Текст книги "Эхо Порт-Артура"

Замысел не удалось осуществить до конца, но маневр «Ретвизана» дал возможность командирам других русских кораблей выровнять строй. Однако у них не хватило решимости последовать за «Ретвизаном» и поддержать его атаку, тем более, что «Ретвизан» не поднял никакого сигнала.

Вот оно – командование эскадрой по-витгефтовски, а не по-макаровски. Героический рывок Щенсновича мог решительно укрепить Того в его решении немедленно выйти из боя. Все наши броненосцы не потеряли хода и сохранили главный калибр. Более того, если бы маневр «Ретвизана» был поддержан хотя бы одним из наших броненосцев – а «Пересвет», «Победа» или «Севастополь» вполне могли это сделать – то вражеский флагман почти наверняка пошел бы ко дну – ведь он уже не мог отвечать. Если молчит главный калибр, а активный борт вспомогательной артиллерии тоже не стреляет, то атака, подобная маневру «Ретвизана», смертельна. Тем более, что, отворачивая от неуправляемого «Цесаревича», «Пересвет» и «Севастополь» повернули в сторону противника. А так – не имея указаний с «Цесаревича», наши корабли не предприняли ничего, и японцы лихорадочно сосредоточили огонь всей артиллерии на «Ретвизане», который оказался ближе к японцам, чем к своим.

Щенсновичу пришлось отвернуть, чтобы самому не пойти ко дну, потому что японцы, поначалу давая сплошные перелеты, быстро пристрелялись и нанесли несколько серьезных повреждений в носовой части броненосца. А ведь «Ретвизан» накануне получил серьезную пробоину именно в носовой части, которая была за ночь заделана кое-как. Вода снова хлынула внутрь корабля, и продолжать атаку в одиночку уже не было возможности. «Ретвизан» отвернул назад. Реальнейшая возможность решительно изменить ход боя в нашу пользу была упущена.

Пока «Ретвизан» пытался таранить «Микасу», на мостике «Цесаревича» очнулся раненый артиллерийский офицер лейтенант Ненюков. В рубке, кроме убитых, никого не было. Ненюков встал к штурвалу, который оказался неисправным; попытка передать управление через центральный пост на нижний штурвал не привела ни к чему, – из центрального поста не отвечали. В это время в рубку пришел лейтенант Пилкин, которому Ненюков и сдал командование. Так как машинный телеграф не действовал, то Пилкину стоило больших усилий перевести управление в центральный пост. Вскоре командование принял раненый старший офицер корабля капитан 2-го ранга Шумов. Он приказал поднять сигнал по эскадре, что адмирал передает командование младшему флагману контр-адмиралу Ухтомскому.

Еще один «паркетный моряк», которого даже не смогли заставить вести себя похоже на настоящего! Что касается командования Ухтомского, то он как флагман повел себя куда хуже Витгефта и, кроме сигнала «следовать за мной» никаких мер по вступлению в командование эскадрой не принял. Сигнал же этот, поднятый на крыле верхнего мостика (на броненосце «Пересвет» в результате попаданий вражеских снарядов не было ни мачт, ни рей), почти никто не заметил.

В кильватер «Пересвету» встала одна «Победа», да и то потому, что «Пересвет» обошел ее с нужной стороны, где сигнал можно было видеть. Таким образом, хоть формально командование и было передано, но его никто не принял. Эскадра перестала существовать как организованная сила.

И это – в условиях, когда японские броненосцы уже не в состоянии вести бой, когда одним хорошим залпом можно отправить на дно вражеский флагман! Именно сейчас совершенно необходима была решительная атака, поскольку у противника почти не осталось сил продолжать бой.

Помните, что отметил Щенснович – когда «Ретвизан» вернулся к эскадре, японцы уже прекратили огонь! Ведь при всех повреждениях ни один из наших броненосцев не потерял боеспособности, как, например, все тот же «Микаса», не был на грани потопления, не понес невосполнимых потерь в людях.

То, что происходило дальше, очень похоже на Цусимское сражение, только не с таким печальным исходом. Несмотря на все заключения всех комиссий, развал эскадры после маневра «Ретвизана» остается самой большой загадкой боя 28 июля, а если учесть, что этот бой был кульминацией всей войны, то, значит, и всей кампании.

Наиболее вероятным объяснением этого может служить только сверхбездарное командование, настолько нарушившее взаимосвязь кораблей, что каждый стал полагаться исключительно на себя. А, как известно, применение принципа «спасайся, кто может» приводит чаще всего к тому, что спастись вообще никто не может. Выходит, выступление Витгефта на совещании 4 июля все восприняли в самом буквальном смысле. Результат: проиграли выигранное сражение, а с ним – и всю войну.

Апостериорные умники садо-мазохистского толка склонны поносить адмирала Того – он, дескать, не воспользовался развалом русской эскадры и не сумел пустить все наши броненосцы ко дну, как это впоследствии было сделано в Цусимском сражении.

Хочется снова призвать не выставлять Того дураком – все-таки мы имели дело с гроссмейстером. Того просто не мог ничего использовать. Если обратиться к последнему пункту резюме комиссии Дикова, то читаем: «Рассеяние эскадры на обратном пути ее из боя в Порт-Артур, окончательно решившее вопрос о владении морем не в нашу пользу, не вызывалось обстоятельствами».

Обстоятельства же были таковы, что главные силы Того вышли из боя и исчезли в северо-восточном направлении. Главный броненосный отряд японцев настолько сильно пострадал, что основной задачей Того стало стремление дотащить корабли до базы в Сасебо и не допустить, чтобы кто-нибудь из них отправился на дно. Кроме того, выпустив около 5000 снарядов, японские броненосцы почти израсходовали боезапас. Но при этом надлежащий приказ был отдан – японские миноносцы устремились в погоню за русской эскадрой.

Не правда ли, очень похоже на ситуацию, которая была несколько часов назад – наша эскадра уходила курсом на Корейский пролив, японцы ее нагоняли и навязывали бой. Но не хотели раньше времени идти на сближение, потому что мешало солнце. Витгефт вполне мог бросить в атаку миноносцы, но не сделал этого. Теперь уходят битые японцы, и опять солнце за нас – оно уже клонится к закату, и с запада атака миноносцев на них может быть очень и очень успешной. Ну, допустим, что не все миноносцы могут развить максимальную скорость. Но все равно – если шарахнуть по Того залпом хотя бы из десятка торпед, то хромая «Микаса» не сможет увернуться. У нее же ни одна башня не стреляет, ход черепаший и – главное – против солнца атак не отразишь. Того все это наверняка продумал и, уводя главные силы, бросил в атаку миноносцы – совершил упреждающий маневр.

Темнота еще не наступила – в это время года (конец июля) светлого времени еще оставалось не менее часа. Несмотря на то, что наши броненосцы были повреждены меньше японских и вполне могли пустить ко дну все японские миноносцы, японцы все же атакуют.

А где же наши миноносцы? Можно без труда настигнуть еле ползущие броненосцы Того и устроить им вполне веселую жизнь. Нет, и в действиях миноносцев нет никакой организации. Один миноносец в эскадренном бою – нуль, приманка для малокалиберных пушек. Восемь миноносцев, которые могут дать торпедный залп, – это возможность пустить на дно любой из вражьих броненосцев. Тем более, что наши миноносцы в бою практически не участвовали, а, значит, сохранили и мины, и всю маневренность. Где же они были, наши миноносцы с такими гордыми именами – «Выносливый», «Бесшумный», «Властный», «Грозовой», «Бойкий», «Бурный», «Беспощадный» и «Бесстрашный»? Они, как и броненосцы, расползлись по одному и действовали по принципу «спасайся, кто может», хотя сам Того в это время усиленно спасался именно от них. Нашей эскадры уже не существовало, хотя ни один корабль не был потоплен. Это ли не парадокс, вызванный сверхбездарным командованием?

А что происходило в это время в других местах сражения?

Отряд крейсеров под командованием контр-адмирала Рейценштейна стремился, как мог, сохранять организованные действия и даже отдавать команды броненосцам, поскольку со стороны «Пересвета», на котором находился Ухтомский, никаких команд не поступало.

Рейценштейн, как следующий по старшинству после Ухтомского, фактически принял на себя командование эскадрой и поднял на мачте «Аскольда» сигнал: «Иду на прорыв, следуйте за мной!» «Новик» пристроился в кильватер «Аскольду», за ним потянулись «Диана» и «Паллада», но у них не было такого хода, каким шли «Аскольд» и «Новик». А замедлять ход было смерти подобно – японские крейсера, коих было не меньше десятка, окружали наши крейсера со всех сторон, а за ними виднелись десятка три миноносцев. Сгущалась темнота – наступало время для массированных минных атак.

Командир «Аскольда» Грамматчиков решил развить самый полный ход, чтобы за счет бурунов обезопасить крейсер от минных атак, и взял курс на юг. Успеть за ним смог только «Новик»; «Диана» и «Паллада» безнадежно отстали и присоединились к броненосцам, повернувшим обратно в Порт-Артур – все же крупный калибр мог защитить их от атак вражеских крейсеров. Крейсерский отряд распался, как распалась вся эскадра.

Наперерез «Аскольду» и «Новику» рванули ни много ни мало – 7 крейсеров, причем три из них – «Асама», «Якумо» и «Ниссин» – имели вооружение, пригодное для боя на уровне броненосцев («Якумо», как мы помним, только что вышел из боя главных сил).

«Аскольд» в 18.50 решительно вступил в бой против «Асамы», которая вырвалась вперед и на какое-то время оказалась с «Аскольдом» один на один. Все та же «Асама», которая, надо думать, еще не забыла, как хорошо ей досталось от «Варяга»! А ведь «Аскольд» был однотипным с «Варягом» крейсером, похожим на него как брат-близнец. Кто знает, может быть, командир «Асамы» Ясиро усиленно протирал глаза – уж не призрак ли «Варяга» перед ним? Сходство «Аскольда» с «Варягом» было тем более сильным, что «Аскольд», как мы знаем, потерял одну трубу. А с призраками, как известно, на море шутки плохи.

«Аскольд» открыл такой огонь, что на «Асаме» сразу вышла из строя носовая восьмидюймовая башня, вспыхнули сразу несколько пожаров, превратились в решето трубы, из-за чего «Асама» потеряла ход; в довершение всего залп аскольдовских шестидюймовок вывел из строя и кормовую восьмидюймовую башню. Японский крейсер заполыхал от носа до кормы, практически прекратил огонь и поспешно ударился в бега, сколько было хода – и это броненосная махина почти в 10 тысяч тонн водоизмещения, не выдержав атаки легкого бронепалубного «Аскольда» в 6200 тонн!

Громовое «Ура!» с «Аскольда» и «Новика» заглушило даже грохот орудий.

Скромная запись в судовом журнале «Аскольда» гласит: «японский крейсер увеличил ход и стал удаляться». Ничего похожего на хвастливые реляции японцев, у которых всегда скрываются свои потери и промахи (даже через много лет)!

Нет, «Асаме» решительно не везло с самого начала и до самого конца войны. Это при семидесяти-то орудиях и при помощи шести крейсеров так опозориться! Как Ясиро-сан, командир «Асамы», тут же не сделал себе харакири, непонятно. После встречи с «Аскольдом» «Асаме» пришлось ремонтироваться аж до самой Цусимы. Получается, что, хотя силу «Асамы» отмечали все аналитики (особенно английские, ведь крейсер-то был британской постройки), как во время войны, так и после, доказать эту силу она так ни разу и не смогла.

Кроме «Асамы», по «Аскольду» сосредоточили огонь два броненосных крейсера, вышедшие из боя главных сил – «Якумо» и «Ниссин». Вместе с ними старались накрыть «Аскольд» и все крейсера 5-го и 6-го отрядов. Сухие строчки донесений описывают такую ситуацию все тем же: «корабль взят в два огня», т. е. наш крейсер отвечал, ведя бой на оба борта. Но в данном случае ничего похожего на «два огня» не было, потому что «Аскольд» стрелял из всех орудий, в том числе с носа и кормы. Он попал во все двадцать два огня! Десятки снарядов падали вокруг крейсера, вздымая высокие столбы воды и обдавая его градом осколков.

Как же ему удалось уцелеть в этом аду? Объяснение только одно – сочетание высокой скорости, маневренности и меткости ответного огня. «Аскольд» более чем убедительно подтверждал репутацию лучшего крейсера артурской эскадры!

Время от времени корпус его вздрагивал от попаданий – чудес все-таки не бывает, хотя героизм делает их почти возможными. Сотрясение при этом было так велико, что у манометров отскакивали стрелки, лопались электрические лампочки. В боевую рубку поступали доклады о пробоинах – поступает вода в левую кормовую машинную кладовую и в правую угольную яму второй кочегарки. Внизу шла самоотверженная борьба с водой, а наверху комендоры развили максимальный темп стрельбы. Ни на одних испытаниях такой скорострельности «Аскольд» не показывал!

То там, то здесь вспыхивали пожары. Комендорам приходилось бросаться тушить их, но темп стрельбы от этого не падал – кто-нибудь непременно оказывался у орудий и продолжал огонь.

Все чаще на верхнюю палубу требовались санитары с носилками. Раненых с большим трудом спускали в перевязочные пункты под броневой палубой в помещении подводных минных аппаратов. В условиях страшной жары и тесноты врачи Чернышев и Гладкий делали все возможное, чтобы облегчить страдания людей.

В самый критический момент, когда «Якумо» преграждал путь и несколько японских крейсеров сосредоточили огонь на «Аскольде», машины корабля дали 132 оборота, то есть больше, чем на приемных испытаниях. Механики тоже были героями!

Броненосный крейсер «Якумо» был ближе других и представлял собой наибольшую опасность. Рейценштейн приказал держать курс прямо на него, имея в виду возможность проведения минной атаки. Минные аппараты были заряжены еще с утра, но стрелять минами не пришлось. На «Якумо» вспыхнул пожар, и тот, подобно битой «Асаме», поспешил ретироваться. «Аскольд» и «Новик» пронеслись буквально за его кормой.

Поврежденный «Якумо» отстал, «Ниссин» – тоже, но оставались еще легкие крейсера, которые, видя погром тяжелых «утюгов», бросились врассыпную. Замешкался один «Сума», бывший, как мы помним, обидчиком нашего героического «Стерегущего».

Возмездие не замедлило свершиться – от огня «Аскольда» «Сума» тоже, как и «Асама» с «Якумо», заполыхал сплошным костром и, даже не пытаясь отстреливаться, кинулся прятаться за другие корабли. Дескать, вперед, ребята, смелее в бой, я встану грудью за твоей спиной.

Но и после этого путь еще не был свободен – «из-за спины» крейсеров вылетели четыре миноносца и ринулись в атаку на «Аскольд» и «Новик».

Миноносцы шли справа, с носовых курсовых углов. Расстояние до них стремительно сокращалось, и Рейценштейн не сразу понял, что хочет делать Грамматчиков – никаких противоминных маневров он не предпринимал, а скомандовал в машину: «Прибавить оборотов!», хотя крейсер и так шел полным ходом. Более того, он не только не пытался уклоняться от мин, но, наоборот, переложил руль на курс навстречу миноносцам.

«Что вы хотите делать?» – спросил ошеломленный Рейценштейн. «Таранить!» – бросил Грамматчиков.

Четыре выпущенных торпеды прошли мимо. Японцы не сразу поняли, что происходит, а когда поняли, было поздно – полным ходом крейсер врезался в головной миноносец, японец разломился пополам, выпустил облако пара из котла и исчез с поверхности моря. Не давая опомниться, «Аскольд» почти в упор, прямой наводкой, дал залп по второму миноносцу, отчего японцу снесло весь нос, он сразу же зарылся в воду, мелькнул бешено крутящимися винтами и тоже исчез.

В вахтенном журнале в 19.00 записано: «Потопили неприятельский миноносец, продолжая усиленный огонь по крейсерам, бывшим по носу и на левом крамболе».

Наступавшая темнота не позволяла с полной определенностью утверждать, сколько миноносцев потоплено, поэтому и здесь, как и про броненосные крейсера, написано скромно, тем более, что более серьезные противники – крейсера – никуда не делись, бой продолжался.

Японцы же ни словом не упомянули о потопленных миноносцах, почему современные горе-аналитики и пишут: «Впоследствии выяснилось, что японские миноносцы потерь не имели». «Выяснилось» – это значит, что сами японцы об этом не написали.

А собственно, почему мы должны верить японцам, а не вахтенному журналу «Аскольда», тем более, что факты японского вранья торчат из каждой строчки пресловутого официального «Описания действий на море в эру Мэйдзи»?

Повторяется информ-маразм вокруг боя «Варяга» – Доценки и Широкорады, а за ними и вся куча юных «аналитиков», высовывающихся на форумы в Интернете, изображают Руднева и всю команду «Варяга» эдакими недоумками, не умевшими вести бой. И все потому, что японцы написали все в том же многотомном собрании вранья, что их корабли не имели повреждений. То, что после боя при Чемульпо сразу три крейсера – «Асама», «Нанива» и «Чиода» – отправились на ремонт, конечно, не в счет. Потопленный миноносец тоже не в счет. Это все не комендоры «Варяга» и «Корейца» старались, это крейсера сами повредились – один на кита налетел, в другом башню почему-то заклинило, третий убегался, бедняга, с рейда и обратно, а миноносец, болезный, сам по себе взял да и затонул. А японцы этого даже и не заметили и продолжали числить все восемь миноносцев в строю!

И это считается серьезными исследованиями русско-японской войны!

Но вернемся к 28 июля. В 19.40 в вахтенном журнале «Аскольда» появилась запись: «Прорвались сквозь неприятельские крейсера».

Перестрелка еще продолжалась до 20.20, затем огонь прекратился – сгущавшиеся сумерки мешали наводить орудия. Японские крейсера один за другим исчезали из видимости – все они не могли тягаться в скорости с «Новиком» и «Аскольдом». Но все же для такого крейсера, как «Новик», даже одно попадание – смерти подобно. «Новик» стал постепенно отставать, получив две пробоины ниже ватерлинии и повреждения всех трех труб. Ход корабля уменьшился до 16–17 узлов. В 1.30 контакт «Новика» с «Аскольдом» был потерян.

«Аскольд», не потеряв ни узла из своих 20, ушел на юг. На рассвете 29 июля выяснилось, что три японских крейсера («Акаси», «Идзуми», «Акицусима») продолжают преследовать «Аскольд», но, не выдержав единоборства с машинами русского крейсера, они через пару часов скрылись за горизонтом.

Наконец-то у аскольдовцев появилась возможность осмотреться и подсчитать потери.

Оказалось, что при прорыве потери в людях и полученные повреждения более серьезны, чем предполагалось ночью. В бою было убито и ранено 59 человек (больше половины верхней команды), из 12 орудий главного калибра вести огонь могли только пять. Все приборы управления огнем вышли из строя. Корабль получил четыре подводных пробоины, через которые поступала вода – к утру «Аскольд» набрал ее около 100 т. Печальную картину представляли собой трубы крейсера, изяществом которых он так выделялся из других кораблей. 1-я, самая тонкая, была перебита 12-дюймовым снарядом еще в дневном бою, так что ее остатки держались непонятно на чем. 2-я, 3-я, 4-я трубы во многих местах были пробиты крупными осколками и превратились в форменное решето. 5-я труба стала короче на треть. Самое поразительное, что при всех этих повреждениях крейсер продолжал держать хороший ход – не менее 15 узлов.

Нисколько не умаляя подвига моряков «Варяга» и «Корейца», хочется задать вопрос: а что, разве прорыв «Аскольда», в котором ему пришлось выдержать бой с несравненно более сильным противником, был менее героическим?

Приняв доклады о состоянии корабля, Рейценштейн убедился, что «Аскольд» не сможет с боем прорываться через Корейский пролив. Опасно было и просто плавание в свежую погоду в океане. Поэтому было принято решение зайти в Шанхай, исправить наиболее существенные повреждения, пополнить запасы и затем попытаться прорваться во Владивосток вокруг Японии.

В полдень 30 июля 1904 года «Аскольд» стал на якорь в устье реки Вузунг. Через несколько дней Рейценштейн получил приказ из Петербурга разоружить корабль.

Собственно говоря, выбора не было: ремонт еще только близился к завершению, а у Шанхая уже появилась эскадра контр-адмирала Уриу в составе броненосного крейсера «Токива», двух бронепалубных крейсеров и двух миноносцев.

(Между прочим, «Токива» остался единственным из броненосных кораблей Того, способным в этот момент к решительным действиям; остальные заторчали на ремонте после боев 28 июля и 1 августа. В японском талмуде и об этом – ни слова, будто все повреждения исправлялись сами собой и мгновенно).

11 августа «Аскольд» и пришедший вскоре за ним миноносец «Грозовой» спустили флаги. Лучший крейсер 1 ранга артурской эскадры прекратил свое участие в войне против японцев.

Вернемся, однако, к 28 июля.

«Новик», потеряв контакт с «Аскольдом», остался один. Темнота выручила его, и от вражеских крейсеров он оторвался, но, несмотря на все усилия, прежней скорости восстановить не смог.

Пробоины к утру удалось заделать, но корабль потерял свое главное боевое качество – быстроходность.

Сказалось постоянное пребывание в боевой готовности – с самого начала войны не было ни одного профилактического ремонта. «Новик» участвовал в боевых выходах почти ежедневно, сопровождая миноносцы, канонерки, минные транспорты. Постоянно проходя через минные поля, «Новик» прослыл счастливым кораблем. Но счастье-то приходит, как водится, к тем, кто не боится идти ему навстречу. Вспоминаем Суворова: «Раз счастье, два счастье – помилуй бог, надобно и умение!». Японские миноносцы, пытавшиеся поначалу охотиться за «Новиком», потом при появлении его в видимости бросались врассыпную – в искусстве маневрирования, скорости хода и калибре орудий наш крейсер существенно их превосходил. Во время одного из выходов от «Новика» ретировались ни много ни мало 17 (!) вражеских миноносцев. От одного-единственного нашего легчайшего крейсера!

Но 28 июля счастье от «Новика» отвернулось. Форсаж машин при прорыве «надорвал дыхание», к тому же в пылу сражения была повреждена цистерна с пресной водой для питания котлов. Пришлось пользоваться забортной водой, из-за чего в котлах стало резко падать давление.

Еще одна бессонная ночь в дрейфе. Лихорадочная работа по починке машины. Все, от командира Шульца до каждого матроса, понимали, что главное – это скорость хода. К утру 30 июля машину починили, хотя это казалось невозможным, и корабль пришел в Циндао.

Там же уже стоял сильно поврежденный «Цесаревич» – единственный из наших броненосцев, который-таки прорвался из Порт-Артура. На броненосце не было ни командира, ни старшего офицера, ни контр-адмирала Матусевича, которых свезли в госпиталь – все были в прошедшем бою тяжело ранены и контужены. Шульц так и не смог ни с кем посоветоваться, как быть дальше. Он принял решение – идти во Владивосток вокруг Японии, не выбирая кратчайшего пути, т. е. ни в коем случае не соваться в Корейский пролив.

Путь вокруг Японии занял около недели. За это время команда, почти без всяких указаний со стороны командира, приводила корабль в порядок. Залатали дыры в трубах, заделали полученные в бою пробоины, привели в полную боевую готовность все вооружение. «Новик» засверкал, как на параде.

Как же любили свой корабль моряки – словно и не было страшной опасности принять бой в одиночку против заведомо превосходных сил противника! Только беспокоило состояние машин – сказалось засорение всей системы при засосе забортной воды. Корабль катастрофически замедлил ход и расходовал почти вдвое больше угля, чем по норме.

Механик умолял Шульца приткнуться где-нибудь на ночь, чтобы застопорить машины и постараться провести необходимую профилактику. Командир не согласился – где притыкаться-то, берега везде японские! Он предложил сбавить ход до 10 узлов, идти на двух машинах, а третью в это время ремонтировать.

«Новик», пусть и смешным для себя десятиузловым ходом, продолжал упорно идти на север. Перерасход угля держал за горло.

Несмотря на то, что Японию уже обогнули, цель пока что ближе не стала – необходимо проникнуть через проливы Курильских островов, а там везде японцы. Шульц решил зайти на Сахалин, чтобы заправиться углем.

Старший офицер Казимир Порембский возражал: к Сахалину идти слишком опасно, лучше, воспользовавшись туманом, который здесь не в диковинку, проскользнуть Сангарским проливом между Хонсю и Хоккайдо и взять курс прямо на Владивосток. Похоже, Порембский лучше Шульца изучил итоги походов владивостокских крейсеров!

Шульц не согласился. Пожалуй, это решение оказалось роковым. Во-первых, по дороге попался английский пароход «Кельтик», который очень даже мог сообщить о встрече японцам (позже выяснилось, что он именно так и сделал – и почему только Шульц пожалел на него торпеду?), во-вторых, крейсер заметили с маяка на острове Кунашир и здесь уж точно сообщили о его появлении по телеграфу в Японию. Шульц и здесь не внял предложению Порембского расстрелять маяк в упор – дескать, некогда пристреливаться, да и все равно успеют сообщить. Надежда проскочить незамеченными пропала.

В довершение напастей в Корсакове оказалось ничего не готово к приему крейсера, пришлось устраивать погрузку подручными средствами, вплоть до перетаскивания угля ведрами (даже корзин, и тех не нашлось!). Время – драгоценное время – и тут было потеряно, погрузка угля не закончена, а радиотелеграфист доложил, что в эфире слышны переговоры нескольких судов – к Сахалину приближались вражеские корабли.

На горизонте показался первый японец.

«На «Нийтаку» похож» – доложил старший сигнальщик. «Нам он не страшен, через полчаса будет под водой!» – с чего бы это Шульц стал так самоуверен, может быть, просто отвык от японцев за десять дней плавания? Японец приблизился, и оказалось, что это вовсе не потрепанная в боях «Нийтака», а однотипная с ней новенькая «Цусима», бывшая во всеоружии. Тем не менее «Новик» решительно пошел в бой, выдав машинам последний 20-узловый форсаж и несмотря на подавляющее преимущество врага в артиллерии – не только в количестве пушек, но и в калибре. «Цусима» имела шестидюймовки, а «Новик» – только 120-миллиметровки. Вес бортового залпа «Цусимы» превышал залп «Новика» почти в 3 раза (210 кг против 88 кг). К тому же нельзя забывать про «шимозность» японских снарядов и «болванкообразность» наших!

Однако моряки чудо-корабля, прослывшего за долгую оборону Порт-Артура «везучим», привыкшего не бояться ни мин, ни крупнокалиберных снарядов, шли в этот свой последний бой как на праздник. Жаль, не было с ними ни Эссена, ни Макарова, как в тот памятный выход на помощь «Стерегущему», где «Новик» с «Баяном» оказались против всей армады Того. Но очень возможно, что и Николай Оттович, и Степан Осипович одобрили бы беззаветное мужество команды «Новика» – любимца всей эскадры.

Бой был скоротечным – за 45 минут «Новик» получил 10 попаданий и множество повреждений, в том числе три подводные пробоины. Но в пылу боя вся команда стремилась не латать свои дыры, а нанести как можно больший урон противнику. Наверно, за всю войну комендоры «Новика» никогда не стреляли с таким азартом.

Когда «Новик» развернулся на контркурсах с «Цусимой», оказалось, что и противник в весьма плачевном виде – все три трубы исковерканы, фок-мачта снесена, управления практически нет, крейсер мучительно рыскает на курсе. Японцы прекратили стрельбу и пустились наутек. «Новик» продолжал огонь, причем комендоры сами упрашивали старшего артиллерийского офицера А.П. Штера: «Ваш-бродь, дозвольте еще разок по японцу садануть, в самого ихнего командира попадем!».

Удачный выстрел вдогонку пришелся в самую середину корпуса «Цусимы», громыхнул сильный взрыв и рухнула труба. Японский крейсер получил заметный крен на левый борт.

«Ур-р-а-а!» – разнеслось по нашему крейсеру, и прекратившаяся было стрельба разгорелась с новой силой. Японцы поспешили развернуться к «Новику» кормой и прибавили ходу.

«Полный вперед!» – скомандовал Шульц, уже представляя, как он пустит «Цусиму» на дно.

Но! Крейсер отказался, как всегда ранее бывало, прыгнуть вперед. Последний форсаж окончательно сбил когда-то неуемное дыхание. Пар сел в котлах, холодильники стали резко перегреваться, и догнать проклятую «Цусиму» не было никакой возможности.

Пришлось взять курс обратно на Корсаков. Порембский быстро осмотрел повреждения и пришел на мостик с докладом: три подводные пробоины, затоплено рулевое отделение, корма села на три с лишним фута, вода продолжает прибывать, затоплена кают-компания и офицерские каюты. Половина котлов бездействует.

Выслушав доклад Порембского, Шульц заявил: «Ввиду тяжелых повреждений я решил взорвать крейсер».

Порембский изумился: «Как? Впереди у нас целая ночь! За это время мы справимся с главнейшими повреждениями!».

Шульц указал на горизонт: «Видите прожектора? Нас ищут! Возможности исправлять повреждения нет! Свозить команду на берег!».

Радиотелеграфист доложил: «Слышу переговоры по крайней мере двух кораблей!».

Это битая «Цусима» усиленно призывала на помощь. Утирая сопли, она жаловалась «Читосе». Оба крейсера, как потом самодовольно описали японцы в своих реляциях, были посланы Камимурой на перехват «Новика» по сообщению с «Кельтика», подтвержденному с кунаширского маяка. Благородство Шульца (хотя его скорее следовало бы обозвать бестолковостью) вылезло боком. Пусти «Новик» на дно проклятый «Кельтик» и преврати маяк в груду развалин – и адмирал Кикимора нипочем не успел бы его перехватить.

Перспектива боя с «Читосе» совсем ничего не сулила – вооруженный уже не шестидюймовками, как «Цусима», а восьмидюймовками, он мог расстреливать потерявший ход «Новик» с дальней дистанции, не опасаясь получить ни одного попадания в ответ. Однако Порембский-то имел в виду, что второму кораблю японцев еще надо, во-первых, подойти, во-вторых, обнаружить «Новик» в темноте. Поэтому он и пытался возражать своему командиру. Но – приказ есть приказ!

«Шлюпки на воду!» – скомандовал Шульц.

Матросы угрюмо сгрудились на палубе. Из толпы вышел боцман Кащенко. «Ваш-бродь, дозвольте мне умереть на «Новике». Я с самого спуска на воду служу на нем!»

В толпе матросов поднялись крики: «В бой! Лучше умереть, чем топить наш «Новик»! Долой командира! Небось Эссен никогда бы этого не подумал!»

На мостике произошло замешательство.

Вода продолжала прибывать. Шульц фактически передал командование Порембскому, который приказал спускать все уцелевшие шлюпки на воду. Взрывать корабль не понадобилось – он сам неуклонно погружался. Хотя прожекторов на горизонте больше не показывалось, заделать пробоины уже не было никакой возможности – потеря времени и здесь оказалась роковой. К полуночи команда вся ушла на берег, а самый быстроходный и самый изящный в мире крейсер затонул на глубине не более 10 метров, оставшись над водой своими трубами, мачтой, шлюпбалками и полубаком.