Текст книги "История любящей женщины"

Особых проблем ценители содержателям не доставляли, поскольку между ними всегда был приличный временный интервал. Очередность между ними определялась жребием, который бросал сам Виталий, и первый по жребию, обычно, и был первым клиентом Галатеи после окончания ликбеза. К второму Галатея приходила через неделю, к третьему через две, а до четвертого дело доходило редко, поскольку к тому времени она, как правило, уже успевала полностью созреть. Благодаря недельному интервалу между ценителями, новорожденная всегда оставалась в хорошей форме, поскольку большинство обычных клиентов отличались от этих, как небо от земли.

Ценители трахали новорожденную Галатею, как сидорову козу, обильно кормили ее шоколадками и поили шампанским собственного приготовления, а потом приходили обычные клиенты, у которых и член-то не всегда, как следует, стоял. Тут было что сравнивать!

Неделю обычных клиентов для новорожденной обычно хватало. Поэтому второго и последующих ценителей она уже ожидала как праздник.

Перед тем, как отправиться к первому ценителю, Таня уже полностью разобралась в ситуации и не питала никаких иллюзий. Она была проститутка – а это позорное занятие.

Мало того, она еще сосет всем и каждому. Плати монету и мой ротик в твоем полном распоряжении. Конечно, большинство девчонок это делают. Но, по крайней мере, они делают это своим любимым, она же всем подряд. – Еще один позор.

Но она не только сосет, она еще и вылизывает клиентские зады, причем за те же деньги. Это еще более позорно, но и это еще не все. Ведь есть же еще выпивание «шампанского» и вылизывание «шоколада».

В глазах большинства, она не просто шлюха, она падаль, в тюрьме таких называют чмо. Но даже это самое чмо, все же не обязательно получает удовольствия от процесса. А она получает – ниже ее уже просто никого нет и быть не может.

Но она ведь больше и не живет в обычном мире. Обычного мира больше нет, она теперь живет в своей собственной вселенной. Теперь она не Таня Киселева, как еще три дня назад. Теперь она «сука жареная под хреном». – Она сама себя назвала так, в первый же день, когда вернулась от Виталия.

А можно еще сука позорная – Таня не скупилась на эпитеты, припомнив весь небольшой запас нехороших слов и выражений, о пополнении которого раньше никогда не заботилась. Но ничего, теперь она быстро восполнит запас. Теперь все! Теперь у нее настоящий писец, с которым она всегда будет жить.

Там на ликбезе, когда она послушно проделала весь набор запредельных гадостей, ей объяснили, что это все не позорно, а как раз наоборот. Что именно потому, что она это все делает, она суперженщина и мечта поэта. И она им поверила, потому что они ее не презирали. Даже Роман проявил перед ней респект. Да, сначала они ее ужасно отымели. Но потом, ей ясно продемонстрировали, что они ее не презирают, а вовсе даже наоборот, они ее за это возводят на пьедестал. А как насчет других?

У нее ведь было множество якобы друзей. У ее родителей было множество якобы друзей. А когда пришла беда, никто из них даже пальцем не пошевельнул, а некоторые еще и навредили тайком. Правда, двое одолжили денег. Но потом один начал их досрочно забирать назад. А второму она деньги отдала так быстро, что он просто не успел этого сделать.

А вот Виталий по-настоящему помог. Ведь если бы не он, она точно сосала бы сейчас бандитам, и вообще неясно было бы, что будет с ней завтра. И было бы это завтра. А сейчас все будет ОК. Она это уже точно знала, она это чувствовала всем своим существом. Она верила Виталию. Он не как другие, если ей нужна будет помощь, он придет и спасет. Придет, не думая не о чем. И спасет, даже с риском для собственной жизни.

Она вспомнила, как в шестом классе, она отымела этого здоровенного придурка. Именно отымела, а не просто побила. Она использовала тогда все, что у нее было, зубы, ногти, ноги, кулаки – все пошло в ход. А Виталий такой, как она, он не будет раздумывать.

Мы с ним одной крови: он и я – с гордостью думала Таня. – Если он придет и скажет: пойдем, я пойду без колебаний и промедления и буду идти за ним всегда. Но он, конечно же, не придет и не скажет. Он же не для того делал из меня Галатею, чтобы потом взять и увести на край света. Это она тоже знала.

Но если Виталий сказал, что то, что она делает, это хорошо, значит это хорошо. А потому она будет это делать и будет гордиться своей работой. Пусть ее за это презирают 99.999 % сограждан, она будет иметь дело, только с теми, кто ее не презирает. И она будет делать это не просто хорошо, а замечательно.

Она будет глубже всех заглатывать клиентские члены и тщательнее всех вылизывать языком их анусы. Она будет с самым большим наслаждением пить их шампанское и слизывать их шоколадку. А если шоколадки будет много, то она будет ее жрать. И только так! – Она всегда была первая! И тут она тоже будет первая! Самая блядская из всех блядей! Самая грязная из всех шлюх! В этом перевернутом мире она будет чемпионкой!

И пусть весь остальной мир провалится к черту! Ее, он больше не интересует.

Первый ценитель выполнил свою задачу на все сто. Ничего общего с Арменом, или Эдом у него не было. Он был именно тем, кем он и должен был быть – гурманом, купившим вкусную конфету. Нормальные люди с конфетой не разговаривают, они ее едят. А, если голодны, то жрут.

Была по-зимнему холодно, но, по его требованию, Таня пришла в летнем платье, без колготок и лифчика и в туфлях на высоком каблуке. В накинутой сверху, маминой каракулевой шубе, ровно в 18:00 она стояла перед дверью.

Он открыл дверь, здороваться не стал и сразу пропустил ее в коридор. Зайдя, она остановилась посередине коридора, не зная, что делать дальше.

– Деньги на комоде, шубу на вешалку – тихо, но четко сказал он и пошел в комнату.

Оглядев коридор, она обнаружила большой комод справа от двери, на котором лежали небрежно брошенные три стодолларовые бумажки. Вешалку она нашла слева от двери.

Положив деньги в карман шубы и повесив ее на крючок, она, меньше чем через минуту, уже стояла на ковре, постеленном посередине большой гостиной. Он ждал ее полуприсев на столешницу, и был явно удовлетворен, ее быстрым появлением в комнате.

Неторопливо подойдя к ней, он поднял руку и медленно провел указательным пальцам по ее губам. Потом засунул палец ей в рот. Боясь задеть палец, она спрятала зубы.

– Ну а теперь покажи, как ты будешь сосать мой хуй – приказал он.

Она тут же начала сосать его палец одновременно смотря ему в глаза. Он игрался с ней секунд тридцать, делая вид, что старается палец вытащить. Чтобы не отдать палец ей пришлось напрягаться из-за всех сил.

Наконец он забрал палец, после чего одобрительно похлопал ее по щеке.

– Хорошая соска, хорошая.

Как хорошо вышколенный бульдог, услышавший нужную команду, через мгновение она уже стояла с широко открытым ртом и высунутым плоским языком.

Он поднес свою открытую ладонь к ее рту, и она медленно прошлась снизу-вверх влажным языком по всей ладони, потом выпрямила голову, преданно глядя ему в глаза.

– Молодец, – сказал он.

В ответ, открыв рот так широко, как только можно, она постояла так секунд пять, потом закрыла рот и вперилась в него преданным взглядом. Он удовлетворенно хмыкнул.

– А теперь покажи, как ты облизываешь яйца – потребовал он, подставляя ей открытую ладонь.

Неотрывно глядя ему в глаза, она начала интенсивно вылизывать его ладонь, заботясь при этом, чтобы язык оставался мокрым.

– А как ты поступаешь с жопой?

Теперь ее язык сильно вибрировал, когда она массировала его ладонь. Потом, сложив язык в трубочку, она начала с силой толкать ладонь назад.

Он был в восторге, от этой начинающей шлюхи. Всего четыре дня назад она категорически отказалась сделать обычный минет, потеряв несколько тысяч долларов, хотя ей очень нужны были деньги, а теперь за триста была готова на все. Виталий и вправду был великим мастером!

Приказав держать руки за спиной, он взялся двумя пальцами правой рукой за кончик ее платья и начал медленно поднимать его вверх. Оборотная сторона платья грубо елозила по ее телу, в то время как его левая рука очень жестко держала ее за волосы. От боли из-за сильно затянутых волос у Тани выступили слезы, и она не могла пошевелить головой. Но, как и раньше, она, не мигая, смотрела на него, не произнося при этом ни звука.

Подняв платье наверх, он засунул его кончик ей в рот. Теперь она стояла перед ним с перекрещенными за ее спиной руками и кончиком платья в зубах, а он, приспустив ее трусы, освободил, таким образом, поле для дальнейших действий.

Вдруг перестав быть грубым, и очень нежно поддерживая ее за голову, он начал покусывать ее ухо, одновременно другой рукой, удивительно осторожно, массируя губки и клитор. Затем его рука пошла глубже, а зубы занялись ее шеей.

Через минуту другую, Таня начала стонать. Сначала это были едва слышные звуки, потом они стали громче. Но даже стонать она нормально не могла. Кончик платья и дальше оставался у нее во рту, и он тут же выскользнул бы, если бы она хоть чуть-чуть ослабила захват.

Он поставил ее раком, как только стоны перешли в громкое мычание. Ее руки были по-прежнему сцеплены на спине, в зубах смертной хваткой был зажат кончик платья, а равновесие она сохраняла, опершись на ковер лбом. Не обращая ни малейшего внимания на ее страдания, он интенсивно массировал ее вагину, точно также как это на ликбезе делал Виталий.

Таня яростно мычала, не разжимая зубов, а он работал все быстрее и быстрее. Наконец он вытащил пальцы из ее влагалища, после чего она почувствовала, что в ее анус входит какой-то длинный предмет. Вслед за ним второй, вероятно такой же, предмет оказался у нее во влагалище. В отличие от игрушек, которые использовал Виталий, эти были упругими, но больше времени на размышления у нее не было.

Потому что, схватив ее за волосы и рывком оторвав ее голову от ковра, ценитель сильной пощечиной заставил ее открыть рот, после чего почти по яйца загнал туда свой член.

Произошло это в момент выдоха. От неожиданности у нее все поплыло перед глазами, но он быстро вытащил член, подарив ей шанс на вздох.

Она лихорадочно дышала, как выброшенная на песок рыба, но удовольствие не могло продолжаться вечно. Ее дыхательные упражнения были прерваны двумя чувствительными пощечинами – он явно предпочитал словесным приказам указания действием, – и она опять широко открыла рот.

Следующую пару минут он интенсивно трахал ее, стараясь засунуть член как можно глубже в глотку, а затем, приказал сосать самой.

Из-за вставленных в две другие щели резиновых пенисов (она уже догадалась, что там у нее было) она не могла сильно двигаться. Все что ей оставалось это медленно, но глубоко засасывать его член, и она старалась, как могла.

– Точно! Дальше – так сосать сучка – одобрил ценитель ее начинание.

Волны гордости переполняли ее. Хозяин был доволен! И какой дьявольски проницательный у нее хозяин. Как точно он определил ее теперешнюю суть! – Сучка!

Вот если бы он назвал ее Таней, тогда бы в ней не поднялась такая, захватывающая, все, волна признания. Да и откуда такой волне было бы взяться? Кто, где и когда встречал собаку по имени Таня?

Танька, Танечка, Танюша – такое имя, пожалуй, подойдет корове, козе и может даже свинье, но она конечно же сучка, как и положено приличной собаке, испытывающая бесконечную радость от хозяйской похвалы. Хотя, если конечно подумать (жаль, на это сейчас совершенно нет времени), против ебаной соски она бы тоже не возражала. Правда совсем не ясно, что такое обращение означает. Хм!

Ну, ебаная соска это та, которую ебут, и которая сосет. Если разобраться, это как раз то, что делает презерватив – в нем ерзает член, а потом он принимает в себя все его содержимое. То есть, тогда она будет гондоном?

Ну, да! Так оно, в сущности, и есть. Сейчас он ее отымеет и выкинет вон. Но, если разобраться, сучка все же лучше. Гондон – он и есть гондон. Как сказано, им сначала пользуется, а потом выкидывают. Сучку, конечно тоже можно потом выкинуть. Но пока сучку не выкинули, она служит. То есть она, не просто выполняет хозяйские указания, но еще, к тому же, всегда старается превзойти хозяйские ожидания, ведь иначе он ее не похвалит.

А это означает, что она засасывает хозяйский член глубже, чем хозяин рассчитывает и вылизывает его зад нежнее, чем он ожидает. А, кроме того, конечно же, делает все, и еще столько же, чтобы его член с первого раза смог глубоко войти в ее подставленную под правильным углом попу.

Между тем, ценитель больше ее не держал, и вместо этого интенсивно мастурбировал. После чего, струя желанной жидкости потоком полилась в ее вовремя подставленный рот. Затем он лежал на ковре, а она тщательно вылизывала его яйца, получив в качестве награды, небольшой глоточек мочи.

Следующие часы они провели частично на ковре, частично на диване. Он ее трахал разными способами, и она вынуждена была часто менять позу. Из-за необходимости следить за его переменчивыми намерениями она находилась в постоянном напряжении

Пару раз он кончил ей в рот, в других случаях его сперма попадала куда попало, и она размазывала ее по телу или (если доставала, конечно) слизывала.

Кульминация наступила после полуночи. Она крепко спала, когда он ее разбудил и, не слова ни говоря, указал в направление ванной. Ванна была очень большая, а в углу стоял идеально белый унитаз.

Он сидел на унитазе, а она, преданно глядя в его глаза стояла перед ним на четвереньках. Он же на нее особого внимания не обращал. У него были свои проблемы, потому что прямая кишка, как-то не очень спешила, с выполнением данного ей задания. Наконец, все получилось, и он пописал. Разумеется в ее рот.

Она пила обжигавшую ее рот густую мочу и, не обращая внимания на мерзкий вкус, делала все, чтобы ни пропало ни капли.

Когда это закончилось, он молча указал ей на другой угол ванной комнаты, где к полу был, намертво привинчен странный, по форме и цвету стульчик, напоминавший полулежащую молодую луну. Ее низкий левый край на пару десятков сантиметров не доходил до стены, а правый край был гораздо выше левого, и перед ним ничего не было.

Сначала, она не понимала назначение стульчика, но потом, разобравшись, села на него верхом, спиной к стене.

Стульчик из мягчайшей белой кожи, полностью соединился с ее промежностью, как только она на нем устроилась. Подождав, когда она полностью освоится со своим, таким необычным, рабочим местом, ценитель встал перед ней задом.

Это был ее момент! Сейчас она могла показать ему, что он не зря платил деньги, что она действительно умеет служить. Обхватив обеими ладонями его выпиравшие тазовые кости, она начала, медленно и чувственно вылизывать его зад, одновременно слегка ерзая на своем, таком удобном, седле.

Работы у нее хватало, надо только было принять правильное решение. Ее язык упирался в здоровенный «шоколадный» каштанчик, и она все не могла решить, что с ним делать. Первую идею, осторожно вытащить его зубами и съесть она отвергла, осознав, что нет лучшего способа продемонстрировать полное отсутствие хорошего воспитания, чем с ходу сожрать такое лакомство.

Вместо этого, она будет его слизывать, пока он, как и полагается качественному продукту, полностью не растает у нее во рту. Запаха при этом, она не чувствовала.

Хотя может быть, как раз наоборот, очень даже чувствовала, но он ей не мешал. И не удивительно, сейчас говном была она сама, во всяком случае, это было единственное, пришедшее ей в голову объяснение того, почему она вообще здесь находится. А кому, скажите, мешает вкус и запах самого себя?

Ответственная задача полностью заняла все ее существо. Она все интенсивнее ерзала на стульчике, все сильнее сжимала ладонями бедра своего хозяина, все быстрее работала, губами и языком. А потом в глазах стало темно, и она все никак не могла остановиться.

Пришла она в себя, когда уже стояла перед ценителем, а он осторожно гладил ее по голове. Чтобы поставить ее на ноги, ему этим пришлось потрудиться, разрывая хватку ее рук, намертво охвативших его бедра и отрывая ее от стульчика, к которому, как ему казалось, она окончательно приклеилась. А затем он долго ее успокаивал, глядя в ее широко открытые, но ничего не видящие, глаза.

Когда она окончательно пришла в себя, он попросил ее принять душ и прийти в комнату. После чего повернулся и ушел. Мылась она долго, еще дольше полоскала рот, и, для гарантии от запаха, съела четверть тюбика зубной пасты, которую нашла на полочке.

Войдя в комнату, она обнаружила ценителя, сидящим на диване. Рядом стоял журнальный столик, на котором стояла закрытая бутылка шампанского, бутерброды с черной икрой и бананы. А посередине столика располагался большой цветок в горшке – очевидно, единственный цветок в этом доме.

Впервые, за все время он проявил себя джентльменом. В комнату она вошла голая. Он такой же голый, тут же встал с дивана, подошел к ней, и церемонно взяв под руку, весьма галантно предложил немного перекусить, после такой интенсивной работы.

Чуть не расплакавшись от неожиданности, в самый последний момент, она сдержалась и вполне по-светски наклонила голову в знак согласия. Потом они ели бутерброды с икрой, запивая их шампанским, которым оказался знаменитый французский Дом Периньон. Она неоднократно читала о нем, но никогда не видела, даже на картинке. Выпив первый бокал, она решила, что, пожалуй, ничего особенного оно из себя не представляет, оставив на потом размышления над вопросом, стоило ли ради этого сожрать столько говна.

Ели и пили они молча. Он пригласил ее не для красивой беседы, и она это прекрасно понимала. Но он внимательно следил, чтобы ее тарелка и бокал не были пустыми. Сильно проголодавшись, она сначала жадно пожирала бутерброды, но потом успокоилась и, в конце концов, сдалась в неравной борьбе с шестым или с седьмым. Удовлетворенно откинувшись на спинку дивана она как раз допивала шампанское, когда он подошел к ней с полным бокалом.

Она тут же отложила недопитый бокал и хотела встать, но он остановил ее, взяв за плечи. Тогда она решила, что он хотел, чтобы она ему сосала и потянулась к его члену.

– Не надо – остановил он.

Встав перед ней на колени, он немножко полил шампанского на ее ноги колени и бедра, а потом начал размазывать его языком. А размазав, начал ставить засосы на каждый сантиметр покрытой шампанским кожи. В следующее время (было ли это десять минут, час или больше она не знала) он проделал это со всем ее телом, не забыв ни одного, даже самого малюсенького кусочка.

Когда она, лежа на спине приподняла ноги, он буквально по капли влил сколько можно шампанского в ее вагину, а потом попросив ее подняться, выпил все, что оттуда вытекло, не потеряв при этом ничего. Ее анус был точно также тщательно промыт шампанским и обсосан.

Она беззвучно плакала. Его обжигавшие как каленое железо поцелуи, заковывали ее в броню, которую (она это точно знала) уже ничто не сможет пробить. Тогда она как-то не проследила, но потом, много лет спустя, часто раздумывала над тем, целовал ли он ее пятки. В конце концов, она пришла к выводу, что, по-видимому, все же целовал. Ведь будь оно иначе, тогда кому-нибудь уж точно удалось бы однажды найти ее ахиллесову пяту.

Закончив поцелуи, он отымел ее в самой, что ни есть, классической позе. Кончили они вместе, с практически синхронным криком, а потом заснули.

Что было ночью она не помнила, возможно, он опять ее трахал, возможно, нет. Разбудил он ее рано утром. Одевшись, она хотела идти, когда он остановил ее.

– Ты знаешь – сказал он, ласково гладя ее по щеке – эта штуку с шампанским я делал только пару раз.

– И те девочки, которые ее удостоились, были облиты нашим, советским шампанским, пусть даже и очень хорошим. Обычно я пью Абрау Дюрсо. А эту бутылку я уже долго хранил для какого-нибудь особого случая. И вот этой ночью этот случай наконец-то настал. Спасибо!

– Вон там, тебе еще немножко сладенького.

Она оглянулась. На середине стола, на двух, сложенных в форме креста, салфеточках лежала ее любимая конфета «Мишка на севере». Салфеточками служили новенькие стодолларовые бумажки.

Подойдя к столу, она взяла конфету, развернула и очень медленно съела, наслаждаясь каждым малюсеньким кусочком. Положив голубую обертку на стол, она затем обернулась к ценителю, с вопросительным видом указывая на банкноты. Он полностью расплатился вначале, а о чаевых они не договаривались. Он понял ее беззвучный вопрос.

– Возьми деньги, тебе они нужнее. – совершенно неожиданно для нее, его лицо вдруг озарила добрая улыбка. Склонив голову в знак согласия, она взяла доллары и пошла одеваться в коридор.

Разговор с матерью состоялся после того, как Таня вернулась от первого ценителя.

Домой она пришла полумертвая, рано утром, потом отсыпалась до часу дня. Встав, приведя себя в порядок и съев полпачки творога, предварительно политого вишневым вареньем, она запила творог крепким чаем с тем же вареньем и, тщательно облизав ложку, задумалась. – Предметом раздумий были вкусовые различия между вареньем и теми веществами, с которые ей пришлось слизывать предыдущей ночью. Никаких эмоций у нее эта тема не вызывала. Здесь было все просто и понятно.

То, что она лизала сейчас, было вкусно, а ночью она слизывала горькое, но очень нужное лекарство. Ей было уже почти двадцать, и все это время лет она стремилась выше, дальше, быстрее. Но три дня назад, она со всего размаха грохнулась о твердую землю, очевидно потому, что все предыдущее время, что-то важное делала совершенно неверно. Она была побеждена, а поскольку все, за что она бралась, должно было быть выполненным хорошо, то теперь она была рада любому, кто был готов показать ей на ее законное место.

Место было в самом низу, ниже самого низкого плинтуса, но, как не странно, именно оттуда Таня вдруг увидела все то, что оставалось скрытым от нее, пока она витала в небесах. Раньше она боялась и не знала, как можно будет объяснить любимой маме свое новое занятие, но именно сейчас, размышляя над различиями говна и масла, она вдруг поняла, что именно надо будет сказать. Все оказалось куда проще, чем предполагалось ранее, и она сразу начала готовиться к разговору.

Достав бутылку пятизвездочного армянского коньяка из бара и две рюмки из серванта, Таня добавила к этому принесенную из кухни пачку печенья и, немного поразмышляв, поставила все в бар. Сейчас выпивка была не нужна, но при необходимости, ее тут же можно будет достать. Потом она села на диван.

Маму не надо было искать. Уже час она сидела на этом же диване и смотрела какой-то художественный фильм. Следующие минут двадцать, Таня провела рядом с мамой, кино не смотрела, рассматривая вместо этого алюминиевый наконечник телевизорной ножки. Ножка была черная, белый наконечник на коричневом паркете, давал точку опоры глазу. Этого вполне хватало, думать все равно было не о чем.

Наконец кино закончилось. Не отрывая взгляда от наконечника, Таня поинтересовалась мамиными делами. Как она поняла из ответа дело шла неплохо. Мама еще пользовалась палкой, но могла уже ходить и сама. Валентина Васильевна здорово помогала, Кирилл радовал.

Ну, и конечно же, мама интересовалась Таниным другом, у которого та несколько раз оставалась на ночь.

– Знаешь – сказала Таня.  – Я должна тебе кое-что рассказать. Даже не знаю с чего начать.

– Наверное, сначала – весело подбодрила ее мама.

– Да, конечно с начала. Понимаешь, так получилось, что сразу после пожара у меня возникли громадные долги. Я тебе просто не рассказывала, чтобы попусту не расстраивать. Сначала похороны, потом компенсация за сгоревшую соседскую дачу. Но самым дорогим было конечно, твое лечение у Елизарова.

Мама страшно удивилась. Про Елизарова она много слышала, но все знали, что взяток он не брал. В этом она сама имела возможность убедиться, пронаблюдав за усилиями одной своей знакомой устроить в эту больницу своего сына, переломавшего ноги, во время аварии со своим мотоциклом. Знакомая тогда приложила очень большие усилия, но у нее так ничего и не вышло, несмотря на неоднократные предложения денег. В результате нога срослась неправильно и сын остался хромым.

– Вот именно – ответила Таня. – Лучше бы брал. А так, мне пришлось заплатить четыре тысячи, чтобы через сложную цепочку посредников выйти на инструктора райкома партии в Кургане, который и решил вопрос. Сколько из денег, получил этот инструктор, я не знаю, но всего я заплатила четыре тысячи.

– А еще были три тысячи за сгоревшую соседскую дачу, расходы на Кирилла ну и конечно же похороны. В общем, я была вся в долгу как в шелку.

Мама с ужасом смотрела на нее. Потом тихо проговорила

– О господи! А где же ты взяла деньги?

– Одолжила, конечно, но потом их надо было отдавать, а денег то у меня не было.

– Так, дочь – строго сказала мама – ну и что же ты сделала? Ты же где-то нашла деньги, как я понимаю. Договаривай, наконец. Убила кого-то, что ли?  Или как?

Таня по-прежнему смотрела на наконечник.

– Нет, не убила – ответила она без эмоций. – Но деньги я достала, ты совершенно права. Я просто начала продавать себя.

– Продавать себя? – Мама в раздумье поморщила лоб. – Как это продавать себя? Ты продавала свою помощь по физике и математике? Или как?

Мама растерянно продолжала смотреть на Таню. Постепенно ее слова начали доходить до нее. – Ты… ты…, ты хочешь сказать, что…

Дальше говорить она не могла. Это было так страшно, это было вообще что-то такое, чего ни в коем случае, нельзя было выразить в словах.

Впервые оторвав свой взгляд от ножки телевизора, Таня вызывающе посмотрела на мать. В глазах ее любимой мамы стояли слезы, и она не могла больше говорить. Наконец, еле слышно выдавила – О боже, что же я наделала!

– Я же чувствовала тогда в палате, что что-то такое будет! Я же хотела тогда покончить с собой. Ты и другие, тогда меня отговорили, а зачем? О господи! Зачем же я спасалась вообще? Надо было сгореть со всеми. Минута мучений и конец!

Мама начала плакать сильнее. Таня осторожно взяла ее за руку, но мать руку оттолкнула. У нее началась сильная истерика, она плакала навзрыд так сильно, как не плакала даже тогда, когда узнала о смерти мужа и сыновей. Но тогда у нее на плач просто не было сил, а сейчас вся ее жизнь вообще потеряла всякий смысл.

Ее единственная дочь Танечка, ее самая большая надежда в жизни, ее гениальная девочка, которой все прочили крутую карьеру, а она желала хорошего мужа и крепкую семью, закончила жизнь, еще не успев ее начать. Занявшись древнейшей профессией, она была обречена, как и все они. Потом она заболеет нехорошей болезнью, или ее убьёт, какой-нибудь недовольный клиент. А может быть, изувечит сутенер.

Лучше она бы ее не рожала на этот божий свет! Лучше бы она никого не рожала. Не мучилась бы!

А так родила троих и вот он результат: – Двое в могиле с мужем, а третья на панели. И зачем, она поступила в этот проклятый институт иностранных языков. Могла бы остаться в этой чертовой Перми. Жалость к себе полностью поглотила ее.

Ничего не видя из-за заливавших ее слез, она пришла в себя только из резкого крика над самым ухом. – Перед ней стоял Кирилл.

Его напугала ее истерика. Он мирно возил машинки в соседней комнате, и вдруг услышал эти рыдания. Он не знал, почему она так плакала.

– Лена, Лена, что с тобой? – кричал он. – Ты вспомнила пожар да? Но смотри: пожара нет, и мы все живы!

Несмотря на весь ужас услышанного, мать не смогла сдержать улыбку. Еще несколько секунд назад она плакала от ужаса и одиночества, ведь ей казалось, что она уже потеряла свою родную дочь, но вдруг выяснилось, что не все так плохо.

Она просто вообразила черт знает, что. Дочь вот она сидит, и Кирилл сразу прибежал и о ней беспокоится. Нет! Она уже больше не хотела кончать собой.

Ноги еще слишком сильно болели после всех переломов, а Кирилл был слишком тяжелый, и взять его на колени она не могла. Поэтому она обняла Кирилла и так сидела со слезами на глазах. Он стоял, прижавшись к ней, и гладил ее по голове. Он был единственный мужчина в их доме, и он ее успокаивал. Жизнь все еще имела смысл!

Наконец она успокоилась, а Кириллу надоело стоять без дела. Убедившись, что его любимая Лена не плачет, он опять отправился играться в свою комнату.

После его ухода мать некоторое время сидела и смотрела куда-то в пустоту. Наконец повернулась к сидящей рядом Тане.

– Да, ну хорошо дочь, извини, ты все это делала ради меня, я не могу тебя ни в чем винить. Но только с одним условием.

– И это будет?

– Ты немедленно, прямо сегодня заканчиваешь это твое занятие и больше никогда к нему не возвращаешься.

– Да интересно, а как же с долгами – с видимым интересом спросила Таня.

– А сколько осталось долга? – спросила мама.

– Ну, тысяч 12 точно наберется.

– О господи, а почему так много? Ну, да ладно. Долги, конечно, надо отдавать, тогда давай поменяем эту квартиру на меньшую, а разницу ты отдашь.

– Хорошо отдам, и что дальше? – разговор очевидно Таню развлекал. В первый раз за все время на ее лице появилось некое, пусть и достаточно бледное, подобие улыбки.

– А дальше вернешься в институт, и будешь его заканчивать.

– Это несерьезно – ответила Таня. – Они о моем занятии уже, по-видимому, знают. Но даже если бы и не знали, кто мне поможет после его окончания найти хорошую работу в Москве. Папы больше нет, и его связей тоже. А без связей меня зашлют на Славяно-Шушенскую ГЭС, вот и буду на Енисее жизнь жить со своими турбинами.

– Но ты же этого так хотела?

– Когда я этого хотела, мы еще жили в совсем другом мире. Все были живы, и у нас был миллион друзей. А теперь мы одни, и помощи ждать неоткуда.

Это правда, и мама замолчала. Немного помолчав, Таня продолжила.

– Я просто думаю, что мы должны сейчас понять, что делать нельзя, и тогда сразу все станет на свои места. Вот ты сначала сказала, что хотела покончить собой, а теперь требуешь, чтобы мы продали квартиру. А почему тебе в голову приходят такие идеи?

– Что за странный вопрос Танюша? Проституция, это же позорное занятие. Ну, и я хочу…

Мать вдруг поняла, что ответа на этот вопрос у нее нет. Как и на многие другие. Еще в детском саду ее дочь славилась умением задавать такие вопросы, на которые не мог ответить никто из воспитателей. Она начала злиться.

– Ты опять начинаешь со своей демагогией!

– Мама, это не демагогия. Но даже если и демагогия. Когда тебе надо отдать 12 тысяч долга то лучше сначала немножко позаниматься демагогией, чем потом горевать о своей, разрушенной в результате неверного решения, жизни.

Крыть было нечем, и мама опять замолчала. Потом неуверенно поинтересовалась Таниным мнением.