Текст книги "Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920"

Я не знал, что отвечать, но знал, что кубанские казаки митинговали и замышляли в какой-то момент выйти из войны.

Однако посреди всей этой суматохи возник комический элемент, который привнесло прибытие представителя американского Красного Креста в виде американского лейтенанта Бойла в сопровождении моего старого друга Абрамова – переводчика и героя эпизода во время ужина у дю Чайла.

Состояние, в котором прибыли эти двое, было жалким. Они, полные оптимизма, отправились на фронт в багажном вагоне без каких-либо продуктов и запасов и за три дня пути чуть не умерли с голода, поскольку вместо торжественных приемов и почетного караула, на которые они рассчитывали, на них нигде не обращали внимания, и они сейчас были отчаянно голодны, уставшие и несчастные. Вдобавок к этому Абрамов слишком остро воспринимал распространившиеся слухи о перерезанных коммуникациях и был доведен до состояния абсолютного ужаса.

– Господин майор, – заявил он, – вы обязаны спасти нас!

Мы все подыгрывали его нервному состоянию, и на впечатляющем притворном совещании, на котором все мы играли роли мрачных героев, был разработан план действий «последнего очага сопротивления» британской миссии.

На следующий день мы отправились на юг, и над бронепоездом развевался британский флаг рядом с флагом Донской армии, но перед отъездом я сурово отчитал Абрамова.

– Ваш долг – оставаться с этим храбрым американским офицером, – заявил я. – Поскольку вы так бездумно довели его до опасности, не имея на то причины, вы обязаны вызволить его целым и невредимым!

По правде говоря, опасности практически не было, и все благополучно добрались до Миллерова 18 сентября.

Глава 11

На следующее утро я опять поднялся вовремя, забрав с собой все, что оставил из медицинских принадлежностей, чай и сигареты, потому что оставалась последняя дивизия 3-го корпуса, в которой я должен был побывать, – это 1-я дивизия в Новой Калитве. Она считалась лучшей в Донской армии, а в ее 1-ю бригаду входили казацкий полк из личной императорской охраны покойного царя, а также полк охраны донского атамана, причем все это были отборные солдаты, хорошо обученные и дисциплинированные. В эти два полка шли все уцелевшие воины из старых гвардейских полков, но пока их кастовый дух и достоинства их офицеров были на высоте, им обычно давали самые трудные задания.

Тут я впервые увидел своими глазами организованную воинскую часть из знаменитой калмыцкой кавалерии, бойцы которой, хотя и были натурализованными донскими казаками, фактически являлись кочевыми племенами, жившими в степях возле рек Сал и Маныч. Они были монголами по внешности и буддистами по религии и занимались коневодством. Несколько хорошо известных племенных конезаводов Южной России находилось в их краях, и калмыки в большом количестве поили своих детей молоком кобылиц, так что когда большевики отобрали у них почти весь скот, калмыки стали яростными антибольшевиками в своих политических симпатиях. Они были великолепными и хорошо вымуштрованными воинами, но стоило только ослабить узду, как они становились такими же жестокими, как и любой дикарь. В полку было лишь 400 человек, а их полковник, моложавый мужчина с одним из самых жестоких и самоуверенных лиц, какие мне довелось увидеть, был европейского типа, хотя и калмыцкой крови, проявлявшей свое присутствие в смуглом цвете кожи и узких, раскосых глазах.

Калмыцких казаков всегда можно было отличить по желтой ленточке, которую они крепили поверх своих темных с синим верхом папах, в отличие от красной у обычных донских казаков, у сибирских казаков была розовая лента, у уральских – розовато-лиловая. В 1-й дивизии два гвардейских полка также носили отличительные папахи: казаки лейб-гвардии – с красным верхом, а атаманская охрана – с ярко-синим. Также все казаки имели широкие лампасы на своих походных штанах, цветом соответствовавшие цвету папахи, в отличие от узкого красного канта у остальной части русской армии.

Из-за нехватки коней организация полков строилась на принципе трех пехотных рот и одной конной сотни, вооруженной как пиками, так и саблями, поскольку донской казак – улан, в отличие от кавказского, который по натуре – только фехтовальщик. Пулеметы использовались по полковой системе, каждая часть имела свою группу, а в этой бригаде было несколько пригодных на вид орудийных передков, на которых перевозились пулеметы с помощью специальных креплений на сиденьях, так что они могли вести стрельбу поверх зарослей кукурузы либо сена во время летних боев в степи. Эти солдаты не получили вообще никакого британского обмундирования из самых последних поставок, и я разглядел лишь десяток или около этого старых тренировочных курток хаки на всю батарею. Им, однако, были даны орудия «льюис», хотя всего лишь с шестью запасными тормозными цилиндрами к каждому орудию, и при этом никаких инструментов, но эти пушки никогда и не были популярными у русских, которые всегда громко требовали орудий «викерс».

Мы побывали на наблюдательном пункте 2-й батареи 18-фунтовок, и перед нами открылся вид через реку в направлении Казинки и Варваровки. Враг внешне вел себя очень спокойно, и когда была предпринята попытка переправиться через реку, она не встретила никакого сопротивления. Однако выяснилось, что мост возвести невозможно, и поэтому вся дивизия переправилась на плотах, вызвав этим огромный интерес у Ллойда Дейвиса, который хотел тут же отправиться за одним из поездов, с помощью которых наводят понтонные переправы, а эти поезда уже пришли в Миллерово, и сделать все испытанным «саперским» способом. Я передал все свои резервы запасных частей, носков и продуктов в полковые столовые и решил вернуться в Кантемировку на следующий день. Так как неподалеку, однако, был участок хорошей болотистой местности, вечером я отправился пострелять бекасов, и меня сопровождали офицер с двумя уланами верхом в качестве загонщиков. К их огромному восхищению, мне удалось подстрелить четыре пары, мы видели несколько зайцев, а за все это, как в награду, меня растерзали комары.

Я провел обычное совещание с дивизионным штабом и командирами по поставкам и распределению обмундирования, уходу за британской техникой, обучению и общей ситуации – не только в данных краях, но и в Европе в целом. Мне задавали бесконечные политические головоломки, на которые приходилось давать осторожные ответы. До моего сведения доводились все проявления германского содействия большевикам, и я видел, что всю эту дивизию, которая была первой из образцовых дивизий Краснова, созданных под наблюдением немцев, пронизывает давнее восхищение этой системой.

Я пообещал прислать еще одну 18-фунтовку и офицера, чтобы отремонтировать их технику и обновить резерв запасных частей.

В ожидании, пока мой вагон прибудет в Евстратовку, я встретил новую воинскую часть на поездах, стоявших на запасных путях этой железнодорожной станции. Это была Тульская бригада, которая в массовом порядке перешла от большевиков и присоединилась к кавалерийскому корпусу Мамонтова во время рейда последнего. Это было закаленное и хорошо оснащенное воинское соединение, где командовали большей частью офицеры старой императорской Российской армии, вынужденные перейти на службу большевикам из страха, что будут перебиты их жены и семьи.

– Именно коммунисты виновны за все зло, совершенное большевиками, – утверждали они. – Это они ввели дисциплину с помощью смертной казни, но сами не подчиняются ни законам, ни правилам.

Похоже, Красную армию обучали несколько высококвалифицированных германских офицеров, и мои информаторы сообщали мне, что ожидается прибытие новых. В Тульской бригаде было свыше 400 бывших царских офицеров.

– Теперь наши семьи в безнадежном положении, – говорили они. – Мамонтов казнил слишком много большевистских комиссаров и еврейских революционеров!

Впоследствии я слышал, что красные проводили систематические облавы на всех их родственников, как молодых, так и старых, и расстреливали.

Я уехал оттуда в полночь и на следующий день приехал в Кантемировку, где генерал Иванов выдвинул свои требования в отношении того, что считал важным. От меня ожидали, что всего лишь через несколько дней я представлю 15 000 комплектов обмундирования, 8 автомашин, 20 мотоциклов, 5 минометных батарей «стокс», неограниченное количество орудий «викерс», аэропланы и медицинские инструменты, 1000 кавалерийских седел, 12 батарей 18-фунтовок и множество комплектов британского офицерского обмундирования.

– Что-то будет прислано с офицером связи корпуса, – осторожно заявил я и возложил бремя объяснений причин нехватки на эту несчастную личность, когда она прибудет сюда.

Я сразу же хотел отправиться в Новочеркасск, но по пути к начальнику станции, где я хотел договориться, чтобы мой вагон был отправлен на юг с первым возможным поездом, увидел подходивший к станции увешанный флагами паровоз, с которого спрыгнул Жеребков, адъютант атамана Богаевского, чтобы поприветствовать меня словами:

– Да вы как раз тот человек, который нам нужен! – После обмена рукопожатиями он продолжил: – Прежде всего, премьер-министр Алферов хочет назад свой вагон, который одолжил вам. А во-вторых, его превосходительство атаман собирается на фронт и хочет, чтобы вы присоединились к нему.

Это была отличная новость, и я не колеблясь перенес свои вещи. Богаевский сердечно меня приветствовал.

Первым он должен был посетить 2-й корпус, но, как обычно, все в последний момент переменилось, и поезд вместо этого отправился в Евстратовку, откуда мы опять поехали в 1-ю дивизию, чей штаб уже находился к северу от Дона в Гороховке. Воевавшая там русская батарея была полностью экипирована в британское обмундирование, за исключением казацких папах, и из Кантемировки были посланы резервы для батарей 18-фунтовок. Мы вернулись на автомобиле к поезду вечером и ночью же поехали в Подгорную.

Продвинувшись следующим утром на восток, в Семейке мы погрузили машину на паром, которым шестами управляли старые бородатые селяне, и последовали за войсками на Варваровку, которая прошлым вечером была взята 6-й пехотной бригадой. В деревне было захвачено 2 полевых орудия, 16 пулеметов и 300 пленных. Пленные были охвачены ужасом, потому что ожидали – и, как оказалось, совершенно справедливо, – что будут расстреляны теми, кто их захватил. И они вовсю уверяли, что были насильно завербованы красными, что не осмеливались дезертировать из страха, что с их семьями расправятся. И опять это была Тульская бригада, но на этот раз их вывели из города и всех расстреляли из пулеметов. Так что не только красные совершали жестокости.

Именно такими боями характеризовалась эта война. Смерть от настоящей встречи в разгар боя с пулей или снарядом была не такой обыденной вещью, а вот резня пленных или горожан, голод и, что еще хуже, эпидемия сыпного тифа и холеры – вот это были настоящие враги.

Впечатление было жуткое, но ненависть, порожденная Гражданской войной, исключала всякую пощаду, и, по нашему мнению, о ней и не просили, самым разумным было стараться не видеть того, что происходило.

Ни в одном из полков 6-й бригады не было носилок – только длинные шесты, соединенные дерюгой, – а солдаты были экипированы отвратительно, у многих не было ботинок. Что происходило с британским обмундированием, которое приходило на фронт, я не мог понять, но ходили слухи, что казаки отсылали его домой, а сами на фронте ходили в тряпье!

До нас доносился шум продолжавшегося на востоке боя, поэтому мы отправились без эскорта в Гилушу, где обнаружили калмыцкий полк и 4-й Донской пехотный полк, которые захватили деревню этим утром ударом с юга. Казаки лейб-гвардии выставили вокруг деревни посты, а их штаб разместился в доме священника, но наши самые передовые посты стали отходить, столкнувшись с сильным сопротивлением примерно в трех милях к северу и востоку от села.

Мы думали вернуться следующим утром через Павловск, захваченный 7-й бригадой, поэтому уснули на соломе на полу с заряженным оружием. Рано утром начали постреливать снайперы, но с казаками лейб-гвардии я чувствовал себя в такой безопасности, как нигде еще в России. На другой день утром до нас дошли свежие новости.

– Павловск все еще в руках врага, – сообщили мне. – Наше наступление на Журавку отбито.

Наши войска отходили точно на юг, и если бы мы поехали дальше, как и намечали, то приехали бы прямо в руки большевиков. В качестве альтернативы Богаевский решил вернуться к железной дороге и осмотреть войска 8-й дивизии, но пришла еще новость о том, что Лиски наконец-то взяты, поэтому он приказал немедленно двигаться в этом направлении, и до наступления темноты мы въехали по железнодорожному мосту на станцию. Слева от нас Добровольческая армия все еще стойко удерживала позиции, а ее передовые уже приближались к Курску, так что весь Донской край теперь был очищен от красных, и ожидалось наступление на районы Воронежа и Тамбова.

На следующее утро мы отправились на бронепоезде, поддерживавшем 2-ю Донскую стрелковую бригаду, стремившуюся, преодолевая сопротивление противника, перейти реку Корец, но один из командиров батальонов подвел бригаду, и операция закончилась неудачей, солдаты начали отступать, бросая боевую технику и волоча за собой винтовки. Появилась подвода, набитая ранеными, головы людей подбрасывало, когда колеса попадали в рытвины и колдобины. Проскакали несколько человек на лошадях, сгорбившись на своих седлах, у одного или двоих из них бинты были пропитаны кровью. Лица были мрачные и ужасные, будто они проклинали штаб за свой разгром.

Потом, пока я наблюдал, примерно в 600 ярдах из-за взгорка появился красный бронепоезд. Никто не знал, что он там был, и это оказалось весьма неожиданно. Кто-то вскрикнул, и все стали крутить головой, потом кто-то нырнул в укрытие, а кто-то поспешно бросился к безопасному месту. Подводы полевого госпиталя понеслись галопом, находившиеся в них раненые молили о пощаде, потому что тряска причиняла еще большую боль их ранам, а всадники на взгорке рассыпались во все стороны – сбруя позвякивала, сабли шлепали по седлам.

Поезд остановился, и первый треск выстрела его орудия заставил каждого замереть на месте на секунду в ожидании, куда упадет снаряд. Он взметнул землю и камни вблизи от нашего собственного бронепоезда, который сразу же повел ответный огонь. К счастью, стрельба была плохой с обеих сторон, и легкобронированный поезд перед нами получил наибольшую долю повреждений – мы видели, как щепки отлетали от вагонов, когда возле них взрывались снаряды. Однако схватка не выявила победителя, и обе стороны разошлись на безопасное расстояние, не нанеся большого урона.

По возвращении в Лиски Богаевский отвел меня в сторону.

– Вам надо выступить перед толпой на станции, – заявил он. – Рассказать о Британии. Вы должны объяснить свои причины, по каким желаете восстановления мира в России.

Это был случай, когда антибольшевистские силы впервые заняли Лиски, и у меня оказались самые внимательные слушатели, стоявшие на телегах и ящиках, эти косматые, бородатые лица на фоне старомодных резных карнизов станционных зданий. С широкими улыбками подошли крестьянские женщины после пахоты такими древними устройствами, каких мы никогда в Европе не видели, и стали вокруг, наблюдая за происходящим, окруженные своими детишками в лохмотьях. Мужчины в плоских фуражках и крестьянских рубахах стояли на краю толпы, некоторые из них были настроены не так дружественно, как женщины, и явно ломали себе голову, что они могут выиграть от этого приезда.

Мы выехали после полудня на машине и направились на юг в поисках контакта с кавалерийским корпусом генерала Коновалова, который опять перешел Дон и продвигался к Калачу. Дорога была в ужасном состоянии, потому что всю ночь шел дождь, но мы в конце концов, шатаясь и скользя, добрались до Бычка, где провели смотр нищенски экипированных и измотанных физически войск 2-го корпуса. Однако Коновалов выступил раньше и, как сообщили, устроил свой штаб на ночь в маленьком селе на полпути к Калачу, который он надеялся взять на следующий день.

Атаман решил попробовать нагнать его еще до прихода ночи, и мы поехали прямо по степи в могучем «паккарде». Дорога была разрушена – очевидно, утром ею пользовалась кавалерия, и мы встретили по пути несколько групп всадников, бесцельно бродивших по степи, и, похоже, никто из них нами особо не интересовался. Те, кого мы остановили, не были в состоянии дать нам хоть какую-то информацию. Мы остановились, и началась обычная нескончаемая дискуссия о том, на правильной ли мы дороге или нет, которая, похоже, всегда является частью любой поездки на автомашине.

Погода портилась, пошел дождь, опустился туман, и я не особенно горел желанием провести ночь в степи, особенно ввиду того, что у нас не было доказательств, что большая кавалерийская группа, которая прошла впереди нас, была нам дружественна.

Споры становились все громче, мы выбрались из машины и стали вглядываться в сгущающуюся тьму, чтобы разглядеть колею. Мы уже стали испытывать замешательство и абсолютное утомление, когда неожиданно в тумане перед нами замаячил отряд всадников, двигавшийся прямо по той колее, что и мы.

– Тихо!

Наступила такая тишина, что можно было чуть ли не разрезать ее ножом, и мы совсем ясно увидели очертания лошадей, двигавшихся к нам, крупные при слабом освещении, винтовки и лохматые папахи. В тумане они казались огромными, и мне просто подумалось, что лучше всего делать, если окажется, что это красные. И тут они остановились.

От отряда отделились три солдата и направились к нам. Всадник в центре был в фуражке набекрень, и, к нашему большому облегчению, им оказался сам Коновалов. Остальная часть группы – его личный эскорт.

– Мы выехали вам навстречу, – сказал Коновалов атаману. – Думали, что вам понадобится охрана на оставшуюся часть пути. Тут красная кавалерия вокруг.

Я ответил, что мы, вероятно, не особенно много видели кавалеристов, но, слава богу, те, которых мы останавливали, выясняя дорогу, не проявляли враждебности.

Коновалов согласился.

– Возможно, это были красные дезертиры, – сказал он. – Вчера мы разбили их группу, и они, наверно, пробираясь к своим станицам, высматривают добычу. Вряд ли они причинят вам какие-то помехи.

Но я не был в этом уверен. Если б они знали, что с нами атаман, любой из более крупных отрядов, который мы видели, наверняка решил бы, что атаман стоит того, чтобы взять его в плен.

– Поступило сообщение, что кавалерийский отряд большевиков численностью около тысячи человек продвигается из Богучар, – продолжал Коновалов. – Мы полагаем, что они вступят в контакт с нами в любой момент до наступления темноты, так что, чем скорее мы окажемся у своих пикетов, тем лучше.

Он отдал приказания и развернул коня, а другие всадники окружили его кольцом. Мы последовали за ними на автомашине, подскакивая на неровной колее в тылу у группы. До безопасного места оставалось еще две мили пути, и мы, наконец, потеряли казаков из виду, пока они неслись более коротким путем, но в конечном итоге и мы въехали в село, где Коновалов разместил свой штаб, примерно через час после отряда Коновалова и поужинали омлетом, супом с хлебом, маслом и вином, что подавала нам привлекательная девушка-турчанка по имени Айша.

Перед самым нашим приездом начался дождь, и сейчас он лил как из ведра. Когда мы поужинали, послышался глухой звук пушечного выстрела, и все вскинули голову, прислушиваясь. Вновь раздались выстрелы, а затем равномерный грохот перестрелки, за которым последовала пулеметная и винтовочная стрельба рядом с нами.

Казалось, поначалу никто не обращал на это внимания, но я заметил, что стали прибегать вестовые с донесениями от командиров кавалерийской группы Коновалова. Мой сосед наклонился ко мне.

– Говорят, красные в Журавке и вокруг нее, – сказал он.

Вероятно, красная кавалерия, которую они ожидали, получила подкрепление в виде других частей и теперь стала мощным и угрожающим формированием. Другие части красных, хотя и действительно все еще отходящие прямо на север от Нижнего Мамона, продвигались по нашим коммуникациям и были достаточно сильны, чтобы стать угрозой.

Интенсивность перестрелки возросла, нерегулярно вспыхивая и затихая, и мне показалось, что она стала приближаться. Тут я заметил пару перешептывавшихся офицеров и почувствовал, как атмосфера в штабе становится все более напряженной. Мой сосед заверил меня, что все в порядке.

– Мы отводим свои эскадроны для сосредоточения, – утверждал он. – Волноваться совершенно не о чем!

Поведение некоторых офицеров Коновалова не совсем вязалось с тем, что он говорил мне. Они все еще перешептывались, и я несколько раз уловил слово «большевик».

Турецкая девушка Айша все еще выполняла свои обязанности с неизменным выражением лица, но я все время видел, как ее глаза вспыхивали при взгляде на Коновалова. Было совершенно очевидно, что что-то висит в воздухе, и, даже пока задумывался, о чем же все они переговариваются, я заметил еще одну группу офицеров и поймал несколько тревожных взглядов в направлении атамана. До меня дошло, что ситуация, вероятно, более опасная, чем я полагал, и что красные серьезно угрожают нашим коммуникациям да и нашим нынешним позициям.

– Нам придется трудно, если ночью или рано утром нас атакует красная кавалерия, что обретается по соседству, – сказал Жеребков, а поскольку у меня не было желания попасться по неосторожности, я настоял не только на том, чтоб установить пушку «льюис» на «паккард» и заставить шофера каждые два часа заводить мотор, но также и позаботился, чтобы кони и солидный эскорт держались под седлом во дворе нашего жилья. Я знал, насколько безнадежно беспечны русские, и хотя уже были отданы приказы о более обширных мерах предосторожности, чем эти, ни один из них не был выполнен.

С наступлением темноты активность скорее возросла, чем спала, маленькие вспышки, а затем мощное крещендо огня доносилось в спокойном воздухе, когда у казаков сдавали нервы, и они вели беспрерывный огонь по любому – будь то друг или враг, – кто оказывался поблизости. И все это время атаман оставался внешне невозмутимым, а Айша развлекала нас рассказами о своей жизни в качестве медсестры Красного Полумесяца. Она трудилась у казаков-мусульман Кавказа и у большевиков, которые насильно заставили ее прислуживать им.

Примерно в 11 часов ночи мы все легли на пол, но перед тем как заснуть, атаман сказал мне с вялой, спокойной улыбкой:

– Спокойной ночи, мой майор, думаю, завтра утром мы увидим очень красивое кавалерийское сражение.

Вскоре после рассвета возобновилась стрельба, и храп коней в селе говорил о том, что предстоит атака на большую колонну красных, которые вступили в бой с частью нашей кавалерии не так далеко отсюда. Улицы были полны солдат, покидавших места ночлега и становившихся в строй, их обувь и одежда были забрызганы грязью, оставшейся от дождя. Они уже громыхали, строясь в полки на открытом месте за деревней, и через короткое время длинные их колонны позвякивали на пригорке примерно в миле отсюда. Их разведчики были уже от противника на расстоянии огня дальнобойных пулеметов, если судить по звукам, доносившимся с дальней околицы села, и иногда мы видели, как один из них поворачивал либо скакал туда-сюда вдоль бровки холма, обозначая тем самым, где залег враг. Я весьма надеялся, что мы увидим хороший пример кавалерийского боя, но то, что происходило, оказалось изрядно унылым делом.

Казачьи эскадроны, позвякивая, мчались по степи, а потом, одолев участок подъема на дороге, появилась красная кавалерия, за которой последовали пушки и колонна телег. Наши собственные орудия и подводы двигались им навстречу, издавая этот особый шелестящий шум колес по траве, и до того, как они осознали, где находятся, красные обнаружили, что по обоим их флангам находятся казаки, и тут началась беспорядочная стрельба. Командовавший казаками офицер был на бугорке, за которым расположилась батарея. В 100 ярдах от нее были два казачьих эскадрона ее прикрытия. Враг позволил завлечь себя в ложбину в двух милях отсюда.

Красная артиллерия открыла огонь, и казаки заколебались, когда среди них стали рваться снаряды. Упала какая-то лошадь, дергая ногами, потом, когда офицеры накинулись на казаков, стегая их саблями плашмя, подгоняя вперед, они стали занимать позицию, и мы увидели, как заблестели их похожие на серпы сабли.

Соседний эскадрон пронесся мимо нас, позвякивая снаряжением, поскрипывая кожей, кони храпели, и под крики и призывы офицеров они присоединились к общему движению вперед. По команде они одновременно обнажили свои сабли, и бег лошадей сменился на легкий галоп, потом они развернулись и помчались на соединение с другими частями, размахивая оружием и крича на скаку, и каждый боец, напрягшись в своем седле и устремившись вперед, рвался в бой. Когда они проскакали и достигли красных, рубанули сабли, и пара человек рухнула вниз из седел. Один из них сел, держась за голову, а казаки пронеслись мимо, кружась вокруг арьергарда красной кавалерии, и красные начали вскидывать руки до того, как два соединения плотно сомкнулись. Полетели вниз флаги, а за ними последовало и оружие. Еще несколько человек сползло с седел до того, как утихло возбуждение боя, потом казачьи эскадроны отпустили поводья и образовали цепь позади и по бокам от красных, крича и наезжая на своих пленников, чтобы построить их в линию, и вся масса начала медленно двигаться в нашем направлении.

Я вернулся в свой штаб в Новочеркасске на следующий день поздно вечером, испытывая крайний восторг от результатов своей поездки. Я хотел опять побывать в 1-м корпусе на правом фланге, но у меня было очень мало имущества и запасных частей, поэтому я решил ехать прямо в Новочеркасск на ремонт и провести там неделю перед тем, как вновь отправиться в путь.

В Новочеркасске я обнаружил великолепную партию имущества для столовых, рационов, обмундирования – фактически все, что можно украсть со склада. И самым главным из моих призов было несколько тюков мундиров хаки, присланных для починки нашего собственного обмундирования. Это я передал в военное училище шитья для переделки в мундиры для русских офицеров.

Я не стал тратить время зря и зашел к атаману поблагодарить за поездку, и он пригласил меня сопровождать его на большом празднике в Старочеркасске, где отмечалась годовщина битвы при Азове. Мы отправились на речном пароходе, который был приобретен для него, но это была пугающая старая развалина. Церемония состояла из обычного не производившего впечатления памятного богослужения на открытом воздухе, за которым следовали смотр войск и ужин в городской управе старой столицы донских казаков. Поскольку сезон дождей еще по-настоящему не начался, в Старочеркасск можно было попасть со всех сторон, хотя зимой он превращался в остров, окруженный водой на несколько миль, внутри которых было невозможно отыскать настоящее течение Дона.

По моем возвращении атаман сообщил мне, что назначил Алекса Смагина моим связным.