Текст книги "Растерянный континент. В защиту демократии и независимости Европы"

Прежде чем более подробно рассмотреть то, что называется эллинистическим периодом греческой истории, вернемся к последствиям Пелопоннесской войны для самой Греции.

Поначалу причиненный урон остался незамеченным. И в Греции, и в Европе возвращение к миру позволило восстановить экономику и возобновить коммерческие связи. Это произошло благодаря капиталу, репатриированному из колоний и соседних держав, которые были избавлены от войны в Греции, а также плану Маршалла в Европе после 1945 года (он финансировался за счет бегства капитала из Европы для закупки американских товаров и вооружения во время войны). Советский Союз, ставший главным освободителем Европы, восстановился практически без внешней помощи благодаря техническому и промышленному капиталу, накопленному в 1930-е годы за счет мощной индустриализации страны.

На моральном и интеллектуальном уровне война, как казалось сначала, не затронула жизненных сил воюющих сторон. Представлялось, что Греция понесла только материальный ущерб: стены и афинский флот были разрушены, заморские территории утрачены, выплачивались большие компенсации за войну, а военный потенциал побежденных городов был сильно ограничен. На начальном этапе Греция, казалось, восстановила свою экономическую и художественную жизнеспособность.

В ближайший послевоенный период с облегчением, которое принес наступивший мир, казалось, возобновилась и экономическая, и интеллектуальная активность. Велись яростные споры между Сократом и софистами. Философия стала политическим аспектом до такой степени, что в 399 году афиняне приговорили Сократа к смерти за развращение юношества. Благодаря Платону, который родился во время войны и умер в 348 году, метафизика и великое греческое мышление достигли своего апогея. Однако одно поколение спустя при всей своей значимости философская мысль начала приобретать более практическую направленность благодаря Аристотелю. Его смерть в 322 году ознаменовала закат последнего гения Греции. Афины и Греция останутся очагом культуры на долгие века, привлекая в философские школы и школы риторов многочисленных учеников, особенно из аристократии и римских правящих классов. Но пламя творческого гения угасло.

В Греции во время и после Пелопоннесской войны благодаря Эсхилу, Софоклу и Еврипиду процветала трагедия, Аристофану и Менандру – комедия, Сократу, Платону и позднее Аристотелю и Диогену – философия, благодаря Демосфену – риторика, Гиппократу – медицина, Геродоту, Фукидиду, Ксенофонту и позднее Полибию – история. Точно так же в Европе перемирие между войнами сделало возможным новый расцвет искусств, науки, философии и гуманитарных наук. В это время наряду с такими традиционными видами искусства, как кино, музыка и литература, процветает ар-деко с Парижской выставкой 1925 года, кубизм с Пикассо, сюрреализм с Андре Бретоном, психоанализ с Фрейдом, абстрактное искусство и русский авангард с Кандинским и Малевичем, квантовая механика с Планком, Бором, Эйнштейном и Гейзенбергом, архитектура с Ле Корбюзье и архитектурной школой Баухаус.

Европа так же, казалось, процветала в послевоенный период с 1945 по 1960 год: появляются экзистенциализм, феноменология, «новая волна» и «новый роман», Франкфуртская школа и великие русские писатели от Пастернака до Солженицына. Наука отправила первых людей в космос и на Луну, а «майская революция» 1968 года многих заставила поверить в то, что времена меняются и будущее Европы будет вечно молодым и лучезарным.

Вплоть до 1970-х годов Европе удавалось развенчивать предчувствие, что это впечатление не совсем верно. Она держалась в авангарде передовой мысли благодаря своим великим интеллектуалам, историкам, художникам, кинематографистам и дизайнерам одежды.

В истории цивилизаций такой послевоенный бум действительно – лишь временное явление. Он часто скрывает перелом, глубокий и необратимый разрыв с прежним миром. Кажется, что все идет как раньше, но ничто уже не остается прежним. И самые проницательные умы невозможно обмануть. С 1918 года философы и писатели чувствовали, что нанесенная рана неизлечима. Во Франции Поль Валери понял, «цивилизации смертны». В Германии Освальд Шпенглер описал «закат Запада» в шедевре, который был подвергнут нещадной критике, однако время подтвердило его правоту.

В стремлении сформулировать законы истории Шпенглер пытается наметить «морфологию всеобщей истории», согласно которой великие исторические культуры, подобно биологическим организмам, рождаются, вырастают, угасают и умирают, и утверждает, что западная цивилизация – не исключение. Согласно Шпенглеру, она приближается к последней стадии, поскольку вступила в фаустовскую фазу, и открыта для любых компромиссов, чтобы удовлетворить свои прометеевские желания величия и господства – предвестников ее окончательного падения[24]24
  Позднее заявления Римского клуба, обеспокоенного разрушительным воздействием промышленного капитализма, приводящего к истощению ресурсов и деградации окружающей среды, возьмут верх над планом, который был более глобальным, но еще привязанным к Западу. Теория катастрофизма, появившаяся в 1970-х годах, и недавно возникшая дисциплина «коллапсология» являются симптомами ощущения неизбежного краха, которое нашло свое отражение в бестселлерах таких писателей, как Мишель Уэльбек. В англосаксонском мире вслед за британским историком Арнольдом Тойнби американский ученый Джаред Даймонд с его тезисом о «коллапсе» (так красноречиво называется и одна из его работ) популяризировал идею о том, что, независимо от того, насколько развиты общества, они могут рухнуть из-за неспособности ответить на такие подрывающие их дезинтеграционные факторы, как деградация окружающей среды, изменение климата, усиление соперничества и вражды с соседями, потеря традиционных торговых партнеров, и принимать в отношении этих угроз адекватные решения.


[Закрыть].

Стефан Цвейг, убежденный националист в 1914 году, после прихода национал-социализма к власти также осознал бессмысленность войны и закат европейской цивилизации и покончил с собой в Бразилии в 1942 году. Тем временем русские, перейдя в большевизм, старались по-своему разорвать связи со старым миром, прибегая к насилию, чтобы создать «нового человека», который окончательно обозначил бы разрыв с порочным обществом капитализма и наживы ради наживы. И вновь это был философ, великий Эдмунд Гуссерль, кто в книге «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология»[25]25
  Опубликована на фр. яз.: Paris, Gallimard, 1989.


[Закрыть] забил тревогу по поводу радикального кризиса жизни и «скептического кораблекрушения» европейского разума.

На самом деле за видимостью жизнестойкости скрывались серьезные заболевания. Во-первых, после окончания Второй мировой войны моральный и интеллектуальный центр тяжести в мире стал менять оси и отклоняться в сторону Соединенных Штатов Америки. Фильм 1950 года под названием «Американец в Риме» итальянского режиссера Стено хорошо иллюстрирует это изменение восприятия. Выпущенный в 1954 году фильм рассказывает знаковую историю итальянца, охваченного непреодолимой тягой ко всему, что исходит из Соединенных Штатов, от Джона Уэйна до попкорна. Он грозит броситься с вершины Колизея, если ему не дадут американскую визу. Действительно, за время с 1914 по 1945 год основной победитель Великой европейской войны не только непомерно разбогател благодаря покупке оружия Союзниками и французским и британским капиталам, которые нашли у него убежище, но и приумножил свой человеческий и культурный капитал за счет массовой эмиграции европейских интеллектуалов, мыслителей, художников и писателей (главным образом, евреев и немцев), бежавших от войны и преследований нацистов. В пятидесятые годы большинство великих голливудских режиссеров и актеров, от Капры и Любича до Марлен Дитрих и Греты Гарбо, а также великих американских ученых, от Альберта Эйнштейна и Энрико Ферми, Джона фон Неймана и Оскара Моргенштерна (отцы теории игр) до отца американской космической программы Вернера фон Брауна или известного психоаналитика Бруно Беттельгейма, были эмигрантами из Европы.

В течение жизни одного поколения Соединенные Штаты, как вампиры, буквально высушили немецкую науку и цвет европейской интеллигенции. Европа так и не сможет оправиться. Движение пошло в необратимом направлении, теперь европейцы стекаются в американские университеты и художественные галереи, чтобы получить признание, быть опубликованными и посвященными в рыцари. Сегодня Европа уже не задает тон, и впредь американцам не будет никакого дела до того, что думают и делают европейские интеллектуалы и художники. Они могут ненадолго увлечься французской теорией и пригласить пару звезд к себе в университеты, а их киностудии могут адаптировать пару хороших романов для экранизации, но только для того, чтобы лишний раз продемонстрировать свою универсальность и культурную гегемонию. Более того, на часах интеллектуальной жизни Европы, от Франции и Великобритании до Италии и Германии, было установлено американское время, о чем свидетельствует тот минимум, что отводится в кинотеатрах Европы для европейских кинолент.

Процитируем великого немецкого драматурга Бото Штрауса, автора этих пронзительных строк:

«У меня иногда возникает ощущение, когда я среди немцев, что я общаюсь только с предками. Я похож на затворника-монаха из Хайстербаха или шестидесятилетнего дезертира, который после окончания войны покидает свое убежище и возвращается в страну, которая, к его горькому недоумению, все еще называется Германией. Бродяга, призрак, рыщущий в священных руинах городов, земли и духа. Бездомная душа»[26]26
  Botho Strauss, La disparition de la civilisation allemande (англ. яз.: “The Passing of the German Civilization” – «Гибель немецкой цивилизации»), перевод Antonin Moeri для Antipresse, фрагмент из “Der letzte Deutsche,” Der Spiegel, 2 октября 2015 г.


[Закрыть].

Конец великого европейского интеллектуального эпоса можно обозначить датой смерти итальянского филолога и писателя Умберто Эко, который, вероятно, был последним honnête homme – порядочным человеком или настоящим европейским интеллектуалом. Интеллектуальное влияние Европы сегодня ограничивается исключительно национальными персонажами, пленниками своего родного языка, которые время от времени подписывают статью на английском языке в газете «Нью-Йорк Таймс» в надежде доказать читателям, что они все еще занимают свое место в мире.

На Востоке другой победитель, Советский Союз, старался постоять за себя. Он запустил в космос первый спутник, за которым последовал первый человек – Юрий Гагарин. Некоторое время Советский Союз был соперником Соединенных Штатов. Но, как известно, хрущевская оттепель продлилась недолго, и СССР перешел в фазу интеллектуального упадка даже быстрее, чем Западная Европа.

Поэтому именно на морально-политическом уровне в европейском понимании эта фактически великая гражданская война оказалась самой катастрофической для Европы. В организации систематических массовых убийств и геноцида миллионов мужчин, женщин и детей из-за их веры, цвета кожи, сексуальной ориентации или политических убеждений гитлеровская Германия и ее пособники вышли слишком далеко за пределы цивилизации и ценностей, на которых основывался духовный и нравственный магистериум Европы. Шоа, геноцид славян, цыган, гомосексуалистов и коммунистов бросили вызов всей логике и Просвещению, которых Европа придерживалась с XVIII века. Это справедливо и по отношению к злодеяниям и жестокости Пелопоннесской войны, которые подорвали устои разума и идеал красоты классической Греции.

Последствия этого разлома проявились не сразу, только через два или три десятилетия после войны, когда появились, в частности, первые свидетельства Рауля Хиллберга и Примо Леви и заговорили о первых исследованиях Ханны Арендт. Но раскол ослаблял Европу с 1945 года. Одним из последствий утраты морального магистериума среди прочего была ускоренная деколонизация. Как оправдать господство над другими народами мира во имя цивилизации, если были совершены такие преступления?

Как и в Греции после 400 года, в Европе влияние Великой гражданской войны не только укрепило державы-победительницы с периферии континента (то есть США и СССР) в ущерб ядру (Соединенное Королевство, Франция, Италия и Германия), но и ослабило центр, подстегивая законное стремление колоний к независимости. Как и в Древней Греции, цикл освобождения колоний от Европы начался гораздо раньше. Декларация независимости Соединенных Штатов в 1776 году, декларация независимости Гаити в 1804 году и освободительные войны под предводительством Симона Боливара в испанских колониях в Латинской Америке уже дали предупредительный сигнал. Хотя колонизация активно возобновилась в XIX веке с промышленной революцией и возрождением экономической и военной мощи Европы, Великая гражданская война нанесет смертельный удар по ее господству над миром. Вынужденная мобилизовать солдат в своих колониях, Европа тем самым пробудила их боевой дух. И в то же время это сокрушило как ее славу непобедимой, так и легитимность ее господства, уже пошатнувшуюся в Америке и на Дальнем Востоке после побед в начале двадцатого века Японии над Россией. Ситуация была тем более тревожной, что два бывших союзника, Соединенные Штаты и Советский Союз, поддерживали борьбу колоний против их метрополий. Именно так британцы потеряли Индию в 1947 году и остальные свои колонии в 1960-е годы.

Голландцы, бельгийцы и французы последовали их примеру ценой двух катастрофических колониальных войн в Индокитае и Алжире. Португальцы в свою очередь были вынуждены отказаться от своих колоний в 1974 году. Последней европейской империей, вынужденной провести деколонизацию, был СССР в начале 1990-х, когда страны Восточной Европы и Центральной Азии завоевали независимость после падения коммунизма, хоть победа 1945 года и заморозила на некоторое время процесс деколонизации[27]27
  В этой связи можно привести интуитивное высказывание советского диссидента Андрея Амальрика: «Подобно тому, как принятие христианства отсрочило падение Римской империи, не спасая ее от неизбежного конца, марксистская доктрина отсрочила распад Российской империи – этого Третьего Рима, – но предотвратить его у нее не было сил». Андре Амальрик, L’URSS survivra-t-elle en 1984? («Выживет ли СССР в 1984-м?»), Paris, Fayard, 1970.


[Закрыть]. Следует отметить, что Греция также прошла через аналогичный процесс, постепенно теряя свои колонии в Большой Греции, на Сицилии, в Южной Италии, Испании и Провансе (Марсель).

Однако этот медленный и болезненный процесс не означал прекращения европейского влияния на бывшие колонии, вовсе нет. Как и в Древней Греции, языки захватчиков по-прежнему были в ходу, по-прежнему были активны торговля, союзы по обеспечению безопасности, перемещение людей (свободное или принудительное). Древнегреческие города-государства, как и европейские метрополии, сохраняли свою привлекательность. Но они больше не были центрами, к которым тяготеют зависимые периферийные страны.

Именно на политическом уровне Великая европейская гражданская война имела самые серьезные последствия, так как все больше начинал ощущаться «македонский синдром». Мы видели, как пустота, образовавшаяся после Пелопоннесской войны, ослабление Афин и подавление власти Спарты Фивами в 380 г. послужили толчком к приходу к власти Македонии и ее полному господству над Грецией через 75 лет после окончания войны. В Европе европейцы потеряли контроль над своей судьбой менее чем за десять лет – в период с 1945 года до начала 1950-х.

Европа не только потеряла колонии, но и отказалась от своей независимости, согласившись отдать западный сектор под опеку Соединенных Штатов в рамках плана Маршалла, одобрив начало холодной войны в конце 1945 года, а затем, в 1949 году, приняв создание организации Североатлантического договора (НАТО). Соединенные Штаты де-факто навязали Западной Европе экономическую и военную вассализацию во имя сохранения интересов и безопасности Европы перед лицом воображаемой угрозы, исходящей от Советского Союза.

Последний в ответ симметрично поступил с территориями, освобожденными им в 1944 и 1945 году, навязав свою экономическую и военную гегемонию странам Восточной Европы: Албании и Югославии в 1945 году, Болгарии и Польше в 1946-м, Румынии в 1947-м, Чехословакии в 1948-м и Восточной Германии (с помощью заключения Варшавского договора и создания СЭВа) в 1949 году.

Подчинение бывшей властительницы мира двум государствам, которые до этого момента пребывали на окраинах, – зеркальное отражение того, как Македония получала контроль над Грецией. Поразительно, что в обоих случаях опека привела к внутренним разногласиям, вынуждая один из лагерей вступить в союз с внешними силами, которые в итоге полностью подчинили себе оба лагеря. В Грецию римляне вторгались два раза в ответ на призывы части страны и на третий раз уже не ушли. В дела Европы американцы дважды вмешались по просьбе Франции и Великобритании и до сих пор остаются поблизости. Разница лишь в том, что в Европе ситуация развивалась гораздо быстрее, чем в Греции.

Посмотрим внимательно, как то, что произошло в последние дни Греции, перекликается с событиями в современной Европе.

Эллинистический период характеризуется господством Македонии и беспрецедентной экспансией греческой цивилизации на Восток. Не будем забывать, что македоняне, несмотря на их неотесанность, тоже были греками. Каким бы жестоким и брутальным ни было их господство, оно никогда не представляло собой кровожадной, однородной, централизованной и монолитной диктатуры. Во многих отношениях оно допускало непоследовательные подходы, различные формы свобод и автономий, а иногда и значительные привилегии. Некоторые города оставались независимыми, другие получали статус союзных или статус подданных. Это не мешало им на протяжении всего периода участвовать в бунтах, заключать тыловые альянсы с Египтом Птолемеев или Сирией Селевкидов, а также вести сложные игры за влияние среди различных греческих союзов. Несмотря на это экономический и культурный обмен никогда не прерывался. Помимо поверхностных подходов к политическим вопросам, эллинистическую эпоху отличали интенсивные долгосрочные тенденции, которые в равной степени присутствуют в современном европейском обществе. В первую очередь, культурные обмены были обоюдными: происходила как эллинизация Востока, так и – симметрично – ориентализация Греции. Влияние восточных традиций и обычаев сказалось на греческом обществе по крайней мере в двух важных аспектах: оно ослабило демократию и способствовало превращению городов-государств в авторитарные олигархические режимы.

В отличие от так называемого просвещенного деспотизма – часто встречавшейся модели, когда один человек монополизировал власть, но при этом получал поддержку народа, – монархия восточного типа не предполагала народного представительства. Это даже не искаженная версия демократии. «Восточный деспотизм», как его позже назовут, вытекает не из низов, а сверху, ведя происхождение от богов и судьбы, что позволяло ему покорять соперников. Он опирается на олигархическую социальную базу, состоящую из богатых землевладельцев, высокопоставленных чиновников, крупных торговцев и финансистов.

Вторая глубокая трансформация связана с экономикой. Глобализация торговли и быстрый доступ к азиатским рынкам, последовавшие за завоеваниями Александра, привели к тем же последствиям, какие в Европе вызвали великие открытия или падение Берлинской стены в 1989 году. Они спровоцировали мощный прилив. Прежде всего, экономический центр тяжести переместился на Восток, из Греции в Александрию и Антиохию, в то время как Родос стремился заменить порт Пирей как узел международных морских перевозок.

Этот же процесс наблюдается вот уже тридцать лет, при этом равновесие постепенно меняется: центр тяжести мировой экономики отклоняется в сторону Азии – сначала к Японии и «азиатским тиграм», затем, с 2000 года, к Китаю и Вьетнаму. С IV века до н. э. Александрия, Родос и Антиохия были для эллинского мира тем же, чем сегодня для мировой торговли являются Шанхай, Сингапур и Йокогама. Новый порядок естественным образом повлек за собой глубокие социально-экономические изменения. Это привело, в частности, к массовому перемещению центров производства на Восток. Производство греческих ваз переместилось на восток от Средиземноморья, в то время как греческая сельскохозяйственная экономика рухнула вследствие конкуренции египетской пшеницы, палестинских и сирийских вин.

Последовало всеобщее обнищание деревень, появление городских пролетариев, рост экономики и обострение политической нестабильности, в то время как безработные устремились на Восток в качестве переселенцев, моряков или ремесленников. Самые смелые записывались в наемники, что давало им право заниматься сельским хозяйством в новой стране проживания после прохождения обязательной военной службы. «Глобализация» греческой экономики привела к депопуляции и впечатляющему росту неравенства в греческих городах-государствах, где массам бедных граждан приходилось сталкиваться лицом к лицу с богатой, надменной, космополитичной, становившейся все менее «патриотичной» и все более безразличной к будущему своих городов элитой. Города также пережили характерную для «либеральных» обществ эволюцию, состоящую в переходе от общественного блага к частному благу, от производства товаров к финансам, от сельского хозяйства к торговле, от государственного сектора к частному, от государства к мультинациональной корпорации, от меркантилизма к свободному обмену, от кольбертизма к неолиберализму и оттуда к ускорению приватизации государственных служб и экономики в целом, что обосновывалось теориями корпорации экономистов, которые с тех пор одержали верх над философами.

Этот переход от государственной власти к частной, который затронул даже армию, приостановив призыв и вынудив прибегать к помощи частных наемников, типичен для современного западного мира. Но его можно было наблюдать и в то время, когда классическая Греция была в упадке, а эллинистические царства процветали. На политическом уровне греки явно стремились отреагировать на эти тектонические изменения и ощущение эфемерности лидерства, но не смогли ни порвать со своими корнями, ни достичь объединения, которое позволило бы им восстановить былое влияние. После смерти Александра эллинский мир был разделен на три более или менее равноценные державы: Птолемеевский Египет, Сирию/Месопотамию Селевкидов и Грецию под влиянием Македонии. Все три постоянно находились в состоянии войны. После 280 года до н. э. основными соперниками были Птолемеи и Селевкиды, при этом и те, и другие пытались подкупить или привлечь греков на свою сторону. Греция, в свою очередь, также была разделена на три противоборствующие региональные державы во главе с македонскими царями, которые пытались сохранить власть над греками, организовавшими два соперничающих союза: Ахейский, центром которого были Пелопоннес и Коринф, и Этолийский, объединявший города и народы Центральной Греции. Образование этих союзов, или конфедераций, уходит корнями в историю Греции, к созданию во время Пелопоннесской войны Афинского и Спартанского союзов. Последним предстояло сыграть ведущую роль в послевоенный период, который в условиях упадка, последовавшего за взлетом кампаний Александра, закончился завоеванием римлянами и клинической смертью Древней Греции в 146 году до н. э.

Эти попытки федеративного объединения явно напоминают Римский договор 1957 года и создание Европейского сообщества. Они выполняли одновременно экономическую и политическую функцию, смысл которой состоял в том, чтобы противостоять попыткам иностранного вторжения и сохранить греческую самобытность и независимость. Греко-римский историк Полибий, горячий ахейский патриот, который был взят в заложники в Риме, точно описывает, как действовала ахейская конфедерация. Она мало чем отличалась от Европейский союза:

«Уже в течение предшествующего периода [до 250 г.] было предпринято несколько попыток объединить усилия городов Пелопоннеса, но никому не удалось убедить их, ибо вместо того чтобы стремиться к достижению свободы для всех, каждый город старался лишь усилить свою власть»[28]28
  Polybius, Histoire («История»), Paris, Gallimard, “Quarto” coll., p. 206.94.


[Закрыть].

Дени Руссель, который перевел Полибия, в свою очередь утверждает, что античный Ахейский союз, распущенный Александром в 324 г. и восстановленный в 280 г., чтобы изгнать тиранов и македонские гарнизоны, значительно расширился с присоединением Аркадии, Аргоса и Сикиона. Города-члены союза, «были сгруппированы строго на равных условиях в рамках sympoliteia (симполитии), другими словами, они оставались гражданами своего родного города, в то же время были гражданами Ахеи» (как и в Европейском союзе сегодня). Не похоже, что всем им была навязана абсолютно единообразная конституция, хотя тиранический или чрезмерно олигархический режим были бы несовместимы с членством в Конфедерации. Они сохраняли собственные законы и суды, но также подчинялись правосудию и законам Конфедерации.