельзя, граф Рорико. Сам на нее взгляни. Вот видишь – беспомощна она и, как младенец, нуждается в уходе. Не выдержит она и день в пути.

РОРИКО. И все же нужно увезти ее. Не терпит время, мать почтенная. Я слишком смело и самовольно поступил. В то утро злополучное, когда свершилась её судьба, когда великий Карл, прихотью пресытившись, хватившей на краткий день осенний, выбросил ее как мошку мертвую – в то утро, правда, иначе я поступить не мог, как поступил.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. И ты был прав, граф Рорико, что вспомнил о королевском слове, на бумаге закрепленном, что мы храним в монастыре. Ты поступил, как рыцарь благородный, когда привел обратно заблудшую овечку к нам. Простится властелину, когда забудет свое он слово – слишком много забот великих у него. Может и ребенок забыть про обещанье, данное ему: забывчивы и пользы своей не знают дети. Но если тот, кому опека над ребенком вверена, забудет – достоин он Господней кары.

РОРИКО. Как гласит бумага, которую храните вы?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. В ней обязует нас король кров и защиту ей предоставлять до самой смерти.

РОРИКО. Считал я тоже, что место ей в монастыре. Но Карл изгнал ее из Аахена.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Кого тут изгонять? Смотрите на нее: страданий горсточка, едва заметная; метлой неумолимой ее сегодня-завтра правительница наша смерть за двери выметет. Останется лишь золотая прядь волос, которую, быть может, король снял с головы у ней – и больше ничего. (Плача) Ужель её страданий мало, чтоб искупить вину? Должна я тайну тебе вверить, граф Рорико. Ей дали выпить яду – нет сомненья. О, люди! О, мужчины! Вам мало похитить нежные плоды в саду, что открывает в неведеньи своем дитя. Породы волчьей вы и задушить потом хотите жертву. Мы безразсудны, и не узнаем в мужчине волка, не видим в улыбке лицемерной врага злорадный смех.

РОРИКО. Мать любвеобильная! О, если б Герзуинда не отстраняла никогда руки, которую благоговейно я подношу к устам. Но все же и Герзуинда не без вины, а главное, виновной считает ее Карл. Сегодня утром он вернулся в аахенский дворец. Он сильно изменился. На лбу его морщины пролегли – и без испуга на них взглянуть нельзя. Он мрачно хмурит брови и только вдруг их подымает, освобождая взор, чтоб с беспощадной угрозой поразить им. И если Карл узнает, что Герзуинда скрыта здесь, в монастыре, а не отправлена на родину далекую, то всем грозит опасность.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Я исполняю свой долг и не страшусь.

РОРИКО. Страшитесь Карла! Послушайтесь совета моего. Сегодня к ночи я приготовлю лошадей и двух людей надежных, чтоб увезли они дитя к её родным. Но, может быть, уже мы пропустили время – и сейчас, при нас, ее больную схватят палачи, и тут же растерзают. В народе слух уже распространился, что в городе она, и рыщет чернь всюду, чтобы найти ее и забросать каменьями.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей предстоит один лишь путь – последний, граф Рорико. Однажды ее уж взяли у меня – однажды отняли заложницу, которую Господь заботам нашим поручил. Какой ее вы увели? Какой она ко мне вернулась? Сегодня воля высшая зовет ее – и небу я сохраню ее. Колдуньей называет ее толпа – а друг детей, Спаситель, ребенком назовет ее. Но как, скажи, твой страх согласовать с тем, что сказал мне наш духовник: скорбит король, он говорит, и кротостью полна его душа. Поверить если словам духовника – то обливается король слезами.

РОРИКО. Господь помилуй франков, когда в слезах король! Когда льет слезы Карл, то дела его быстрее слов и раньше исполнен приговор, чем он произнесен. Без грома, немая молния все пожирает жадно. Однажды, при Вердене, заплакал Карл, и вздулись от крови человеческой ручьи. И снова плачет Карл теперь. Рыдает ночью Карл – а на площадке за церковью святой Марии, что строится – плоды видны горючих слез его. Замедлилась постройка храма в честь Господа, и много рабочих наилучших, справляя праздник в будни, свернувши шею и черный высунув язык, на воздухе качаются.

ГЕРЗУИНДА (просыпаясь). Сестра!

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Что, дитя?

ГЕРЗУИНДА. Тут говорят, я слышу.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, граф Рорико и настоятельница тут.

ГЕРЗУИНДА. А защитит меня король от старика?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Какого старика?

ГЕРЗУИНДА. Вот от того, который там стоить, меня колдуньей называет и дьяволицей злой.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Это она про канцлера почтенного, про Эркамбальда говорит. Терзает ее воспоминанье об утре злополучном, когда нас обвинил язычник Беннит, её дядя – и мы явились с нею к королю.

ГЕРЗУИНДА. А тот, кто говорил, – ведь это Рико, сестра, любимец короля?

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, здесь граф Рорико. Открой глаза – и ты его увидишь.

ГЕРЗУИНДА (с закрытыми глазами). Его я вижу ясно пред собой. Красив он – но не так, как Карл – далеко не так. Карл – бог, а мы все – люди.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (обращаясь к Рорико). Поверите-ль: короля так тяжко оскорбив, все ж почитает как святого она его.

РОРИКО. Творец один лишь может понять ее.

ГЕРЗУИНДА. Не хочу глотать противное питье! Брр!.. Гадко! Пусть он уйдет…

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей дали яд, поверьте. В ту ночь, в трущобе, куда влекла ее власть сатаны, какой-то неведомый старик ей дал в вине отраву выпить.

РОРИКО. Поверить трудно, что она, столь нежная и хрупкая, такое страшное проклятье с собою принесла на свет! Вот она лежит – такая слабая. О, слабость! Нет щита против неё. Все время была она одна и опиралась на собственную слабость; больше ни на что – как опирается на мощь свою король. И вот теперь она – как он – окружена врагами. Ненависть и злоба грозят ей отовсюду. (Быстро входит Эркамбальд)

ЭРКАМБАЛЬД. Ты здесь, граф Рорико?

ГЕРЗУИНДА (вздрагивает при звуке голоса Эркамбальда, открывает глаза и смотрит на него широко раскрытыми глазами). Опять!.. Ведь он… Чего еще ты хочешь?

ЭРКАМБАЛЬД (не обращая вникания на Герзуинду). Почему вернулся в Аахен так неожиданно король?

РОРИКО. Сегодня утром только велел он в путь собраться. Небо ведает, что он затеял.

ЭРКАМБАЛЬД. Спрячьте девушку, мать настоятельница. Король уж на пути сюда.

РОРИКО. Я так и знал, что донесут ему!

ЭРКАМБАЛЬД. Уведите ее, вам говорю я! Народ волнуется, и Карл в настроеньи дьявольском! Хотя и против короля теперь народ настроен, с тех пор как слишком горячие молодчики на воздухе болтаются, все ж в ненависти к этой потаскушке заодно они.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА (поднимая с кресла Герзуинду, которая продолжает глядеть с ужасом на Эркамбальда). Обойми мне шею, Герзуинда, и держись покрепче. Грешат в своей заносчивости сильные – но есть у нас оплот в Спасителе! (Она выносит Герзуинду на руках. Рорико ей помогает)

ЭРКАМВАЛЬД (оставшись наедине с настоятельницей). И смерть сама, как видно, не хочет ее взять! Как твердо в милости у короля стоите вы, что ваша жалость таким путем идти дерзает. Я бы иначе с него поступил, хоть и больна она – как кошку утопил бы я ее!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (глядя на Эркамбальда в упор). Я знаю: ты бы это сделал. Но то, что сделал ты действительно – известно лишь тебе: я этого не знаю.

ЭРКАМБАЛЬД. Ну, так и говори о том, что знаешь!

(Эркамбальд быстро удаляется, с другой стороны входит обычным медлительным шагом Алькуин)

АЛЬКУИН. Кто это поспешно вышел? – канцлер Эркамбальд?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Благословен Господь, тебя пославший к нам! Скажи, отец, скорее дочери твоей, которую со всех сторон пугают… Скажи, ужели Карл так бедную заложницу возненавидел, что смерть грозит тому, кто сжалится над ней?

АЛЬКУИН. Так значит это правда? Вы приютили ее? Так знайте: Карл, смутному предчувствию послушный, ее здесь ищет. Не в гневе – нет – терзает его мука. Страшен Карл – не только врагам своим, но и себе. И страшен, дважды страшен, когда он любит!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Мне драгоценно слово каждое из уст твоих, отец. Но поспеши, прошу тебя, и многое еще скажи, чтоб знала я, как поступить, как встретить короля.

АЛЬКУИН. Предположи, что хочет ее он снова повидать. Предположи, что к ней он рвется дикою душой – наперекор всему, что говорит притворно. Вот чем ужасно его страданье… Будь эта девочка невивна, чиста и преданна – по опыту мы знаем, дочь моя, – случилось то же бы, что часто уж случалось: еще один сынок у короля – и больше ничего. А тут иное вышло. Чужой она ему осталась; не подчинил ее себе король. В то время, как страсть влекла его, как он томился от желаний – его удерживала гордость и непреклонным делала. Потом он оттолкнул ее – ее, которая с тех пор тем пагубнее воцарилась в его душе и вспыхнуло так долго сдержанное пламя, от гнева власти оскорбленной еще сильнее разгораясь, и все кругом зажгло… Хочу сказать я, что весь в огне король.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Так, значит, правда, что он болен?

АЛЬКУИН. И тяжело.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. А где же врач? Кто исцелить его?

АЛЬКУИН. Она – которую он ищет. Она – никто другой. Вот он идет сюда. Гремит уж в доме его голос.

(Быстро появляется первая сестра, за ней вторая)

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Пойди к ней, помоги!..

ВТОРАЯ СЕСТРА. Король ступил в наш дом, мать настоятельница.

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Герзуинда зовет тебя!

ВТОРАЯ СЕСТРА. Мать, спрашивает о тебе король.

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Мать, Герзуинде тяжко… Умирает она!

ВТОРАЯ СЕСТРА. Что мне сказать, когда король о настоятельнице спросит?

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Она должна сказать пред смертью тебе тайну, мать. Не может без исповеди умереть она.

НАСТОЯТЕЛЬЯИЦА. Что ж делать мне?

АЛЬКУИН. Твой путь начертав твердо. Иди, не озираясь, мать.

(Настоятельница идет на первой сестрой; несколько монахинь быстро вбегают и приводят все в порядок в комнате. Алькуин становится в выжидательной позе. Слышен громкий голос короля, который приближается со своей свитой, извне доходит гул толпы, которая собралась у дверей монастыря. Наконец входит Карл, с ним Рорико, Эркамбальд, несколько придворных и много мовахннь)

КАРЛ (монахиням). Дарую вам поле за прачешной. Будет оно вашим, с одним условием, чтоб кроме овощей, салата и капусты, вы мальвы там и розмарин растили. (Монахини выражают свою радость, некоторые целуют его руки) А где же мать настоятельница?

ТРЕТЬЯ МОНАХИНЯ. Где же мать?

ЧЕТВЕРТАЯ МОНАХИНЯ. Разве не здесь она?

ПЯТАЯ МОНАХИНЯ. О, Боже, где она? Пойти ее искать! (Большинство монахинь быстро убегают)

КАРЛ. Тут, кажется, магистр Алькуин, мы с школьницами занимались? (Обращаясь к одной монахине) Сколько теперь воспитанниц у вас в монастыре? Когда в последний раз я сам их сосчитал, их было тридцать.

ШЕСТАЯ МОНАХИНЯ. Да и теперь их ровно тридцать, государь.

КАРЛ. И все ж одной недостает, дитя мое.

(Слышна в коридорах тревожная беготня. Монахини, стоящие на сцене, тихо шепчутся. Многие бледнеют и выходят. Вбегают две ученицы монастырской школы, с зажженными восковыми свечами и хотят пройти мимо. Карл их останавливает)

КАРЛ. Куда спешите вы с свечами? (Оне с испугом отступают, идут дальше и исчезают за дверью) Вот как! Мы, кажется, здесь лишние. Тут холодно и сыро. Дует. Закройте двери. Почему вы так бледны? Что происходит здесь?

АЛЬКУИН. За минуту пред тем, как ты вошел, мать настоятельницу отозвали к постели умирающей.

КАРЛ. Не добрый знак, когда дорогу мне смерть переступает и входит первой! (Прислушиваясь к шуму толпы; Что привело в смятенье рой пчелиный?

ЭРКАМБАЛЬД (поспешно). Узнать ты должен все равно – так знай сейчас же: мост, который построил ты на Майне, созданье дивное рабочих чужеземных – погиб. Унесло его теченье. Об этом здесь с утра узнали.

КАРЛ. Довольно. Знаю. Споткнулся также мой конь и сбросил меня на землю сегодня у городских ворот. Что ж делать? Клонится к вечеру и самый длинный день.

АЛЬКУИН. И точно также за каждой ночью утро следует.

КАРЛ. Так будем терпеливо ждать (озираясь). Ждать терпеливо, приходится, как видно, также здесь. Пойдите и посмотрите, что происходит. (Эркамбальд, Рорико и остальные выходят исполнить приказ короля. Остается только Алькуин. Карл смотрит на него значительным взглядом и продолжает) Вот мы в монастыре. Теперь могу сказать тебе, что привлекло меня сюда. Я сам не знал еще, когда об этом ты спрашивал меня: я видел сон. Здесь, на скамейке, сидела Герзуинда, смеясь и говоря… Но что – забыл. Нет, вспомнил: дословно я не помню, но все же вот что было: я первый с ней заговорил. – Что сталось с моим кольцом? спросил ее. Кольцо меня терзает ночь каждую – с тех пор, как охватило безумие меня. – ты знаешь ведь. Зачем взяла кольцо ты? я спросил. Она ответила: – Приди и посмотри.

АЛЬКУИН. Мне ж представляется, о, государь, что среди тучи мы стоим, таящей сокрытую еще судьбу. Пошли, Господи, нам силы с достоинством не нести! (Входит настоятельница, плача)

КАРЛ (идя ей навстречу). Странно мне сегодня, о, мать почтенная, в стенах монастыря: так чуждо необычно и даже жутко – хотя при мне мой меч. Мне кажется, как будто я – лишь дух мой, сюда явившийся, в то время, как другой король здесь правит. Но жив я; ты узнаешь меня?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (целует край его одежды и плачет). Храни, Господь, главу помазанника Твоего!

КАРЛ. Опять в слезах? Сегодня, как тогда, когда в последний раз мы виделись в дворце. Оставь меня наедине с почтенной матерью.

(Алькуин выходит. От двери отскакивают бледные монахини, подслушивавшие у дверей)

КАРЛ. От ложа смерти ты пришла. Что ж! Кто умер, – счеты тот покончил с жизнью. А над живыми тяготеет проклятье Божье за прародительницу нашу Еву. Все еще она порой нас навещает. Дабы не прекратилась мука нашей жизни – она приносит снова яблоко и снова грех вносит в мир. Как давно не виделись мы?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Слишком долго и для слуги твоей и для твоих питомцев в стенах монастыря. Они сиротами становятся без своего отца.

КАРЛ. Отец? Питомцы? Уж если, женщины, отец вам нужен – ищите его на небе. К отцу земному не обращайтесь. Не отрицай – твоя печаль тебя в неправде обличит: язычник Беннит, тогда лишенный всех земель, теперь опять владеет своим поместием в Саксонии и снова приобретенной властью он гордится. Но если в споре он победу одержал, то все же, мать, тебя вторая Беннита победа более печалит. Горько, что отнял душу детскую он у тебя и у Христа.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Бичем Господним стала заложница для всех нас…

КАРЛ. Хорошо!.. Пусть станет она бичем для всех. Будь я действительно отец, я б день и ночь, как ты, скорбел о том, что Герзуинда мы здесь, на попечении твоем благочестивом, а далеко, у очага язычника живет вонючего. Я исповедаться хочу тебе, мать настоятельница. Мать… я… сюда пришел… воспитанницей она была твоей. Ну, словом: Герзуинда… О том, что было с ней, конечно, знаешь ты; все проникает чрез стены моего палатината. Так вот весь мир клянет ее. С глаз моих я грешницу прогнал. И вот теперь раскаяньем терзаюсь горьким. Не думай, мать, что разума лишился я. Христофор, младенца Иисуса на берег пронося чрез поток бурливый, когда б на волю теченья бурного отдал святую ношу – как горько раскаялся бы он! Поверь мне, мать, страсть дикая и буря сладострастья – не похоть в ней распутницы, а иго сатаны и мрачное служенье тьме. Я часто видел, как её касался дух, покоривший тело нежное себе, как к исступленью страсти страшному ее он принуждал в служении ему. Когда же я рукой дотрагивался до неё – то мукой искажались черты лица, застывшего в бесчувствьи, в то время, как извивалось беспомощное тело. Ну, словом: невинна ли она иль нет – но соблазнила маской святости она меня – сиянием невинности. Если это обман, то помоги мне, мать, сияние разрушить, не то я божеством ее признаю франков. Разбей святыню, из которой кротко улыбается она!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. О, государь, решенье мудрое Господяе, которому вдвойне я покоряюсь, от вины тебя уберегло.

КАРЛ. Мать, она влечет меня к себе! Я пленник, я свободу потерял. Чем привязала она меня к себе, когда ее я выгнал – чарами какими? Кольцом ли, что, быть может, она украла у меня? Я не могу постигнуть, отгадать. Помоги решить загадку! Пойди, найди ее; хочу узнать, кто душу в ней убил – когда ты скажешь, что она мертва; хочу не дать ей умереть – когда ты скажешь, что она жива! И если мне скажешь: ты погубил ее, не зная, что она живая, – то сыновей я соберу и королевских слуг моих, им волю объявлю последнюю и в монастырь уйду.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. К дяде своему в Саксонию не возвращалась Герзуинда. Здесь она была и здесь приют нашла – как ей ты обещал через меня. Но вторично теперь она ушла, ушла – и больше не вернется. Когда через порог ступил ты к нам в обитель – она незримо пролетела, тебя минуя; в ту самую минуту умерла она. Стремительно с подушки голову подняв и голосом, от звуков которого застыли все, она назвала короля и умерла.

(Карл стоит без слов, точно окаменев в то время как гул народа у ворот усиливается. В глубине сцены собираются дети с зажженными свечами в руках, очевидно чего-то ожидая)

КАРЛ (беззвучным шепотом). Магистр Алькуин!

АЛЬКУИН. Что, король Карл?

КАРЛ (как прежде). Магистр Алькуин!

АЛЬКУИН. Что прикажешь?

КАРЛ. Что это, искры пред глазами? Нет, свечи… свечи близятся ко мне.

(Карл остановившимся взглядом смотрит на свечи в глубине сцены. Теперь видно, что дети образуют начало шествия, которое медленно приближается к аван-сцене)

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Король и милостивый паладин – шаги и взоры отврати от этого деянья серой смерти!

(Шествие направляется в глубине сцены справа налево и показываются носилки, которые несут монахини. Герзуинда лежит на них мертвая, лицо её закрыто)

КАРЛ. Молчи! Тут мертвая? Ты знаешь, кто она?

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Она скончалась, с Богом примиренная – я приняла её последний вздох.

КАРЛ. Ты приняла её последний вздох? Чей? Кто та, которая скончалась? Открой лицо? Умерла по чьей вине она? Чего беснуется толпа перед воротами? Пусти меня. (Он твердо подходит к носилкам и сам поднимает покрывало с лица Гернуинды) Ты это? Герзуинда? Откуда ты? (Король выпрямляется, но его охватывает дрожь. Кажется, точно качается башня во время землетрясения. Он опускается, потом снова сейчас же выпрямляется, ищет опоры. Его поддерживают Рорико и Алькуин. Потом он снова слабеет, затем поднимается, отстраняет от себя Рорико и Алькуина и глядит на мертвую) Я опоздал!.. Как странно!.. Вы все поражены, что я спокоен. А странно то, что скорбь мне душу успокоила и вместе с тем мне показала целый мир утрат. Рука тепла… Не правда ль, соскользнул платочек розовый вот… вот отсюда и упал, как будто опустился к её ногам. Когда ж вы стали искать – его не стало. Так убегает жизнь. Я часто это видел и потому… (Он устремляет страшный пронизывающий взгляд на Эркамбальда) Я знаю: ты доволен, Эркамбальд. Да, вы довольны – но не я. То, что здесь свершено – убийство. Приблизься, Эркамбальд: убийство это. Тише! Она как будто сейчас заговорит. Грудь поднялась слегка. Ближе, подойдите ближе, говорю я! Убийство! Подойдите, чтоб видеть вас она могла и обличить убийц. Рико! У всех дверей расставить стражу. Двери все закрыть. В монастыре здесь убивают.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (бросаясь к его ногам). Быть может, государь, свершилось здесь убийство. Но если – свидетель всеведущий Господь! – преступленье свершено и бедное дитя руки – не знаю чьей – злодейской жертва, то подымаю для клятвы обе руки: настигни нас проклятье вечное! Да будут души всех нас лишены спасенья, если хоть зернышко вины здесь нашей: не потревожили ей волоска в стенах монастыря.

КАРЛ. Не я виновен в этом. То, что здесь видишь, Рико, – убийство гнусное. Поставьте стражу ко всем дверям. Кровь за кровь! Убийство это. Вот эта мертвая укажет путь нам. Веди нас, Герзуинда, и за тобою мы пойдем – хотя пришлось бы вступить в семью моих родных. В нее войдем, и на кого укажешь мертвым пальцем, того возьмем. Хотя бы это был мой сын, потребую я кровь за кровь!

ЭРКАМБАЛЬД. Вот, государь, возьми мою – пустите меня! – возьми спокойно. Немного, правда, во мне осталось крови, но капля каждая была твоей – пролитая и непролитая – с тех пор как я живу. Но прежде чем склоню я шею – склоню охотно под топором на плахе – позволь еще один раз поднять ее высоко. Не просветлен теперь, как было прежде, ты разумом Господним. Тебя окутал сон. Закрыты уши и глаза; ты ничего не видишь и не слышишь. Не слышишь, как толпа бушует? Отчаянье и ужас в их криках бешеных звучит! Слышишь – удары кулаками. Крик раздается: – Волосы распутница обрезала ему! Все думают, что дьяволица кровь твою сосет в монастыре – в то время как распадается тобою созданное царство. Вот что волнует их. Идет молва к тому же, что высадился датчанин Годофрид в Фрисландии на двух стах суднах, что он напал на наши поселенья, снес замки укрепленные, а гарнизон с собой увез иль перерезал. Такой удар неслыхан. Непонятен привыкшему к победам народу франков. Беснуются они и ножницами потрясают – не сомневаясь, что жрецы саксонские тебя заколдовали – как обессилили Самсона филистимляне – послав к нему Далилу; силу его похитила она, обрезав волосы ему (Во время всей речи Эркамбальда, Карл не сводит взора с Герзуинды. Все более и более привлекаемый ею, он приближается к мертвой, забывает все вокруг себя и только когда Эрканбальд кончает, он приходит в себя от наступающей тишины; тихим глубокик голосом:) Рико! Рико!

РОРИКО. Что, государь?

КАРЛ. Идите. А ты останься. – И ты – и ты. (Он указал на Настоятельннцу и на Алькуина. Эркамбальд и остальные, также и дети, поспешно уходят. Король медленно подходит к носилкам) Мать, сатана был прежде ангелом Господним, неправда ли? Хотел од стать как Бог, но пал он и Господь его отринул. О, страшное паденье в бездну сияющих небесных сонмищ – детей небесных, которых создали из чистого сиянья, но не насытили!.. Их крик – крик о любви – пронесся по небу: На помощь, сатана! Хотим мы быть как Бог. Видите упрямство на чертах лица её? Разбилась власть Господня об ангела, Им созданного – не только человеческая и моя. Теперь она нема. Во сне я видел в сияньи тело её нежное. То, что я строго от неё скрывал, я вам открою. Любил я Герзуинду! Господь пространство наполняет именем Своим: она молчит, безмолвна, и на звуки отклика тут нет. Скажите то, чего не знаю: почему мир раскололся и трещина прошла чрез сердце мне? Она теперь перед судьей своим стоит. Что скажет он? что может молчанью гордому противоставить? Спросит ли ее: где, где мое кольцо? А если будет молчать она в ответ, то снова умертвит ее? Чтоб десять раз упрямо воскресала она для нового горенья и мучений старых. Мученье – вот для чего она жила! Гордость и страданье. Такая жизнь и моя. Прощай! Быть может, ты лишь искра пламени из ада – так каково же море пламени, откуда ты явилась? Не мудрено, что духи праведные на пагубу себе туда стремятся – обжигая грудь. Теперь я ваш. Спит Герзуинда – но пробудить ее нельзя, и потому есть время у меня для вас и датчан и Годофрида.

КРИКИ ТОЛПЫ. Волосы ему обрезала она! Волосы распутница ему обрезала!

РОРИКО. Если прикажешь, государь, я с конницей толпу отброшу.

(Эркамбальд поспешно вбегает)

ЭРКАМБАЛЬД. Ворвалась чернь в дом! С ней справиться нельзя. Если не выйдешь к ним и не покажешь им себя – быть может, скоро уж поздно будет.

КАРЛ. Ну, хорошо, пока не слишком поздно. Ремесленник, вернись к работе! Не взыщите, что пренебрег своим я долгом – его я знаю. Я знаю, что слуга я моих вассалов. Не осудите. Пожалейте – никому не говорите – теперь вдвойне я буду пот проливать. Наденьте мне железное ярмо – и вот увидите: бессилен будет бык передо мной. Вот так: возьмите, унесите ее. Я еще учиться должен тому, чему она меня учила. Не говорите, что учусь я у детей еще. и слышите? Скажите им: не знает король наш Карл, что значит ошибаться. Скажите, что тверд он как алмаз и никогда не плачет. Вы видите того, кто взором провожает мертвую. Толпа его не видит и не знает. Не выдайте его – пусть он исчезнет. Чего народ не знает – того не будет недоставать ему. Останется ему старик, и тот… старик стремится скорей попасть на поле брани – туда, где туч смятенье над головой, смятенье и воинство вокруг него наполнит мир. На боевого сесть коня не терпится ему – и ночью спать под свист в палатке. Старый воин остался им – остался король Карл. Он жаждет бури, как воды олень. Всю жизнь дышалось ему легко лишь в битвах, под звон оружья. Войну провозглашает он и сильных бой мужей.

(Он вошел в открытую галлерею и показывает кричащей толпе свой меч. На минуту наступает мертвая тишина, потом толпа разражается кликами бесконечного восторга).

КРИКИ ТОЛПЫ. Слава Карлу! Проклятье врагам его! Война! Он поднял меч. Слава ему! Он поднял меч!

Занавес.