Текст книги "Эхо Порт-Артура"

Глава 5. 28 июля 1904 г – подвиг, драма и тайна российского военного флота

Фауст

 
– Премного сотворил чудес.
Так выиграй сраженье, бес!
 

Мефистофель

 
– Нет, выиграешь ты, я – под началом.
Ты сам здесь будешь главным генералом!
 

В. Гёте

Попробуем задаться вопросом: почему днем отечественного военно-морского флота считается 28 июля? В календаре объяснений этому не приводится и, кроме того, в последние годы дата праздника вообще плавает, поскольку отмечается в последнее воскресенье июля.

Позволим себе дать следующее объяснение этой даты: 28 июля 1904 г. состоялось единственное генеральное сражение Порт-Артурской эскадры с главными силами Соединенного императорского флота Японии под непосредственным командованием адмирала Того. В наших исторических справочниках оно обычно именуется как «бой в Желтом море», в японских «сражение при Шантунге», причем 28 июля – это дата по старому стилю, а по новому она должна превратиться в 10 августа. Но ведь и многие другие события тоже «отъехали» по датам, а в народной памяти они остались как «кровавое воскресенье», Февральская (а не «мартовская»), Октябрьская (а не «ноябрьская») революции и т. п.

Почему же следует выделить из всех событий русско-японской войны именно бой в Желтом море 28 июля 1904 г.? По целому ряду причин.

Все, что происходило в 1904–1905 гг. на Дальнем Востоке, послужило могучим стимулом к развитию мировой военно-морской мысли и дало толчок к беспрецедентной гонке военно-морских вооружений, продолжавшейся до Первой мировой. А бой в Желтом море был как раз вершиной Порт-Артурской эпопеи.

То, что мировая историография гораздо больше внимания уделила Цусимскому сражению, нежели бою в Желтом море, никак нельзя признать справедливым. И дело даже не в том, что нам очень уж больно снова и снова переживать гибель пяти с лишним тысяч наших моряков 14–15 мая 1905 г., а в том, что к моменту Цусимского сражения на стороне японцев было подавляющее преимущество, которое никак не желали признавать ни царское правительство, ни «чины из-под шпица» (т. е. шпиля Адмиралтейства). Но Цусима – это отдельный вопрос, который в драме русско-японской войны послужил развязкой. А кульминацией был именно бой в Желтом море, который очень даже мог изменить ход всей войны – после него Россия вполне была в состоянии завладеть стратегической инициативой. Этого, к сожалению, не произошло. Почему?

Частично мы уже попытались ответить на этот вопрос в предыдущих главах. Кризис высшего командования, а, значит, кризис всего государственного устройства России – вот основная причина. Но все же, снова и снова анализируя события 1904 г., успокоиться невозможно.

Возвращаясь к решениям Исторической комиссии адмирала И.М. Дикова, видим, что в них бой 28 июля однозначно оценен как сражение огромного значения, решившее борьбу за обладание морем в пользу Японии. При всем том, называя бой 28 июля «неудачным», Комиссия не расценила его как поражение.

Мы уже проследили, насколько серьезными оказались проблемы «человеческого фактора». Но кадровые проблемы в командовании не исчерпывали отмеченных Комиссией «черных дыр».

Качество боевых принадлежностей, не позволяющее при одинаковых тактико-технических данных кораблей вести бой с японцами на равных – вот причина, заставлявшая наш флот постоянно находиться «в партере». Наши тактические установки предписывали вести бой на дистанциях не далее 30–40 кабельтовых, где бронебойное действие наших снарядов проявлялось наилучшим образом. Пробивая броню, они разрывались внутри корабля. Задумано-то прекрасно, и после испытаний 90-х годов наши моряки были уверены, что располагают лучшей артиллерией мира. Эту уверенность разделял и адмирал Макаров, автор основной идеи бронебойности. Однако после испытаний предстояло внедрение в производство и постановка на вооружение, а это уже зависело не столько от автора, сколько от исполнителей. И вот тут-то в полной мере проявлялись все прелести бюрократической системы. Вместо оснащения всех бронебойных снарядов «макаровскими колпаками» и соответственно запальными трубками с малыми временами срабатывания (системы Барановского), что позволило бы вооружить корабли тонкостенными снарядами огромной поражающей силы, были поставлены на производство толстостенные снаряды с уменьшенным зарядом и трубками системы Бринка с большими временами срабатывания, эффективные только для 12-дюймовых орудий при пробивании толстой брони. В результате вместо безусловного превосходства нашей артиллерии мы оказались перед лицом превосходства противника.

Уже бой «Варяга» и «Корейца» показал, что разрушения и степень поражения людей, причиняемые вражескими снарядами, значительно превосходят наши. Конечно, подробно исследовать их действие на корабли возможности не было – «Варяг» и «Кореец» отправились на дно, а главной заботой Руднева и Беляева было сохранить жизнь оставшихся в живых людей. Но даже в этом случае – при внимательном рассмотрении характера ранений у наших моряков, помещенных в госпитали, – можно было констатировать огромное количество осколков при разрывах японских снарядов. При разрыве шестидюймового японского снаряда образовывалось порядка двух тысяч осколков, а нашего – не более двухсот.

Использование фугасных снарядов, начиненных пироксилином, было недостаточно эффективным, поскольку вес заряда у наших толстостенных снарядов был втрое меньше, чем у тонкостенных японских. А если учесть, что японские снаряды были начинены не пироксилином, а «шимозой» (пикриновая кислота), взрывной эквивалент которой в 2 раза выше, чем у пироксилина, то одно японское попадание в наш корабль при учете втрое большей скорострельности японских орудий соответствовало 18 (!) попаданиям наших фугасных снарядов того же калибра. Да, бронебойное действие японских снарядов было ниже, чем наших, но это с лихвой компенсировалось силой разрыва.

К тому же на наших кораблях не было оптических прицелов, и управление огнем велось из единственной дальномерной рубки. В случае попадания в дальномерную рубку, как это произошло на «Варяге» в самом начале боя, определение дистанции для стрельбы становилось предметом исключительно искусства комендоров. А как его совершенствовать, если эскадра все время стоит на приколе? Только уповая на талант и русский «авось».

Правда, забегая вперед, можно заключить, что и таланта, и вдохновения у наших комендоров хватало. А вот у адмиралов умения командовать и – главное! – уверенности в возможности победы было совершенно недостаточно. Ни Витгефт, ни Ухтомский, ни произведенный в контр-адмиралы в июле 1904 г. Рейценштейн, а за ним и Вирен – не допускали мысли о том, что противника можно победить в бою. И это – уже имея опыт героических боев «Варяга», «Стерегущего», «Страшного», имея блестящий успех умелой постановки мин, на которых подорвались и пошли ко дну 5 японских кораблей – везде в этих эпизодах превосходящим силам противника наносился серьезнейший урон!

Специальным пунктом Комиссия Дикова решительно осуждает Витгефта, отмечая его несамостоятельность и неподготовленность. Но можно ли осуждать его за неподготовленность, если ему никогда не приходилось командовать соединениями кораблей? Попробуйте заставить идти по канату человека, который делает это первый раз в жизни и затем, когда он разобьется, осудите его за «неподготовленность». Кто будет более виноват в несчастном исходе – он или вы, заставивший его лезть на канат, отлично зная, что он не канатоходец? Что же до «несамостоятельности», то Витгефт выполнял категорический приказ Алексеева, своего непосредственного начальника – прорываться со всеми силами во Владивосток, по возможности избегая боя. Приказ, между прочим, был невыполним – эскадра состояла из разнородных кораблей, из 6 броненосцев два («Севастополь» и «Полтава») были тихоходными и даже при самых благоприятных условиях не могли развивать более 14 узлов. Прорваться во Владивосток, избегая боя, таким образом, было невозможно – противник имел заведомое преимущество в скорости хода, располагая в огневой линии четырьмя новейшими броненосцами и, как минимум, четырьмя броненосными крейсерами, два из которых – «Ниссин» и «Касуга» – были вооружены дальнобойными орудиями главного калибра и могли вести бой наравне с броненосцами. И это – если считать, что эскадра Камимуры сторожит в Корейском проливе владивостокские крейсера и в главной огневой линии не участвует. Кроме того, эскадренные миноносцы имеют запас хода, которого может хватить до Владивостока только при экономической скорости, а это значит, что, навязав бой, японцы вынудят наши миноносцы расходовать лишний уголь, и до цели они заведомо не дойдут.

Итак, Витгефт выполнял нереальный приказ, не допуская при этом и мысли о возможности победы в бою. Он, тем самым, влез на канат, не умея по нему ходить и не будучи исполнен того исключительного, стрессового подъема, который может обеспечить успех и при отсутствии умения. Но канатоходец распоряжается только своей жизнью. А флотоводец – жизнями всех, кем он командует.

В ночь на 28 июля корабли эскадры, назначенные для прорыва, были готовы к выходу. Это были броненосцы «Цесаревич» (флагман), «Ретвизан», «Победа», «Пересвет» (корабль младшего флагмана Ухтомского), «Севастополь» и «Полтава»; крейсера «Аскольд» (под флагом командующего всеми крейсерами контр-адмирала Рейценштейна), «Паллада», «Диана» и «Новик»; эсминцы «Выносливый», «Бесшумный», «Властный», «Грозовой», «Бойкий», «Бурный», «Беспощадный» и «Бесстрашный». Их сопровождало госпитальное судно «Монголия». Подорванный на мине «Баян» оставался в доке. Уходившие корабли были укомплектованы личным составом и топливом, но имели недостаток орудий, общим счетом – 88. И это еще не самое главное.

С 31 марта – дня гибели Макарова – эскадра ни разу не выходила в море в полном составе, если не считать попытки 10 июня, когда под влиянием заявления Алексеева о слабости японских сил эскадра вытягивалась на внешний рейд до 17.00, дожидаясь результатов работы тралящего каравана. Обнаружив, что за это время противник сосредоточил для встречи нашей эскадры превосходящие силы, Витгефт не счел возможным осуществлять прорыв и вернулся в Порт-Артур. Дело ограничилось отражением ночных атак неприятельских миноносцев, которых пришлось выдержать ни много ни мало – 10 (!).

Выход этот, тем не менее, оказался весьма полезным, хотя и продемонстрировал полную дезинформированность высшего начальства (Алексеева) о состоянии сил противника. Дело в том, что личный состав эскадры почувствовал, что можно действовать согласованно, и в этой согласованности – залог успеха. Несмотря на огромную активность вражеских миноносцев, ни одна из их атак не дала результата. К несчастью, на минном заграждении подорвался «Севастополь», поэтому повторный выход пришлось отложить до окончания его ремонта. Однако и здесь безнадежности не просматривалось – ремонт «Севастополя» с помощью кессона занял всего полтора месяца, тогда как ремонт «Цесаревича» и «Ретвизана» после 27 января продолжался 4 месяца, а «Победы», подорвавшейся в день гибели Макарова, – 2 месяца.

Сообщая Алексееву о результатах выхода 10 июня, Витгефт высказался вполне определенно: «Буду далее действовать сообразно обстоятельствам, так как, очевидно, выждать, как это ни прискорбно, вновь благоприятного момента и успеха разбить японский флот до прихода из России эскадры я не считаю возможным надеяться…».

«Действовать по обстоятельствам» в интерпретации Витгефта означало нечто диаметрально противоположное действиям по обстоятельствам погибшего Макарова. По Витгефту, надлежало ждать прихода 2-й эскадры, полностью уступая инициативу противнику.

Конечно, можно представлять себе мощную армаду из двух эскадр, которая образуется после прихода Рожественского с Балтики. Но Витгефт не мог не знать, что 2-я эскадра еще не выходила в поход, а идти ей предстояло через три океана, и этот поход не мог продлиться менее полугода. В состоянии ли продержаться Порт-Артур столько времени? Конечно, все намеченные японцами сроки взятия крепости уже прошли, и героизм защитников стал нормой поведения, но всему есть предел.

Алексеев наверняка был информирован о состоянии дел у Рожественского лучше Витгефта и знал, что раньше осени 2-я эскадра не выйдет. Следовательно, рассчитывать на ее помощь обороне Порт-Артура нельзя. Поэтому, ознакомившись с донесением Витгефта, Алексеев обругал его за пассивность: «…я не нахожу достаточных оснований, по которым вместо исполнения моих указаний – выйти в море и атаковать неприятеля, Вы приняли решение возвратиться на рейд».

Наместника, как видно, привело в крайнее раздражение сообщение Витгефта о появлении на горизонте превосходных сил противника, радикально расходящееся с его ориентирами, гласящими, что японский флот сильно ослаблен, ремонтируется в доках и не сможет оказать сопротивления прорыву. Ничего себе – ослаблен! Наши моряки насчитали на горизонте ни много ни мало – 51 вымпел. Особенно подавляющим было преимущество японцев по крейсерам и миноносцам.

То ли наместник пребывал во власти детских иллюзий, согласно которым японцы держали фиктивную блокаду, маскируя под броненосцы свои торговые суда, то ли не желал видеть очевидного – нанести решительное поражение противнику, обладающему подавляющим преимуществом в огневой мощи и минно-торпедном вооружении, невозможно. Тут уж получается картина, как в русской народной прибаутке: «Вань, я медведя поймал!» – «Так веди же его сюда!» – «Да он меня не пускает!».

Конечно, исход сражения решает не только арифметика.

По мудрому рассуждению В.Н. Черкасова, «…бой можно приравнять к шахматной игре. Кто выиграет партию? Тот, кто удачнее расположит свои фигуры, кто лучше сумеет воспользоваться свойством каждой из них. Оригинально то, что даже все принципы морской тактики целиком входят в шахматную игру:

1) сосредоточение больших сил против части неприятельских – желая взять у противника какую-нибудь фигуру, вы направляете на нее большое количество фигур, и только тогда можете рассчитывать на выгодную мену…;

2) взаимная поддержка – когда какой-нибудь фигуре угрожает опасность, вы не торопитесь убрать ее с выгодно занятого ею положения, а спешите подкрепить ее новой фигурой. Несколько пешек, поставленных по диагонали, составляют сильную позицию, а одна – ничего не значит;

3) действие своей сильной стороной и прикрытие слабой -вся игра проводится на том, что вы своими сильными фигурами наступаете на неприятеля, короля же своего, явно более слабого, вы стараетесь загородить пешками и фигурами…;

4) внезапность – когда вы, ведя атаку на один фланг, ставите фигуру так, чтобы, если противник не заметит, взять у него фигуру с другого фланга, или удачным ходом коня угрожаете одновременно нескольким незащищенным фигурам…

Это еще только главные принципы, которыми пользуются слабые игроки-любители, но у игроков-профессионалов есть еще другие правила, о которых мы имеем только поверхностное понятие. Эти правила заключаются в особо заученных ходах, при которых противник если не сделает совершенно определенного ответного хода, хотя пока ему ничего не угрожает, он теряет фигуру, а иногда – и партию. Когда ход отпарирован, то план не удался, и противники выбирают новый, тоже заранее изученный, план атаки и парировки и сражаются так до первой ошибки, стараясь применением принципа внезапности сбить друг друга.

Точно так же в морской тактике есть целая серия таких ходов, когда вы ставите противника в невыгодные для него условия, и, конечно, каждому ходу есть своя парировка. Как игроков-профессионалов очень мало, и их имена известны всему миру, так и людей, хорошо изучивших морскую тактику, тоже очень мало. Их и должно быть гораздо меньше, потому что игра в шахматы доступна всякому, ведение же морского боя талантливыми людьми весьма редко; каждому игроку предоставляется думать перед каждым ходом сколько ему будет угодно, а в морском бою картины быстро сменяются одна за другой, поэтому адмирал должен иметь верный глаз и быструю сообразительность и решимость. Двинуть фигуру с одного поля на другое рукой во много раз легче, чем, сидя на одном корабле, приказать другому переменить свое место.

Из этого всего видно, что бой может удачно вести только хорошо сплоченная эскадра, много практиковавшаяся, легко управляемая адмиралом, а личный состав и, главным образом, адмирал должен до боя хорошенько изучить принципы и правила морского боя и уметь применить их на деле.

Поэтому я думаю, что ни у кого язык не повернется укорить адмирала Витгефта, что когда ему, хорошему помощнику по управлению канцелярией наместника, приказали вести эскадру во Владивосток, избегая боя, он, выйдя из Артура, взял курс прямо на Шантунг с тем, чтобы оттуда повернуть прямо во Владивосток. Нельзя же человеку, знающему только ходы коня и офицера, приказать закончить неудачно начатую партию в шахматы, когда она уже расстроена; эскадра была ослаблена выбытием «Петропавловска» и «Баяна» и лишена половины артиллерии, которая была свезена на берег, рейд заминирован, корабли повреждены и прочее…»

К этому рассуждению старшего артиллерийского офицера «Пересвета» трудно добавить что-либо существенное, почему и взята столь длинная его цитата. Можно разве что представить себе ситуацию за доской, когда расстроенную партию пытается привести в порядок гроссмейстер – С.О. Макаров, и тогда противник – тоже гроссмейстер, но рангом пониже, Х. Того, – сразу понимает, что произошла переоценка ценностей. А вот когда то же самое – пусть даже изо всех сил – старается сделать игрок-любитель, то гроссмейстер, сидящий напротив, только усмехается его стараниям.

Однако усмешка может дорого обойтись и гроссмейстеру, потому что, как подчеркнул Черкасов, – непосредственный и активный участник событий – двинуть фигуру с одного поля на другое, сидя в удобном кресле, много легче, чем, стоя на мостике флагманского корабля под огнем главного калибра противника, приказать другому кораблю совершить тот или иной маневр.

Обмен телеграммами между Витгефтом и Алексеевым после 10 июня продолжался на все повышающихся тонах. 17 июля наместник получил сообщение о состоявшемся 4 июля совещании флагманов и командиров эскадры. Подавляющее большинство высказалось против немедленного выхода, апеллируя к недостаточной боеготовности кораблей и эскадры в целом.

Один только Н.О. Эссен – командир «Севастополя» – выступил за выход и прорыв с боем, несмотря на то, что именно его броненосец пострадал во время выхода 10 июня. Недаром, видно, Эссен сразу же по приезде Макарова стал любимцем «дедушки», как ласково называли Степана Осиповича матросы, и адмиральский флаг в бытность Макарова чаще всего трепетал на гафеле самого быстроходного в мире крейсера «Новик», которым тогда командовал Эссен. Зоркий глаз Макарова разглядел в молодом капитане 2-го ранга родственную душу – лихой моряк, потенциальный флотоводец, инженер и ученый, всегда готовый предложить что-то новое для усиления боеспособности флота – все акценты в точности как у самого Степана Осиповича.

Не лишним было бы напомнить, что «Севастополь» первое время после назначения Витгефта был флагманским кораблем, но разногласия между Витгефтом и Эссеном, который был горячим сторонником тактики Макарова – предельно активной обороны с постоянными выходами в море, предлагая японцам все новые тактические заготовки, что совершенно расходилось с пассивно-выжидательной позицией Витгефта – привели к тому, что по окончании ремонта «Цесаревича» Витгефт немедленно перенес свой флаг туда. Суть этих разногласий ни в коем случае не носила личного характера. Это лучше всего выразил сам Эссен в своих воспоминаниях, написанных им по упомянутой выше просьбе начальника ГМШ Брусилова:

«22-го апреля было получено известие о высадке японцев к северу от Дальнего близ Бицзыво… Было ясно, что железная дорога будет ими занята в весьма непродолжительном времени и сообщение наше с материком отрезано, так как наших войск на месте высадки и вблизи ее почти не было, если конечно не считать незначительных отрядов, несших наблюдательную службу и принужденных, конечно, отступить. Наместник по получении этого известия решил тотчас же выехать в Мукден со всем своим штабом. Отъезд его был решен очень быстро, и уже в полдень 22 апреля он ехал по железной дороге из Артура. Начальником эскадры был оставлен бывший начальник штаба наместника контр-адмирал Витгефт. Перед отъездом наместник призвал меня и сказал, что просит меня взять на себя должность флаг-капитана адмирала Витгефта.

Это предложение было для меня как снег на голову. Не считая себя подготовленным для несения штабных обязанностей, я старался отклонить от себя это назначение, но наместник настаивал и прибавил: «Я выбрал Вас, зная Вас как смелого, решительного офицера – такой нужен адмиралу Витгефту, и я Вас прошу именем государя императора принять на себя этуобязанность». (И это после того, как Макарову пришлось выдержать истерики Алексеева по поводу «несанкционированного» назначения Эссена командиром «Севастополя» и отстоять свое мнение только через угрозу подачи рапорта об освобождении от должности командующего флотом! – Авт.)

Я возразил, что, зная адмирала Витгефта, думаю, что мы с ним не сойдемся во взглядах и потому опасаюсь, что я не буду в состоянии принести пользу делу; но после слов наместника я все же не нашел возможным отказываться от назначения, хотя новая должность предвещала мне в будущем много хлопот и неприятностей. Теперь уже покойный адмирал Вильгельм Карлович Витгефт был честнейшим и благонамереннейшим человеком, неутомимый работник, но к сожалению работа его всегда была бестолковой и всегда все его распоряжения вели ко всякого рода недоразумениям и даже несчастиям. Прослужив уже много лет во флоте, адмирал Витгефт не был вовсе моряком, а тем более военным человеком. В детстве, как он сам рассказывал, отец предназначал его к миссионерской деятельности и, пожалуй, к этому он был бы более способен, чем к морской службе, так как ему нельзя было отказать в обладании даром слова и пером. В морскую службу Витгефт попал как бы по недоразумению, и все прохождение им службы было каким-то сплошным недоразумением.

Состоя уже несколько лет начальником штаба у адмирала Алексеева… контр-адмирал Витгефт пользовался большим доверием адмирала Алексеева благодаря своему трудолюбию и неутомимости (но тот же адмирал Алексеев постоянно с ним спорил и сердился за его взгляды и суждения, а Витгефт был упрям и несговорчив – и эти-то два качества, я думаю, и были главною причиною его влияния на наместника)…

(Снова невозможно удержаться от комментария – каков поп, таков и приход! – Авт.)

Среди личного состава флота адмирал Витгефт не пользовался симпатией. Напротив, к нему относились с недоверием и даже враждебно. Все знали, что только благодаря упрямству и недомыслию Витгефта не были своевременно предупреждены и отозваны наши стационеры в Корее и Шанхае, и мы с началом войны таким образом потеряли «Варяг» и «Кореец» и лишились участия в войне «Манджура» (стационер в Шанхае), а также потеряли транспорт с боевыми и другими запасами, шедший в Артур перед началом войны и забранный японским крейсером. Витгефт, упорно отрицая возможность объявления войны, ничего не сделал, чтобы своевременно отозвать стационеров и предупредить транспорт о политическом положении дел. (Между прочим, командир «Маньчжура» Н.А. Кроун – мы сохранили название канонерки в интерпретации Н.О. Эссена – тоже был учеником С.О. Макарова и одним их самых энергичных и способных командиров флота Тихого океана. Макаров взял его к себе штаб-офицером и планировал назначить его командиром одного из броненосцев, но не успел. 31 марта Кроун погиб вместе с Макаровым на броненосце «Петропавловск»).

И вот такой-то адмирал должен был отдавать приказы Эссену! А над ним-то кто – государев наместник и сам государь в придачу! Уф-ф… Бедная Россия!

Прозвучавшие на совещании резонные вопросы на предмет ремонта броненосца Эссена нисколько не смутили – освоенная кессонная методика позволяла утверждать, что «Севастополь» будет в строю через две, максимум через три недели.

Эссен настолько активно «влезал» во все корабельное хозяйство, что вместе с заделкой пробоины от мины на «Севастополе» ударными темпами шел ремонт машин. К 25 июля «Севастополь» не только избавился от пробоины, но и мог развивать полный ход, чего не было с самого начала войны – плановый ремонт машин к 27 января не был закончен, и броненосец ходил только на одной из двух машин. Теперь же он мог «выжать» свои 14 узлов.

Вот что только угнетало – не действовало одно из двух 12-дюймовых орудий в носовой башне, отремонтировать которое в условиях Порт-Артура не представлялось возможным. Вышел из строя механизм вертикальной наводки, конструкция его была уникальна, и даже просьба переслать из Кронштадта по железной дороге аналогичный механизм от броненосца «Сисой Великий» была обречена на неудачу – с мая месяца Порт-Артур был отрезан, и ни один поезд больше не пришел. Так и пролежало несчастное орудие на деревянной стелюге всю кампанию вплоть до затопления броненосца в декабре 1904 г.

Кстати, забегая вперед, «Севастополь» был единственным из артурских броненосцев, затопленным своими руками и на глубоком месте, – в бухте Белого Волка – так что японцы не смогли его поднять и включить в состав своего флота, как это произошло с «Ретвизаном», «Пересветом», «Победой» и «Полтавой». Николай Оттович, непосредственно командуя затоплением корабля, который успел горячо полюбить, несмотря на свою страсть к быстроходным судам, покинул его борт последним, за считанные минуты до того, как броненосец перевернулся и пошел ко дну, демонстрируя огненно-красное днище, словно поднятый флаг.

Ни один из броненосцев 1-й Тихоокеанской эскадры не получил столько повреждений, сколько «Севастополь», но тем не менее его упорно возвращали в строй, и ему не суждено было погибнуть от вражеских мин и снарядов. Даже в последние дни своей жизни броненосец – единственный оставшийся на плаву – еще продолжал сражаться, подавляя вражеские осадные батареи. И это несмотря на то, что сам он, неуклюже маневрируя в тесной бухте, представлял для этих самых батарей великолепную мишень.

Но это все было позже. Лев оставался львом до последнего дыхания, но перед 28 июля он еще был полон сил, если не считать одного недостающего клыка.

Решительность Эссена произвела все-таки эффект – его поддержали Н.А. Матусевич и любимец Витгефта флаг-офицер лейтенант Н.Н. Азарьев. Но все равно большинство командиров и флагманов высказалось против выхода.

Получив 17 июля сообщение Витгефта, Алексеев в тот же день переадресовал это сообщение царю. При этом он добавил пояснение своего несогласия с решением совещания. 19 июля Николай ответил: «Вполне разделяю Ваше мнение о важности скорейшего выхода эскадры из Артура и прорыва во Владивосток. Выбор времени исполнения предоставлен Вашему усмотрению как главнокомандующего».

Царь, как видим, по сути дела уклонился от принятия решения, очень ловко спихнув ответственность за все на самого Алексеева. Алексеев же истолковал депешу царя как одобрение его точки зрения.

25 июля Витгефт получил последнюю телеграмму от Алексеева, в которой приказ о выходе был дан в самой категорической форме: «Вновь подтверждаю…к неуклонному исполнению вывести эскадру из Порт-Артура…невыход эскадры в море вопреки высочайшей воле и моим приказаниям и гибель ее в гавани лягут тяжелой ответственностью перед законом, лягут неизгладимым пятном на Андреевский флаг и честь родного флота. Настоящую телеграмму сделать известной всем адмиралам и командирам».

«Паркетные моряки» умели давить на самые святые чувства моряков настоящих! Особенно патетически можно восклицать о чести родного флота именно тогда, когда самому не надо стоять на мостике под летящими в тебя 20-пудовыми снарядами с «шимозой».

Впрочем, вряд ли категоричность тона Алексеева произвела такое уж радикальное действие на Витгефта – это было уже не впервые. Но одновременно с категорическим приказом наместника, 25 июля, заговорили осадные орудия японцев, которые были установлены теперь так близко, что накрывали и город, и порт, и акваторию, где стояли корабли. Находиться в гавани теперь стало едва ли не более опасно, чем в открытом море.

26 июля Витгефт объявил всем командирам последнюю телеграмму Алексеева и издал приказ о выходе эскадры на 6 часов утра 28 июля. Непосредственных указаний, как вести бой при встрече с противником, он не дал, ограничившись общими словами о соблюдении инструкций Макарова.

Взгляды же самого Витгефта на возможность прорыва прозвучали в его выступлении на совещании 4 июля: «Кто может, тот и прорвется; никого не ждать, даже не спасать, не задерживаясь из-за этого; в случае невозможности продолжать путь, выкидываться на берег и по возможности спасать команды, а судно топить и взрывать; если же не представится возможности продолжать путь, а представится возможным дойти до нейтрального порта, то заходить в нейтральный порт, даже если бы пришлось разоружиться, но никоим образом в Артур не возвращаться, и только совершенно подбитый под Порт-Артуром корабль, безусловно не могущий следовать далее, волей-неволей возвращается в Артур».

Ничего себе – выполнение инструкций Макарова! Витгефт превращает эскадру в отдельные корабли еще до выхода в море! Комментарии тут вряд ли уместны.

Но, как бы то ни было, приказ о выходе эскадры был разослан на корабли в тот же день, 26 июля.

«Известие о предстоящем выходе в море вызвало… вздох облегчения, – записал в своем дневнике старший офицер крейсера «Диана» капитан 2 ранга В.И. Семенов. – Необходимость этого выхода была до такой степени очевидна, массы были так проникнуты этим сознанием, что упорство “начальства” порождало среди наиболее горячих голов самые ужасные подозрения… Иногда казалось… что вот-вот по эскадре пронесется зловещий крик: – “Измена! Начальство нас продало!..”».

Можно ли не согласиться со старшим офицером «Дианы»? Несмотря на длительное унижение стоянием под обстрелом японцев и бесконечной починкой кораблей, возможности для которой все сокращались, не имея никаких шансов достойно ответить своими двенадцатидюймовками, все команды просто горели желанием выйти в море и разобраться с японцами как следует. И вот такой-то личный состав Алексеев с Витгефтом считали небоеспособным! Принимать бой против японцев в открытом море, выходит, нельзя. А терять корабли, стоя на рейде, значит, можно. Конечно, крик «Измена! Начальство нас продало!» – это главным образом эмоции, но для военного моряка, как и для всякого военного (да и вообще всякого, кому понятны слова о настоящих мужчинах) нет ничего более невыносимого, чем погибать, имея возможность достойно ответить и не используя этой возможности.