Текст книги "Ранчо у моста Лиан"

Однако дружба братьев и их нежная привязанность друг к другу ни мало не пострадали от этого открытия: они так искренне и так глубоко любили друг друга, что, даже не высказываясь, пришли к какому-то немому соглашению относительно того, что обоим им следует предоставить Ассунте сделать выбор между ними, при чем каждый из них заранее решил принять беспрекословно свой приговор из ее уст.

Что же касается коварной Ассунты, то она, по-видимому, любила одинаково обоих братьев; она не делала между ними никакого различия и беспристрастно относилась к обоим, наделяя и того, и другого своими милыми улыбками и ласковыми словами.

Любила ли она или же не любила ни того, ни другого, нельзя было сказать, – а если и любила, то которого из двоих?

Этот вопрос давно уж мучил обоих молодых людей, но если их любовь к прелестной молодой девушке ясно читалась в глазах двух братьев, то ни тот, ни другой не решались бы ни одним словом намекнуть Ассунте на это чувство, таившееся у них на душе.

Но с теш поры, как любовь сделалась постоянной гостьей в ранчо, веселье куда-то улетело из него, и прежней беззаботной резвости и шуток не стало.

Только одна Ассунта еще пела иногда, но и ее песни утратили прежнюю откровенную веселость, придававшую им такую необычайную прелесть.

Здесь следует сказать, что дон Сальватор решился ради своей племянницы на большую жертву; а именно, не смотря на глубокую скорбь об утрате своей жены, он решил жениться вторично для того, чтобы его приемная дочь не росла без материнского присмотра, тем более, что он сознавал себя по справедливости совершенно неспособным дать этой девочке необходимый для нее надзор и уход, на что могла быть способна только женщина, а никак не мужчина.

Вдовый ранчеро вспомнил вдруг о своей дальней родственнице, по имени Бенита Мендез. Это было прелестное, милое и кроткое создание, женщина еще молодая и весьма красивая, овдовевшая после трех летнего брака и не имевшая детей. Эта бездетная, красивая и милая вдова была настолько верна памяти своего покойного мужа, что отказала многим завидным женихам, несмотря даже на то, что сама была бедна и терпела не мало лишений. Дон Сальватор всегда очень любил и уважал эту прекрасную молодую женщину и восхищался ее кротким и милым нравом.

И вот, он без всяких дальних околичностей, явился к ней и вместо любовного признания сказал ей, что горюет об утрате своей жены не меньше, чем она горюет о своем муже, но что вследствие неожиданной смерти брата ему выпало на долю воспитание маленькой дочери покойного, а он не знает, как за это дело взяться, и чувствует себя совершенно неспособным выполнить, как следует, этот священный долг, тем более, что дом его остался теперь без хозяйки и все идет не так, как бы должно было идти. В силу всего этого он явился с просьбой слить ее горе с его горем и ее сожаления с его сожалениями и помочь ему воспитать сироту. Он знал, что просит у нее жертвы, потому что не надеялся на любовь ее к нему, точно также как не смел обещать ей свою любовь, но зато обещал ей глубокую признательность и доставлял ей случай сделать по истине доброе дело.

Молодая женщина отвечала милой улыбкой на это странное признание и молча опустила свою руку в его руку. Месяц спустя состоялась свадьба молодой вдовы с доном Сальватором.

На этот раз, однако, пословица оказалось неверной: мачеха страстно полюбила свою прелестную падчерицу так, что Ассунта действительно нашла в ней родную мать и почувствовала себя более счастливой чем когда либо.

Впрочем, донна Бенита имела все, чтобы заставить всех и каждого полюбить себя.

Сыновья ранчеро, которые сначала смотрели с досадой и неудовольствием на то, что чужая женщина занялась в доме их отца место их покойной матери, видя, как мила, скромна, кротка и ласкова была эта чужая женщина, мало-помалу, невольно полюбили ее от всей души.

Но наиболее необычайным делом явилось то, что случилось с самими молодыми супругами. Они так хорошо сумели слить свое взаимное горе по усопшим, что месяц спустя после брака уже любили друг друга, как голубки, что немало удивляло и при этом радовало их самих. Донна Бенита была действительно хорошая женщина во всех отношениях. И как женщина, она была и проницательна, и чутка, а потому от нее не укрылось то, как маленькая девочка ее постепенно превращалась во взрослую девушку, как беззаботное детское веселье сменила тихая, молчаливая грусть. Все это не даром тревожило ее; она стала доискиваться причины этой перемены и вскоре нашла ее, но теперь положение ее оказалось весьма затруднительным: она не знала, что ей теперь делать и как быть.

Могла ли она раньше срока пробудить это юное сердце если, оно еще не заговорило и не позвало само себя? – Нет! дело было весьма серьезное, но у истинных женщин всегда так много сердечной чуткости, они умеют так осторожно выпытывать тайну молодой девушки, не затронув души, живущей еще в полном неведении самой себя, что девушки, сами того не подозревая, открывают им тайники свой души и самые сокровенные свои чувства, существования которых они сами даже не подозревали. Каким путем удалось и на этот раз донне Бените узнать то, что ей необходимо было знать, мы не можем сказать, но только она убедилась, что если любовь уже действительно таилась в зародыше в душе Ассунты, то она, эта милая девушка, еще сама не сознавала ее и потому выбор ее еще ни на ком не остановился. Ассунта переживала порой какую-то смутную непонятную ей тревогу, временами на нее находила тихая безотчетная грусть или такая же ей самой непонятная, беспричинная радость и веселье.

Все это отчасти успокоило донну Бениту, но она на этот раз не сказала ни слова мужу ни о своих волнениях и тревогах, ни о своем открытии; она намеревалась сама следить за каждым шагом, каждым взглядом и вздохом своей дочери, так как за это время Ассунта действительно стала для нее родной дочерью; она решилась во что бы то не стало, уберечь ее от такой любви, которая могла только составить ее несчастье, равно как несчастье обоих молодых людей.

Но «человек предполагает, а Бог располагает», и все расчеты донны Бениты должны были обмануть ее.

Над Новою Испанией разразилось, наконец, столь давно предвиденная и готовившаяся революция. – Пламя восстания охватило разом всю страну. В этот момент, когда начинается наш рассказ, война за независимость продолжалась уже четыре года.

А теперь, когда мы достаточно хорошо выяснили положение и взаимные отношения отдельных личностей нашего рассказа, будем продолжать его там, где мы вынуждены были остановиться, чтобы дать нашим читателям, правда немного длинное, но необходимое для полной ясности рассказа пояснение.

ГЛАВА V
Как сам о том не помышляя, дон Рафаэль признался донне Ассунте в своей любви, и что из этого вышло

Вот каким образом дон Сальватор Кастильо был предупрежден, о свидании, назначенном доном Торрибио его племяннице.

В тот самый день, около полудня, ранчеро возвращался из конюшни, где осматривал лошадей, только что купленных им. Медленно возвращаясь в дом, он проходил мимо окна комнаты Ассунты, задернутого густой кисейной занавеской по случаю жары, вдруг внимание ранчеро было привлечено каким-то незнакомым голосом, с оживлением говорившем что то донне Ассунте.

Ранчеро прислушался; незнакомый голос объяснял Ассунте значение букета, брошенного часа два тому назад через окно в ее комнату.

Букетом назначалось свидание на эту самую ночь; час, и место было точно обозначено сочетанием цветов и трав.

Имя человека, назначавшего свидание, было произнесено в разговоре несколько раз с чувством злобы и негодования незнакомою личностью, пояснявшею Ассунте значение цветов.

Донна Ассунта усиленно отказывалась идти на это свидание; она совсем не знала этого человека, видела его всего два раза и не только не интересовалась им, но скорее питала к нему какое-то инстинктивное отвращение.

Вот потому-то, именно, незнакомка и просила ее так настоятельно согласиться на это свидание. Этот человек низко и подло обманул ее и теперь стал ухаживать за другими девушками, чтобы обмануть и их. Если Ассунта не согласится пойти на это свидание, говорила она, то человек этот станет преследовать ее своей любовью и ухаживаниями и, конечно, скомпрометирует ее, так как он из числа тех людей, которые ни перед чем не останавливаются, раз задумали что либо. Лучше пойти на свидание с ним и объясниться откровенно, упрекнуть его бесчестными поступками и покончить с ним раз и навсегда. К тому же опасаться ей нечего, потому что она будет при ней, будет невидимо присутствовать при их свидании и в случае надобности явится к ней на выручку, чтобы смутить и уличить изменника.

В конце концов, незнакомка сумела так ловко уговорить Ассунту, что та, наконец, согласилась исполнить ее просьбу.

– Прекрасно, – прошептал про себя ранчеро – и я тоже буду присутствовать при этом свидании.

И обнадеженный относительно чистоты и невинности своей приемной дочери, дон Сальватор спокойно вернулся в ранчо, как будто совершенно забыв о слышанном.

Но после ужина, отправляясь на конюшню для вечерней дачи корма лошадям, он приказал своим сыновьям, в присутствии жены и племянницы, быть наготове сопровождать его в Сан-Блаз, куда их призывало контрабандное дело чрезвычайной важности; вследствие чего они пробудут, вероятно, всю ночь в отсутствии.

Это случалось не редко, а потому жена и племянница дона Сальватора отнюдь не были удивлены приказанием ранчеро. Женщины спокойно отошли ко сну, а мужчины вышли из дома, чтобы направиться в конюшню.

Спустя полчаса все огни были потушены в ранчо и, казалось, что дом и все его обитатели погрузились в сон.

– Оставьте лошадей на конюшне: они нам не нужны; мы отправимся с вами не в Сан-Блаз, а только к берегу нашей реки.

Молодые люди с удивлением посмотрели на отца, не понимая, что он хотел сказать. Ранчеро улыбнулся их недоумению.

– Выслушайте меня! – произнес он и рассказал в кратких словах суть дела.

– Но Ассунта невинна! – с горячностью воскликнул дон Рафаэль.

– Да, и чиста, как ангел! – подхватил дон Лоп.

– Слава богу, дети мои! – добродушно рассмеялся ранчеро, – я и сам знаю это не хуже вас, – и мы отнюдь не в угрозу ей будем присутствовать при этом тайном свидании, а на страх этому волоките, который смеет бродить вокруг нашей белой голубки!

– Ах, негодяй! – с негодованием воскликнул дон Рафаэль.

– Мерзавец! – пробормотал сквозь зубы дон Лоп.

– Ну, ну, угомонитесь, мои львята! – все так же добродушно посмеиваясь, сказал ранчеро, – этот подлипало получит подобающий урок. Это какая-то бесшабашная, горячая голова, и ему полезна будет холодная ванна в нашей реке. Думаю, что она сразу отрезвит и успокоит его!

– Но ведь она кишит аллигаторами! – заметил дон Рафаэль, добрая душа которого невольно возмутилась этим уж слишком жестоким приговором.

– Да, в самом деле, несчастный будет съеден живьем! – добавил дон Лоп, в котором также шевельнулось чувство сострадания.

– Тем хуже для него: это его дело, а не мое! Сидел бы смирно у себя дома вместо того, чтобы приходить бродить вокруг моего ранчо! – сказал дон Сальватор, – пусть он себе справляется, как знает, я умываю в этом руки!

Молодые люди обменялись украдкой многозначительным взглядом и молча наклонили голову, главным образом, в знак повиновения. С доном Сальватор нельзя было много разговаривать, и сыновья его знали по опыту, что он никогда не изменял раз принятого им решения. Вот почему они не попытались даже возразить ему, предоставляя себе смягчить до некоторой степени жестокость и бесчеловечность этого приговора.

В сущности дон Сальватор был не злой и не жестокий человек, но это была дикая, необузданная натура, невольно поддававшаяся влиянию окружающей среды, странной и дикой, все права и законы которой сводились к праву сильного, к насилию мести, а понятие о прощении или примирении являлись здесь не более, как пустым звуком без смысла и значения. Кроме того, он положительно боготворил свою племянницу, и всякий, кто дерзал коснуться ее, затрагивал самое чувствительное место старика: по его мнению, за такую дерзость не могло быть иного наказания, кроме смерти, и он был искренне убежден, что делает божеское дело, отдавая такого человека живым на съедение крокодилам.

– Поверьте, что если бы все поступали так, то это заставило бы призадуматься всех этих волокит, которые теперь так привыкли играть честью и добрым именем женщины! – проговорил он.

– Да, это правда, – сказал улыбаясь дон Рафаэль, – но средство это мне все же кажется мне слишком сильным, пожалуй, даже превосходящем саму цель!

– Пустяки! – грубо перебил его ранчеро, – именно полумеры все портят, только примерная казнь и кара могут радикально помочь делу. Тут мы гарантированы, что уж этот– то наверное не повторит своей попытки.

– Да, это вероятно! – засмеялся дон Лоп.

– Пойдемте, – сказал дон Сальватор, – нам пора уже засесть в свою засаду и поджидать эту сладкоголосую птичку!

– Идем! – отозвались молодые люди и пошли вслед, за отцом.

Что было дальше, уже известно нашим читателям, а также и то, каким чудесным образом, благодаря участию двух братьев, дону Торрибио посчастливилось избегнуть ужасной смерти, на которую он был обречен безжалостным ранчеро.

В сущности дон Сальватор лишь на половину дался обману относительно неудачи своего жестокого намерения, но тем не менее не сказал о том ни слова. Быть может, он в душе был не совсем доволен этим неожиданным оборотом дела.

Как мы уже сказали раньше, с реки все трое вернулись домой молча, и только, когда дон Сальватор вошел в общую залу, он улыбнулся, найдя ее пустою, но и теперь он тоже ничего не сказал, а предоставил сыновьям делать, что знают, и удалился в свою комнату.

Когда обменявшись с братом несколькими словами, сказанными шепотом, дон Лоп покинул ранчо, дон Рафаэль растянулся в гамаке под навесом и, свернув сигаретку, стал курить, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону.

Сигаретка давно докурена, дон Рафаэль лежал полу закрыв глаза и дав волю своим мечтам, как вдруг почувствовал на своем плече прикосновение маленькой нежной ручки. При этом прикосновении, столь легком, как движение крылышка маленького колибри, молодой человек разом вскочил на ноги и, точно вкопанный, стоял теперь лицом к лицу со своей кузиной.

Действительно, то была Ассунта; она застенчиво и мило улыбнулась, чувствуя себя как будто немного сконфуженной тем, что она сейчас сделала.

– Простите меня, Рафаэль, что я так неосторожно разбудила вас! – сказала она своим мягким, мелодичным голосом.

– Я не спал, сестра! – ответил он.

– Что же вы делали? – спросила она с едва заметным оттенком добродушной насмешки.

– Я мечтал!

– Мечтали?

– Да, сестра, я мечтал о вас!

– Обо мне? – кокетливо переспросила она, покраснев как цветок граната, – значит, вы думаете иногда обо мне?

– Не иногда, а всегда, и днем, и ночью, наяву и во сне!

– О, это придает мне смелость и заставляет меня думать, что вы меня немного любите!

– Больше всего на свете, Ассунта! – воскликнул он с юношеским пылом!

Девушка снова улыбнулась и тоном, не поддающимся никакому описанию, сказала.

– Значит, вы любите меня, как родную сестру?

– Нет! Нет! – воскликнул он, – я вас люблю в тысячу раз более; видеть вас доставляет мне счастье, а слышать милый, гармоничный голос ваш является для меня истинным блаженством. И сейчас сердце так сильно бьется в моей груди, как будто хочет вырваться на свободу и лететь к вам, сестра!

– А! – сказала она каким-то странным голосом и отвернула в сторону головку, быстро схватившись рукой за сердце.

– Сказать вам, насколько я люблю вас, насколько вы мне дороги, я не в силах: я не умею и не могу. Знаю только, что за одно то, чтобы глаза ваши покоились на мне с тем милым выражением, какое я вижу в них сейчас, я с радостью готов пожертвовать жизнью и когда буду умирать, моими прощальными словами были бы все те же слова: Ассунта, я вас люблю!

Девушка вдруг закрыла лицо обеими руками, как будто ее что-то ослепило, и покачнулась, так что была вынуждена прислониться к одной из колонн портилло.

Дон Рафаэль бросился к ней, поддержать ее, но она поспешно оттолкнула его, но сделала это так мягко, что в ее движении не было ничего обидного, затем, подняв головку, сказала своим нежным, ласковым голосом, в котором на этот раз звучала какая-то особенно трогательная нотка:

– Я не стану притворятся перед вами и прикидываться, будто я вас не поняла; я буду откровенна: я знала, что не сегодня, – завтра вы все равно должны были сделать мне это признание. Знаю и чувствую, что вы любите меня, и сама люблю вас. Сердце мое и все существо мое всецело ваше; я полюбила вас всей душой с самого того дня, когда вы были еще почти мальчиком, а я совсем ребенком, и вы взяли меня из рук бедного моего отца и, прижав меня к своей груди, в первый раз поцеловали меня как-то особенно, не по-детски!

– О, милая, много любимая Ассунта! – воскликнул молодой человек покрывая ее лицо и руки горячими, страстными поцелуями, – если бы вы знали как я вас люблю!

– Да, Рафаэль, любите меня, любите меня сильнее! – прошептала она с тихой грустью, – любите меня так, как я люблю вас. Я сказала бы более, если бы только это было возможно. Мне необходимо, увериться в вашей любви, чтобы в ней одной искать и найти опору, когда те скорби, которые я предвижу, обрушатся на нас.

– Зачем говорите вы о горе и скорби?! – с жаром воскликнул он – зачем упоминать о них, когда вы одним своим словом сделали меня счастливейшим из людей!

– Да, Рафаэль, мы счастливы, потому что мы открыли свои сердца друг другу и теперь чувствуем себя на верху блаженства. Но рядом с нами есть человек, которого мы оба любим и которого наша любовь повергнет в самое безысходное отчаяние, когда ему станет о ней известно.

– Да, мой брат! – с прискорбием воскликнул дон Рафаэль.

– Да, ваш брат, который любит меня также, как вы, но не осмеливается высказать это мне! Если он узнает о взаимности наших чувств, то это может быть для него почти смертельным ударом!..

– Да; но как же он может узнать об этом; кто ему скажет?

– Все, каждое наше слово, движение, взгляд!

– Это правда! бедный Лоп! – со вздохом вымолвил дон Рафаэль и лицо его, за минуту сиявшее радостью и счастьем, вдруг опечалилось.

– Рафаэль, – продолжала молодая девушка, – я жду от вас тяжелой, огромной жертвы… Я…

– Понимаю, дорогая! – порывисто воскликнул молодой человек, – надо, чтобы брат ничего не знал и не подозревал, для этого нам необходимо снова натянуть на себя маску равнодушия, – следить за каждым нашим взглядом словом и движением.

– Да, друг мой! Именно это я и хотела сказать!

– Я не хочу, чтобы мой брат страдал и мучился, чтобы мое счастье стало его несчастьем, потому, что такое счастье перестало бы быть тем, что оно есть, если бы я при этом видел и сознавал, что бедный брат мой страдает и чувствует себя несчастным.

– Прекрасно, милый Рафаэль! Этот порыв братской любви мне очень по душе! Я узнала в нем ваше доброе сердце: и вижу, что вы, братья, свято и глубоко любите друг друга; эта дружба ваша ни когда не должна омрачаться. Лоп, как и вы, имеет нежное любящее сердце и также великодушен и прям, как вы. Представьте же мне дать ему почувствовать, что я не могу любить его иной любовью, как любовью сестры и дать ему понять, что я не выбирала между вами, а просто инстинктивно последовала влечению моего сердца и что ему нет основания сердиться ни на меня, ни на вас!

– Да, вы правы, дорогая Ассунта! Все, что вы сейчас сказали мне, совершенно верно! Но, увы, страсть не рассуждает, – и урезонить, уговорить ее нельзя. А потому, Ассунта, будем таить наше взаимное счастье, которое от этого станет только дороже нам и признаемся в нем только тогда, когда мы сумеем вполне убедиться в том, что оно не особенно огорчает Лопа.

Как раз в этот момент послышался шум быстро приближающихся шагов.

– Тише! Это он! – сказала Ассунта.

Действительно к ним подходил дон Лоп. Он был немного бледен и утирал со лба крупный пот, но притом имел довольно веселый вид.

– А вот и я! – сказал он, – доброе утро, милая сестрица! – ласково обратился он к Ассунте.

– Здравствуйте, брат! – отозвалась она.

Так она называла обоих молодых людей, с которыми вместе росла и воспитывалась, хотя они и были несколькими годами старше ее.

– Я рада, что вижу вас! – продолжала она, – у меня есть к вам просьба!

– Ко мне? – весело спросил дон Лоп, – ну, в таком случае она уже заранее исполнена!

– К обоим вам. Тем не менее я очень благодарю вас, Лоп!

– А в чем же дело? – осведомился Рафаэль.

– Ага! Мой старший братец боится рискнуть обещанием! – засмеялась она.

– Я хочу знать, что обещаю! – так же шутливо возразил он.

– Ну, так знайте же: я желаю знать, что сталось с тем молодым человеком!

– Успокойтесь, сестрица! Он спасен благодаря моему брату!

– Да и благодаря тебе в одинаковой мере! – живо воскликнул Рафаэль, – ведь, ты же был моим соучастником в этом деле!

– Как и всегда во всяком добром деле вы всегда дополняете друг друга! – ласково и любовно заметила Ассунта.

– И это все, что вам угодно было знать, сестренка? -осведомился дон Рафаэль.

– Нет, не все! – живо воскликнула она, – так как я заранее была уверена, что вы не дадите ему погибнуть, но вот в чем дело: ведь, он, бедняга, потерял своего коня и все свое оружие, а вы не хуже меня знаете, что в наших лесах безоружный человек, потерявший коня, бесповоротно обречен на погибель.

– Не беспокойтесь об этом, сестричка: конь этого человека, который, кстати будет сказано, очень красив, стоит теперь у нас в конюшне, куда я сам только что отвел его. Я нашел его привязанным к дереву неподалеку от моста Лиан. Мало того, я принес домой и его сарапе, и сомбреро, и мачете, так что ваш protege, дорогая Ассунта, лишился только своего оружия!

– Ну, что касается ружья, то я имею наготове прекрасное и совершенно новое ружье, которое охотно могу подарить ему! Мало того, я готов даже добавить ему пару пистолетов!

– Как вы оба добры, и как я вас люблю за это! Но где он теперь, и как его разыскать?

– За это я берусь! – весело подхватил Рафаэль, – он, вероятно, еще не далеко. Я сейчас отправлюсь на поиски; мне следует докончить то, что брат мой так успешно начал. С этими словами он вошел в дом.

– Милый Рафаэль, – с чувством сказал Лоп, глядя ему в след, – какое у него золотое сердце, какое великодушие!

– А вы, братец, разве не такой же, как он?

– Нет, – сказал он, грустно покачав головою, – я не такой, как Рафаэль: он гораздо лучше меня! Ему, а не мне приходят на ум все хорошие и великодушные мысли, а я только следую его примеру. Он, не задумываясь, пожертвовал бы для меня жизнью, если нужно, а мое первое побуждение почти всегда бывает дурное. Правда, как только является размышление, оно исправляет мое первое побуждение, но тем не менее факт остается фактом!

– Вы умышленно клевещите на себя, Лоп! Все что вы сказали, не правда: вы ничуть не хуже Рафаэля; я это знаю. Не утверждайте противного, я вас лучше знаю, чем вы сами, дорогой брат!

– Да, да, ваш брат, Ассунта, называйте меня всегда братом: это слово в ваших устах наполняет меня радостью. Да и на самом деле, разве мы с вами не брат и сестра по душе, если не по крови?! Мы выросли вместе, воспитывались вместе и вы не можете себе представить даже, на сколько я люблю вас.

– Вы любите меня… как родную сестру?! – сказала она не совсем уверенно.

– Да, как дорогую, любимую сестру! – с грустной улыбкой подтвердил он, – люблю вас так, что не хотел бы никогда расставаться с вами.

– Никогда не расставайтесь со мной! – с видимым замешательством повторила она.

– Да, сестра, и потому в своих мечтах, так как я иногда мечтал!.. – со вздохом сказал он.

– И в ваших мечтах? – перебила она его с замирающим сердцем.

– Я говорю себе: «почему бы Ассунте не стать женою моего брата»? Рафаэль такой прекрасный, такой благородный человек, он сделал бы ее счастливой, я в этом убежден, а я…

– А вы? – едва дыша, спросила она.

– Я никогда не расставался бы с ними и был бы счастлив их счастьем! Я стал бы нянчить на руках их детей!

– Ах! – с недоумением прошептала донна Ассунта.

– Не правда ли, как было бы прекрасно? Какое отрадное будущее! Но, увы, ведь это только мечты!

– Мечты! – машинально и почти бессознательно прошептала девушка, – это правда!

Произнеся последние слова, дон Лоп был бледен, как мертвец, и отвернулся, чтобы утереть пот, выступивший крупными каплями на его лбу.

Молодая девушка смотрела на него с каким-то чувством страха, печали и недоумения.

– А, вот и Рафаэль! – весело воскликнул Лоп.

Действительно к ним подходил дон Рафаэль с ружьем за спиною, держа в руке другое, a за поясом у него виднелись два длинных пистолета.

– Я, кажется, немного задержался, но мне хотелось выбрать хорошее оружие. Уж если делать подарок, то надо, чтобы он действительно стоил чего-нибудь! Как ты находишь это ружье, Лоп?

– Прекрасным! Это несомненно довольно ценное оружие, – и protege Ассунты наверное останется доволен им!

– Ну, так я еду!

– Я провожу тебя до конюшни и по могу оседлать твоего коня: ведь, тебе же придется вести за собой в поводу лошадь дона Торрибио.

– Да, это правда, пойдем!

– Извините меня, сестра!

– До скорого свидания! – сказал дон Рафаэль.

– Вы к завтраку вернетесь?

– Постараюсь!

– Ну, до свидания! В добрый час!

Молодые люди направились в конюшню, а Ассунта долго еще стояла неподвижно под сводами портилло, провожая их глазами вплоть до того момента, когда они скрылись в конюшне. Затем она провела несколько раз рукой по лицу, как бы желая прогнать докучливую мысль!

– Неужели он слышал наш разговор? – прошептала она, – о, если бы это было так, это было бы очень хорошо!.. Это надо узнать!.. И она задумчивая вернулась в ранчо, куда ее звала донна Бенита.

Прошло несколько дней со дня происшествия у «моста лиан», и никто не вспоминал о нем, казалось, да и в самом деле о нем совершенно забыли.

Дон Сальватор не только не упрекал ни в чем свою племянницу, но мало того, на следующее утро, во время завтрака, когда она подошла к нему немного робко, чтобы поздороваться с ним, как всегда, заключил ее в свои объятия и, целуя несколько раз кряду, сказал ей самым ласковым тоном.

– Ты ангел, Ассунта! – Никогда я не смогу достаточно любить тебя, дорогая, за то счастье, какое ты вносишь в наш дом!

В течение нескольких последовавших за этим дней Ассунта напрасно пыталась вступить в разговор более или менее интимного характера с Лопом. Молодой человек, не показывая вида, что избегает ее и разговора с нею, каждый раз устранялся, не желая оставаться с нею с глаза на глаз.

Каждое утро молодая девушка, выросшая и воспитанная вместе с Рафаэлем и Лопом, имела привычку, здороваясь, целоваться с ними, как только она, бывало, выйдет из своей комнаты, свежая и благоухающая, как омытый утреннею росою, только что распустившийся цветок шиповника.

Однажды утром, когда Ассунта хлопотала по хозяйству с донной Бенитой, Лоп вошел в комнату. Ассунта по обыкновению весело поспешила к нему, подставляя ему свое свеженькое личико для поцелуя и приветливо здороваясь с ним.

Он отвечал ей таким же приветствием, но, вместо обычного поцелуя, слегка отстранился и шутливым тоном сказал:

– Нет, сестричка! Теперь вы стали прекрасной, взрослой девушкой, с которой такого рода фамильярности становятся уже не приличны! Эти братские ласки были уместны, когда вы были ребенком. Теперь они между нами не допустимы, я должен уважать в вас женщину, в которую вы теперь превратились из ребенка!

– Благодарю вас, брат! – И она упорхнула как птичка, веселая, счастливая и довольная.

– Прекрасно сказано, сын мой, – похвалила его донна Бенита, – приди и поцелуй меня. Я теперь уже слишком старая женщина, чтобы это могло иметь для меня или для тебя какое либо значение!

– Вас, мамаша, я поцелую с радостью! – сказал он, крепко обнимая и целуя донну Бениту.

– Тебе следовало бы посоветовать то же самое и брату твоему, чтобы он последовал твоему разумному совету.

– Нет, этого я сделать не могу, милая матушка!

– Почему же? – спросила она удивленно.

– Потому, что он старший и после отца глава семьи: он имеет право целовать Ассунту, а я нет… К тому же как знать?.. может быть…

Но спохватившись, что сейчас скажет больше, чем надо, он прервал себя на полуслове и, почтительно поклонившись мачехе, вышел из комнаты, оставив донну Бениту в полном недоумении относительно значения и смысла его слов.

– Ах! – прошептала она, – что же все это значит? Я ничего в этом не понимаю, а эта сумасшедшая девочка, которая благодарит его так сердечно за то, что он отказался целовать ее! Господи! Что здесь такое делается!.. но я это узнаю! – добавила она немного погодя.

Однако, это было не так легко, как она полагала. Ассунта оставалась неприступной и не проронила ни одного слова, упорно храня молчание на этот счет. И на этот раз донна Бенита совершенно задаром потратила все свои хитрости и уловки и все свои дипломатические приемы.

Дон Сальватор и его сыновья проводили все ночи вне дома. Контрабанда в это время велась с особым оживлением и успехом с иностранными судами, французскими и английскими, пристающими в Сан-Блаз. Эти трое мужчин зарабатывали громадные деньги; им платили особенно щедро еще потому, что они были чрезвычайно ловки и опытны в своем деле и им всегда удавалось спасти товары, которые они брались доставить тайным образом.

Между тем политический горизонт этой несчастной страны омрачался все более и более, и театр войны охватывал все более и более обширные пространства. По всей Новой Испании инсургенты дрались с невероятным озлоблением. Почти повсюду побиваемые и побежденные они по прежнему не падали духом и не теряли мужества; как только один их отряд был разбит и рассеян, и испанцы считали его уничтоженным навсегда, он вдруг совершенно неожиданно появлялся в другом месте, как бы возродившись снова. Борьба затягивалась до бесконечности; время шло, но ни та, ни другая сторона не могли похвастаться решительным перевесом, могущим решить в том или ином смысле великий вопрос, ради которого в течение последних четырех лет было пролито столько крови.

Даже уже в окрестностях Сан-Блаза и Тепика видали довольно многочисленные отряды инсургентов и регулярных испанских войск, энергично маневрирующих и преследующих одни других.

Ходили даже слухи, будто небольшие отряды испанцев проникли в различных местах вглубь леса где уже плотно засели гваделупы.

Паника была всеобщая среди населения лесов; все обитатели этих дебрей заволновались, священники в своих воскресных проповедях энергично призывали и их к восстанию против ненавистных притеснителей.