Текст книги "Эхо Порт-Артура"

В 7.30 с «Петропавловска» было приказано приготовиться к съемке с якорей, а в 8 час. последовал сигнал: «Сняться с якоря всем вдруг». Уже через 5 минут эскадра дала ход. На рейде остались проводивший испытания машин броненосец «Севастополь» и 7 контрминоносцев, а также охранявшие рейд канонерская лодка «Гиляк» и транспорт «Ангара».

Броненосцы шли в строе двух кильватерных колонн (расстояние 3 каб.): в правой «Петропавловск», «Полтава», «Цесаревич», в левой «Пересвет», «Ретвизан», «Победа». Крейсера шли впереди, образуя цепь с расстоянием 10 миль между кораблями и ближайшим к эскадре «Баяном». «Боярин» и «Новик» держались при эскадре, на расстоянии 6 миль от нее шли 10 контрминоносцев, составлявших два отряда. «Амур» и «Енисей» для поддержания радиосвязи с Порт-Артуром следовали за эскадрой в расстоянии 10 и 30 миль. В 16.00 головной «Аскольд» уже находился в видимости Шантунгского маяка.

Корабли подходили к пределу дальности радиосвязи из Порт-Артура, а ответа из Санкт-Петербурга все еще не было. В этих обстоятельствах Алексеев решает вернуть эскадру назад.

22 января в 5.00 эскадра стала на якорь в Талиенванской бухте, а в 8.00 на борту «Петропавловска» состоялось совещание старших штурманов со всех кораблей эскадры, на котором обсуждались меры по оптимизации сигналов при совместном плавании. Эскадра простояла в Талиенване до 11.00, затем по сигналу с «Петропавловска» снялась с якоря и перешла на внешний рейд Порт-Артура.

За день до этого, 21 января 1904 г. Россия, чтобы не давать повода для войны, отослала проект нового соглашения с Японией в двух экземплярах: телеграфом в Токио непосредственно и через Порт-Артур (через наместника), поставив об этом в известность на следующий день Р.Р. Розена в Токио и японского посла С. Курино в Санкт-Петербурге.

Россия соглашалась признать особые права Японии на Корею и соблюдать её соглашения с Китаем относительно Маньчжурии, а также отказалась от требования создать нейтральную полосу и не противодействовать соединению ЮМЖД с корейской железной дорогой. Однако Россия решительно отказалась исключить Корею из сферы своих интересов и по-прежнему требовала демилитаризации Кореи.

22 января 1904 г. в Токио от японского консула в Чифу пришло известие об уходе русской эскадры из Порт-Артура «в неизвестном направлении».

В Японии было созвано чрезвычайное совещание Императорского совета председательством императора Муцухито, на котором было принято решение безотлагательно начать военные действия против России, поскольку «русская эскадра, свободная в своих действиях», могла расстроить все планы и расчеты японского правительства.

В торговом порту Нагасаки японцами были захвачены 3 китобойных русских судна и стоявший на ремонте пароход КВЖД «Маньчжурия».

23 января 1904 г. министр иностранных дел Японии Ю. Комура вечером послал (не дожидаясь русского ответа на ноту от 31 декабря) японскому посланнику в Санкт-Петербурге С. Курино телеграмму следующего содержания: «Японское правительство решило окончить ведущиеся переговоры и принять такое независимое действие, какое признаёт необходимым для защиты своего угрожаемого положения и для охраны своих прав и интересов». Далее было приказано уведомить министра иностранных дел России графа В.Н. Ламздорфа о «разрыве дипломатических отношений» и затем выехать из России с персоналом миссии и консульства, через Берлин в столицу Швеции Стокгольм.

Под предлогом неполучения ответа на свои требования (от 31 декабря) на состоявшейся 24 января 1904 г. в 7 часов (14 часов по японскому времени) встрече Ю. Комура заявил барону Р.Р. Розену (российскому посланнику в Токио), что «…японское правительство вынуждено прекратить дипломатические сношения с Россией».

24 января 1904 г. в 16 часов (23 часа по японскому времени) С. Курино посетил в Санкт-Петербурге графа В.Н. Ламздорфа и передал ему официальную ноту своего правительства о прекращении переговоров и разрыве отношений. Циркулярной телеграммой графа В.Н. Ламздорфа российский посланник в Токио барон Р.Р. Розен вместе с миссией незамедлительно отзывался из Токио.

25 января 1904 г. телеграфное ведомство в Нагасаки, задержав (Порт-Артурская станция международного кабеля с Японией не могла отправить депеши, потому, что Нагасаки не отвечал на её запросы) почти на сутки ответ Российского правительства (первая телеграмма отправленная в Порт-Артур 21 января и вечером 23-го переданная в Токио, а также вторая телеграмма, отправленная 22 января В.Н. Ламздорфом непосредственно в Токио) на японскую ноту от 31 декабря, вручило его Российскому посланнику в Токио барону Р.Р. Розену. Но время уже было упущено.

26 января 1904 г. в 11.30 в Зимнем дворце состоялось еще одно Особое совещание под председательством Николая II, по вопросу «…начинать лиРоссии войну первой или продолжить уступки Японии». На совещании присутствовали: генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович, министр иностранных дел граф В.Н. Ламздорф, управляющий морским министерством Ф.К. Авелан, военный министр А.Н. Куропаткин и в качестве делопроизводителя контр-адмирал А.М. Абаза. Выслушав различные доводы противоположных сторон, император принял решение «не начинатьсамим».

Как видно, Николай II, как и ранее, стремился принять компромиссное решение – и уступок больше не делать, и войну не начинать, поскольку мы к ней еще не готовы. Но – авось обойдется, ну не посмеют же «эти япошки» на нас напасть!

До ночной атаки японских миноносцев на нашу артурскую эскадру и слащаво-хамского ультиматума адмирала Уриу с борта крейсера «Нанива» командиру «Варяга» В.Ф. Рудневу оставались считанные часы…

Глава 4. Сражения выигрываются людьми, а не кораблями

Плавание в мирное время есть школа для войны.

С.О. Макаров

Прежде, чем вслушиваться в залпы главного калибра кораблей и страшные взрывы мин, нельзя не задуматься: как же так получилось, что героический и легендарный в своей непобедимости российский военный флот оказался бессильным в столкновении с флотом скороспелого агрессора – Японии – и надолго списал Россию со счетов как мировой военно-морской авторитет?

Среди причин, вызвавших почти непрерывную цепь неудач российского флота, особое место принадлежит причинам, связанным с человеческим фактором – людьми, которые сражались на море «за веру, царя и Отечество».

Военно-морские силы России в конце XІX-начале XX века представляли собой своеобразное «государство в государстве», т. е. гораздо более самостоятельную и автономную, чем теперь, организацию, объединяющую (почти без преувеличения) избранных людей из всех сословий. Образно говоря, моряки сами строили или заказывали корабли, принимали их и готовили к боевым действиям, сами потом на этих кораблях шли в бой, сражались, гибли, уничтожали корабли после боя, а иногда – и без боя (как, например, наши черноморские знаменитые адмиралы во время Крымской войны). Потом сами свои корабли ремонтировали, поднимали, расследовали обстоятельства событий, судили, оправдывались, искали пути к устранению недостатков, намечали пути возрождения и обновления флота. И сами друг друга награждали и наказывали, хотя здесь последнее слово оставалось за государем императором. Традиции военно-морского флота, заложенные еще при Петре Великом, сохранялись почти 200 лет. Некоторый отход от них наметился после Крымской войны, хотя и во время этой, несчастной для России, войны, наш флот не потерпел ни одного поражения в непосредственных столкновениях с врагом. Но уже тот факт, что главные силы Черноморского флота пришлось затопить, не принимая боя с подавляюще превосходящим противником, породил новые тенденции. На флот пришли пар, броня и нарезные орудия, сделавшие паруса, тараны и абордаж достоянием прошлого. Новая техника властно требовала и новых людей.

К началу XX в. личный состав российского флота включал строевых чинов корабельной службы: нижних чинов и кондукторов, флотских обер– и штаб-офицеров, адмиралов. Кроме лиц этих категорий, на кораблях служили судовые инженер-механики (носители специальных званий, а не чинов, но морских мундиров), медики, священники (только на кораблях 1 ранга), гражданские чиновники-содержатели различного имущества. Все они находились на положении офицеров.

На положении строевых чинов находились и гардемарины Морского кадетского корпуса, и воспитанники Морского инженерного училища во время практических плаваний на кораблях, но они не принимали присяги и на войну с японцами не посылались. Исключение составляли немногочисленные юнкера флота (дублировали офицеров), очень редкие волонтеры и офицеры других родов службы.

На берегу служили многочисленные офицеры по Адмиралтейству, инженер-механики и корабельные инженеры, медики и прочие классные чиновники. Под управлением военных состояла целая армия вольнонаемных мастеровых казенных заводов и верфей. Среди корабельных нестроевых нижних чинов были писари и музыканты. Допускалось принимать на корабли также штатских капельмейстеров и рестораторов. В походах на госпитальных судах участвовали также женщины – сестры милосердия и жены офицеров. Так что западный принцип – «женщина на корабле – к несчастью» – в русском военном флоте не работал. Иные самоотверженные дамы даже сопровождали своих мужей в плаваниях, перемещаясь параллельно эскадрам на коммерческих судах регулярных линий и посещали корабли в портах. Русско-японская война дала свои примеры героизма русских женщин, но это – предмет отдельного исследования.

Важнейшей особенностью семи лет, предшествовавших русско-японской войне, было значительное увеличение количества личного состава, вызванное массовой постройкой новых боевых кораблей. Уже в 1897 г. ежегодный план набора нижних чинов превысил 10 тыс. человек, в 1899 г. было призвано 14040, а в 1904 г. – 15642 новобранца. Общая численность нижних чинов в 1900–1903 гг. увеличилась с 48,7 тыс. до 61,4 тыс. человек (второе место в мире после британского флота). Набор призывников во флот с 1898 г. стал осуществляться во всех губерниях России (кроме «окраин»), а не только в приморских, как ранее. Для морской службы в первую очередь отбирались люди, знакомые с техникой, в том числе промышленные рабочие. В 1899 г. грамотные призывники составили около половины пополнения Балтийского флота. К 1905 г. среди нижних чинов насчитывалось около 50 % призванных из крестьян и около 30 % – из рабочих.

Рост грамотности и сознательности матросов настоятельно требовал изменения методов воспитания и совершенствования системы стимулирования служебной активности. Однако офицерский корпус и судовые священники оказались совершенно к этому не готовыми. В основном придерживались традиционных установок, основанных на незыблемости веры и заведомом превосходстве барина над крестьянином. Между тем некоторые матросы не без влияния революционных идей в своем политическом развитии оставили позади не только служителей церкви, но и большинство офицеров. Объективными поводами для недовольства матросов российского флота были также низкий уровень жалования, исполнение вестовыми обязанностей денщиков при офицерах, различные ограничения прав, которые можно было расценивать как унижающие человеческое достоинство. Для командного состава флота, привыкшего смотреть на «нижние чины» как на некую безликую массу, предъявление матросами не только «экономических», но и политических требований на пороге и во время революционных событий 1905–1907 гг. явилось полной неожиданностью.

В 1900–1901 гг. учебные отряды на Балтике и на Черном море были расширены и преобразованы в самостоятельные части, выведенные из состава флотских дивизий. Во главе отрядов поставили постоянных начальников в чинах контр-адмиралов.

Учебно-артиллерийский отряд Балтийского флота готовил артиллерийских офицеров и квартирмейстеров, а для Балтики и Сибирской флотилии – также комендоров и гальванеров. Он объединял Артиллерийский офицерский класс, Артиллерийскую школу для нижних чинов и судовые команды приписанных к отряду трех старых броненосцев, крейсера «Минин», минного крейсера «Воевода» и канонерской лодки «Гроза». Штат переменного состава Артиллерийской школы довели до 920 учеников старшего класса и до 1000 вновь поступивших из новобранцев. Учебно-минный отряд Балтийского флота, объединивший Минный офицерский класс, Класс минных механиков, Минную школу для нижних чинов и судовые команды 8 кораблей различных классов, готовил для всего флота минных офицеров и механиков, минных и минно-машинных квартирмейстеров, а для Балтики и Сибирской флотилии – еще минеров и минных машинистов. Штатом Минной школы предусматривалось обучение 675 учеников старшего класса и 650 человек нового набора. С 1900 г. Учебно-минный отряд готовил также минеров, обученных радиотелеграфированию.

В летних кампаниях все учебные отряды дополнялись броненосцами, крейсерами и миноносцами из боевого состава. Ученики отдельных школ – машинных, строевых квартирмейстеров и других – практиковались в основном на устаревших кораблях. Появление новейшего специализированного учебного судна «Океан», лучшего для практики машинистов и кочегаров, открывало перспективы наиболее рационального подхода к подготовке специалистов. Однако эта перспектива в отношении артиллеристов и минеров была отчасти реализована только после войны.

Возраставшие потребности эскадры Тихого океана вызвали появление новых учебных подразделений. Так, в декабре 1899 г. во Владивостоке была создана постоянная Школа строевых квартирмейстеров с 6-месячным зимним курсом обучения. В 1903 г. по ходатайству контр-адмирала В.К. Витгефта крейсер 1 ранга «Дмитрий Донской» отправили на Дальний Восток в качестве учебно-артиллерийского корабля.

Достаточно высокий уровень развития системы подготовки нижних чинов позволил в военное время успешно обучить многочисленных новобранцев и направить их на корабли. Дополнительные потребности покрывались призывом 6,6 тыс. запасных матросов и унтер-офицеров, которые на кораблях 2-й эскадры Тихого океана составили от 15 до 23 % общей численности нижних чинов. Так что многочисленные заявления военно-морских историков о том, что «против монолитно-спаянных» экипажей Того действовали неумелые новобранцы, совершенно не соответствуют действительности и должны быть отнесены к той же «нейролингвистике», о которой мы уже говорили во введении.

Опасности войны не вызвали возрастания дезертирства, что свидетельствует о достаточно высоком моральном духе рядового состава флота. Немногочисленными «нетчиками», как и до войны, оказывались матросы «дурного поведения», зачастую из разряда штрафных, т. е. бывших под судом. Даже в исключительно тяжелом и длительном походе 2-й Тихоокеанской эскадры на театр военных действий «нетчиков» были единицы. Так, по свидетельству обер-аудитора этой эскадры В.Э. Добровольского, среди нижних чинов (почти 16 тыс. человек!) был зафиксирован всего один побег – с крейсера «Адмирал Нахимов» в Малаккском проливе. Беглец был подобран иностранным судном и вернулся на эскадру.

Случаи рукоприкладства офицеров по отношению к матросам не были правилом, хотя и имели место.

В боях нижние чины, как правило, сражались храбро и самоотверженно. Многие раненые оставались в строю. Даже в безнадежных условиях люди до конца оставались на боевых постах, выполняя завет русского флота: «Погибаю, но не сдаюсь!». Эта традиция, ставшая «визитной карточкой» русских моряков, воспроизводилась снова и снова. Она не была прописана открытым текстом в Морском уставе, но выполнялась как нечто само собой разумеющееся.

Качество специальной подготовки (профессионализм) матросов и унтер-офицеров в начале XX в. было достаточно высоким. Достижение его обеспечивалось экстенсивным путем – за счет увеличения сроков обучения. Неоправданно много времени тратилось на теоретический курс и строевую подготовку. В практическом обучении комендоров не применялись береговые тренажеры, зато во время практического плавания стремились к освоению всех систем артиллерийского вооружения, количество которых из года в год возрастало. Так, в кампании 1900 г. ученики-комендоры старшего класса проходили 21 урок стрельбы из различных орудий, имевшихся на кораблях учебно-артиллерийского отряда, в том числе из новейших патронных, а также из совершенно устаревших образца 1867 г.

Нижние чины сверхсрочной службы и кондукторы появились в российском флоте в 90-х гг. XIX в. по примеру некоторых западноевропейских флотов. Число сверхсрочников (оставшихся на службе свыше 7 лет) из-за ничтожного жалования и одинакового положения с чинами «срочной» службы было ничтожным. Мало было и чинов сравнительно привилегированной категории – кондукторов и старших боцманов флота, которые имели свои «кают-компании», особые каюты на кораблях и носили форму одежды наподобие офицерской. Комплектование кораблей кондукторами и старшими боцманами затруднялось отсутствием специальной системы их подготовки при достаточно сложном экзамене и малыми размерами жалования. Жалование кондуктора на берегу составляло 45–55 руб. в месяц – т. е. столько, сколько мог заработать квалифицированный мастеровой, не стесненный к тому же строгими требованиями военной службы.

В боях кондукторы и старшие боцманы, по существу будучи избранными из лучших нижних чинов, вели себя храбро, руководили устранением повреждений, иногда заменяли офицеров. Об этом свидетельствуют их почетные места в списках награжденных. Так, из очень немногих моряков, получивших за Порт-Артур 1-ю степень Знака отличия Военного ордена, были старший боцман Лукьян Полынкин («Баян»), кондукторы Павел Попов («Севастополь») и Андрей Черных («Новик»).

События войны показали, что при обеспечении грамотного управления и личной примерности офицеров нижние чины флота были вполне на уровне требований, предъявляемых боевой обстановкой.

Так в чем же было дело?

Вопрос был поставлен ребром уже в марте 1905 г. Развязка драмы еще не наступила. 2-я Тихоокеанская эскадра упорно шла вперед, навстречу своей гибели. Царь и «чины из-под шпица» строили – все еще строили! – планы разгрома Японии, хотя позади уже был потерянный Порт-Артур вместе с 1-й Тихоокеанской эскадрой, Ляоян и Мукден. Многие участники обороны Порт-Артура и боя в Желтом море вернулись в Россию. Управляющий Морским министерством адмирал Ф.К. Авелан обратился с секретным письмом к Главному командиру Кронштадтского порта А.А. Бирилеву. Старая лиса Авелан очень хорошо почувствовал запах жареного и дискомфорт своего кресла.

Исключительно озабоченный тем, что «об обороне Порт-Артура имеется крайне мало документов», Авелан просил Бирилева обязать всех офицеров, имевших «отдельное командование», представить описание событий, непосредственными участниками которых они являлись. Заметим, что ни Авелан, ни Бирилев «непосредственными участниками» событий на Дальнем Востоке не являлись, но посылка 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр навстречу неминуемому разгрому была их прямым делом.

Лицемерно изображая высшую объективность, Авелан писал: «Было бы желательно особенно подробно изложить все морские события с указанием возможных причин и следствий, а также выводов, которые могли бы служить к наилучшему освещению специальных вопросов, дабы всецело воспользоваться уроками текущей войны. Критика действий других лиц, по вполне понятным причинам, не может быть допущена в этих описаниях». Причины, вполне понятные Авелану, были очевидны и для Бирилева. На кого же еще спихивать ответственность за потерю Порт-Артура, как не на самих участников обороны крепости?

И это при всем том, что Порт-Артур держался с фантастическим упорством, будучи отрезан с суши и заблокирован с моря, до декабря 1904 г., хотя японцы приглашали на торжественный прием по случаю взятия крепости всех военных атташе еще аж на 16 марта того же года.

Бирилев, не менее хитрая лиса, чем Авелан, издал приказ, обязующий всех офицеров, вернувшихся с Дальнего Востока, представить описания в месячный срок. Однако ответов от офицеров было получено крайне мало. Большинство участников событий находилось в плену, а те, кто этой участи избежал, отнюдь не горели желанием сыпать соль на раны. Слишком велики были моральные и материальные потери, слишком остры переживания, и к тому же влезать в прокрустово ложе установленных Авеланом ограничений было крайне унизительно. Спихнуть ответственность на боевых офицеров господам «шпицевикам» не удалось!

После окончания войны началась коренная реорганизация высших органов военно-морского управления, и Авелан был отправлен в отставку. А ведь он вполне заслужил место на скамье подсудимых рядом со Стесселем, Рожественским, Небогатовым и другими «провинившимися», поскольку виноват был не меньше, если не больше них. Бирилев же ухитрился не только избежать ответственности за Порт-Артур и Цусиму, но даже получить повышение – после реорганизации он стал первым морским министром (до войны такой должности не было). Однако и после войны стремление разобраться в причинах столь тяжелых поражений не исчезло. Назначались все новые комиссии, призываемые дать объективную и беспристрастную оценку с выводами на будущее.

Вновь созданный Морской Генеральный штаб возглавил уже не «паркетный» (меткое определение «чинов из-под шпица», данное С.О. Макаровым), а настоящий моряк – Л.А. Брусилов, шагнувший в кабинет начальника МГШ с мостика крейсера «Громобой» – самого мощного из российских броненосных крейсеров, с честью прошедшего всю войну и вернувшегося в Либаву под Андреевским флагом и при полном вооружении. Тон его обращения к офицерам – ветеранам войны – был уже разительно отличным от лицемерно-витиеватых посланий Авелана и Бирилева. Он не приказывал, а просил участников войны предоставить любые материалы МГШ во временное пользование «ввиду чрезвычайной важности всякого такого материала для описания минувших военных действий». Брусилов просил также принять во внимание, «…что только возможно-точное и искреннее изложение фактической и идейной стороны войны поможет правильной критической оценке событий, даст возможность сделать из них ряд беспристрастных и научных выводов и тем извлечь пользу для русского флота из его последнего столкновения на море».

Одновременно Брусилов обратился ко всем губернаторам с просьбой бесплатно опубликовать его воззвание в местных официальных и частных газетах. Кроме того, были отпечатаны персональные обращения МГШ к ветеранам войны с просьбами о присылке исторических материалов. Всего с июля 1907 г. по январь 1908 г. было отправлено 144 письма капитанам 1-го и 2-го рангов и 464 – лейтенантам и мичманам.

Теперь уже реакция адресатов была иной. В течение года материалы прислали 76 человек, половина из которых были порт-артурцами. Эти материалы легли в основу официальных многотомных трудов по истории русско-японской войны на море и хранятся в Российском государственном архиве ВМФ (фонд 763). Особый интерес представляют записки старшего артиллерийского офицера броненосцев «Севастополь» и «Пересвет» лейтенанта В.Н. Черкасова и командира броненосца «Севастополь» капитана 1-го ранга Н.О. Эссена (впоследствии адмирала, командующего Балтийским флотом в годы Первой мировой).

Последнее заключение официальной Исторической комиссии было опубликовано в 1917 г., уже после победы Февральской революции. Правда, сама Комиссия, возглавляемая адмиралом И.М. Диковым (сменившим Бирилева в 1907 г. на посту морского министра), дала свое заключение значительно раньше, в 1912 г., а в 1917 г. оно было рассекречено. Самого адмирала Дикова к тому времени уже не было в живых.

Попробуем разобраться в выводах авторитетной Исторической Комиссии.

Обобщая все известные материалы, Комиссия указала прежде всего на неблагоприятную стратегическую обстановку, сложившуюся к началу войны (разъединение сил между двумя базами, значительно удаленными друг от друга и плохо взаимодействующими; плохом оборудовании Порт-Артура как базы для больших кораблей – отсутствие дока для броненосцев, невозможность выхода их в море во время отлива; плохом сообщении Порт-Артура с Главной квартирой действующей армии – очень может быть, что телеграммы Главнокомандующего сухопутными и морскими силами на Дальнем Востоке адмирала Е.И. Алексеева достигали штаба адмирала Того едва ли не раньше, чем командующего артурской эскадрой).

Такое решительное осуждение стратегической обстановки, данное весьма авторитетными людьми, все же не может не вызывать вопросов.

Да, отсутствие броненосных крейсеров в Порт-Артуре очень сильно ощущалось. Единственный броненосный крейсер эскадры – «Баян» – служил затычкой ко всем бочкам и явно не справлялся с возложенными на него задачами. Как легкий крейсер он был недостаточно быстроходным, а как броненосный – не обладал достаточной огневой мощью (только два восьмидюймовых орудия). Последнее явилось основной причиной, по которой он не был переведен во Владивосток накануне войны вместе с «Россией», «Громобоем» и «Рюриком».

Но Владивостокские крейсера не стояли на приколе, они действовали весьма активно и нагнали дикую панику на всю Японию, заставив противника отказаться от перевозок грузов через акваторию Японского моря и постоянно держать в Корейском проливе мощную эскадру адмирала Камимуры.

А что такое отказ от морских перевозок для островного государства, комментировать излишне. Поднимая в Цусимском сражении сигнал «Судьба империи зависит от этого боя», адмирал Того не просто повторял лозунг адмирала Нельсона. Он очень точно, может быть, сам того не желая, выразил состояние экономики Японии, находящейся на грани обвала. Во многом этому способствовали смелые рейды Владивостокской эскадры, в ходе которых были уничтожены 18 и захвачены 5 транспортных судов противника, причем до самого сражения 28 июля адмирал Камимура никак не мог настигнуть наши крейсера. Владивостокская эскадра в японском деловом мире и общественном мнении получила прозвище «эскадры-невидимки», а адмирал Камимура за неуклюжее командование своей армадой подвергся столь решительному осуждению, что стал жертвой своеобразной «карательной акции» – взбешенные дельцы сожгли его дом в Токио.

Так что безусловным стратегическим минусом раздвоение дальневосточных баз и образование Владивостокской эскадры крейсеров считать, вообще говоря, нельзя.

Плохое оборудование Порт-Артура как базы для больших кораблей сомнению, конечно, не подлежит. Однако легко видеть, что ремонт поврежденных кораблей велся ударными темпами с использованием спроектированных на месте деревянных кессонов, так что они возвращались в строй раньше, чем поврежденные японские корабли, хотя у противника с базами было все в образцовом порядке (целых три, и все близко друг от друга и от района военных действий).

Так, после боя 28 июля наши броненосцы были отремонтированы в течение месяца, хотя имели многочисленные серьезные повреждения, а японские не появлялись на горизонте чуть ли не до конца осады Порт-Артура, где основные боевые действия были перенесены на сушу. Блестящая российская инженерная мысль компенсировала ранее сделанные недоработки и явные прохиндейства, вроде казнокрадства и нецелевого использования выделенных средств.

Вот с сообщением действительно было дело плохо. Но ведь это прямая глупость руководства, в первую очередь «чинов из-под шпица» и самого наместника Е.И. Алексеева.

Далее Комиссия сетует на неустойчивость планов морских операций, с одной стороны, требовавших от флота активных действий, с другой – постоянной поддержки сухопутных сил, заключавшейся в систематическом снятии с кораблей орудий и людей. Это опять солидный камень в огород прежде всего Е.И. Алексеева, который постоянно командовал «в раздрай».

Комиссия отмечает недостаточность боевой подготовки эскадры. Но этот недостаток также следует отнести прежде всего на счет Е.И. Алексеева и вице-адмирала О.В. Старка, командовавшего Артурской эскадрой до 24 февраля, когда его сменил на этом посту С.О. Макаров. За месяц с небольшим, до гибели Макарова 31 марта на броненосце «Петропавловск», боевая подготовка совершенно преобразилась.

Японская блокада стала чисто символической – наша эскадра так энергично выходила на внешний рейд, что броненосные суда противника спешили исчезнуть с горизонта. Боевой дух офицеров и матросов, обожавших своего командующего, возрастал с каждым днем, и уверенность в решительной победе стала нормой настроения всего личного состава кораблей. Так что заявление Комиссии о том, что пробел в боевой подготовке «не мог быть пополнен с началом войны», нельзя признать бесспорным. Вот талантливых адмиралов на тот момент явно недоставало, это как раз бесспорно. Комиссия в следующем пункте своего резюме именно об этом и говорит, правда, в довольно смягченном виде, как об «отсутствии самостоятельности» у адмиралов. Правда, это «отсутствие самостоятельности» интерпретируется как «установившийся обычай командовать эскадрами с берега», что и было презрительно охарактеризовано Макаровым – «паркетные моряки». Видите ли, Старк не счел возможным принять меры к приведению эскадры в должную боеготовность без разрешения Алексеева.

Во многих источниках обыгрывается версия о «дне Марии» – торжественной вечеринке в честь именин супруги адмирала Старка с 26 на 27 января 1904 г., на которой присутствовал весь командный состав эскадры вместе с самим наместником. Отсутствие командования якобы явилось главной причиной нанесения японцами внезапного удара по нашей эскадре, стоявшей на внешнем рейде Порт-Артура без паров, противоминных сетей и без надлежащего дозорного охранения.

Эта версия опровергается еще большим числом историков русско-японской войны, ссылающихся на воспоминания офицеров флота – никакой вечеринки не было, а отсутствие большинства командиров кораблей на эскадре объясняется экстренным военным советом, собранным Старком на флагманском броненосце «Петропавловск» вечером 26 января в связи с разрывом дипломатических отношений с Японией и только что прошедшим совещанием в ставке Николая II. Якобы Старк планировал утренний выход в море, но – вот незадача! – японцы его опередили, начав боевые действия без объявления войны.

Как бы там ни было, «день Марии» обошелся дороговато – повреждения лучших броненосцев и крейсера «Паллада» пришлось устранять почти до лета. В первые дни войны были потеряны также «Варяг» и «Кореец» в Чемульпо, минный заградитель «Енисей» и крейсер 2-го ранга «Боярин» в Талиенванской бухте. Получилось так, что все дальнейшие действия нам пришлось вести как борцу «в партере». Даже успех постановки мин 1 мая минным заградителем «Амур», в результате которой в этот и на следующий день пошли ко дну два японских броненосца и крейсер (а ведь неплохо отметили наши моряки день международной солидарности трудящихся!), не мог быть развит. У нас в тот момент можно было вывести в море только два броненосца, один из которых был устаревшим («Полтава»). К тому же руководство эскадрой было возложено на контр-адмирала Витгефта, который не имел никакого опыта руководства соединениями кораблей и сам откровенно заявлял: «Я не флотоводец». Тем не менее Алексеев назначил командовать эскадрой (пускай временно) именно его, хотя на такой сверхответственный пост был крайне необходим совсем другой человек. Но такого человека в поле зрения не было.