Текст книги "Великий предводитель аукасов"

Шестая глава. БЕГСТВО

Чтоб объяснить читателю бегство доньи Розарио, нам надобно воротиться несколько назад, к тому времени, когда Курумила, после разговора с Трантоиль Ланеком, бросился как ищейка по следам похитителей молодой девушки. Курумила был воин столь же славный своею мудростью в совете, сколько и своей храбростью в бою.

Переправившись через реку, Курумила отдал лошадь сопровождавшему его пеону. Лошадь не только была бесполезна ему дальше, но могла выдать его своим топотом.

Индейцы славные наездники, но они, кроме того, неутомимые ходоки. Природа даровала им чрезвычайно сильные икры. Они в совершенстве владеют той равномерной и легкой походкой, которой под именем гимнастического шага ( pas gymnastique) обучают с недавнего времени европейских солдат.

Они с невероятной быстротой пробегают пространства, почти по прямой линии, как птица летит, которые вряд ли бы проскакали всадники во всю прыть. Для них ничего не значат бесчисленные трудности пути, никакое препятствие не задержит их. Это только им свойственное качество делает их особенно страшными для испано-американцев, которые никак не могут достигнуть подобной быстроты передвижения. Вследствие этого во время войны краснокожие появляются там, где их меньше всего ожидают, и почти всегда на значительных расстояниях от мест, где они, по-видимому, должны были бы находиться.

Курумила, тщательно изучив следы похитителей, тотчас же решил, по какому направлению они поехали, чтобы перерезать дорогу и подождать их в том месте, где ему будет легко проследить за ними, и попытаться освободить пленницу. Приняв такое решение, ульмен отправился. Он шел несколько часов не останавливаясь, вглядываясь в тьму и внимательно прислушиваясь к звукам пустыни. Эти звуки для белых мертвы, но для индейца, изучившего эту азбуку, каждый звук имеет свое особое значение, в котором он никогда не ошибется. Он разбирает их, сравнивает и часто при помощи их угадывает такие вещи, которые враги стараются скрыть всевозможными средствами. Как ни необъяснимо это с первого взгляда, дело в сущности ясное: нет звука без причины. Полет птиц, бег дикого зверя, шелест листьев, ветер струит в высокой траве, ветви кустарника затрещат, камень с громом упадет в бездну – все эти звуки сумеет различить индеец и объяснить их происхождение.

На знакомом ему месте Курумила растянулся на земле позади гранитного обломка, и его стало не видно за высокой травой и кустарником, росшим по краю дороги. Более часа пролежал он без малейшего движения. Если б кто-нибудь увидел его, то принял бы за труп. Чуткое ухо индейца, которое все время было настороже, наконец различило вдали глухой топот мулов и коней по звонкой и сухой каменистой почве. Шум приближался все ближе и ближе. Вскоре, на два полета копья от него, ульмен увидел человек двадцать всадников, медленно подвигавшихся во тьме. Похитители, надеясь на свое число и полагая себя вне всякой опасности, ехали в полной безопасности. Индеец тихо поднял голову, уперся на руки и жадно следил за ними. Он выжидал; они прошли, не заметив его.

На несколько шагов позади каравана ехал всадник, предоставив коню полную волю. Он дремал, голова его склонялась на грудь, руки едва держали поводья. Курумила задумал смелое дело. Приподнявшись, он напряг все свои силы и вскочил позади седла всадника. Прежде чем тот, испуганный внезапным нападением, успел вскрикнуть, Курумила зажал ему рот так, что лишил того возможности позвать кого-нибудь на помощь. В мгновение ока предводитель накинул на всадника аркан и сбросил его на землю. Затем Курумила соскочил с лошади, привязал ее к кусту и воротился к своему пленнику. Пленник с стоической и надменной храбростью, столь свойственной американским туземцам, увидя себя побежденным, не пробовал сопротивляться. Он смотрел с улыбкой презрения на своего врага и ждал его слова.

– Ба, – сказал Курумила, наклонясь к нему, – Жоан!

– Курумила! – отвечал тот.

– Гм, – проворчал Курумила про себя, – я желал бы, чтобы это был кто-либо другой. Что делал мой брат на этой дороге? – спросил он.

– Что за дело до этого моему брату? – отвечал индеец вопросом на вопрос.

– Нечего терять время, – возразил ульмен, вынимая нож. – Пусть мой брат отвечает!

Жоан затрепетал, дрожь пробежала по его членам, когда сверкнул длинный и острый нож.

– Пусть предводитель спрашивает, – сказал он изменившимся голосом.

– Куда ехал мой брат?

– В тольдерию Сан-Мигуэль.

– Хорошо. А зачем мой брат ехал туда?

– Чтоб отвезти великому токи женщину, которая нам досталась сегодня в набеге.

– Кто приказал похитить ее?

– Тот, к кому мы везли ее.

– Кто был начальник набега?

– Я.

– Хорошо. Где Антинагуэль ожидает пленницу?

– Я сказал уже ульмену. В тольдерии Сан-Мигуэль.

– В какой хижине?

– В последней, в той, что стоит поодаль от других.

– Хорошо. Пусть мой брат обменяется со мною шляпой и пончо.

Индеец немедленно повиновался. Когда обмен был сделан, Курумила продолжал:

– Я мог бы убить моего брата, мудрость даже требует этого, но жалость вошла в мое сердце. У Жоана есть жена и дети, он один из храбрых воинов своего племени. Если я подарю ему жизнь, будет ли он благодарен мне?

Пленник приготовился уже к смерти. Эти слова возвратили ему надежду. Он не был злым человеком по природе; ульмен знал, что на его слово можно положиться.

– Моя жизнь в руках моего отца, – отвечал Жоан, – если он дарует мне ее теперь, я останусь его должником и по малейшему его знаку убью себя.

– Ладно, – отвечал Курумила, затыкая нож за пояс. – Мой брат может встать. Слово предводителя честно.

Индеец встал и почтительно поцеловал руку предводителя, пощадившего его жизнь.

– Что прикажет мой отец? – сказал он.

– Мой брат сейчас же отправится в тольдерию, которую гинкаса называют Вальдивией. Он отыщет дона Тадео, Великого Орла белых, и расскажет все, что произошло между нами, прибавив, что я освобожу пленницу или умру. Если Великому Орлу потребуются услуги моего брата, он должен ему беспрекословно повиноваться. Прощай. Да укажет Пиллиан путь моему брату и пусть брат мой помнит, что я не захотел отнять у него жизни, которая принадлежит мне. – Жоан будет помнить, – отвечал индеец. По знаку Курумилы Жоан бросился в высокую траву, пополз, как змея, и исчез по направлению к Вальдивии. Предводитель, не медля ни минуты, вскочил на коня, пришпорил его и скоро присоединился к каравану похитителей, которые тихо подвигались вперед, не подозревая происшедшего. Курумила-то и шепнул Розарио, перенося ее в хижину: «Надейтесь и ободритесь!»

Мы видели, какое действие произвели эти слова на молодую девушку. После разговора с Антинагуэлем, происходившим тотчас после окончания военного совета, объявившего войну против белых, Курумила в качестве тюремщика вошел в комнату, где была донья Розарио, и, набросив ей на плечи свое пончо, чтоб ее не узнали, промолвил тихим голосом:

– Следуйте за мною. Идите смело, я попробую освободить вас.

Девушка медлила; она боялась какой-нибудь новой ловушки. Ульмен понял, что происходило в ее душе.

– Я Курумила, – быстро сказал он, – один из ульменов, преданных двум французам, друзьям дона Тадео.

Донья Розарио невольно затрепетала.

– Идите, – сказала она, – что бы ни случилось, я следую за вами.

Они вышли из хижины. Индейцы, которые виднелись там и сям, не обратили внимания на них. Они толковали о военном совете, о предстоящей войне и прочих делах. Беглецы шли молча минут десять. Скоро деревня скрылась во мраке. Курумила остановился. Две оседланные лошади стояли за кустом кактуса.

– Чувствует ли моя сестра довольно силы, чтобы скакать? – спросил он.

– Чтоб бежать от моих похитителей, – отвечала она прерывающимся голосом, – я в силах сделать все.

– Хорошо, – сказал Курумила, – моя сестра храбрая девушка. Ее Бог поможет ей!

– На него вся моя надежда, – прошептала она. Они сели на лошадей и пустили их вскачь. Лошади

помчались, однако топота не было слышно: Курумила обернул копыта овечьей шкурой. Девушка была счастлива, чувствуя себя свободной и под покровительством преданного друга. Беглецы поскакали в сторону, противоположную от Вальдивии. Благоразумие требовало не ехать по той дороге, по которой скорей всего бросятся преследователи.

Ночь была черная, как смоль. Приклонившись к шее коней, понукая их движением руки и голосом, неслись беглецы к лесу, который чернел на горизонте. Бесчисленные извилины тропы, которой они придерживались, казалось, удаляли их от цели. Только бы достигнуть леса, – и они спасены! Вокруг было тихо. Лишь осенний ветерок шумел в придорожных деревьях и при каждом порыве осыпал всадников сухими листьями. Беглецы молча скакали все вперед и вперед, не оглядываясь. Взоры их были прикованы к лесу, который заметно приближался, но все еще был далеко. Вдруг раздалось громкое ржанье.

– Мы пропали! – воскликнул в отчаянии Курумила. – Нас преследуют!

– Что делать? что делать? – прошептала донья Розарио.

Курумила ничего не отвечал, он раздумывал. Лошади неслись по-прежнему.

– Постойте, – сказал ульмен, останавливая обеих лошадей.

Девушка повиновалась ему. Ей все это представлялось тяжелым и смутным сном. Индеец помог Розарио сойти с лошади и сказал:

– Верьте мне: все, что в силах человека, я сделаю, чтоб спасти вас.

– Я верю, – с чувством отвечала она, – и благодарю вас, мой друг. Пусть будет, что будет.

Курумила взял ее на руки и понес, как малого ребенка.

– Зачем вы несете меня? – спросила она.

– Чтобы не оставлять следов, – отвечал Курумила.

И он осторожно поставил ее на землю у подножия дерева, вокруг которого разросся кактус.

– В дереве дупло, моя сестра спрячется и не пошевелится до моего прихода.

– Вы бросите меня? – с испугом сказала она.

– Я проложу ложный след. Я скоро вернусь. Девушка медлила. Она боялась оставаться одна среди ночной мглы и не могла скрыть своего ужаса. Курумила понял ее мысли.

– Это единственное средство спасения, – печально сказал он. – Если моя сестра хочет, я останусь с нею. Но это большой риск, и, если она погибнет, в том не будет вины Курумилы.

Борьба укрепляет волю и заставляет сильнее пульсировать кровь. Донья Розарио не была одной из тех слабонервных девушек, которые встречаются в европейских городах, готовых упасть в обморок при виде паука или козявки. Она выросла на индейских границах, и пустыня была ей знакома. На охоте ей случалось попадать в положения, подобные нынешнему. У нее был довольно сильный характер; она понимала, что должна, сколько может, помогать этому человеку, столь ей преданному; иначе он будет лишен возможности спасти ее.

Она быстро решилась, поборола страх, который начал тихо овладевать ею, собралась с духом и отвечала твердым голосом:

– Я сделаю по желанию моего брата.

– Хорошо, – отвечал индеец, – пусть же моя сестра спрячется.

Он осторожно раздвинул руками кактусы и ползучие растения, скрывавшие дупло, и бедная девушка, вся дрожащая, приютилась в нем, как горный воробей в орлином гнезде. Как только донья Розарио уселась в дупле, предводитель привел кусты в прежнее положение и совершенно закрыл отверстие этим растительным покровом. Осмотрев еще раз, все ли в порядке, и убедившись, что самый опытный глаз ничего не заметит, Курумила воротился к лошадям, вскочил на свою, взял другую в повод и пустился во всю прыть. Он стал пересекать под прямым углом дорогу, по которой должна была приспеть погоня, и проскакал таким образом минут двадцать. Когда, по его мнению, он был довольно далеко от того места, где была спрятана донья Розарио, он спешился, с минуту послушал, снял с лошадиных копыт овечью шкуру, которой они были обернуты, и поскакал дальше.

Вскоре он услышал позади лошадиный топот, сначала отдаленный, но который становился все ближе и ближе и наконец стал отчетливо слышен. Курумила радостно усмехнулся; его хитрость удалась. Он еще сильнее погнал лошадей. Пришпорив своего коня острыми деревянными шпорами, он воткнул на всем скаку копье в землю и, ухватившись за него, быстро приподнялся на руках и плавно опустился на ноги, между тем обе лошади, предоставленные самим себе, продолжали нестись во всю мочь. Курумила как змей пополз в кусты, чтоб подползти к донье Розарио, надеясь, что погоня, обманутая ложными следами, только тогда узнает свою ошибку, когда будет уже поздно.

Ульмен ошибался. Антинагуэль разослал своих мозотонов по всем направлениям для поимки беглецов, но сам остался в тольдерии. Он был слишком опытный воин, чтобы попасться на явную уловку. Посланные им возвращались один за другим – они ничего не нашли. Последние привели двух коней.

Это были лошади, пущенные Курумилой.

Токи тотчас же приказал возобновить преследование и сам повел своих людей. На этот раз они не обманулись и направились в ту сторону, куда скрылись беглецы.

Между тем Курумила подполз к донье Розарио.

– Ну? – спросила та прерывающимся голосом.

– Через несколько минут нас схватят, – печально отвечал предводитель.

– Как? И нет никакой надежды?

– Никакой! Их пятьдесят человек, мы окружены со всех сторон.

– Чем я прогрешила пред Тобою, о Господи, что ты меня так жестоко наказываешь? – вскричала в отчаянии донья Розарио.

Курумила без движения лег на землю. Он снял оружие, которое носил на поясе, положил его около себя и со стоическим равнодушием индейца, знающего, что ему не миновать беды, спокойно ожидал, сложив руки на груди, когда придут враги, от которых, несмотря на все усилия, он не мог спасти бедную девушку. Уже слышался вдали топот лошадей, которые приближались все ближе и ближе. Еще четверть часа, и настанет развязка.

– Пусть моя сестра приготовится, – холодно сказал Курумила, – Антинагуэль близко.

Бедная девушка вздрогнула от этих слов. Курумила с сожалением поглядел на нее.

– Несчастный! – сказала она. – Зачем вы хотели спасти меня?

– Девушка с небесно-голубыми глазами друг моих бледнолицых братьев. Я отдам свою жизнь за нее.

Донья Розарио подошла к ульмену.

– Вам незачем умирать, предводитель, – сказала она своим мягким, звучным голосом, – я не хочу этого.

– Я не боюсь мучений. Моя сестра увидит, как умирает предводитель.

– Вы знаете, что индейцы редко убивают женщин, значит, моя жизнь вне опасности.

Курумила кивнул головой в знак подтверждения.

– А если вы останетесь со мною, вас убьют, – продолжала она.

– Да, – холодно отвечал он.

– Кто ж известит моих друзей о моей участи? Если вы умрете, то как они узнают, куда уведут меня враги? Как они освободят меня?

– Правда, тогда они не будут иметь возможности.

– Итак, вы должны остаться жить, предводитель, если не для себя, то для меня. Уходите же, слышите.

– Моя сестра желает этого?

– Я требую.

– Хорошо, – сказал индеец. – Я уйду. Пусть моя сестра не отчаивается. Мы скоро увидимся.

В эту минуту топот раздался с удвоенной силой – всадники были не больше чем в ста шагах. Курумила поднял свое оружие, заткнул его за пояс и, бросив одобрительный взгляд на донью Розарио, пополз в высокой траве и исчез. Девушка с минуту стояла в раздумье; затем смело подняла голову и, точно ободряя себя, прошептала:

– Что ж, пойдем!

И она вышла из кустов и стала на тропинке: Антинагуэль с своими мозотонами был не далее как в двадцати шагах.

– Я здесь, – твердо произнесла она. – Делайте со мною, что хотите.

Изумленные этой неожиданной храбростью, ее преследователи остолбенели. Этим смелая девушка спасла Курумилу.

Седьмая глава. ПРИГОТОВЛЕНИЯ

После ухода Валентина и Трантоиль Ланека дон Грегорио приложил все заботы, чтоб помочь своему другу. Сильная природа, на минуту побежденная страшным, сверх человеческих сил, ударом, помогла дону Тадео скоро оправиться. Открыв глаза, он безнадежно поглядел вокруг, потом, вспомнив все, что случилось сегодня, в порыве горя закрыл лицо руками. Так прошло несколько минут. Дон Гфегорио, видя, что он больше не нужен, поспешил выйти, зная, что для его друга сейчас важнее всего спокойствие. Но дон Тадео не мог успокоиться, он понимал, что настало время действовать. Он встал, прошелся несколько раз по комнате и ударил в ладони. Дон Грегорио вошел. При его появлении дон Тадео стал снова, по-видимому, спокоен и холоден; следы горя исчезли на его лице, но оно было бледно, как мрамор.

– Что вы намерены делать с генералом Бустаменте? – спросил его дон Грегорио.

– Я оставлю его в Сант-Яго, – отвечал дон Тадео спокойным и сдержанным голосом. – Он заслуживает, чтоб его казнили, но я не хочу брать на себя такой ответственности. Уже и без того довольно пролито крови в этом междоусобии. Его надо отправить с генералом Корнехо и сенатором Сандиасом под сильным прикрытием, иначе его друзья воспользуются этим случаем, чтоб освободить его. Теперь пойдемте и навестим этого несчастного француза, который столь храбро защищал мою бедную дочь.

Они вышли. Дон Грегорио распорядился, чтобы графа Пребуа-Крансе перенесли в удобную комнату и позаботились о нем. Состояние его здоровья было удовлетворительно. Он и сам чувствовал, что ему лучше, но был очень слаб. Трантоиль Ланек не обманулся: раны были не глубоки. Слабость молодого человека зависела единственно от потери крови. Раны начали закрываться, и можно было надеяться, что через два-три дня они закроются совершенно.

Дон Тадео быстро подошел к нему и горячо пожал руку.

– Бог послал вас и вашего друга мне на помощь. Я знаю вас всего два месяца и стольким уже обязан вам, что, кажется, никогда не буду в состоянии отблагодарить вас.

При этих дружественных словах глаза молодого человека заблестели. Радостная улыбка показалась на его губах, и легкий румянец окрасил его щеки.

– Вы слишком высоко цените мои ничтожные заслуги, дон Тадео, – сказал он. – Я охотно пожертвовал бы жизнью для того, чтобы сохранить вам дочь.

– Мы возвратим ее! – энергично отвечал дон Тадео.

В это время дверь отворилась, и вошедший пеон тихо сказал дону Тадео несколько слов.

– Пусть войдет! – вскричал тот с волнением и потом, обратясь к Луи, который с удивлением смотрел на него, сказал: – Мы услышим новости.

Вошел индеец. Это был тот самый Жоан, которого пощадил Курумила. Вся одежда его была запачкана грязью и изорвана колючими растениями. По всей видимости, ему приходилось пробираться по колючим кустам и скверной дороге. Он скромно поклонился всем присутствующим, сложил руки на груди и ждал вопроса.

– Мой брат из храброго племени Черных Змей? – спросил его дон Тадео.

Воин утвердительно кивнул головою. Дон Тадео знал индейцев. Ему было известно, что они говорят в случае только крайней необходимости, а потому этот немой ответ не удивил его.

– Как зовут моего брата? – спрашивал он дальше.

– Жоан, – отвечал он, гордо подымая голову. – В память одного бледнолицего воина, которого я убил в побеге.

– Хорошо! – отвечал дон Тадео с грустной улыбкой. – Мой брат знаменитый воин своего племени.

Жоан гордо улыбнулся.

– Мой брат, вероятно, пришел из тольдери. У него нелады с бледнолицыми. Верно, он пришел искать справедливости.

– Мой отец ошибается, – коротко отвечал индеец. – Жоан не родился гуилихом, он пуэльхский воин. Жоан никогда не обращается за помощью к другим: когда его обидят, он расправляется копьем.

Дон Грегорио и Луи с любопытством следили за этим разговором, из которого они ни слова не понимали, не догадывались, к чему клонит его дон Тадео.

– Пусть мой брат извинит меня, – сказал дон Тадео, – но, верно, он по какой-нибудь причине пришел ко мне?

– Да, есть причина, – отвечал индеец.

– Пусть мой брат скажет, в чем она.

– Я стану отвечать на вопросы моего отца, – сказал Жоан с поклоном.

Арауканцы все таковы: по какому бы важному делу они ни были посланы, если б даже промедление стоило жизни человеку, они никогда не станут говорить яснее и не объявят прямо, зачем посланы, пока спрашивающему не удастся заставить их объяснить, в чем дело. В сущности, Жоан хотел рассказать все, что следует, он для этого и спешил. Но тем не менее слова выходили из его уст только по одному, и он словно жалел о всяком сказанном слове. Это может показаться неестественным и невероятным, но это решительно так. Мы сами не раз были свидетелями этому.

Дон Тадео знал, с кем имеет дело. Тайное предчувствие говорило ему, что индеец пришел с важной вестью. Поэтому он неутомимо продолжал спрашивать.

– Откуда пришел мой брат?

– Из тольдерии Сан-Мигуэль.

– Ему пришлось сделать немалый конец. Давно ли мой брат отправился в путь?

– Месяц исчез за вершинами высоких гор и Южный Крест1414
  Созвездие


[Закрыть] заблистал над землею, когда Жоан пустился в дорогу, чтоб увидеть своего отца.

От Сан-Мигуэля до Вальдивии восемнадцать французских миль (около пятидесяти верст). Дон Тадео удивился быстроте его хода. Это еще более утверждало его во мнении, что индеец пришел с весьма важной вестью. Дон Тадео налил стакан и поднес его гонцу.

– Пусть мой брат выпьет это вино. Верно, по дороге у него пересохло в горле, оттого ему трудно говорить. Он выпьет, и язык у него поразвяжется.

Индеец усмехнулся, глазки его загорелись. Он взял стакан и залпом опорожнил его.

– Хорошо! – сказал он, пощелкивая язычком и ставя стакан на стол. – Мой отец гостеприимен, он истинный Великий Орел белых.

– Мой брат послан ульменом своего племени? – начал дон Тадео.

– Нет, – отвечал Жоан, – я послан Курумилой.

– Курумилой! – вскричали все трое, внезапно вздрогнув. Дон Тадео вздохнул, он попал наконец на истинный путь.

– Курумила мой пенни, – сказал он, – не случилось ли с ним чего худого?

– Вот его пончо и шляпа, – отвечал Жоан.

– Боже! – воскликнул Луи. – Он умер?

– Нет, – сказал индеец, – Курумила ульмен, он храбр и мудр. Жоан похитил молодую бледнолицую девушку с небесно-голубыми очами. Курумила мог убить Жоана, но не захотел этого, он предпочел приобрести друга.

Белые с напряжением слушали индейца. Несмотря на темноту его слов, они поняли, что Курумила напал m след похитителей.

– Курумила добр, – отвечал дон Тадео, – его сердце, и его душа не способна на злое и жестокое дело.

– Жоан был начальником похитителей белой девушка. Курумила обменялся с ним одеждой, – продолжал рассказывать индеец, – и он сказал Жоану: «Ступай, отыщи Великого Орла белых и скажи ему, что Курумила спасет девушку или сам погибнет». Жоан спешил, не отдыхая, хоть конец и не малый.

– Мой брат поступил как следует, – сказал дон Тадео, пожимая руку индейца, лицо которого засияло.

– Мой отец доволен? – сказал он. – Тем лучше.

Луи с трудом встал с кресла, на котором полулежал, и, тихо подойдя к дону Тадео, сказал дрожащим от волнения голосом:

– Мы должны спасти донью Розарио.

– Благодарю, – отвечал дон Тадео, – тысячу раз благодарю вас за ваше желание. Но вы слабы, ранены.

– Что за важность! – с жаром отвечал молодой человек. – Пусть я погибну, но даю вам слово, дон Тадео, я освобожу вашу дочь. Вы говорите, я слаб, нет, я чувствую силы, я могу держаться на лошади.

Дон Тадео уговорил его снова сесть и сказал:

– Друг мой, трое уже преследуют похитителей и стараются освободить ее. Зачем еще ехать нам? Мы можем помешать им. Как мне ни тяжело, я жду. Иль вы думаете, что это ожидание не тяжело моему сердцу? Я испытываю жестокие страдания. Я боюсь сойти с ума. Лишь подумаю о том, где теперь моя дочь, – голова идет кругом. О, так бы и полетел за нею. Но я боюсь, что этой горячностью поврежу ее спасению. И, проливая кровавые слезы, видите, я остаюсь в бездействии.

– Правда ваша, – грустно промолвил раненый. – Нужно подождать.

Дон Тадео обернулся к Жоану и спросил его:

– Мой брат остается?

– Я готов делать все, что прикажет мой отец, – отвечал Жоан.

– Могу ли я довериться моему брату?

– У Жоана одно сердце и одна жизнь: и то и другое принадлежит друзьям Курумилы. – Мой брат хорошо сказал. Я буду у него в долгу, пока не отплачу благодарностью.

Индеец поклонился.

– Мой брат вернется с третьим солнцем1515
  На третий день.


[Закрыть], чтоб провести нас к Курумиле.

– Жоан вернется с третьим солнцем.

Индеец с достоинством поклонился белым, обрадовавшись, что может отдохнуть несколько часов после усиленной ходьбы.

– Дон Грегорио, – сказал дон Тадео по уходе индейца, обращаясь к своему лейтенанту, – вы через три дня отправите генерала Бустаменте в Чили. Я поеду с вами до перекрестка, где начинается дорога в Сан-Мигуэль. Эти три дня, – сказал он, улыбаясь Луи, – необходимы, чтоб вам совершенно оправиться. Бог знает, каков будет наш путь, надобно, чтоб вы могли перенести всю тягость его.

Пока все это происходило в доме дона Тадео, Антинагуэль снова привез донью Розарио в прежнюю хижину и поручил ее надзору одного из своих мозотонов, которому наказал обращаться с нею почтительно. На обратном пути в деревню бедную девушку оставили силы, и она в обмороке упала с лошади и ударилась головою о камень. Мозотоны Антинагуэля подняли ее, крепко привязали к лошади и поехали вокруг нее. По приезде в деревню перевязали ей рану орегановыми листьями и уложили спать. Отдав необходимые приказания, Антинагуэль снова вскочил на коня и, сопровождаемый своими мозотонами, поскакал в арауканский стан, расположенный на границах Вальдивии.

У арауканцев правильно устроенное правительство, что особенно ясно обнаруживается во время войны. Известно, что во время покорения Перу и Мексики туземные обитатели этих стран обладали значительной степенью образованности, и только суровое иго непобедителей заставило их снова погрузиться во мрак варварства. Аукасы, эти краснокожие спартанцы, с тех нор должны были непрерывно драться за свою свободу– самую драгоценную для них вещь. Они оставили все прочие заботы, имея в виду только эту высокую цель. Вот отчего они остались на той степени просвещения; на какой застали их первые европейцы. Единственно, в чем они преуспели, это в военном искусстве, чтобы крепче противостоять испанцам, неустанно теснившим их.

Войско арауканцев, которое в один день может достигнуть двадцати тысяч, состоит из пехоты и конницы. Индейцы завели конницу потому, что видели, какие преимущества дала она испанцам в первых битвах с ними. С необыкновенной легкостью и проворством, столь свойственными индейским племенам, они привыкли к управлению конями и скоро превзошли в наездничестве своих учителей. Они отбили несколько больших табунов лошадей, и уже в 1568 году, то есть через семнадцать лет после первой встречи с европейцами, в их войске было несколько конных отрядов. Токи Кадегуалъ, прапращур Антинагуэля, первый в 1583 году дал правильное устройство коннице, легкость и проворство которой вскоре сделались опасными для испанцев. Пехота (мануситалинко) разделяется на полки и роты. Во всяком полку есть тысяцкий, и в каждой роте сотник. Устройство кавалерии подобное; число лошадей в отряде не постоянное и изменяется в зависимости от обстоятельств.

У всякого большого отряда есть знамя, украшенное звездою, гербом племени. Странно, что знамена есть даже у таких полудиких народов. У солдат, конечно, нет установленной формы. Все одеты, как обычно, но под одеждой у всех – кожаные латы, а на голове кожаный же шлем. Кожа для этого выделывается особым образом и обладает необыкновенной твердостью. Конница вооружена копьями, оканчивающимися железными остриями в несколько дюймов длины. Железо это выковывается самими арауканцами. Кроме того, есть у них еще короткие широкие мечи с треугольными клинками, вроде наших штыков. Во время оно у них были пращи и луки, теперь почти оставленные. Опыт научил индейцев, что лучше прибегать к холодному оружию, чтобы лишить врагов возможности владеть оружием огнестрельным. До сих пор этим храбрым воинам не удалось найти способ делать порох, несмотря на многочисленные опыты. Индейцы пользуются только захваченными ружьями и снарядами и научились так владеть ими, что не уступают лучшим солдатам.

Армия выступает под гром барабанов. Впереди идут разведчики, чтобы разузнать дорогу. Во время похода все войско – и конница, и пехота – на лошадях, что способствует быстроте передвижения. Перед битвой пехота спешивается и строится в ряды. Так как в этой стране всякий могущий носит оружие – воин, то никто не заботится о продовольствии, у всякого с собою съестные припасы. Припасы эти состоят из мешка поджаренной муки (harina tostada), привешенного к седельной луке. Таким образом, при войске нет обоза и передвижения его необычайно быстры. А так как индейцы могут долго бодрствовать, то часто застигают врагов врасплох.

Как все воинственные народы, аукасы прибегают ко всевозможным военным хитростям. Когда они останавливаются на ночь, то окружают стан широкими рвами, строят весьма искусные укрепления. Воины обязаны разводить перед своими палатками костры, число которых, когда войско многочисленно, просто ослепляет врагов и предохраняет арауканцев от внезапного нападения. Кроме того, стан окружен тремя рядами часовых, которые при малейшей опасности стягиваются и таким образом дают всему войску время прийти в оборонительное положение.

Возвратимся к Антинагуэлю. Маленький отряд, во главе которого он ехал, быстро и бесшумно подвигался по дороге, ведущей от Сан-Мигуэля к долине, где стояло войско. На солнечном восходе он достиг долины. Антинагуэль и его спутники сделали всего несколько шагов по берегу речки, отделяющей провинцию Вальдивию от арауканской земли, как увидели, что навстречу им в высокой траве несется всадник. Этим всадником был Черный Олень, предводитель, которому Антинагуэль на время своего отсутствия поручил главное начальство над войском. Той приказал сопровождавшему его отряду остановиться и подождать его. Через пять минут Черный Олень искусно остановил свою лошадь подле токи.

– Мой отец возвратился к своим детям? – сказал он, наклоняя голову, чтоб приветствовать своего предводителя.

– Да, – отвечал Антинагуэль.

– Мой отец доволен исходом своего предприятия?

– Я доволен.

– Тем лучше, что мой отец достигнул своей цели.

– А что делал мой сын во время моего отсутствия?

– Я исполнил приказания моего отца.

– Все?

– Все.

– Хорошо. Мой сын не знает ничего нового о бледнолицых?

– Кое-что.

– Именно?

– Сильный отряд чиаплосов готов оставить Вальдивию, чтобы направиться в Сант-Яго. Они повезут генерала Бустаменте как пленника.

– А когда белые выйдут из Вальдивии?

– Они тронутся послезавтра, с восходом солнца. Антинагуэль подумал несколько минут и потом сказал:

– Вот что сделает мой сын. Через два часа он прикажет войску сняться и со всеми воинами, сколько успеет собрать, направится к canondelrioseco, где я его буду ожидать. Мой сын хорошо понял?

– Да, – отвечал Черный Олень, утвердительно кивая головою.

– Ладно. Мой сын опытный воин, он разумно исполнит мои приказания.

Черный Олень улыбнулся при этих словах своего предводителя, который не очень-то был щедр на похвалу. Почтительно поклонившись, он ловко повернул лошадь и направился к стану. Антинагуэль вместо того, чтоб ехать по прежней дороге, повернул направо и направился к горам, сопровождаемый своими мозотонами.