Текст книги "Рейд"

11. Последняя игра

В аквариуме дисплея что-то движется. Что клаймер подбит, они знают. Они не знают, что теперь мы безоружны. Похоже, что мы их напугали.

Кармон работает в режиме самой крупномасштабной сетки. Повсюду красные и зеленые блики.

Старик что-то бурчит Тродаалу. Очевидно, спорит со штабом. В точку заправки нам никак не попасть. Наша единственная надежда – Тервин.

– Приготовиться к переходу в гипер! – говорит Старик.

Нам приходится прыгать. Надо подобраться как можно ближе. Может быть, сохранился хоть какой-нибудь лоскуток планетной защитной системы. Выстрел наудачу.

Можем запутать след, потом отключить двигатели, оставив только аварийную систему, и дрейфовать к цели. Но экипаж не готов к переходу в норме. Самый оптимистичный прогноз Канцонери – это девять дней пути. Сквозь самое пекло битвы.

Нет, спасибо. Такие прогулки – для самоубийц.

Хватит ли у нас водорода на прыжок и коррекцию скорости при подходе? А чего вообще думать? Командование может просто не выслать в это пекло буксиры ради одного-единственного побитого клаймера, который им совершенно не нужен.

Командира это с виду очень мало трогает. Он на подъеме очередного цикла настроения. Подшучивает. Просит у Тродаала и Роуза адреса девиц, которыми те непрерывно хвастают.

– Прыгаем, мистер Уэстхауз. Максимальное отношение сдвига.

Ой-ей-ей! Да мы не одни. Нас приветствуют ядерные взрывы по курсу.

Шансов у нас все меньше и меньше. Боюсь, не выйдет.

Чертовски интересный был полет.

Рядом со мной – командир.

– Пойди собери свои бумаги.

– Сэр?

– Собери свои бумажки и запихай их в ящик из-под аварийного рациона. Ящик сунь под сиденье.

Я бегу в эксплуатационный отсек, срываю свою койку.

– Что случилось? – спрашивает Бредли.

Он не знает, что мы только что сразились с корветом, что за нами гонятся ракеты.

Кригсхаузер тоже здесь.

– Скажите прямо, – умоляет он.

Я в общих чертах обрисовываю ситуацию:

– Плохи дела. Но на Старика можно положиться.

Это их ободрило. Люди из эксплуатационного отсека невозмутимы. Может быть, таких специально отбирали.

Проходя через оружейный, я останавливаюсь. Мрачный Пиньяц выдавливает из себя улыбку и тянется рукой к моему плечу.

– Все было нормально, лейтенант. Желаю удачи. Просто напишите, как все было.

Для Пиньяца – жест просто драматический.

– Напишу, Ито. Обещаю.

Складываю свое барахло под кресло старпома. Жаль, что вот с Вейресом мне не помириться.

– Что случилось? – спрашиваю я Рыболова. Мавзолейная тишина операционного отсека вынуждает говорить тихо-тихо.

– Хуже становится.

Экран перед ним исчеркан следами выходов из гипера. Карандаш набрасывает нити тянущихся через эту кашу спагетти ракет с высоким отношением сдвига. Мы крейсируем в самом центре пожара. Обе стороны обезумели от жажды убийства.

Дзыннь!

Дзыннь!

– Что за хреновина?

Дзыннь!

Звук такой, будто пакостливый бог-дитя лупит по корпусу корабля вселенских размеров колотушкой.

– Мы прыгаем в гипер и обратно, – говорит Рыболов. – Хаотично.

Я то же самое подумал. Это способ запудрить мозги слабоумной ракете. Но к грохоту это отношения не имеет.

Дзыннь!

– Что это за шум?

Удар приходится по кэну, по дуге в четверть его обхвата.

– Мистер Уэстхауз сказал, что у нас проблемы с коррекцией инерции.

– Но это же…

– Командир, говорит инженерный отсек. В шестом запасном резервуаре прыгает кусок замерзшей воды. Есть ли возможность не менять скорость, пока мы будем плавить и сушить?

– Нет. Грохот не мешает жить. Все равно плавьте.

– Есть!

Это был Дикерайд. Давно я его не видел. Поставлю ему пива, если выберемся.

– Оружейный отсек, доложите о состоянии орудий.

– Лучевое оружие в порядке, командир. Охладили и подрегулировали, на пару выстрелов хватит.

В дуэли с корветом мы чуть было вовсе не лишились лучевого оружия.

– Но долго они не протянут, командир.

– Стрелять будем, только если рождественский подарок к нам на колени плюхнется.

Старик вернулся во времена своей молодости и отыскал там еще какие-то запасы чего-то такого, что придает ему сил. Он танцует от поста к посту, нервный, как шлюха в церкви, почти желая, чтобы прижало еще потуже. Трубка рыгает ядовитыми клубами. Мы по очереди морщимся, кашляем и трем глаза. И ухмыляемся в спину уходящему командиру.

Он жив. Он снова нас вытащит.

Эта вера, которой командир так боится, которая так его бесит, которую он так любит, помогает мне чуть лучше понять и его, и Рыболова.

Рыболов вручил свои душу и жизнь Командиру Вселенной. А пока, в ожидании начала своего путешествия в небеса, он просто налегает на весла.

Остальные уступают вере урывками, когда приходится тяжело, когда страшно, что сами не справятся, – тогда они верят все до единого. Жаль, что командир сам не может отыскать себе подходящий объект для веры.

Он слишком циничен для любой религии, а адмирал устроил такой цирк, что перестал годиться на роль полубога. Что тогда остается? Служба? Этому нас учили все годы Академии.

Танниан – сила и слабость командования. Со всем своим стратегическим гением вдохновить своих капитанов он не может.

Колотушка успокоилась, но лишь когда затычки уже подтянулись к волосяным трещинам переборок.

Клаймер умирает медленно, как человек с тяжелой формой рака.

Кусок замерзшей воды. Не на сто процентов неприятный сюрприз. Он означает немного лишней энергии, лишней подвижности. Или долгий, прохладный запас воды для людей. Господи, как пить хочется! Потеть нечем.

– Оружейный, приготовиться! Есть возможная цель номер один. Векторы целеуказания передаются.

Что за черт?

Одна из полос на экране Рыболова выделяется ярче других. Эта, что ли? Извлечь смысл из этого хаоса может только современный тактический компьютер. Очень густой стала эта смесь и очень быстро меняется.

Мы в центре всеобщего внимания. В дисплее целая толпа зеленых бликов. Может быть, штаб решил протянуть руку помощи?

А вся неразбериха могла получиться сама собой.

– Командир, инженерный на связи.

Это опять Дикерайд. А Вейрес-то где?

– Командир, поток водорода из гидролизеров неустойчив. Нам может не удасться произвести достаточно водорода для выполнения ваших указаний по отношениям сдвига.

– Вспомогательные?

– Работают.

– Резервный водород?

– Хватит на пятнадцать минут. Вышел из строя манометр главного давления… Мы не знаем, сколько времени уже оттуда берем. Пришлось смотреть по…

– Сообщите, когда останется на пять минут. Мистер Пиньяц? К нам приближается ракета. Надо ее сбить.

– Наводку произвели, ведем слежение, командир.

– По моей команде, – говорит Старик и отправляется шептаться с Уэстхаузом.

– Командир, еще один объект с неизбежным столкновением, – докладывает Роуз со спокойствием психа.

Остальные не менее спокойны. Просто странно.

Стены смыкаются. В дисплее теперь что-то видно – локально. На нас летит ракета. Придется с ней потанцевать, сбить с толку и в нормальном пространстве добить лучевым оружием. Мельчайшая задержка, и та фирма загонит нас в смертельную траншею.

Тревога. Выходим в норму.

– Давайте, мистер Пиньяц.

Результат не слишком эффектен. Ракета испаряется, но я не вижу ее гибели на экране.

– Командир, оружейный на связи. Гамма-лазера больше нет.

Разваливается эта куча хлама.

Танец снов на границе смерти тянется еще полчаса. Мы сбили еще четыре преследующие ракеты, потеряли еще один лазер. Уэстхауз проматывает топливо, колдуя над скоростью. У командира, как всегда, какая-то своя мысль. Я ни малейшего понятия не имею, что он планирует. Пытаюсь отвлечься на собственные проблемы.

Перемена. Очень захватывающая. В нас летят три ракеты. Как на этот раз увернемся? Времени на хитрости нет. Остановиться и сбить одну – настигнут другие.

– Командир, инженерный на связи. – Это снова Вейрес. – Водорода осталось на пять минут.

– Спасибо, мистер Вейрес. Максимальная мощность. Закачайте в хранилище сколько сможете.

Я панорамирую Ханаан. Еще ближе. Пешком дойти.

– Сэр? – спрашивает Вейрес.

– Минутку. Уэстхауз, продолжайте. Лейтенант, просто выдайте всю накопленную мощность.

Командир погружается в свои мысли. Я смотрю в дисплей, смотрю на Уэстхауза. Он закончил танец. Ханаан раздувается, как воздушный шар. Мы несемся прямо на него.

Командир включает интерком и начинает вещать на весь корабль:

– Солдаты, осталось взять последний барьер, и у нас осталась последняя уловка. Это был хороший корабль. На нем летали отличные команды, а нынешняя – самая лучшая. Но теперь корабль мертв. Он не может летать и не может драться.

Что за пораженческие разговоры? Старик никогда не сдается.

– Мы выйдем на орбиту по эту сторону луны и разделимся на отсеки. Ту фирму это должно удовлетворить. Служба спасения нас подберет. В отпуске соберемся у меня в Кенте на ужин в память нашего корабля.

Я уже чувствую, как пахнут сосны, слышу бриз в их кронах. Неужели Мери и вправду ушла?.. Шерон… Ты привела обратно свой клаймер, лапонька? В драке с конвоем их не меньше дюжины пропало…

Экипаж отвечает Старику молчанием. Самой нерушимой тишиной, какую я в жизни слыхал.

А что говорить? Предложите другой вариант.

– Солдаты, нашими руками делается история. Я горжусь, что служил с вами.

Впервые Старик командует кораблем сидя.

Он кончился. Расстрелял последний диск. Но все так же вьются вокруг него беспокойные клубы дыма.

– Скоро ли, мистер Уэстхауз? – спрашивает он ослабевшим голосом.

Мы делаем последний краткий перелет в гипере. Продолжаем сбивать с толку ракеты.

– Две минуты тридцать… пять секунд, командир.

Странный этот Уэстхауз. Невозмутимый. Тот же профессионал, что и в день погрузки на борт. Когда-нибудь он с хладнокровием Старика будет командовать клаймером.

– Сержант Никастро, обратный отсчет к разделению. Тродаал, впрысните еще раз в штаб информацию о наших намерениях. Мистер Уэстхауз даст вам данные орбиты. Воспользуйтесь второй аварийной частотой.

Что будут делать ракеты, когда их цель разлетится по пяти направлениям? Три ракеты. Кто-нибудь да выкарабкается.

Эй, вы, боги войны, дайте передохнуть!

Шанс есть. Какой-никакой, а есть. Хозяева этих охотников преисподней не могут поправлять действия своих псов. Тем приходится рассчитывать исключительно на собственные тупые мозги. Потому-то мы до сих пор живы.

Спазм у меня в желудке еще туже. Страшно. На нас с ревом несется момент истины.

Мы прошли барьер, за который противник пока не рискует перешагнуть. Может быть, линия планетарной обороны завязала смертельный узел вокруг Тервина и за нами гоняются только эти три киллера-имбецила?

Что на камере? Тервин. Его ко всем чертям расколошматили, а работа все кипит, плетет паук свою огненную паутину.

Клаймер виляет. Уэстхауз с Вейресом обмениваются проклятиями. Последние секунды перед выходом на орбиту.

Я вот что скажу. Когда напуган до мокрых штанов, на другом сосредоточиться трудно.

Пиши. Займи руки делом. Все что угодно, лишь бы отвлечься.

– …девять… восемь… семь… – тихо звенит голос Никастро.

Шесть – пять – четыре – три – два – один – НОЛЬ!

Ба-бах!

Ты мертв.

Нет. Я не мертв. Еще нет.

Корпус сотрясает волна грохота – отдаются отстреливаемые болты. Превосходно. Слава Богу. Хоть что-то еще работает как надо. Меня ударяет в бок. Наш блок ракет уносит нас от остальной части корабля.

– Отделение рабочего и инженерного с зажиганием ракетных двигателей, командир.

Какое тонкое наблюдение!

Голова кругом идет. Аквариум дисплея пылает. Где ракеты? Не поймешь. Антенны были на торе. Мы летим вслепую…

Тяга прекращается. Затычки столпились у переборки между нами и оружейным. Легкость в голове… Свободное падение. Искусственной гравитации нет. Командир выплывает из кресла.

Сериал продолжается с участием теперь уже следующих отсеков. Последним будет отделяться эксплуатационный. Грохот там будет убийственный. Чарли, надеюсь, ты выдержишь. Кригсхаузер, ты так и не назвал имени.

– Оружейный отсек отделился, командир.

Одна камера наружного наблюдения у меня осталась. Я слежу за пламенем ракет. Резко усиливаю увеличение. Вижу тор. Он пылает, качается, вертится, стремительно уменьшается, озаряемый ракетами. В тех местах, где его лижут лучи прожекторов, остаются серебряные следы.

Клаймер уходит из поля зрения. Появляется полумесяц Ханаана. Мы идем в сторону рассвета. Надеюсь, спасатели разберутся в наших траекториях.

Встает солнце. Яркое, величественное, оно ползет по той излучине мира, к которой мы так давно вожделеем.

Где же ракеты противника?

Есть что-то особенное в зрелище, когда мать-звезда материализуется позади планеты-дочери. Это наполняет благоговением перед творением. Даже теперь, когда смерть гонится по пятам. Вот это да еще, быть может, облака – высшие доводы в пользу существования Создателя.

Пора снова глянуть на тор.

Боже! Новое солнце!

– Тор! Первая ракета попала в тор, – произносит Берберян. Голос, как жабье кваканье.

Ну естественно. Тор – самая большая цель. Через несколько секунд с ним все будет кончено… По нашему отсеку проносятся вздохи. Слабеет напряжение. Теперь наши шансы – пятьдесят на пятьдесят.

– Ого! Снова в тор! – кричит Берберян. – Вторая хренова проклятая ракета, мать ее, тоже долбанула в тор!

– Давайте докладывать по установленной форме, – наставительно предлагает командир.

Я разве что не вою от радости.

И все-таки… Есть еще третья, запаздывающая. Огромный черный монстр с моим именем, выцарапанным на зубах.

Надо навести камеру на Ханаан. Хочу, умирая, видеть мир.

А ведь как этот мир сладок! Как прекрасен! Ни одну женщину, даже Шерон, никогда не хотел я так, как хочу этот мир.

– Третья в тор целиться не будет, – говорит Ларами.

– Заткнул бы ты свой сосальник, ладно? – огрызается Роуз.

Пиньяц попробует последний лазер, но этого не хватит. Два раза уже не вышло, верно?

И все равно Старик победил. Кто-нибудь из нас останется в живых.

Если существует Дьявол (Рыболов в этом не сомневается), то наверняка его любимая пытка – чувство вины. Кроме моего, есть еще три отсека, и я надеюсь, что молот упадет на другой. Есть во мне некая часть, абсолютно лишенная совести.

На экране вспыхивают огоньки.

– Готов, – удается выговорить мне.

– Кто? – спрашивает чей-то голос.

– Берберян? Тродаал? – спрашивает командир.

Проходит несколько секунд. Я исступленно пишу, потом останавливаюсь, застываю с карандашом в руке.

– Командир, – говорит Тродаал, – эксплуатационный отсек не отвечает.

– А, Чарли. Мать их так.

– Вот так, друзья, – говорит командир. – Выключайте все. Мистер Яневич, распорядитесь… – Он замолкает, чтобы выбить трубку. – Вахты по аварийному расписанию.

Кригсхаузер. Фоссбринк. Чарли Бредли. Лайт. Шингледекер. Татабурун. Все погибли? Нет. Кто-то остался в инженерном.

Бедняга Чарли. Он подавал надежды. Накрылся в первом же патруле. Добро пожаловать на клаймер, парнишка.

По нему я буду горевать. Он мне нравился.

Интересно, выжил ли Кригсхаузер? Он терпеть не мог уходить с камбузика.

Ладно, если не выжил, то больше у него проблем нет. Плохо, что я ему ничем не смог помочь.

Во всем есть свои положительные стороны. Они не страдали. Даже не поняли, что их убило.

Делать больше нечего, только ждать спасателей. Ждать и гадать, услышим ли мы когда-нибудь сигнал их приближения.

Пойду поищу пустую койку. Уснуть вряд ли удастся, но мне нужна перемена. Куда-то уйти.

Снизу идет разговор.

– Думаешь, кинут еще что-нибудь? – Это голос Кармона. – Мы – сидящая утка.

– Да не бери в свою умную голову, Патриот, – отвечает Никастро. – Мы все равно ничего не почувствуем.

Никастро отказывается верить, что завтра существует.

– Сколько нам придется ждать? – спрашивает Берберян.

– Тродаал? Есть что-нибудь?

– Извините, ничего нет.

– Столько, сколько придется, Берберян.

– Тро, – говорит Берберян, – сбегай на угол и позвони им, чтоб поторопились.

– Я уже звонил, Берберян. Какого хрена тебе еще нужно?

– Телочку. И еще одну. Много телочек. Батальон телочек. Ты их построй, а положу их я сам.

Я был прав, уснуть мне не удалось. Пробираюсь вниз сквозь плетение кабелей. Командир сидит рядом с Уэстхаузом, что-то пишет. Потом встает, трудно идет в каюту. Даже в невесомости ему тяжело карабкаться. Он выгорел. Ничего не осталось.

Ты привел нас домой, старина. Держись за это.

– Займемся делом, – обрывает разговоры старпом. Спокойным, уверенным тоном. Тоном командира. – Надо экономить энергию. Кармон, выключайте дисплей. Уэстхауз, Канцонери, сохраните память и закрывайте лавочку. Вы тоже, Джангхауз. Берберян, Тродаал – держите аппаратуру связи в готовности. Может понадобиться для помощи спасателям. Ларами, выключайте охладители и газоочистители. Все равно будет холодно. Впрысните нам малость кислорода. Никастро, отключите половину светильников. Кому нечего делать, проваливайте.

Когда человек лежит, ему требуется меньше калорий и меньше кислорода. Старпом готовит нас к голодному этапу нашей экспедиции.

– Надеюсь, они, мать их, поторопятся! – рычит Тродаал, не оставляя попыток найти сигнал спасателей. – Хочу жрать, пить, трахаться, мыться. Не обязательно в таком порядке.

– Согласен, – говорит Роуз.

– Что ты имеешь в виду, черт возьми?

– Что тебе надо помыться, Тро. Помыть все, вплоть до изгнившей кочерыжки.

Сюжет закручивается. Появляется Ларами, Берберян снисходит до какой-то шуточки. Настроение у них поднимается.

Мне ожидание невыносимо. Слишком мы близко от дома.

Ларами стонет, что помрет, если в ближайшие двадцать четыре часа не раздобудет телочку.

– Еще протянешь, – огрызается Рыболов. Все оборачиваются на него с открытыми ртами. Но нет, он в игру не вступает. Низкопробное заседание временно прерывается. Товарищи Джангхауза все же не чурбаки бесчувственные.

– У вас хоть вода была, – ворчит обычно немногословный Скарлателла. Я поворачиваюсь, разглядываю его сквозь сплетения проводов. Странный тип – Любомир Скарлателла. Электронщик у Канцонери. Ста слов не сказал за весь патруль. Молчалив, невозмутим, дело знает. Держится совершенно незаметно. Сейчас в его голосе истерическая нотка.

– Пока не пришлось выбирать, на что лучше расходовать энергию – на ее очистку или на обогрев корабля. – Джангхаузом овладевает возвышенное спокойствие. Тихим голосом он начинает читать что-то из Писания. Никто не просит его заткнуться.

Я спал. Самому не верится. Двенадцать часов. И еще бы спал, если бы Циа не понадобилась койка. Забираюсь в свое старое кресло. Слушаю, как ребята что-то лениво бормочут. В основном гадают, что там с нашими друзьями в других отсеках.

Четырнадцатый час. Раздается вопль Тро:

– Вот они!

– Вот они кто? – спрашивает мистер Уэстхауз. Сейчас его вахта, и он ее стоит, какова бы она ни была.

– Спасатели… Мать их. Они идут к оружейному. Суки!

Он злобно бахает ладонью по консоли.

– Спокойнее. Дойдет и до нас очередь.

Сукины сыны!

Никогда не знаешь, насколько ты эгоистичен, пока не попадешь в ситуацию, где кого-то другого будут спасать раньше тебя. Сорок две минуты, и каждую мы потратили на проклятия и злость в адрес пиньяцевских головорезов.

Теперь наша очередь. Спасатели честят нас не хуже, чем мы только что честили оружейный отсек. Три часа они тратят, чтобы остановить вращение отсека.

– Буксировать нас не будут, – объявляет Тродаал. – Будем вылезать через верхний люк.

По отсеку раздается звон. Потом более приятные звуки – кто-то ходит по крыше.

Яневич подзывает к себе меня и мистера Уэстхауза.

– Пойдем-ка к этому люку. Необходимо проследить за порядком.

– Что ты имеешь в виду?

– Увидишь.

Я вижу. Мне приходится применять угрозу силой, как только пошла свежая вода. Кое-кто готов убить за глоток. К счастью, они слишком слабы для бунта.

– Поспокойнее! – рявкаю я на Циа. – Много выпьешь – развезет!

– Тродаал, – говорит Яневич, – возвращайтесь к рации. Они скажут, когда раздраить люк.

Мне в ноздри бьет желчная вонь. Циа вывернуло.

– Говорил я тебе…

Впрочем, Бог с ним. Послужит ему уроком.

– Раздраить люк! – кричит Тродаал. – Они подали переход.

Яневич проверяет показания с нашей стороны и начинает раздраивать люк. За ним уже толпятся несколько человек.

С той стороны нас встречают два космических пехотинца на корточках, в полном боевом обмундировании.

– Назад! – говорит один из них. – Еще не выходим!

Они вползают к нам и встают у люка.

За ними появляется медбригада – фельдшер и два санитара в белых противочумных костюмах. Что такое? Неужели мы – разносчики черной смерти?

Экипаж собирается вокруг посетителей с благоговением дикарей, начинает их трогать, бормотать что-то. Не могут поверить, что их уже спасли.

Видали когда-нибудь такое эти спасатели? Мы хуже, чем свора галерников. Сто лет не мыты. Не бриты. В заплесневелых лохмотьях. В болячках и коросте. Многие облысели.

Хорошо, что медбригада не женская. На куски бы разорвали. Эти мужчины больше не люди.

Но пройдет несколько месяцев, и на борту нового клаймера снова начнется процесс дегенерации. Однако я, слава Богу, выхожу из игры. Больше никогда. И шеф-квартирмейстера Никастро там тоже не будет…

Сержант Никастро.

– Стив! Уолдо! Где сержант?

– Никастро? – отвечает Яневич. – Он же… ну-ка пойдем.

Мы разбредаемся в поисках. Искать недолго. Уэстхауз находит его сразу же.

– Здесь! У генераторов напряжения. Фельдшер!

Я подбегаю и вижу, что он держит руку на яремной вене Никастро.

– Фельдшер! – кричу я. – Что случилось, Уолдо?

– Не знаю. Сердце, наверное.

– Он был уверен, что не выживет, – бормочет Яневич.

Фельдшер проделывает всю процедуру реанимации. Бесполезно.

– Здесь ничего не сделать, – говорит он. – В нормальной обстановке…

– На клаймерах ничего нет нормального.

Я в таком оцепенении, что даже не чувствую горя по лучшему другу. Ничего не осталось, кроме тлеющих углей ярости.

Люди покидают отсек. Пехотинцы следят, чтобы они держались цивилизованно.

– Где Старик? – спрашивает Уэстхауз.

– Наверху, – показываю я.

– Я схожу за ним, – говорит Яневич. – Вы идите.

– А Неустрашимый где? Эй! Фред!

Кот вдруг становится для меня самой необходимой вещью во всей Вселенной.

Все уже снаружи. Теперь выбирается Уэстхауз.

– Ваша очередь, – говорит мне доктор.

– Я не могу. Мне необходимо найти…

Космопехи легко со мной справляются.

Длинная узкая труба выводит на борт спасательного судна. Я переползаю быстро.

Там уже ждет другая медбригада. Они знают, что ждут не людей, а животных. Мощная струя воды размазывает меня в лепешку. Я падаю на холодную жесткую палубу. Три раза я пытаюсь подняться на ноги и добраться до человека со шлангом.

Он не обращает внимания. Они под полной гравитацией. Мои дряблые, измученные мышцы не справляются. С отвращением я подчиняюсь неизбежному, и меня загоняют в ванну. Даже сорвать с себя шмотье не дали.

Не тронь дерьма – вонять не будет. Этому правилу они не следуют.

Вопя и брызгаясь, я переволакиваю себя в дальний конец резервуара. Всякая охота воевать пропала. Сверху спускается рука, я за нее хватаюсь. Вокруг хватают ртами воздух мои товарищи. Тродаал грозит из ванны, что всех поубивает. Медбригада его не выпускает, пока он не передумывает.

– Стоять можете? – доносится откуда-то из мутного далека голос приставленного ко мне санитара. Тут планетарная атмосфера, к тому же он в респираторе. Я утвердительно хрюкаю.

– Раздевайтесь. Сэр.

Это сплошное страдание, но я справляюсь.

– А мои вещи?

Санитар сгребает лохмотья в корзинку пластиковыми вилами.

– Получите обратно. Если захотите.

– Я имею в виду мои вещи с корабля. Они мне совершенно необходимы.

Вот это критично. Мои дневники и фотографии исчезнут, а я пальцем шевельнуть не могу.

Из трубы, по которой мы перебирались, вырывается дикий кошачий вопль. Оттуда летит оранжевая фурия. Неустрашимый не хочет покидать родной дом. Космопеху он выдает все, что может. Господи, он же взбесится, когда этот со шлангом возьмет его в работу.

Я не прав. Старина Неустрашимый слишком оглушен творящимся вокруг неслыханным безобразием. Он едва реагирует, когда я выволакиваю его из бассейна. У него даже нет сил натянуть на себя обычную маску безразличия.

Передо мной возникает рука.

– Выпейте это.

Я осушаю маленькую пластмассовую бутылочку.

– Теперь идите в душ, – указывает санитар. – Отмойтесь хорошенько, но не теряйте времени. Ваши приятели ждут. И завтрак тоже.

– Как это завтрак?

– У нас сейчас утро, сэр.

– Пойдем, Неустрашимый.

Я моюсь недолго. В бутылочке, которую мне дали осушить, было невероятной силы слабительное. В моем желудке не много того, от чего можно было бы избавиться, но он старается изо всех сил.

Завтрак оказывается ленчем. Перед тем как отправить в лазарет и покормить, нас четыре часа очищали от загрязнений. Я так оглушен, что не знаю, где нахожусь. Валюсь спать под капельницей, чувствуя себя шаманской куклой после ритуальной церемонии.

Просыпаюсь не скоро. Боль. Сила тяготения вгрызается в каждую клеточку моего тела. Однако я чувствую себя таким здоровым, каким не был долгие месяцы. Тело очищено от ядов.

Желудок от голода завязывается узлом.

Чистота! Я чистый. Есть ли что-нибудь на свете сладострастнее, чем прикосновение чистой простыни к отскобленной коже?

Санитар помогает мне сесть. Я оглядываю палату. Похоже, мы все еще на борту спасательного судна. Слева от меня Уэстхауз, справа – Яневич. Не спят, таращатся в никуда.

– Где Старик?

Вейрес, Дикерайд и Пиньяц лежат позади астрогатора. Нас уложили в порядке мелочной служебной иерархии.

Уэстхауз избегает моего взгляда. Я знаю, что он меня слышит. Но отвечать не хочет.

– Стив?

– В психическом изоляторе, – шепчет Стив в ответ. – Вытащили в смирительной рубашке. Не понимал, что все уже закончилось. Хотел отключить двигатели. Кричал, что надо спасать Джонсон.

– Черт! Вот дьявольщина. Интересно, удастся ли мне отыскать Мери? Может, ей удастся ему помочь. Гадство. Паскудная война.

– Не найдешь Мери. Никому из нас больше не видать Ханаана.

Я оглядываю палату. Все здесь. Даже Бредли со своей командой. Как это так? В них же попала ракета… или нет? Или Ито сбил ее последним отчаянным выстрелом?

Яневич выкладывает правду:

– Они высадили войска на Ханаан.

Что? Если Ханаан потерян, то для этого было сделано все. Вот дерьмо. Я поворачиваюсь к Уэстхаузу. У него там семья. На его щеке след слезы.

Со мной рядом что-то копошится. Неустрашимый встает, потягивается и перебирается на новое местечко – ко мне на грудь. Что делают санитары?

– По крайней мере ты спасешься, одноглазый разбойник. Хочешь ты того или нет. Когда мы прибываем на Тервин, Стив?

Яневич смотрит таким же пустым взглядом, как и Уэстхауз.

– Мы летим в другую сторону. Они прорвали оборону Тервина. Последние сведения – идут рукопашные бои. Спасатели говорят, что связь с Тервином потеряна.

Уэстхауз тихо произносит проклятие.

Роуз с Тродаалом развивают планы на отпуск, им все равно, куда мы направляемся. Ларами обменивается с Берберяном равнодушными оскорблениями. Рыболов сидит на своей кровати в позе лотоса и общается с Господом, больше похожий на йога, чем на христианина. Дикерайд рассказывает Бредли всем давно надоевшую историю. Вейрес и Пиньяц удалились в свои мрачные солипсические миры. Кригсхаузер лежит в позе эмбриона лицом к стене. Все здесь. Все, кроме отца семейства.

– Черт! Гадская война.

Ты провел меня, приятель, я так и не выманил тебя из кустов. Ты не снимал боевой раскраски и не показывал человеческого лица. Может быть, теперь ты так спрятался, что никто уже тебя не увидит. Если так, то прощай. Мы тебя любили. Хотели бы, чтобы ты дал нам шанс и понять.

Проклятая война.

Похабник Ларами напевает себе под нос «Уходящий корабль». Один за другим, с язвительными ухмылками, мы подхватываем песню.

Что кому не нравится? В вашу честь поем, Фред Танниан! «Ум-ум-ду-думм…»