Текст книги "Звезды Эгера"

Вот уже совсем близко слышится цоканье подков и звуки речей. А старый конь все мечется налево, направо, то бежит вокруг хозяина, то хозяин вокруг него.

И подумать только: оказывается, ветер тоже способен сослужить добрую службу! Он прилетел с востока и поднял на дороге завесу из желтой пыли. Сквозь нее видно было только одно: какой-то паренек мучается в поле с неуклюжим серым конягой. Очевидно, немцы оставили лошадь без призора. Пусть парнишка себе ее возьмет, не жалко!

Гергей вздохнул с облегчением, когда господа проехали мимо и никто не крикнул ему: «Гергей, сын мой!»

Он снова вскочил на коня. Сперва лег животом, потом перекинул ноги и, обернувшись, стал смотреть на шествие.

Только тогда он заметил, что пешие солдаты в синей одежде скованы цепями. Одежда у них изодрана, волосы забрызганы грязью, лица бледны. Среди них нет ни одного старика. Много раненых. У одного, высокого оборванного пленника, лицо распухло и все в красных и синих кровоподтеках. На изуродованной физиономии виден только один глаз.

Уж не Балинт ли Тёрёк дал ему по переносице?

11

Буду Гергей видел впервые.

Уйма башен, высокие стены, в сторону Пешта спускается тенистый королевский парк. Гергей только диву давался.

Так здесь и жил король Матяш? Здесь жил король Лайош? И здесь живет сейчас, любуясь всем, его маленькая Эва?

У ворот стоял стражник с алебардой, но он даже не взглянул на Гергея.

Юноше показалось немного странным, что с ним не здороваются, но это было, видимо, в порядке вещей. Он посмотрел на королевский двор и украшавший его большой круглый бассейн из красного мрамора. Затем остановился на площади Сент-Дёрдь. Внимание его привлекли большие пушки на колесах. Пушки были закопченные и неуклюжие. По облепленным грязью колесам видно, что их забрали у немцев недавно, быть может, только вчера.

– Добрый день, господин витязь! – обратился он к стражу, караулившему пушки. – У немцев взяли пушки, правда?

– Да, – гордо ответил круглолицый, черноволосый солдат с подкрученными кверху усами. Выражение лица у него было такое, будто он все время дует на что-то горячее.

Гергей снова воззрился на пушки. Три пушки были такие большие, что их и двадцати волам не сдвинуть с места. И все они еще пахли порохом.

– Господин витязь, – заговорил снова Гергей, – вы не знаете старика Цецеи с деревянной рукой?

– Как не знать!

– А где он живет?

– Вон там, внизу, – и солдат кивком головы указал на север, – на улице Сент-Янош.

– Я ведь не знаю здешних улиц.

– Так ты, братец, езжай все прямо, а там поспрошаешь. Живет он в зеленом домике. Над дверями висит лук. Там живет оружейник, луки делает.

– Саггитариуш?

– Он самый.

Гергей еще раз оглядел пушки и двинулся дальше на своем сером коне.

После долгих расспросов он нашел наконец улицу Сент-Янош и двухэтажный домик, выкрашенный в зеленый цвет.

В домике было по фасаду пять окон: три на втором этаже и два внизу. Парадный вход был не больше обычной комнатной двери, и над ним висел жестяной лук красного цвета.

Цецеи жил на верхнем этаже. Гергей застал старого барина в утреннем кунтуше и домашних туфлях. Он бил хлопушкой с длинной рукояткой облепивших шкафчик мух.

– Получай, собака! – приговаривал он, нанеся удар, громкий, точно ружейный выстрел.

Заслышав шаги, он сказал:

– Смелее мухи зверя нет! Вот я бью, колочу их на глазах друг у дружки, а муха, вместо того чтоб улететь, садится мне на бороду. Получай, собака! – И он взмахнул хлопушкой.

– Батюшка, родимый! – с улыбкой приветствовал его Гергей. – Доброе утро!

Цецеи удивленно обернулся. Но и Гергею было чему подивиться. Как же так? Борода Цецеи сползла ниже, чем была. Дома она росла от самых глаз, а здесь – Гергей приметил сразу – старик бреет верхнюю часть лица и даже чуть помолодел от этого.

– Ба! Сын мой, Гергей! – Цецеи с изумлением уставился на него. – Так это ты, душа моя?

Гергею и самому казалось непостижимым, что он очутился здесь, однако он все ждал, что его расцелуют, обнимут, как это бывало обычно дома, в Керестеше.

Тут и хозяйка вышла из соседней комнаты.

Она была тоже ошеломлена и глядела на Гергея во все глаза.

– Как же ты приехал? – спросила она. – Каким ветром тебя занесло, сынок?

«А ведь прежде словно ласковее встречала меня», – мелькнула у Гергея мысль, да, пожалуй, и не мысль, а так, только мгновенное чувство.

– Я приехал за вами, – ответил Гергей. – Вам надо вернуться в Керестеш.

– Ого! – ответил старик таким тоном, точно хотел сказать: «Вот это уж глупее глупого!»

Да и хозяйка смотрела на Гергея жалостливо, словно на дурачка, сморозившего какую-то чепуху.

– Ты голоден, душа моя? – спросила она, положив ему руку на плечо. – Может быть, и не спал ночью?

Гергей и кивнул и замотал головой, бросив взгляд на открытую дверь, затем уставился на шахматную доску.

– Ты Вицушку ждешь, правда? – Хозяйка взглянула на мужа и улыбнулась. – Ее нет дома. Она даже не приходит. Живет у королевы. Только изредка удается ей побывать дома. Да и тогда она приезжает в карете с придворным форейтором. Вон оно как!

Но, услышав шипенье из кухни, она всплеснула руками:

– Иисус-Мария! У меня молоко убежит!

Гергей ждал, что Цецеи продолжит речь о Вицушке, но старик сидел, моргал глазами и молчал.

– А где же отец Балинт? – спросил Гергей, а у самого будто тяжелый камень навалился на сердце.

– Хоронит! – ответил Цецеи скучным голосом. – Собрал несколько монахов, и они всё хоронят.

– Немцев?

– Конечно, немцев. С тех пор как началась война, он каждый день пропадает на кладбище. Можно подумать, что немцев и впрямь стоит хоронить.

– И не стреляли в него?

– Они в белых рубахах. По ним не стреляют.

– А я видел многих непогребенных.

– Верю, братец. Мы врагов хорошо порубали.

Слово «братец» тоже неприятно кольнуло Гергея. Но больше терпения у него не хватило, и он свернул разговор на Вицу:

– Сейчас она тоже у королевы?

– Да, – ответил старик и, поднявшись, заковылял по комнате.

Приняв строгий и важный вид, он рассказал, что недавно монах Дёрдь повел Вицушку во дворец и в саду представил ее королеве. Младенец-король вдруг улыбнулся и потянулся ручонками к Вице. А Вица не растерялась – схватила его на руки, как делала обычно дома с крестьянскими ребятишками, и, забыв о почтительности, подбросила. Потом сказала даже: «Глупышечка!» С того дня королева оставила ее у себя и теперь даже ночевать не отпускает домой.

Поначалу Гергей слушал старика только с интересом, потом глаза его загорелись. Лишь одно показалось ему странным: почему старик Цецеи придает своему лицу величественное выражение и холодно поглядывает на него? И Гергей опять помрачнел.

– Ну, что с тобой? – гаркнул старик. – Что ты, как дурак, глаза таращишь?

– Я спать хочу, – ответил Гергей, едва сдерживая слезы.

Он понял, что маленькой Эве не быть его женой.

12

Но что же произошло в Буде?

А то, что немцы хотели занять ее. Королева готова была согласиться на это, да венгерским господам пришлось не по нраву, что во дворце Матяша станет хозяйничать немец. Нет, пусть уж венгерским королем будет наконец венгерец!

Призвали на помощь турок, а до их прихода оборонялись своими силами. К приходу передовых отрядов турок ряды немцев сильно поредели. Когда же явился султан с его несметными полчищами, войско Роггендорфа было разбито.

Монах – так все звали знаменитого Дёрдя Мартинуззи – приветствовал султана четырьмя сотнями пленных немцев.

Вместе с монахом поехали Балинт Тёрёк и седой Петер Петрович.

Султан расположился станом у Черепеша, в одном переходе от Буды. Венгерских вельмож он милостиво принял в шелковом своем шатре с башенкой и крылечком. Всех троих он знал по имени. Знал и то, что этот монах – разум венгерцев. Балинт Тёрёк был ему известен еще с того времени, когда султан хотел водрузить флаг с полумесяцем на башне Вены. Тогда Балинт Тёрёк наголову разбил Касон-пашу и его рать; с тех пор турки вспоминали о нем, как о «дьяволе, изрыгающем пламя».

Про старика Петровича толмач сообщил султану, что он родня младенцу-королю и что именно он в 1514 году сшиб с коня Дёрдя Дожу и захватил его в плен.

Вельмож ввели в шатер. Все трое поклонились. Султан, протянув руку, сделал шаг по направлению к гостям. Монах шагнул навстречу и приложился к его руке. Поцеловал руку султана и старик Петрович.

Балинт Тёрёк вместо целования руки снова поклонился и хотя побледнел, но гордо взглянул на турецкого владыку.

Это уже было дерзостью. У монаха все похолодело внутри. Знал бы заранее – ни за что не стал бы уговаривать Балинта Тёрёка ехать с ними.

Султан даже бровью не повел. Поднял руку, протянутую было для поцелуя, и положил ее на плечо Балинту Тёрёку, обнял его.

Все вышло так по-семейному и по-венгерски, словно иначе и быть не могло.

Позади султана стояли два его сына. Оба крепко пожали руки венгерским вельможам. Должно быть, их научили заранее, как себя вести. Потом они снова стали за спиной отца и воззрились на Балинта Тёрёка.

А поглядеть на него стоило! Какой величественный красавец-венгерец! Он затмевал собой всех вельмож. Балинт Тёрёк был в красной атласной одежде с прорезными рукавами.

Бараньи глаза старика-султана тоже чаще обращались к Балинту, чем к монаху, который, отвешивая поклоны, витиевато и хитро объяснял по-латыни, что немецкая опасность устранена и венгерцы счастливы, чувствуя над собой крылья такого высокого покровительства.

Толмачом был Сулейман-паша – болезненный, сухощавый старик; он попал с венгерской земли к туркам, будучи еще стройным юношей, и поэтому безукоризненно знал оба языка.

Сулейман-паша переводил речь монаха, фразу за фразой.

Султан кивал головой. Когда монах Дёрдь закончил свою речь глубоким поклоном, султан улыбнулся:

– Ты хорошо сказал. Я потому и пришел, что король Янош был моим другом. Судьба его народа мне не безразлична. В Венгрии должен снова наступить мир, и венгерцы впредь могут спать спокойно: моя сабля будет вечно охранять их.

Монах поклонился с выражением счастья на лице. Старик Петрович утер слезинку. И только чело Балинта Тёрёка омрачилось. Он смотрел куда-то вдаль.

– Что ж, посмотрим, с каким вы народом совладали! – проговорил султан.

Он сел на коня и в сопровождении венгерских вельмож проехал тихим шагом мимо пленников. Пленных немцев выстроили двумя длинными рядами на песчаном берегу Дуная. Некоторые стояли вытянувшись, другие ждали, преклонив колени.

По правую руку султана ехал монах, по левую – Сулейман-паша. Султан оборачивался иногда назад и обращался то к Петровичу, то к Балинту Тёрёку, то к своим сыновьям.

Пленные пали ниц перед султаном; иные с мольбой протягивали к нему скованные руки.

– Дрянной народ, наемники! – заметил султан по-турецки. – Но попадаются и сильные люди.

– Были среди них и посильней, – ответил Балинт Тёрёк по-венгерски, когда султан обратился к нему. – Несколько сотен. Да только их нет здесь. – И в ответ на вопросительный взгляд султана спокойно добавил: – Я их изрубил.

Вернулись к шатру. Султан не пожелал войти, и ему вынесли кресло. Но ни послам, ни сыновьям султана стульев не предложили.

– Что же делать с пленными, ваше величество? – спросил Ахмат-паша.

– Отрубите им головы, – ответил султан так равнодушно, будто сказал: «Почистите мне кафтан».

Он сел в поставленное перед шатром кресло, на расшитую золотом подушку. За спиной его стали двое слуг с опахалами из павлиньих перьев – стали вовсе не ради блеска, а для спасения султана от мух. Время шло к концу августа, и вместе с войсками кочевали мириады мух.

Рядом с султаном стояли оба его сына, а перед ними – венгерские вельможи с непокрытыми головами.

Султан смотрел некоторое время задумчиво, потом обратился к Балинту Тёрёку:

– Дорогой схватили какого-то попа. Из твоих владений. Может быть, ты знаешь его?

Балинт Тёрёк понял, что сказал султан, однако выслушал толмача и ответил по-венгерски:

– Всех священников из моих владений я не знаю. У меня их несколько сотен, причем разной веры. Но может статься, что этого я знаю.

– Принесите его сюда, – приказал султан и, подняв брови полумесяцем, со скукой уставился куда-то в пространство.

С берега Дуная донесся шум – там рубили головы пленникам. Крики и мольбы смешались с гомоном турецкого стана.

Двое турок быстро принесли труп, завернутый в простыню. Положив его на землю у ног султана, они откинули простыню с головы мертвеца.

– Знаешь его? – спросил султан, искоса глядя на Тёрёка.

– Как же не знать! – ответил потрясенный Балинт. – Ведь это мой священник.

И он обвел взглядом присутствующих, словно ожидая от них объяснения. Но лица придворных султана были холодны. Он встретился только с ледяным взглядом черных глаз.

– С ним случилась какая-то беда, – сказал султан. – Он был болен уже и тогда, когда его принесли в мой лагерь. Похороните его с честью, – сказал он, обернувшись к слугам, – по обрядам христианской церкви.

Слуги начали разносить на серебряных подносах серебряные чаши с напитком из апельсинового сока и розовой воды. Шербет был ароматный и холодный, как лед.

Любезно улыбаясь, султан угостил первым Балинта Тёрёка.

13

Супруга Цецеи постелила Гергею в маленькой комнатке, выходившей окнами во двор. Юноше нужна была не столько постель, сколько возможность остаться наедине со своим горем.

Он не удивился тому, что королева полюбила его маленькую Эву, ибо считал, что во всем мире нет создания более достойного любви, чем она. Но то, что Цецеи так загордились, обидело его до глубины души. Вицушка попала теперь в королевский замок, где бывают только герцоги и прочая знать. Как же подступиться к ней какому-то ничтожному юноше, у которого нет ни герба, ни дома, ни даже паршивой собаки!

Он прилег на лавку, покрытую вытертой медвежьей шкурой, и склонил на руку мокрое от слез лицо.

У грусти есть хорошее свойство: она усыпляет и вдобавок еще тешит сладкими снами.

Гергей проспал на медвежьей шкуре добрых полдня и проснулся с улыбкой.

Он удивленно окинул взглядом комнату и висевший на стене образ кривоногого святого Имре, потом вдруг помрачнел, приподнялся на ложе и закрыл лицо руками. Вихрь черных мыслей закружился у него в голове и слил воедино события двух последних дней: большой турецкий стан, неволя, смерть отца Габора, спасение, Будайская крепость, разлука с «маленькой женой» и перемена, которая произошла с его приемными родителями. Все это вихрем кружилось у него в голове. Потом он вспомнил про своего коня – про старого серого конягу. Напоили, накормили ли его? Как поплетется он на этой кляче в Шомодьвар? Что ответит, если его спросят, где отец Габор? Кто будет их теперь учить? Наверно, Шебештьен Тиноди – добрый лютник с парализованной рукой.

Гергей встал, встряхнулся, словно желая освободиться от пут дурного сна. Пошел к приемным родителям.

– Матушка, – сказал он супруге Цецеи, – я приехал только для того, чтобы предупредить о турецкой опасности. Сейчас поеду обратно.

Жена Цецеи сидела у окна и обшивала золотыми нитками край воротничка из тонкого полотна. В те времена женщины носили воротнички, расшитые золотом. Вышивка предназначалась для ее дочери.

– Куда же ты торопишься? – удивилась хозяйка. – Ведь мы еще и не поговорили толком. Мужа нет дома. Может быть, он хочет побеседовать с тобой. А ты был у господина Балинта?

Гергей смущенно заморгал глазами:

– Нет. И не пойду к нему. Я удрал из дому, никому не сказавшись.

– Со священником нашим тоже не хочешь побеседовать?

– А где он живет?

– Здесь, с нами. Где ж ему еще жить! Да только его нет дома. Он хоронит.

– Они все так же бранятся меж собой?

– Пуще прежнего. Теперь наш поп – сторонник Фердинанда, а муж – короля Яноша.

– Прошу вашу милость передать ему от меня поклон.

Он намеренно не назвал ее матушкой.

Жена Цецеи перевернула свою вышивку и после минутного молчания ответила:

– Что ж, сынок, что ж, Гергей, тогда я не стану тебя удерживать, только покушай перед отъездом. Я оставила тебе обед, да будить не хотела.

Гергей опустил голову. Должно быть, размышлял, стоит ли ему принять угощение. Подумав, решил принять, чтобы не обидеть хозяев.

Жена Цецеи накрыла стол желтой кожаной скатертью, положила на тарелку холодное жаркое и поставила вино.

Вернулся и отец Балинт. Обычно он возвращался после своих милосердных трудов только вечером, а в этот день, устав от жары и работы, пришел раньше.

Вслед за ним приковылял и Цецеи.

Гергей поцеловал руку священнику. Тот усадил его за стол, и юноше пришлось отвечать на вопросы во время еды.

– Как ты вырос! – Отец Балинт смотрел на него и только диву давался. – Совсем мужчиной стал. А ведь словно только вчера ушел от нас! – И он оглянулся. – А где Вица?

– Во дворце, – ответил Цецеи.

Священник взглядом требовал объяснения, поэтому Цецеи сказал, оправдываясь:

– Королева очень полюбила ее, не отпускает…

– С каких это пор?

– Несколько дней.

– Уж не за ребенком ли она там ходит? – спросил священник фыркнув.

– За ребенком, – ответил Цецеи. – Только не подумай, что няней – нянь там достаточно. Вица просто там время проводит, вот и все.

– Твоя дочь ходит за сыном Сапояи? – воскликнул священник и вскочил покраснев.

Цецеи беспокойно заковылял по комнате.

– А что ж тут такого? – проворчал он обернувшись. – Ты ведь сам говорил: лучше уж пес да венгерец, чем ангел да немец?

– Но твоя дочь баюкает сына Сапояи! – Отец Балинт свирепо заорал на Цецеи: – Да что ж у тебя, мозги раскисли на старости лет? Или ты забыл, что отец этого ребенка был палачом? Забыл, как вместе со мной лакомился мясом Дёрдя Дожи?

И он так хватил стулом об пол, что стул разлетелся вдребезги.

У Гергея кусок застрял в горле. Он бросился вон из комнаты, стремглав сбежал по лестнице, вывел своего коня и умчался, ни с кем не попрощавшись.

14

Возле королевского дворца он соскочил с коня и взял его под уздцы.

На стене дворца Гергей заметил солнечные часы величиной с колесо телеги. Солнце как раз скрылось за тучи, и позолоченный столбик только бледной тенью указывал на римскую цифру IV.

Гергей пытливо рассматривал окна. Оглядел по очереди окна нижнего, потом верхнего этажа, а затем и башенные оконца.

В ворота дворца входили и выходили солдаты. Шаркая ногами, подошел к воротам седобородый, сгорбленный старик-венгерец. За ним следовало двое дьяков.

– Прочь с дороги! – крикнул страж двум зевакам-мальчишкам. – Чего рты разинули?

Старик с трудом передвигал ноги. Он был, видимо, очень знатной особой, так как с ним здоровались все, а он никому не отвечал на приветствия. Дьяки несли свернутые трубкой бумаги. За борт суконных колпаков были засунуты гусиные перья, у пояса болтались медные чернильницы. День стоял солнечный, и тени дьяков величественно передвигались по стене. Гергей приметил и стройного белокурого солдата. Ему сразу бросилось в глаза, что солдат в красных сапогах, а тонкие ноги его обтянуты красными штанами, – он понял, что это солдат из сигетварской стражи. И тут же узнал в нем Балинта Надя.

Гергей повернулся и, взяв коня за повод, поспешно направился на площадь Сент-Дёрдь. Ему не хотелось встретиться с кем-нибудь из людей Балинта Тёрёка.

Но дальше он опять встретил знакомого. Это был подвижной низенький человек с круглой бородой – Имре Мартонфалваи, дьяк, ключник, управитель – словом, во всех отношениях полезный и близкий человек Балинта Тёрёка.

Гергей спрятался за своего коня, но дьяк Имре заметил его.

– Ба, кого я вижу! – крикнул он. – Братишка Гергей!

Гергей покраснел до ушей и поднял голову.

– Как ты попал сюда? К господину нашему приехал? Где ты раздобыл этого буйвола с конской мордой? Не из наших же он коней!

Гергею хотелось провалиться сквозь землю вместе с достопочтенной лошадью, прозванной буйволом.

Но вскоре он собрался с духом.

– Я приехал к нашему господину, – ответил он, смущенно моргая глазами. – Где он?

– Не знаю, вернулся ли уже в Буду. Он отправился провожать пленных немцев к султану. Эх, и герой же наш господин! Видел бы ты, как он крошил немцев! Неделю назад, когда он вернулся из сражения, вся правая рука у него была в крови. Королева сидела у окна. Он проехал перед нею и показал ей правую руку и саблю… А как у нас дома? Не было падежа скота?

– Нет, – ответил Гергей.

– Невольники вычистили старый колодец?

– Вычистили.

– А на молотьбе не воруют?

– Нет.

– Баричи здоровы?

– Здоровы.

– А госпожа наша?

– Тоже здорова.

– В Реметеудваре ты не побывал?

– Нет.

– Отаву начали косить, не знаешь?

– Не знаю.

– Ну, где ж ты остановишься? – спросил дьяк, обмахиваясь шапкой. – Нашел себе пристанище?

– Нет.

– Тогда пойдем ко мне. Ты какую-нибудь важную весть привез нашему господину или письмо?

– Нет. Просто так приехал.

– Тогда подожди здесь. Я зайду во дворец. А то пойдем вместе на конский двор, оттуда ко мне домой, а там переоденешься в парадный костюм. Но, может, у тебя и одежды нет? Ничего, найдем. А с господином успеешь поговорить.

Он ввел Гергея во двор и поставил его в тени.

Провожая взглядом болтливого проворного человечка, Гергей видел, как он взбегает вверх по широкой лестнице из красного мрамора. Потом начал размышлять – не улизнуть ли от гнева господина Балинта?

Эх, от него не удерешь! Он даже издали притягивает к себе властным взглядом. Придется сказать правду, признаться, что… Ой, в этом уж никак нельзя признаваться!

Голова у него пошла кругом от таких мыслей. Он почесал за ухом, потом снова уставился на окна.

Озираясь вокруг, он вдруг заметил, что за оградой зеленеют деревья парка. А что, если проникнуть туда? Хоть издали поглядеть на свою маленькую Эву, только издали, ибо такому простому смертному, как он, не положено близко подходить к королеве.

Да, но где же они? Должно быть, гуляют по тенистым дорожкам сада или сидят у какого-нибудь окошка. Эву он сразу узнал бы. Узнал бы ее нежное, белое лицо, ласково улыбающиеся кошачьи глазки. Махнул бы ей шапкой, и пусть она хоть неделю гадает, кто это был: Гергей или только мальчик, похожий на него, а может, только призрак Гергея.

По двору было разбросано сено. В стенке торчали вбитые в ряд большие, тяжелые железные кольца, к которым приезжие привязывали своих лошадей.

Гергей тоже привязал коня и, погруженный в тихие мечты, прошел между солдатами, потом проскользнул в тот проулок, где из-за ограды выглядывали зеленые кроны деревьев.

Гергей думал, что там и есть вход в парк. Вот недогадливый! Да разве стали бы строить ворота большого парка в таком узеньком переулке! Ворот тут не было и в помине. По одну сторону переулка – высокая чугунная ограда, по другую – здание. Некогда здесь жили ученые и художники короля Матяша, затем, во времена Уласло[47]47
  Уласло (Владислав) (1456–1516) – венгерский король, сын польского короля Казимира IV. Правил с 1490 по 1516 год.


[Закрыть], – польские попы и слуги, а позднее – дворцовая женская прислуга.

Но всего этого Гергей не знал. Он рассматривал ограду. Решетка белая, а концы чугунных прутьев позолочены. Кое-где из-за ограды свешивались ветки деревьев.

Гергей то и дело заглядывал в парк. Он видел дорожки, посыпанные гравием, и маленькие садовые постройки с зелеными крышами. На решетке то здесь то там сидели чугунные вороны, но от большинства сохранились одни только лапки. Сквозь ветви мелькало несколько розовых пятен. Женские платья!

Сердце у юноши застучало, как водяная мельница.

Осторожно крадучись вдоль ограды, заглядывал он в парк. Наконец под старой липой увидел группу женщин.

Они сидели вокруг колыбельки. Все были в светло-розовых платьях. Только одна, с узким лицом, длинным носом и тонкими руками, была в черном. Лицо ее было бледно, черные глаза печальны. Улыбалась она только тогда, когда склонялась над колыбелькой, но и улыбка ее была грустной.

Гергей не мог заглянуть в колыбель – ее заслоняла толстая женщина в белом платье. Она обмахивала ребенка веточкой липы.

Стараясь рассмотреть все получше, Гергей то сверху, то снизу заглядывал за ограду. Он уже приметил, что вокруг колыбельки сидят четыре женщины, а пятая стоит возле большой мраморной вазы, изваянной в форме чаши, и все время то наклоняется, то поднимается.

К ней-то и побежал Гергей вдоль ограды. И правда, это была его маленькая Эва. Но как она выросла! Девушка собирала в корзину упавшие с дерева дикие каштаны.

– Вицушка! Кисушка! – тихо окликнул он Эву.

Девушка была шагах в двадцати от него. Она напевала какую-то песенку и потому не слышала Гергея.

– Вицушка! Кисушка!

Девушка подняла голову. Серьезная и удивленная, повернулась она лицом к ограде.

– Кисушка! – повторял Гергей уже сквозь смех. – Кисушка! Вицушка! Поди-ка сюда!

Гергей был скрыт ветвями тамаринда, но Эва узнала его по голосу.

Она поскакала, точно козочка. Останавливалась, вновь пускалась вприпрыжку. Ее большие, широко раскрытые глаза были полны изумления.

– Это я, Вицушка! – повторял Гергей.

Подбежав к нему, девушка всплеснула руками:

– Гергё! Как ты попал сюда?

Вся просияв от радости, она просунула лицо сквозь прутья ограды, чтобы Гергей поцеловал ее. И Гергей услышал какой-то приятный запах – так пахнет в апреле цветущая жимолость.

Потом оба ухватились за решетку, и руки их соприкоснулись. Решетка была холодная, а руки теплые. Лица обоих разрумянились.

Не сводя глаз с девушки, юноша коротко рассказал, как он попал сюда.

Как она выросла, как похорошела! Только глаза, открытые и невинные, красивые кошачьи глазки, остались прежними.

Может быть, кому другому Эва и не показалась бы красавицей – ведь она была в том неблагодарном возрасте, когда руки и ноги кажутся большими, черты лица еще не определились, стан худой и плоский, волосы короткие, – но Гергею все в ней казалось бесподобным. Ему нравились ее большие руки – они казались белыми и бархатистыми; а на ноги ее, обутые в хорошенькие башмачки, он бросал долгие, восторженные взгляды.

– Я привез тебе кольцо, – сказал Гергей и вытащил из кармана большой турецкий перстень. – Кольцо это завещал мне мой добрый учитель. А я подарю его тебе, Вицушка.

Вица взяла кольцо в руки и с восхищением разглядывала топазовый полумесяц и алмазные звездочки, потом надела перстень на пальчик и улыбнулась.

– Какое большое! Но красивое!

Так как кольцо было велико и болталось на пальчике, девушка просунула в него два пальца.

– Наверно, придется мне впору, когда я вырасту, – сказала она. – А до тех пор пусть хранится у тебя. – И добавила с детской откровенностью: – Знаешь, кольцо будет мне в самый раз, когда мы поженимся.

Лицо Гергея омрачилось, глаза подернулись влагой:

– Не будешь ты, Вица, моей женой.

– Почему это не буду? – оскорбилась девушка.

– Ты ведь теперь знаешься только с королями и герцогами. Тебя не отдадут за такого маленького человека, как я.

– Вот еще! – возмущаясь, покрутила шейкой Вица. – Ты думаешь, они кажутся мне очень уж большими людьми? Королева тоже сказала как-то, чтобы я любила маленького короля, и за это она, когда я вырасту, найдет мне и такого и сякого жениха. Я ответила ей, что у меня уже есть жених. И даже назвала твое имя и сказала, что Балинт Тёрёк – твой приемный отец.

– Сказала про меня? А она что же?

– Так засмеялась, что чуть со стула не свалилась.

– Она тоже здесь, в саду?

– Здесь. Вот она, в черном платье.

– Та?

– Да. Правда, красивая?

– Красивая. Но я думал, она еще лучше.

– Еще лучше? Так что ж, по-твоему, она не очень красивая?

– И никакой короны нет у нее на голове.

– Если хочешь, можешь поговорить с ней. Она очень добрая, только по-венгерски не понимает.

– А по какому же?

– По-польски, по-немецки, по-латыни, по-французски, по-итальянски – все языки знает, кроме венгерского. Твое имя тоже выговаривает по-своему: Керкё…

– А о чем мне с ней говорить? – отнекивался Гергей. – По-немецки я знаю лишь несколько слов. Лучше вот что, Вицушка: скажи, как нам с тобой увидеться, если мне еще раз случится приехать в Буду?

– Как увидеться? А я скажу королеве, чтобы тебя впустили.

– И она велит впустить?

– Конечно. Она любит меня и все мне позволяет. И даже свою туалетную воду дает. Понюхай-ка рукава моего платья – правда, хорошо пахнут? Все королевы так хорошо пахнут!.. Потом она показала мне свой молитвенник. Вот уж где красивые-то картинки! Есть там Дева Мария в синем шелковом платье среди роз. Ты бы только поглядел!

Из-под липы послышался пронзительный писк, будто котенку наступили на хвост.

Эва вздрогнула:

– Ой, маленький король проснулся! Подожди здесь, Гергё.

– Нет, Вица, я не могу ждать. Приду завтра.

– Ладно! Ты каждый день приходи в этот час, – ответила девушка и побежала к маленькому королю.

15

Ничто не случается так, как мы предполагаем.

Когда Балинт Тёрёк вернулся домой, к нему нельзя было подступиться несколько часов подряд. Он заперся у себя в комнате и шагал там взад и вперед. Мерные, тяжелые его шаги слышны были в комнатах нижнего этажа.

– Барин гневается! – беспокоился Мартонфалваи. – Уж не на меня ли?

– А что, если он еще и меня увидит? – Гергей содрогнулся и почесал голову.

Мартонфалваи трижды поднимался по лестнице, пока решился наконец зайти к хозяину.

Балинт Тёрёк стоял у окна, которое выходило на Дунай. Он был в той же одежде, в какой ездил к турецкому султану. Не отвязал даже парадной сабли в бархатных ножнах.

– Что такое? – зло спросил он обернувшись. – Что тебе, Имре? Я не расположен сейчас к разговорам.

Подобострастно поклонившись, Мартонфалваи удалился. Остановился на веранде и смущенно почесал за ухом. Сказать или нет? Скажет – быть беде. Когда господин Балинт сердится, он как грозовая туча: молния может сверкнуть в любой миг. А не скажешь – тоже беды не миновать. Кто бы ни приехал из дому, он всех принимает с радостью.

Дом Балинта Тёрёка стоял у самых Фейерварских ворот. По одну сторону окна выходили на Пешт, по другую – на гору Геллерт. Выглянув в окно, Мартонфалваи увидел, что во двор входит Вербёци, и это вывело его из затруднительного положения.

Он поспешил обратно и вновь отворил дверь в комнату.

– Ваша милость, пришел господин Вербёци.

– Я дома, проси пожаловать, – ответил Балинт Тёрёк.

– И Гергей тоже здесь! – выпалил дьяк единым духом. – Маленький Борнемисса!

– Гергей? Один?

– Один.

– Да как же он попал сюда? Позови его!

Гергей подошел к дверям одновременно с седобородым, согбенным стариком Вербёци.

Так как Мартонфалваи низко поклонился гостю, то и Гергей последовал его примеру. Этого самого старика он встретил давеча возле королевского дворца. Дьяки с гусиными перьями на шапках несли за ним свитки грамот. (Вербёци был знаменитый человек! В молодости видел короля Матяша!)

– Добро пожаловать, отец, – послышался из комнаты мужественный голос Балинта Тёрёка.

И тут он увидел Гергея.

– Дозволь, батюшка, сперва перекинуться словечком с моим приемным сыном… Входи, Гергей!

Гергей ни жив ни мертв остановился как вкопанный перед двумя вельможами.

Балинт взглянул на него из-под насупленных бровей:

– Что, дома какая-нибудь беда случилась?