Текст книги "Великий предводитель аукасов"

Двадцать первая глава. ДОН ТАДЕО В ПЛЕНУ

Несколько времени молодые люди издали следили за чилийским войском, которое медленно подвигалось к Биобио по причине множества раненых. Они проехали всю равнину, где накануне была жестокая битва. Нет ничего более печального и мрачного, что бы напоминало о ничтожестве дел человеческих, чем поле битвы. Равнина была изборождена пушечными ядрами, повсюду валялись обглоданные стервятниками трупы, которые уже начали разлагаться от действия солнца. В тех местах, где происходили самые кровавые схватки, были нагромождены кучи обезображенных тел, лошадиных трупов, обломков лафетов и фур. Индейцы и чилийцы лежали один на другом, как застал их смертный час. И те и другие еще сжимали мертвыми руками бесполезное уже оружие. Вдали виднелась стая волков, с воем спешившая на добычу. Молодые люди печально подвигались вперед.

– Поедем скорей, – прервал молчание Валентин, – чего мы медлим? Я не могу выносить этого страшного зрелища.

– Нам нужно еще выполнить долг, – отвечал Луи.

– Долг? – с удивлением спросил Валентин.

– Да, – отвечал граф, – неужели ты хочешь, чтоб бедный Жоан остался без погребения, стал добычей диких зверей?

– Спасибо, брат, что вспомнил. А я, дурак, и не позаботился об этом!

– Полно, – возразил Луи, – через минуту и ты бы, наверно, вспомнил.

Вскоре молодые люди доехали до того места, где пали Жоан и Бустаменте. Французы спешились. Оба трупа были еще не тронуты птицами. Молочные братья некоторое время задумчиво глядели на них. Затем молча вырыли саблями могилу и положили в нее тела двух врагов. Валентин вынул из груди генерала отравленный кинжал и, пряча его, прошептал:

– Кто знает, может быть, это оружие когда-нибудь пригодится и нам.

Засыпав трупы землей, они навалили на могилу тяжелые камни, чтобы дикие звери не разрыли ее. Валентин из двух обломков копья сделал крест и поставил его на могиле. Затем молодые люди встали на колени и тихо прошептали молитву за упокой умерших.

– Прощай, Жоан! – сказал Валентин, вставая. – Спи мирно на месте, где ты так храбро сражался! Память о тебе навеки сохранится в моем сердце.

– Прощай, Жоан! – проговорил граф.

Цезарь внимательно наблюдал за тем, что делали его господа. Вдруг он бросился на могилу и с воем стал рыть передними лапами землю. Молодые люди были в глубокой печали. Тихо сели они на коней и, взглянув еще раз на могилу своего друга, поехали дальше. Стервятники тотчас же принялись за прерванный на время обед. Задумчиво и тихо ехали наши друзья, не говоря ни слова, не смея поделиться друг с другом своими печальными думами. Солнце быстро заходило. Чилийское войско скрылось вдали за холмом. Молодые люди забрали вправо, к горам, и направились по тропинке, протоптанной на склоне лесистого холма. Цезарь, который, по своему обычаю, бежал все время сзади, вдруг бросился вперед и завертел хвостом.

– Теперь недалеко, – заметил Луи.

– Да, – отвечал Валентин.

Скоро они подъехали к повороту, за которым исчез Цезарь. Миновав его, молодые люди увидали костер, над которым жарилась дикая коза. Два индейца лежали немного поодаль в траве и спокойно курили. Цезарь, помахивая хвостом, вертелся около жаркого. Этими индейцами были Трантоиль Ланек и Курумила. Увидев своих друзей, французы, спешившись, быстро подошли к ним, те также поднялись им навстречу. Валентин отвел лошадей туда, где паслись лошади индейцев, спутал их, расседлал, дал корму и, наконец, сам сел подле костра.

Все четверо некоторое время молчали. Затем Курумила снял жарившуюся козу, положил ее на деревянное блюдо, которое поставил на середину, и положил подле лепешки из маиса и два меха – один с водой, другой с водкой. Все приступили к ужину, бросая по временам куски Цезарю. Когда ужин окончился, друзья закурили трубки и сигары. Курумила подложил дров в костер. Настала звездная ночь. Величественное молчание царило вокруг. Только ветер шевелил зыбкие вершины высоких деревьев. По временам издали доносился вой волков и шакалов.

– Ну? – спросил Курумила.

– Битва была жестокая, – отвечал Валентин.

– Знаю, – отвечал индеец, покачивая головою, – аукасы разбиты. Они бежали, словно испуганная стая лебедей.

– Они дрались за неправое дело, – сказал Курумила.

– Они наши братья, – важно сказал Трантоиль Ланек.

Курумила склонил голову.

– Тот, из-за кого они подняли оружие, убит, – начал Валентин.

– Хорошо. А знает ли мой брат имя воина, который убил его? – спросил ульмен.

– Знаю, – печально отвечал Валентин.

– Пусть мой брат назовет имя этого воина, чтобы я запомнил его.

– Жоан, наш друг, убил человека, который не стоил, чтобы с ним биться такому воину, как Жоан.

– Правда, – сказал Курумила, – но отчего Жоан не вернулся к нам?

– Мои братья не увидят больше Жоана, – отвечал Валентин убитым голосом. – Он пал подле того, кого убил.

Оба ульмена обменялись печальными взглядами.

– У Жоана было честное сердце, это был великий воин, – прошептал один из них.

– Да, – подтвердил Валентин, – и, кроме того, он был еще верным другом.

Все замолчали. Вдруг оба предводителя встали и, ни слова не говоря, пошли к лошадям.

– Куда идут мои братья? – спросил Луи, останавливая их движением руки.

– Похоронить воина. Тело Жоана не должно быть оставлено в добычу птицам, – важно отвечал Трантоиль Ланек.

– Пусть мои братья сядут, – сказал молодой человек с выражением ласкового укора.

Оба предводителя молча уселись.

– Трантоиль Ланек и Курумила плохо знают своих бледнолицых братьев, – продолжал Луи, – если думают, что они могли бросить тело своего друга без погребения. Мы похоронили Жоана, прежде чем отправились к нашим братьям.

– Оттого мы и запоздали немного, – прибавил Валентин.

– Хорошо, – сказал Трантоиль Ланек, – наши сердца исполнены радости. Наши братья надежные друзья.

– Случилось большое несчастье, – сказал немного погодя Луи. – Дон Тадео де Леон, наш дорогой друг, которого аукасы называют Великим Орлом белых, убит.

– Мой брат уверен в этом? – спросил Трантоиль Ланек.

– Я думаю так, хотя его тела мы не могли отыскать.

Ульмен слегка улыбнулся.

– Пусть мои братья утешатся, – сказал он. – Великий Орел белых жив.

– Предводитель уверен в этом? – радостно вскричали молодые люди.

– Да, – отвечал Трантоиль Ланек, – пусть мои братья послушают. Курумила и я, мы ульмены своего племени. Если совесть запрещала нам драться за Антинагуэля, то она также запрещала нам обнажать оружие против мужей нашего народа. Наши друзья захотели присоединиться к Великому Орлу белых, мы предоставили им полную возможность делать, что им угодно. Они хотели защищать своего друга, и мы отпустили их. После их отъезда мы вспомнили о бледнолицей девушке и рассудили, что если аукасы будут разбиты, то токи прикажет как можно скорее увезти девушку. Поэтому засели в кустах у дороги, по которой, как полагали, мозотоны Антинагуэля повезут молодую девушку. Мы не видели битвы, но слышали шум ее. Много раз хотелось нам идти и умереть с нашими пенни. Битва продолжалась долго. Как всегда, аукасы дрались храбро.

– Да, предводитель, – сказал Валентин, – вы можете гордиться своими братьями – они дрались как львы.

– Потому-то они и зовутся аукасами – мужами свободными, – отвечал Трантоиль Ланек. – Вдруг словно гром грянул подле нас: то проскакали двадцать или тридцать мозотонов. С ними была и молодая девушка с небесно-голубыми очами. Немного погодя пронесся другой отряд, гораздо больше первого. Под предводительством самого Антинагуэля. Токи был бледен, покрыт кровью и казался раненым.

– У него сломана правая рука, – заметил Валентин, – не знаю, были ли другие раны.

– Подле него скакал Великий Орел белых, с непокрытой головой и без оружия.

– Был он ранен? – живо спросил Луи.

– Нет, он ехал, высоко подняв чело. Он был бледен, но смотрел гордо.

– О, так как он жив, мы спасем его, предводитель, не правда ли? – вскричал Валентин.

– Да, брат, мы его спасем.

– Когда мы пойдем по следам?

– С рассветом. Судя по дороге, по которой они проскакали, я знаю, куда они направляются. Мы хотели спасти дочь, – и вот! – теперь мы спасем и дочь, и отца, – сказал Трантоиль Ланек.

– Предводитель, – воскликнул в волнении Валентин, – я счастлив, слыша такие речи. Значит, не все еще погибло!

– Теперь, братья, нам надо отдохнуть, – заметил Луи.

Все согласились, что действительно следует отдохнуть. Они завернулись в пончо и скоро заснули. Цезарь остался сторожить.

Трантоиль Ланек не ошибся. Действительно, это дон Тадео скакал подле Антинагуэля. Диктатор не только не был убит, но не был даже ранен. Он попал в плен к Антинагуэлю, своему злейшему врагу, которого так жестоко оскорбил несколько часов назад. А арауканцы никогда не забывают оскорблений. Вот как это произошло.

Когда токи увидел, что сражение проиграно, что продолжать битву значит только даром погубить остальных воинов, он решил во что бы то ни стало захватить своего злейшего врага. Жестом созвал он ульменов, объяснил им в нескольких словах свое намерение и в то же время послал гонца к своим мозотонам, охранявшим донью Розарио, чтобы они немедленно скакали домой. Мы видели выше, как это было исполнено.

Дон Тадео, отбитый от своих, защищался как лев. Антинагуэль приказал его захватить непременно живого, и это-то дало возможность диктатору сражаться так долго против кучи врагов. Когда Валентин бросился .выручать своего друга, Антинагуэль понял, что зевать нечего, иначе драгоценная добыча ускользнет из его рук.

Услыхав крик Валентина, Антинагуэль быстро снял свое пончо и набросил его на голову дону Тадео. В это время на него набросились человек десять индейцев, завернули его в пончо и связали по рукам и ногам. Антинагуэль положил пленника перед собою поперек лошади и пустился наутек, сопровождаемый своими воинами. Вот почему Валентин и другие чилийские солдаты, пробившись сквозь неприятельские ряды, не могли никак отыскать дона Тадео.

Антинагуэль несся с быстротою стрелы. Ему удалось собрать вокруг себя значительное число воинов. Мы видели, как он отступал, преследуемый чилийцами.

Когда преследователи остались далеко позади, токи остановился, чтобы посмотреть, не задохнулся ли пленник, и дать вздохнуть сопровождавшим его всадникам. Со времени пленения дон Тадео не подавал ни малейшего признака жизни. Токи боялся, не умер ли он. Да, боялся этого: он готовил жестокую месть своему врагу. Он развязал лассо, которым был связан пленник, и развернул пончо. Дон Тадео был без чувств. Антинагуэль положил его на землю и стал заботиться о нем, как о сердечном друге. Он расстегнул его платье и натер виски, грудь и ладони рук водою с ромом. Дон Тадео впал в обморок вследствие недостатка воздуха. Как скоро он получил возможность дышать свободно, то тут же открыл глаза. Видя это, токи неопределенно улыбнулся. Дон Тадео огляделся, не понимая, где он и что происходит вокруг него. Но мало-помалу он вспомнил все. Тогда он встал, скрестил руки на груди и стал молча и пристально глядеть прямо в лицо токи. Антинагуэль подошел к нему.

– Лучше ли моему отцу? – спросил он.

– Да.

– Итак, мы можем пуститься в дорогу?

– Вы приказываете мне?

– Нет. Если мой отец еще не в силах ехать верхом, мы обождем немного.

– О, – сказал дон Тадео, – вы, кажется, очень заботитесь о моем здоровье?

– Мне будет очень жаль, если с моим отцом случится какое-нибудь несчастье, – отвечал Антинагуэль.

Дон Тадео пожал плечами.

– Мы едем, – сказал Антинагуэль. – Если мой отец даст честное слово, что не станет искать случая к бегству, то он поедет не связанным.

– Будто вы поверите моему слову? Ведь вы сами, кажется, не любите держать данного слова.

– Я, – отвечал предводитель, – бедный индеец, а мой отец кабальеро.

– Прежде чем я отвечу вам, потрудитесь сказать, куда вы меня повезете.

– Я повезу моего отца к моим братьям пуэльхам, где сам хочу скрыться с оставшимися в живых воинами.

Радость озарила дона Тадео, у него была теперь надежда снова увидеть свою дочь.

– Долго ли мы будем ехать? – спросил он.

– Всего три дня.

– Даю слово, что в продолжение этих трех дней я не буду искать случая к бегству.

– Хорошо, – торжественно отвечал токи, – слово моего отца в моем сердце. Я возвращу ему это слово через три дня.

Дон Тадео молча поклонился. Антинагуэль указал на лошадь.

– Когда мой отец будет в силах ехать, мы отправимся.

Дон Тадео вскочил в седло, токи последовал его примеру, и весь отряд быстро поскакал. Чувствуя себя свободным, дон Тадео дышал полной грудью. Эта, хотя и относительная свобода после удушливого плена, в котором он только что находился, радовала его. Он стал спокойнее смотреть на свою участь, и будущее представлялось ему уже не в столь мрачном виде.

Человек так устроен, что может быстро перейти от самого ужасного отчаяния к самой безумной надежде. Если он видит, что у него есть еще несколько дней или даже несколько часов, то начинает строить безумные планы и, наконец, сам начинает верить, что их можно и даже не трудно выполнить. Он пользуется каждым предлогом, чтобы построить воздушные замки, и где-то в самой глубине души он надеется, что случай ли выручит, Бог ли поможет, а его желание осуществится. Так и дон Тадео, незаметно для самого себя, начал придумывать разные проекты бегства. Находясь в руках своего злейшего врага, одинокий, безоружный, в незнакомой стороне, он не таил надежды, что не только сам избавится от плена, но и освободит свою дочь. Мечты эти безумны, но они успокаивают человека, ободряют его и позволяют безбоязненно взглянуть на то, в каком положении он находится.

Индейцы между тем незаметно приблизились к горам, достигнув уже передовых холмов Кордильер. Чем дальше, тем выше становились предгорья. Солнце почти закатилось, когда токи приказал остановиться. Место, которое он выбрал для ночлега, представляло собой узкую площадку на вершине невысокого плоскогорья. Несколько человек разъехались в разные стороны на разведку, другие пошли на охоту. Арауканцы не запаслись съестным по причине быстрого бегства. Из срубленных деревьев сделали завалы. Разложили два костра. Через час возвратились охотники с дичью. Вернулся также разъезд: все было спокойно вокруг. Приступили к ужину. Антинагуэль, казалось, не только не чувствовал ненависти, но даже старался всячески угодить дону Тадео. Вполне полагаясь на слово пленника, токи предоставил ему полную свободу и совершенно не следил за ним. После ужина расставили часовых и все улеглись спать.

Один дон Тадео напрасно старался уснуть. Сидя под деревом, с головой, склоненной на грудь, всю ночь думал он о превратностях судьбы, которые подстерегали последнее время. Мысль о дочери наполняла его сердце печалью. Напрасно он старался обнадежить себя, вполне сознавая теперь всю безнадежность своего положения. Временами он вспоминал о Валентине и Луи: конечно, они станут отыскивать его. Но, несмотря на всю их храбрость, что они могут сделать теперь? Разве вдвоем они в силах освободить его? В таких думах провел дон Тадео всю ночь, ни на минуту не сомкнув отяжелевших век.

Стало всходить солнце. Все пришло в движение, лошади были оседланы, и после завтрака отряд двинулся дальше. День прошел в дороге, без всяких приключений. Вечером опять встали на ночлег по-вчерашнему, на вершине холма. Только теперь арауканцы, уверившись, что опасаться нечего, принимали меньше предосторожностей. Усталость одолела дона Тадео, и он всю ночь проспал как убитый. Еще вечером Антинагуэль послал одного из воинов вперед. Тот воротился поутру, когда отряд готов был тронуться. Видимо, он привез добрые вести, потому что, слушая его донесение, токи несколько раз улыбнулся. Затем, по знаку Антинагуэля, весь отряд пустился в галоп, все более и более углубляясь в горы.

Двадцать вторая глава. АНТИНАГУЭЛЬ ОБЪЯВЛЕН ИЗМЕННИКОМ

Прошло уже два дня, как Антинагуэль соединился со своими мозотонами, которым была поручена донья Розарио. Оба отряда слились в один. Токи сначала думал удалиться в землю пуэльхов. Но проигранное сражение имело роковые последствия для арауканцев. Главнейшие тольдерии были сожжены испанцами, города разрушены, жители убиты или уведены в плен. Кто мог бежать, те бродили в лесах. Когда они узнали, что токи жив и бежал, то соединились и прислали к нему гонцов с просьбою о помощи и с требованием, чтобы он встал во главе войска для защиты границ.

Антинагуэль был очень рад этому движению против врага. Он воспользовался им для усиления своей власти, которая начала уже колебаться. Теперь токи изменил свой маршрут и во главе ста воинов пошел к Биобио, между тем как по его приказанию гонцы рассеялись по всей стране, призывая народ к оружию. Токи, конечно, не мечтал уже об увеличении арауканских владений. Его целью было теперь добиться с оружием в руках мирных условий, не слишком тягостных для его соотечественников. Словом, он хотел по возможности исправить плачевное положение дел. Подойдя к реке, Антинагуэль расположил свой стан у брода через Биобио, на вершине того холма, который занимало несколько дней тому назад его тогда еще многочисленное войско.

Но чилийская граница сильно изменилась за это время. Батарея в восемь пушек была воздвигнута для защиты брода. По берегу ходили испанские патрули, внимательно наблюдая за движением индейцев. Было около двух часов пополудни. Казалось, в стане никого нет, кроме нескольких часовых, которые стояли, опершись на длинные тростниковые копья. Все было тихо. Воины забрались под деревья и в кусты, чтобы спрятаться от палящих лучей солнца.

Вдруг на противоположном берегу раздался звук труб. Ульмен, командовавший передовым отрядом, ответил на вызов толпы звуками трубы и вышел поглядеть, что случилось. Три всадника-парламентера в блестящих мундирах стояли на том берегу, подле них трубач держал знамя. Ульмен также поднял знамя и въехал в реку навстречу всадникам.

– Чего желают предводители бледнолицых? – спросил надменно ульмен.

Один из всадников отвечал:

– Ступай и скажи тому, кого ты зовешь аукасским токи, что один из высших офицеров желает говорить с ним о важном деле.

Глаза индейца сверкнули при этом оскорблении, но он тотчас же успокоился.

– Я пойду и справлюсь, захочет ли наш великий токи говорить с вами, – презрительно сказал он. – Но думаю, что навряд ли он захочет выслушивать чиаплосов.

– Негодяй! – вскричал с гневом один из всадников. – Ступай скорей, не то…

– Ради Бога, успокойтесь, дон Грегорио, – прервал его другой всадник.

Ульмен удалился. Через несколько минут он подал знак испанцам, что они могут переехать на его сторону. Антинагуэль, сидя под великолепным кипарисом, ожидал парламентеров, окруженный пятью или шестью преданнейшими ульменами. Три офицера остановились перед ним, но не спешивались.

– Что вам нужно? – грубо спросил их токи.

– Выслушайте, да повнимательнее, – сказал дон Грегорио.

– Говорите скорей, – прервал его токи.

Дон Грегорио, не обращая на это внимания, продолжал:

– Дон Тадео де Леон у вас в плену.

– Да, человек, которого вы так называете, действительно мой пленник.

– Отлично. Если завтра утром, в третьем часу после восхода солнца он не будет нам выдан здравым и невредимым, заложники, которые в наших руках, и восемьдесят пленников будут расстреляны на ваших глазах, на самом берегу реки.

– Вы можете делать все, что вам угодно, – холодно отвечал Антинагуэль. – Что сказал токи, то свято: он поклялся убить своего врага и убьет его.

– А, так, ну, так знайте, что я, дон Грегорио Перальта, с своей стороны, клянусь, что в точности сдержу свое обещание, о котором я только что говорил.

И, быстро повернув лошадь, он уехал в сопровождении своих товарищей.

В словах Антинагуэля было больше хвастовства, чем реальной угрозы. Если б не дьявольская гордость, он приказал бы вернуть дона Грегорио, ибо знал, что это человек, который не задумается выполнить свое обещание. Антинагуэль решил снять стан и удалиться, уверенный, что чилийцы, узнав об этом, не посмеют казнить заложников и пленных из боязни погубить дона Тадео. Такое решение было весьма остроумно и приведено в исполнение так поспешно, что чилийцы долго не знали об уходе аукасов. Но положение Антинагуэля не улучшилось, а, напротив, стало еще более критическим. Он был слишком слаб, чтоб напасть на чилийцев и, одержав победу, заставить их заключить мир. И потому решил все время маневрировать вдоль границы, чтобы чилийцы не знали, где именно он находится, и не могли принудить его принять невыгодные условия мира. Ему нужно было выиграть время. Хотя аукасы и подымались по зову его гонцов и спешили к нему на помощь, но нужно было подождать, пока успеют прийти на сборное место более отдаленные племена.

Со своей стороны, чилийцы, довольные, что со смертью генерала Бустаменте прекратились внутренние раздоры, весьма мало заботились о продолжении войны, которая не могла принести им какой-либо существенной выгоды. Им надо было отдохнуть от гражданской распри, а потому они ограничивались защитой своих границ и искали средства, чтобы вступить в серьезные переговоры с главнейшими предводителями арауканцев.

Дона Грегорио все упрекали за угрозу, высказанную во время переговоров с Антинагуэлем. Да и он сам, узнав, что токи вместе с пленниками удалился, понял всю опрометчивость своего поступка. Тогда чилийцы прибегли к другим средствам. Они оставили всего десять заложников, а других ульменов, внушивших, как надо действовать, щедро одарив, освободили. В надежде, что освобожденные предводители, возвратясь к своим племенам, употребят все усилия, чтобы заключить с чилийцами мир, и созовут народное собрание, на котором Антинагуэль будет низложен. Арауканцы больше всего дорожат своей вольностью. И потому чилийцы надеялись, что освобожденные ульмены расскажут им, что Антинагуэль поставил их вольность на край пропасти, что, если они будут продолжать войну, испанцы окончательно покорят их.

Возвратимся теперь к Антинагуэлю. Через несколько часов после того, как индейское войско снялось со стоянки у брода через реку Биобио, токи приказал остановиться. Когда отряд спешился, Антинагуэль отобрал двадцать воинов, преданных ему до фанатизма, и велел приготовиться сопровождать его. Через несколько минут они были готовы. Антинагуэль вскочил на коня и поскакал, сопровождаемый всадниками. Хотя гордость не позволяла Антинагуэлю пойти на уступки, угрозы дона Грегорио тем не менее сильно подействовали на него. Токи боялся, как бы чилийцы и в самом деле не расстреляли заложников и пленников. Последствия этого могли бы быть весьма гибельны для Антинагуэля – арауканцы восстали бы против него. Поэтому, первый раз в жизни, он решил уступить – вернуться назад и возобновить переговоры с доном Грегорио. Антинагуэль надеялся перехитрить его, выпросить отсрочку и таким образом безнаказанно погубить дона Тадео. Время не ждало, и потому Антинагуэль, как только его отряд остановился, поспешил сдать командование одному из ульменов и поскакал во всю прыть к броду через Биобио, чтобы прибыть к назначенному доном Грегорио сроку.

Было только восемь часов вечера, а потому Антинагуэль надеялся, что поспеет вовремя. Когда он прибыл в чилийский лагерь, то узнал, что дон Грегорио, избранный президентом республики, поспешил отправиться в Сант-Яго, а вместо себя оставил генерала Фуэнтеса. Генерал был человеком добрым. Он с почетом встретил токи и долго разговаривал с ним. В результате их переговоров было решено: все аукасские пленники, кроме заложников, уехавших с доном Грегорио в столицу, будут выданы чилийцами. Со своей стороны, Антинагуэль обязался возвратить через восемь дней дона Тадео, который, как солгал токи, содержится далеко в горах.

Помимо отсрочки, которой добился Антинагуэль, у него была и еще одна задняя мысль. Он сразу понял, что чилийский генерал не хочет продолжения войны. И вот токи задумал за время перемирия собрать войско и совершить набег на пограничные земли Чили. Его разведка донесла, что большая часть чилийских войск направилась внутрь страны, а с генералом Фуэнтесом осталось всего две тысячи солдат, считая конницу и саперов. Стало быть, на успех набега можно было вполне рассчитывать. Об освобождении дона Тадео Антинагуэль и думать не хотел. Он откладывал месть только на время, когда сможет совершить ее безнаказанно. Воротясь в свой стан, токи вновь разослал гонцов собирать войско. С восходом солнца отряд снялся и стал маневрировать, чтобы сбить с толку вражеских лазутчиков, то углубляясь в горы, то возвращаясь назад, чтобы не удаляться от сборного пункта.

За это недолгое время в Араукании произошли события, о которых следует рассказать. Замысел чилийцев удался как нельзя лучше. Освобожденные предводители вернулись к своим племенам и употребляли все силы, чтобы заключить мир. Это удалось, и вот почему. В приморских землях живут гуилихи – племя земледельцев. Они занимаются разведением скота и ведут прибыльную меновую торговлю с соседними чилийскими землевладельцами. Война задела прежде всего эти мирные племена, так как военные действия также шли на прибрежных равнинах вплоть до первых отрогов Кордильер. Гуилихи были в ужасе от того, что их нивы потоптаны, деревни сожжены, скот убит или угнан. Словом, война совершенно разорила их. Они боялись, что при новом вторжении врагов они потеряют и то, что еще осталось, и потому были заинтересованы в скорейшем заключении мира. Гуилихи, составляющие самое значительное арауканское племя, решили во что бы то ни стало возобновить добрые отношения с соседями.

Освобожденные из плена предводители, благодарные чилийцам за свободу, а особенно за богатые подарки, сильно поддерживали это движение. Они открыто говорили, что всему виною – Антинагуэль, что он причина всех несчастий, и стращали своих земляков, что может быть еще хуже. Гуилихи жадно слушали эти речи, ибо они были выражением их собственных мыслей.

Кончилось это тем, что на берегу Карампанга было собрано большое народное собрание. Собравшиеся избрали шесть человек из числа самых уважаемых и мудрых предводителей. Под начальством апоульмена по имени Рысь они отправились с тысячью воинов к Антинагуэлю, чтобы сообщить ему решения совета. Выборные прибыли в стан токи, который, как мы уже говорили, передвигался с места на место, не удаляясь, однако, от сборного пункта. Токи, увидев облако пыли, решил, что это воины спешат к нему на помощь, и вскрикнул от радости. Теперь, сказал он про себя, есть с кем совершить набег.

Антинагуэль поклялся умертвить дона Тадео на том самом месте, где испанцы надругались над его предком Кадегуалем. Это место было близ испанского города Талька, недалеко от границы. Вот почему токи до этого дня словно забыл о доне Тадео: он ждал войска. Вот почему еще ему нужен был этот набег. Индейцы беспощадны, когда дело касается мести. Для них недостаточно просто убить человека. Для них важно, где именно и каким образом убить.

Отряд гуилихов между тем приближался к стану Антинагуэля. Токи с неудовольствием заметил, что он шел под предводительством Рыси, одного из влиятельнейших апоульменов, его всегдашнего противника. Когда войско подошло на расстояние десяти шагов от стана, по знаку Рыси все остановились. Один из воинов подошел к Антинагуэлю и стоявшим подле него ульменам. Он остановился, почтительно поклонился предводителям и объявил, что прибыли посланцы от народного собрания. Затем Рысь и шесть выборных сошли с коней и, подойдя к токи, церемонно раскланялись и сели у костра. Через несколько минут Рысь встал, сделал два шага вперед и начал свою речь.

– Привет всем предводителям и воинам от имени великого народного собрания в Арауко! Уверенные, что все наши соотечественники сохраняют веру в Пиллиана, мы желаем им мира во имя доброго божества, дарящего жизнь взамен святого повиновения!

Вот что мы постановили. Война неожиданно обрушилась на наши обильные нивы и превратила их в пустыни. Наши посевы вытоптаны конскими копытами, жатва погибла, наши тольдо сожжены, жены и дети унесены бурей. Мы не хотим больше воевать, нужно немедленно заключить мир с бледнолицыми. Рысь и шесть ульменов сообщат о нашем желании великому токи. Я сказал. Хорошо ли я говорил, сильные мужи?

Все молчали. Ульмены Антинагуэля были поражены этой речью и с беспокойством смотрели на своего предводителя. Антинагуэль натянуто улыбнулся.

– На каких условиях постановило великое народное собрание быть миру? – спросил он сухо.

– Условия таковы, – спокойно отвечал Рысь, – Антинагуэль немедленно выдаст своих бледнолицых пленников, распустит воинов, которые возвратятся в свои тольдерии. Аукасы заплатят бледнолицым дань: две тысячи овец, пятьсот вигоней, восемьсот быков, и топор войны будет зарыт под крестом Бога бледнолицых.

– О, о! – заметил токи с горькой усмешкой. – Это тяжкие условия. Должно быть, мои братья сильно перетрусили, что приняли их? А что, если я откажусь утвердить эти постыдные условия, что тогда?

– Мой отец утвердит их, – тихо, но твердо сказал Рысь.

– А если нет? – гневно вскричал токи.

– Пусть мой отец подумает. Невозможно, чтобы таково было его последнее слово.

Антинагуэль был взбешен этой скромной настойчивостью. Как он ни был хитер, но не увидел, что тут есть западня, и попался в нее.

– Я повторяю всем вам, – сказал он дрожащим от гнева голосом, – а также всем окружающим меня предводителям, что я отвергаю эти постыдные условия! Никогда я не соглашусь утвердить их! Это позор моей стране! Теперь вы слышали мой ответ и можете хоть сейчас ехать восвояси.

– Еще не сейчас, – отвечал Рысь, – я не кончил.

– Что еще?

– Совет, состоявший из мудрых мужей всех племен, предвидел отказ моего отца.

– Вот как? – насмешливо спросил Антинагуэль. – Что ж измыслили ваши мудрецы?

– Вот что: секира токи отнимается у моего отца. Аукасские воины освобождаются от клятвы, данной ему. Нет ему ни воды, ни огня во всей арауканской земле: он изменник своего отечества. Кто последует за ним, тот также изменник. Арауканский народ не хочет больше страдать из-за честолюбия человека, не способного руководить им. Я сказал!

Слушая этот страшный приговор, Антинагуэль стоял неподвижно, скрестив руки на груди, гордо подняв голову и презрительно улыбаясь.

– Это все? – холодно спросил он.

– Да, – отвечал Рысь. – Сейчас я пошлю гонца в стан объявить решение совета.

– Посылайте кого хотите, – отвечал Антинагуэль, пожимая плечами. – Вы можете отнять у меня секиру токи, можете объявить меня изменником, – я уверен в своей правоте. Но вот чего вы не можете сделать – и это самое главное, – вы не отнимете у меня моих пленников. И казню я их самой страшной казнью. Счастливой дороги!

И Антинагуэль пошел твердым шагом, будто бы ровно ничего не случилось. Он вернулся в стан, но там ждало его страшное известие. После объявления решения совета все воины оставили его, одни с радостью, другие с сожалением. Из восьмисот воинов у него осталось всего тридцать восемь. Это были или родственники, или мозотоны, предки которых еще служили его предкам. Рысь насмешливо поглядел на бывшего великого токи и поскакал, сопровождаемый воинами. Когда Антинагуэль увидел, что почти все изменили ему, в великой печали бросился он на землю, закрыл лицо своим пончо и – застонал!