Текст книги "Великий предводитель аукасов"

Антинагуэль пылал от бешенства, тщетно стараясь разорвать круг, который составили вокруг него враги. Круг этот с каждым мгновением все больше и больше сжимался, все больше и больше грозил ему смертью или пленом. Принужденный драться с солдатами, он был, казалось, при последнем издыхании. Испанские всадники стояли лицом к нему и спереди и с тылу и встречали страшными залпами нападавших на них индейцев. Наконец, Антинагуэлю удалось прорваться сквозь ряды окружавших его врагов, и он бросился вдоль по ущелью, сопровождаемый своими воинами, вращая своим тяжелым топором над головою. Черный Олень делал то же. Но сотня из отряда Жоана, оставленная в запасе, бросилась на них со страшными криками, рубя все по дороге и увеличивая смятение.

Дон Грегорио и генерал Корнехо совершали просто чудеса храбрости. Под ударами их сабель индейцы падали, как спелые плоды от удара шеста. Эта страшная бойня не могла продолжаться долго, убитые валялись повсюду, кони спотыкались о трупы, руки опускались от усталости.

– Вперед! Вперед! – кричал дон Грегорио громовым голосом.

– Чили! Чили! – Повторял генерал, повергая с каждым ударом врага на землю.

Дон Рамон, скорее мертвец, чем живой человек, кажется, обезумел при виде крови. Он дрался, как демон, вертел саблей, давил всех, кто попадался на пути, своим конем и кричал, словно бесноватый.

Между тем генерал Бустаменте, причина всей этой бойни, до сих пор оставался спокойным зрителем всего вокруг него происходившего. Вдруг он быстро вырвал саблю у одного из солдат, которым было поручено наблюдать за ним, и, пришпорив лошадь, пустился вперед со страшным криком:

– Сюда! Ко мне! На помощь!

На этот призыв арауканцы отвечали радостным криком и со всех сторон пустились к нему.

– О, о! – проговорил насмешливый голос. – Вы еще несвободны, дон Панчо.

Генерал Бустаменте обернулся и увидел перед собою генерала Корнехо, который перепрыгнул к нему через груду трупов. Они обменялись взглядом ненависти и бросились друг на друга с обнаженными саблями. Сшибка была ужасной: лошади пали, дон Панчо получил рану в голову, у генерала Корнехо рука была проколота саблей противника. Дон Панчо мигом вскочил на ноги. Генерал Корнехо также попытался подняться, но вдруг кто-то наступил ему на грудь. На него наскочил огромного роста индеец; не думая долго, он воткнул кинжал прямо в сердце раненого. Генерал Корнехо был убит.

Бустаменте между тем бросился вперед, как бешеный вепрь. Он выстрелил из пистолета в первого попавшегося чилийца, схватил его лошадь под уздцы, вскочил на нее и пустился, как вихрь. Несмотря на все старания, чилийцы не смогли нагнать его. Индейцы достигли своей цели: Бустаменте был освобожден. Однако испанцы все более и более напирали на них, страшно опустошая их ряды. Антинагуэль видел, что ему не победить; он подал знак, и индейцы под градом пуль с необыкновенною поспешностью стали взбираться на скалы.

Битва прекратилась; арауканцы исчезли; чилийцы стали считать своих. У них было убитых семьдесят человек и полтораста раненых. Несколько офицеров, в том числе генерал Корнехо, пали в сражении. Напрасно искали Жоана. Бесстрашный индеец исчез. Потеря арауканцев была еще значительнее; они оставили на месте триста трупов. Раненых индейцы увезли с собою, но, по всей вероятности, число их было довольно значительно.

Дон Грегорио был в отчаянии, что генерал Бустаменте бежал. Это бегство могло сделаться опасным для целой страны. Немедленно надо было принять строгие меры. Дону Грегорио бесполезно было отправляться в Сант-Яго, напротив, ему следовало воротиться в Вальдивию, чтобы успокоить эту провинцию, которая будет поражена паническим страхом при известии о бегстве генерала Бустаменте. С другой стороны, необходимо было известить правительство столицы, чтобы оно подготовилось к встрече врагов.

Дон Грегорио был в ужасном затруднении, он не знал, кого послать с этим поручением. Сенатор поспешил к нему на помощь. Этот достойный сеньор принял свою храбрость за настоящую и простодушно уверил самого себя, что он первый храбрец в Чили, а потому почитал своею обязанностью бросать вокруг грозные взгляды – чего нельзя было видеть, не лопнув со смеху. Больше чем когда-либо ему хотелось воротиться в Сант-Яго. Не потому, что он боялся. Чтобы он боялся? Напротив! Это невозможно! Нет, он сгорал от нетерпения похвастать перед своими друзьями и знакомыми своей великой храбростью и своими невероятными подвигами.

Как только он узнал, что войска возвратятся в Вальдивию, то предстал пред доном Грегорио с просьбою позволить ему поехать в столицу. Дон Грегорио был весьма этому рад и выслушал просьбу сенатора с одобрительной улыбкой. Он не только позволил сенатору отправиться, но и поручил ему известить столицу, во-первых, о победе над индейцами, где он, дон Рамон, покрыл себя неувядаемой славой, и, во-вторых, о бегстве генерала Бустаменте.

Дон Рамон с улыбкой самодовольства принял это поручение, столь для него лестное. Когда депеши дона Грегорио были готовы, сенатор в сопровождении пятидесяти копейщиков направился по дороге в Сант-Яго. Дон Грегорио, похоронив убитых солдат, воротился в Вальдивию, оставив тела индейцев в добычу стервятникам, которые уже со всех сторон слетались на поле битвы.

Десятая глава. ИНДИАНКА

Теперь мы возвратимся к двум лицам нашего рассказа, которых мы давно уже упустили из виду.

После разговора с доном Тадео Валентин, простясь с молодым графом, отправился в поиск в сопровождении Трантоиль Ланека и неразлучного своего спутника Цезаря.

…Оставляя Францию для Алжира, Валентин начертал себе план действий. Он посвятил свою жизнь священной цели и шел к ней до сих пор, не заботясь ни о прошедшем, ни о будущем. Будущность для него состояла в надежде после долгих трудов, если только арабы не подстрелят его, дослужиться до эполетов поручика или, пожалуй, капитана. Этим ограничивалось все его честолюбие, и ему даже казалось, что и этого слишком много. Ведь что он за важная птица? Ни больше, ни меньше, как парижский уличный мальчишка. Когда его молочный брат известил его о своем разорении и позвал в Париж, тут только Валентин в первый раз серьезно призадумался. На смертном одре полковник Пребуа-Крансе поручил ему своего сына. Валентин понял, что настало время сдержать клятву, данную старому графу, и он не замедлил поехать.

Хотя с раннего детства он потерял из виду молочного брата, который, благодаря своему положению и богатству, вращался в высшем парижском обществе и виделся с бедным солдатом только урывками, Валентин не переставал чувствовать нежной привязанности к молодому графу. Он понял, что этот юноша, привыкший полагаться только на деньги, погибнет, если он не поддержит его в минуту испытаний. Подобно многим молодым людям, выросшим в богатой семье, Луи не понимал ничего в жизни. Он думал, что все двери отворятся перед его золотым ключом, и, когда ключ этот исчез, Луи впал в отчаяние.

Валентин, напротив, с раннего детства привык жить своим трудом и надеяться только на самого себя. Он чувствовал, что воспитание Луи никуда не годится, решил перевоспитать его по-своему и надеялся успеть в этом. Он желал, по его собственному выражению, сделать из Луи человека. С тех пор цель его жизни: жертвовать всем для счастья своего брата и, несмотря ни на что, сделать его счастливым. Имея эту мысль, он посоветовал Луи бросить прежнюю жизнь и оставить Францию. Мы знаем, что это ему удалось. Таков был этот, с виду веселый и беззаботный, Валентин. Как многие вышедшие из среды народа, он любил делать свое дело молча и пренебрежительно отзывался о своих поступках, только бы не прослыть хвастуном.

…Утром того дня, когда происходила битва в canondelnoseco, Валентин и Трантоиль Ланек шли друг подле друга, сопровождаемые Цезарем. Они разговаривали между собою, пожевывая маисовый хлеб, смачивая его по временам водкой, которую Трантоиль Ланек нес в мехе, привязанном к поясу. День обещал

быть чудесным, небо было ярко-синего цвета, и лучи теплого осеннего солнца блестели в гранях камней, валявшихся на дороге. Тысячи птиц, скрытых в изумрудной зелени деревьев, весело щебетали. Вдали виднелись хижины, разбросанные в беспорядке направо и налево от дороги.

– Послушайте, предводитель, – сказал, смеясь, Валентин. – Вы меня просто приводите в отчаяние своей холодностью и равнодушием.

– Что хочет сказать мой брат? – возразил удивленный индеец.

– Боже мой! Да поглядите же вокруг. Что за чудный край! Что за дивная сторона! А вы смотрите на все это так же холодно, как те гранитные скалы, что на горизонте.

– Мой брат молод, – отвечал с тихой улыбкой Трантоиль Ланек, – а меня охладили годы.

– Но разве можно глядеть хладнокровно на эти чудеса? – спросил молодой человек.

– Пиллиан велик, – сказал глубокомысленно предводитель, – все это его создание.

– То есть, вы хотите сказать, Божье, – уточнил Валентин. – Но все равно, мысль у нас одна, и не станем спорить о словах. О, – прибавил он со вздохом сожаления, – на моей родине дорого бы заплатили, чтобы взглянуть только на то, чем я любуюсь целые дни.

– Разве на острове моего брата, – с любопытством спросил индеец, – нет таких гор и растений, как здесь?

– Я уже говорил вам, предводитель, что моя родина не остров, но такая же обширная страна, как эта. Благодаря Богу в ней довольно деревьев и других растений и есть горы, довольно большие, например Монмартр1818
  Невысокая гора близ Парижа.


[Закрыть].

– Гм, – сказал индеец, не понявший своего собеседника.

– Да, – продолжал Валентин, – у нас есть горы, но в сравнении с этими они простые холмы.

– Моя страна самая лучшая на свете, – с гордостью отвечал индеец. – Пиллиан создал ее для своих детей. Потому-то бледнолицые и хотят отнять ее у нас.

– Есть правда в ваших словах, предводитель. Я не стану спорить с вами, это завело бы нас далеко, а у нас есть другие важные дела.

– Ладно, – снисходительно отвечал индеец, – все люди не могли родиться в моей стране.

– Правда, и вот почему я родился в другом месте.

Цезарь, который истинным философом шел подле двух Друзей, уплетая бросаемые ему куски, вдруг зарычал.

– Что с тобой, старина? – дружески спросил Валентин своего пса, лаская его. – Иль ты заметил что-нибудь подозрительное?

– Нет, – спокойно отвечал Трантоиль Ланек. – Мы подходим к тольдерии. Пес почуял аукаса вблизи.

В самом деле, едва он сказал это, как на повороте дороги показался индейский всадник. Он рысью приближался к нашим друзьям. Проезжая мимо, он приветствовал их священным марри-марри и поехал дальше.

– А знаете ли, предводитель, – сказал Валентин, отдавая поклон всаднику, – не худо ли мы делаем, что идем так открыто по дороге?

– Что ж из этого?

– Гм, мне кажется, что довольно есть людей, которые охотно помешали бы нашему делу.

– Кто знает про наше дело? Кто знает, кто мы таковы?

– Правда, никто.

– Так не лучше ли действовать открыто? Мы просто путешественники – вот и все. Если б мы были в пустыне, тогда другое дело. Но здесь, в этой полуиспанской тольдерии, излишняя осторожность может только повредить нам.

– Я сказал это просто так. Действуйте по-вашему усмотрению, вы лучше меня знаете, как следует поступать.

В продолжение всего этого разговора оба собеседника продолжали идти легким гимнастическим шагом,

обычным для хороших пешеходов, который, по знаменательному выражению солдат, съедает дорогу. Они сами почти не заметили, как дошли до деревни.

– Итак, мы в Сант-Мигуэле? – спросил Валентин.

– Да, – ответил его спутник.

– И вы думаете, что доньи Розарио уже здесь нет? Индеец покачал головою.

– Ее здесь нет, – сказал он.

– Почему вы так думаете?

– Я не могу объяснить моему брату.

– Отчего?

– Так, я чувствую, что ее нет.

– Но все-таки у вас есть же какая-нибудь причина думать так?

– Пусть мой брат посмотрит.

– Ну? – сказал молодой человек, глядя во все стороны. – Я ничего не вижу.

– Вот почему я так думаю. В деревне все спокойно, гуилихские женщины на работе, воины на охоте, только старики остались дома. Если б пленница была здесь, то мой брат видел бы воинов, лошадей. Тогда бы в деревне было все живо, теперь же все мертво.

«Черт возьми, – подумал Валентин, – эти дикари претонкие штуки, они все видят, все знают, и мы, со всей нашей цивилизацией, перед ними просто дети».

– Предводитель, – сказал он громко, – вы мудрец. Скажите мне, пожалуйста, кто научил вас всем этим вещам?

Индеец остановился, величественным движением указал молодому человеку на горизонт и торжественно сказал:

– Брат, мой учитель – пустыня.

«Да, правда, – убежденно подумал француз, – только там человек видит лицом к лицу Бога. О, никогда мне не узнать того, что знает этот индеец!»

Они вошли в деревню. Слова Трантоиль Ланека оправдались: в ней не было ни души. По индейскому обычаю, двери были отворены, и путешественники, не входя в них, легко могли убедиться в отсутствии жителей. Только в некоторых они заметили больных, которые лежали на овечьих шкурах и жалобно стонали. Вдруг Цезарь с воем бросился вперед и, остановившись перед уединенно стоявшей хижиной, стал грести лапами землю.

– В этой хижине, – сказал Трантоиль Ланек, – мы, может быть, кое-что узнаем о бледонолицей девушке.

– Так поспешим войти в нее! – нетерпеливо вскричал Валентин.

Оба бегом бросились к хижине. Цезарь не переставал выть. Когда Трантоиль Ланек и Валентин остановились у хижины, на пороге показалась женщина.

Этой женщине казалось на вид около сорока лет, хотя в сущности было не больше двадцати пяти. Но жизнь, какую ведут индианки, тяжкие работы, исполняемые ими, быстро старят их. Выражение лица этой женщины было исполнено кротости и печальной задумчивости, она, казалось, была страдалицей. Ее одежда, из темно-синей шерстяной ткани, состояла из длинной, но узкой туники, отчего индианки могут делать только маленькие шажки. На плечах была маленькая мантилька, называемая ичелла. Она скрещивалась на груди и была стянута серебряной пряжкой, поддерживавшей также пояс ее туники. Длинные черные, как вороново крыло, волосы, заплетенные в восемь кос, ниспадали на плечи и были украшены множеством лианка, или ложных изумрудов. У нее были ожерелья и браслеты из бус. На пальцах было множество серебряных колец, а в ушах – четырехугольные серебряные серьги. Все эти вещи делаются в Араукании самими же индейцами. В этой стране женщины весьма любят всякие украшения. Даже у самых бедных есть драгоценные вещи.

Как только эта женщина отворила дверь, Цезарь так быстро бросился в хижину, что чуть не опрокинул индианку. Она пошатнулась и должна была опереться о стену. Путешественники вежливо поклонились ей и извинились за грубость собаки, которая, несмотря на то что хозяин звал ее свистом, не хотела возвращаться.

– Я знаю, что так обеспокоило собаку, – тихо сказала женщина. – Мои братья – путешественники, пусть они войдут в эту бедную тольдо. Пусть они считают ее своей, их раба станет прислуживать им.

– Мы принимаем чистосердечное приглашение нашей сестры, – отвечал Трантоиль Ланек. – Солнце печет, а так как она позволяет, то мы отдохнем и освежимся немного.

– Мои братья – дорогие гости, они останутся под моей кровлей сколько им потребуется.

Сказав это, хозяйка отступила в сторону, чтоб дать пройти незнакомцам в хижину. Путешественники вошли. Цезарь растянулся посреди комнаты, уткнув морду в землю. Он нюхал и рыл лапами с глухим завыванием. Заметив своего хозяина, он подбежал к нему, помахивая хвостом, поласкался и тотчас же принял прежнее положение.

– Господи! – прошептал с беспокойством Валентин. – Что тут случилось?

Не говоря ни слова, Трантоиль Ланек поместился подле собаки, растянулся и стал внимательно рассматривать пол. Женщина, впустив их в хижину, оставила одних, чтобы приготовить им освежиться. Через минуту предводитель встал и молча сел подле Валентина. Тот, видя, что его товарищ не намерен говорить, спросил его:

– Ну, предводитель? Что нового?

– Ничего, – отвечал ульмен. – Это старые следы, им по меньшей мере четыре дня.

– О каких следах вы говорите?

– О следах крови, которые на полу.

– Крови? – вскричал молодой человек. – Как, вы думаете, что донья Розарио убита?

– Нет, – отвечал предводитель, – если эта кровь принадлежит ей, то она только ранена.

– Почему вы так предполагаете?

– Я не предполагаю, я уверен.

– Но доказательства?

– Ей делали перевязку.

– Перевязку! Это слишком, позвольте усомниться в этом. Как вы могли узнать, что раненной здесь особе, кто бы она ни была, делали перевязку?

– Мой брат слишком скор, он не хочет рассуждать.

– Гм, если б я рассуждал до завтра, то и тогда бы ничего не узнал.

– Может быть, пусть мой брат поглядит на это. Говоря это, предводитель открыл сжатую правую руку и показал, что было в ней.

– Ну! – вскричал Валентин. – Это сухой лист. Какого черта вы хотите, чтоб я узнал из него?

– Все, – отвечал индеец.

– В самом деле? Если вам удастся это, то я буду считать вас первым махи в целой Араукании. Объясните!

– Очень просто, – сказал предводитель, – это орегановый лист. Орегано – драгоценное средство, когда надо остановить кровь и залечить раны. Моему брату это известно. Вот следы крови, вот лист, он не мог зайти сюда сам, стало быть, кому-нибудь делали перевязку.

– Ясно, как на ладони! – сказал Валентин, удивленный разумностью объяснения и негодуя на свою недогадливость.

– Мой брат мало рассуждает.

– Правда ваша, предводитель, но со временем я приучусь.

В это время вошла женщина; она принесла два бычьих рога поджаренной муки. Путешественники, скудно закусившие поутру, с удовольствием принялись за угощение. Каждый съел по рогу муки и выпил по чашке хихи. Когда они кончили закусывать, индианка принесла им мате, род чаю, который они выпили с истинным удовольствием.

– Мои братья не желают ли чего еще? – спросила индианка.

– Моя сестра добра, – отвечал Трантоиль Ланек, – она поговорит с нами немного?

– Я сделаю все, что угодно моим братьям. Валентин, который уже несколько познакомился с арауканскими нравами, встал и, вынув из кармана два пиастра1919
  Серебряная монета.


[Закрыть], поднес их индианке, сказав:

– Моя сестра позволит мне подарить это ей на серьги?

При этом подарке глаза бедной женщины заблестели от радости.

– Благодарю моего брата, – сказала она. – Мой брат мурух, быть может, он родственник бледнолицей девушки, которая была здесь? Он хочет знать, что с ней случилось? Я расскажу ему.

Валентин внутренне подивился догадливости этой женщины, которая сразу поняла его мысли.

– Я не родственник ей, – сказал он, – но друг и принимаю в ней большое участие. Если моя сестра может рассказать о ней, то она осчастливит меня.

– Я расскажу моему брату все, что знаю.

И, склонив голову на грудь, она с минуту сидела задумчиво: припоминала. Путешественники ожидали с нетерпением. Наконец она подняла голову и, обращаясь к Валентину, начала:

– Несколько дней тому назад прибыл сюда отряд аукасов. Я больна, а потому вот уже около месяца не хожу работать в поле. Предводитель индейцев просил меня дозволить ему переночевать в хижине. Нельзя отказать в гостеприимстве, и я сказала ему, что он у себя дома. Около полуночи в деревне послышался сильный топот. Несколько всадников приехали и привезли бледнолицую девушку с кротким взором. Я не знаю, каким образом это случилось, но пока Антинагуэль – он-то и был предводителем индейцев – говорил с одним из своих мозотонов, девушка бежала. Токи бросился со своими людьми на поиск, и скоро они снова вернулись с бледнолицей девушкой. Она была привязана к лошади, и голова у нее была поранена. Кровь сильно текла из ее головки, так что жалко было смотреть. Мозотоны сделали ей перевязку из орегановых листьев и весьма заботились о ней.

При этих словах Трантоиль Ланек и Валентин обменялись взглядом. Индианка продолжала:

– Скоро Антинагуэль уехал, оставив девушку в моей хижине со стражей из двенадцати мозотонов. Один из них сказал мне, что эта девушка принадлежит токи и что он хочет на ней жениться. Так как мне доверяли, то тот же мозотон рассказал, что девушку похитили по приказанию токи. Когда она оправится и будет в силах выносить дорогу, ее повезут далеко, на ту сторону гор, в землю пуэльхов, чтобы семья не могла найти ее.

– Ну? – спросил Валентин, видя, что индианка замолчала.

– Вчера, – продолжала она, – девушке стало гораздо лучше. Тогда мозотоны оседлали лошадей и поехали с нею в третьем часу дня.

– И молодая девушка, – спросил Трантоиль Ланек, – ничего не говорила моей сестре?

– Ничего, – печально сказала индианка. – Девушка плакала, не хотела ехать, но они насильно посадили ее на лошадь, угрожая привязать, если она не будет слушаться.

– Бедняжка! Они мучили ее, да? – спросил Валентин.

– Нет, они обходились с ней почтительно. Я сама слышала, как токи, уезжая, приказал обходиться с нею кротко.

– Итак, – спросил Трантоиль Ланек, – она уехала вчера?

– Вчера.

– В какую сторону?

– Мозотоны говорили между собою о племени Рыжего Стервятника, но не знаю, туда ли поехали они.

– Спасибо, – отвечал ульмен, – моя сестра добра. Пиллиан наградит ее. Она может удалиться; мужчины станут держать совет.

Индианка, ни слова не говоря, встала и вышла из хижины.

– Каковы теперь намерения моего брата? – спросил предводитель Валентина.

– Гм, мне кажется, наша дорога ясна – идти по следам похитителей, пока не удастся освободить пленницу.

– Хорошо, я думаю так же. Но вдвоем мы не сможем сделать этого.

– Правда. Что же нам остается?

– Побудем здесь до вечера. Курумила и, может быть, еще кто-нибудь из наших друзей присоединятся к нам.

– Вы уверены в этом, предводитель?

– Уверен.

– Итак, подождем до вечера.

Валентин, зная, что придется долго пробыть в деревне, улегся на полу, положил камень под голову и заснул. Цезарь растянулся у его ног. Трантоиль Ланек не спал. Куском веревки, который он отыскал в углу, принялся он намерять все отпечатки на полу, затем позвал индианку и, показав разные следы, спросил: может ли она указать ему след бледнолицей девушки?

– Вот этот, – отвечала та, указывая на самый маленький.

– Хорошо, – сказал Трантоиль Ланек, замечая его. Затем, старательно спрятав кусок веревки за пояс, он улегся на полу подле Валентина и скоро заснул.