Текст книги "Проклятие Гавайев"

Шоссе 200, ведущее в ад

Когда Аккерман вернулся из Гонолулу, мы решили ненадолго лечь на дно. Проблема была в том, что даже наши друзья-рыбаки все больше и больше нервничали по поводу того, что я все еще болтаюсь в городе – несмотря на то что Ральф уже три недели как уехал. Слухи, источниками которых были, несомненно, местные риелторы, все шире растекались по городу и дошли уже и до нас. Я понимал, что мы дошли до критической точки, перейдя которую рисковали где-нибудь в баре нарваться на вопросы типа: «А разве вы не уехали на прошлой неделе?» или «А что это за историю вы там пишете?».

«Не волнуйтесь, – ответил бы я. – Скоро мы все узнаем». В этот период моего пребывания в Коне я завел привычку засесть после обеда в дальнем углу бара в гостинице Коны, читать газеты и, потягивая холодную «Маргариту», косить одним глазом в сторону весов на противоположном берегу залива – на тот случай, если там начнет собираться толпа, что было обычным знаком того, что везут большую рыбину.

Овеваемый ветерком, стекающим с больших деревянных лопастей вентилятора, которые вращаются над моей головой, со своего наблюдательного пункта в углу бара я мог свободно обозревать берег во всю его длину. Отличное местечко расслабиться и почитать газеты. На газоне перед гостиницей танцоры из местной школы искусств разучивают хулу, в заливе белеют большие парусники, а вокруг неторопливо движется маскарад людских странностей.

Мы понемногу зажили жизнью настоящих мачо. Вне всякого сомнения. И не отвертеться. Мы жили среди этих людей, имели с ними дело в течение двадцати четырех часов в сутки, причем на их территории, обычно – на их катерах, в море, где к полудню мы уже нажирались как свиньи, но никогда не чувствовали себя уютно в компании этих угрюмых неразговорчивых ублюдков, которые знали что-то такое, что никому знать не дано, и мы всегда путались у них под ногами, когда катер, как птица, летел над водой…

В некоторых местах глубина достигает сорока тысяч футов, и это в непосредственной близости от Коны. Восемь миль вертикально вниз – словно падаешь с отвесной скалы. Утопленнику потребуется немало времени, чтобы достичь в этих местах океанского дна. Внизу там – полный мрак, абсолютная темень.

Даже акулы не плавают на такой глубине. Но они, вероятно, достанут вас по пути, на глубине в триста футов, там, где свет начинает меркнуть. А потому катер размером с небольшой грузовичок, плывущий над этой бездной голубой воды, над этими глубинами, – не лучшее место, чтобы надоедать кому бы то ни было. Особенно капитану катера. Да и первому помощнику – тоже. Вообще – никому.

Таковы правила. Делай, что тебе говорят, даже если говорят полную чушь; и если капитан спозаранку, часов в девять утра, заперся в каюте под палубой с бутылкой виски, если катер в течение сорока пяти минут кружит в одном и том же квадрате, а первый помощник вырубился в своем кресле, и глаза его, закатившись, белеют в глазницах, как шары из матового стекла, все равно – делай, что тебе говорят.

Но даже в этом случае нет опаснее вещи, чем задавать вопросы. Эти люди – профессиональные рыбаки, шкиперы, капитаны с лицензиями на работу с туристами – крайне серьезно относятся и к себе, и к своей работе. Такие слова, как «мачо» и «фашист», обретают совершенно иной смысл, когда земля исчезает за горизонтом. Ничто не превращает человека в нациста быстрее, чем толпа недоумков на борту катера – независимо от того, сколько те заплатили за выход в море. Эти капитаны, специализирующиеся на вывозе туристов, убеждены, что клиенты при первых признаках опасности обязательно будут паниковать и все делать невпопад, поэтому с капитаном на борту шутки плохи. Если ты потерял за бортом парочку клиентов в местах с глубиной в восемь миль, тебе не так-то просто будет получить морскую страховку.

– Ни один из вас, свиней, не получил бы работу на Карибах, – сказал я как-то целому столу профессиональных рыбаков в баре Хагго. – Тем более во Флориде.

Реакция их была зловещей. Атмосфера за столом мгновенно накалилась, и Аккерман попросил счет. Вышло что-то в районе пятидесяти пяти долларов, которые он оплатил карточкой «меррилл-линч», в то время как прочие, сидевшие за столом, медленно вставали, явно намереваясь нам накостылять.

– Пора сматываться, – сказал я, когда мы выруливали со стоянки. – Похоже, я потерял чувство юмора.

– Похоже, они тоже, – отозвался Аккерман.

На шоссе Алии машины шли бампер в бампер из-за пробки, которую устроила толпа каких-то отморозков, решивших втоптать в асфальт водителя мотоцикла, потерявшего управление и врезавшегося в толпу серферов. Там их было человек сорок или пятьдесят, все – накурившиеся марихуаны.

Я резко вывернул руль и, отвернув от этой дикой сцены, направил машину к отелю. Несколькими минутами позже, уже с балкона, мы услышали вой полицейских сирен.

Аккерман открыл бутылку скотча, и мы сели полюбоваться закатом. Был отлив, прибой отступил, а свалка на шоссе слизнула толпу с пляжа. Наступило время расслабиться и насладиться созерцанием моря.

Аккерман курил, затягиваясь часто и глубоко. Жизнь словно умерла на его физиономии, и любой разговор с ним казался нелепостью.

Неожиданно он засмеялся и встал.

– Ладно, – сказал он. – Поедем к вулканам. Нас они там не станут искать. Рванем в горы прямо по двухсотому шоссе.

– Двухсотому?

– Ну! Вам понравится. Можем поставить рекорд – от Хило до Ваймеа за час семнадцать минут.

– И это сколько? – уточнил я.

– Пятьдесят три мили на полной скорости.

 
Гнетут сомненья и тревога?
Спасение одно – дорога!
 

– Харлей-Дэвидсон

Спустившись под проливным дождем с холма, мы влетели в жилые кварталы Хило на скорости чуть меньше ста миль в час. Спидометр позволял делать до ста восьмидесяти, но в этот момент мне не хотелось рисковать без всякого повода, поэтому я перешел на вторую передачу… Аккерман что-то проорал мне в ухо, когда жестяной почтовый ящик появился прямо перед капотом, но я успел отвернуть, ударил по педали газа, и, подпрыгнув на неровности колеи, мы выправили ход. До этого я ни разу не управлял «феррари», и пришлось потратить немного времени, чтобы привыкнуть к этому зверю… но теперь я чувствовал себя вполне комфортно, а потому откинулся в водительском кресле и, нажав на газ, пустил ее вперед. Любая машина стоимостью в шестьдесят тысяч создана для какой-то особой цели, но только сейчас я понял, для какой цели создана эта машина и чего она от меня хочет.

Цифры на спидометре меня явно обманывали, заставляя думать, что трехсотвосьмой «феррари» предназначен для быстрой езды. Ничего подобного! Множество машин предназначено для быстрой езды, и я управлял большинством из них… Но я никогда не сидел за рулем аппарата, который способен в дождь промахнуть пять миль серпантина со щебеночно-асфальтовым покрытием меньше чем за десять минут, скатившись с высоты в десять тысяч футов над уровнем моря до нулевой отметки.

Спуск был таким крутым и столь стремительным, что время от времени возникало фантастическое ощущение свободного падения – словно летишь с обрыва или паришь в воздухе. В такой момент все внешние звуки отмирают, а твои глаза вдруг увеличиваются до размера в полголовы, и фокус – острый как никогда.

Мы уже побили рекорд, или я так думал, что побили; но я не был в этом уверен, а Аккерман почему-то застыл в кресле пассажира и уже не следил за секундомером. То он в течение битого часа орал мне цифры каждые десять-пятнадцать секунд, а теперь вдруг замолчал. Занервничал, что ли? Широко раскрытые глаза, руки вцепились в приборную доску, покрытую черной кожей. Я видел, он понемногу теряет самообладание. Как ему, наверное, хочется, чтобы у меня возник повод сбросить скорость! Но об этом не могло быть и речи. Мы оставили все поводы на вершине горы, в тени, отбрасываемой тюрьмой Хило, за две минуты до нашего рекорда, и все еще чудесным образом живые.

Сконцентрируйся, твердил я себе. Держись линии падения, не трогай тормоза, используй только коробку передач и не моргай… Да, это было страшно опасно, и я почти терял контроль над этим зверем!

Но только почти. Эта машина была удивительно устойчивой. Наконец-то она смогла стать сама собой и показать нам все, на что способна, и у меня хватило совести не мешать ей. Далеко впереди, сквозь туман, я видел прибой, накатывающий на прибрежные скалы в бухте Хило. Полоса белой пены, простирающаяся в обе стороны до самого горизонта, словно нарисованная мелом линия, рассекала картину на две части: с одной стороны – покрытой сочной зеленью берег Хило, с другой – темно-серые волны Тихого океана. Воды залива были покрыты барашками, и – ни одного судна; холодное раннее утро в Хило, столице Большого острова. Население в основном – японцы. Они способны проспать все воскресенье, и совсем не многие из них – добрые католики.

Планируя Большие Гонки, я успел принять это во внимание со всеми прочими факторами этнического порядка. Сделал я это еще шесть часов назад, когда бары в Коне закрывались; причем Аккерман обмолвился, что, дескать, собирается на Бимини для участия в соревнованиях по ловле тунца – на следующий день или чуть позже… и это меня обеспокоило, потому что я как раз планировал использовать его новый желтый «феррари» для установления нового рекорда скорости для сухопутных дистанций на шоссе номер двести.

4 июня 1981 года

Кона

Дорогой Ральф!

Я окончательно завис в этой дыре. Каждый день я откладываю отъезд, и мои гостиничные счета уже зашкаливают, а я провожу время, наблюдая за детенышами тюленей, которые ползают по волноломам, и, как последний вонючий чинук, пропитанный алкоголем, все жду, когда же у меня клюнет большая рыба. А она клюнет, я знаю…

Я носом чую – она рядом, делает большие круги всего в нескольких футах от моего крючка… но теперь она ведет себя иначе, чем прежде, я думаю, ее разбирает любопытство.

С тех пор как ты уехал, Ральф, все здесь изменилось. Во-первых, я снова побрил голову. Я исчез из виду… но для контактов я открыт, по крайней мере для Капитана Стива. Я ему постоянно звоню и терзаю разными идейками и неожиданными вопросами, которые приходят мне в голову. Как охотиться на диких свиней? Где достать приличную ленту для пишущей машинки? Можно ли заниматься глубоководным нырянием в кислоте? Почему рынок Танагучи вынесен за пределы Данхиллза? Где можно взять напрокат хороший джип? Как далеко от нас вулканы? Где Пеле? С какой скоростью способен белый человек ехать на закате по шоссе двести? Почему я здесь? У кого есть До Кин? Куда подевалась рыба? Звонил ли Руперт? Не можешь ли обналичить еще один чек на двести долларов? Почему Норвуд не отвечает на мои звонки по поводу разграбления могил? Кто был матерью Сполдинга? Почему ты не хочешь найти себе работу?

Обычно эти вопросы по моей просьбе задает ему Лейла. Что заставляет его нервничать вдвойне, потому что в глубине сердца он считает эти вопросы дикими. Но он всегда ей перезванивает. А потом она вновь звонит ему, чтобы уточнить кое-какие детали… поэтому они массу времени проводят вместе, занимаясь делом и перебрасываясь шутками.

И в общем-то у них получается. Что немного освобождает мои мозги и дает мне время сосредоточиться. По ночам я сижу за пишущей машинкой, а днем гоняю по дорогам в поисках Пеле. Говорят, она путешествует по островам автостопом, часто – в облике пожилой женщины. Вот я и странствую по дорогам, подбирая голосующих на обочине, чаще всего – старух… но на скорости в пятьдесят пять миль в час порой трудно определить возраст женщины, и нелицеприятная правда в конечном счете состоит в том, что я целыми днями таскаюсь по шоссе Алии на своем открытом «мустанге» и подбираю по обочинам всех баб, что там стоят.

Я их терзаю вопросами. Некоторые не выдерживают. Они начинают плакать, они лгут мне, они поют песни, которые орет мое радио, и показывают мне свои сиськи, а многие ко времени, когда мы подъезжаем к моей парковке в Коне, еще начинают клясться в том, что влюблены в меня.

Я привожу их именно туда вне зависимости от того, что они говорят или куда хотели бы попасть. Везу их через все шоссе Алии вниз по холму к нашему жуткому маленькому заливчику и всю дорогу предлагаю им хлебнуть джина из горячей пинтовой бутылки без крышки, которую держу на сиденье зажатой между ног.

Большинство из них уверяют меня, что готовы на что угодно, лишь бы не пить джин с двухсотфунтовым лысым психом в открытом «мустанге» на шоссе Алии или на парковке в Коне. Именно там я их и сгружаю. За исключением тех, кто пьет джин…

Твой ХСТ

МОЕ МЕСТО ЗАНЯЛА СОБАКА

10 июня 1981 года

Кона

Дорогой Ральф!

Так вот! Все стало теперь совсем по-другому. Заняло это немного дольше, чем я думал, но этот орешек – Кону – я таки раскусил. Через шесть часов после того как я закончил последний кусок о двухсотом шоссе, я уже сидел в кресле на катере по имени «Хамдингер» и отчаянно сражался с огромной рыбиной, а семнадцатью минутами позже я подтащил ее достаточно близко, чтобы вышибить мозги могучим ударом большой самоанской боевой дубинки.

Никто теперь не пытается быть ко мне снисходительным, никто меня не берется опекать. Я теперь пью с рыбаками как равный. Мы теперь большие парни. Собираемся на закате у Хагго, травим баланду, пьем «Текилу-бум» и орем дикие песни про цингу. Я теперь – один из них. Тем вечером, когда мы поймали большую рыбу, я набрался у Хагго так, что мне перестали наливать, а вчера меня вышвырнули из бара гостиницы Коны за то, что я без всякой видимой причины пнул хозяина гостиницы в яйца. Последнее, что он произнес, было: «Зачем ты так со мной поступил?», после чего, закатив глаза, с ужасным стоном опустился на каменный пол прохода, ведущего на улицу. Там он и оставался где-то часа полтора, ни слова никому не говоря. И это после того, как он пригласил нас на ужин, накрыв стол на двести семьдесят шесть долларов.

Об этом мне рассказали, когда я пришел узнать, доставили ли ему от меня розы, что я послал, так сказать, в форме извинения… Как это все ужасно! Первый раз в жизни мне пришлось послать дюжину роз мужчине.

Услышав эту историю, парни у Хагго едва не сошли с ума. Они ржали как чокнутые, хлопали меня по спине, а бар даже восстановил мои привилегии. Здесь не любят Мардиана – мужика, которому я вмазал по яйцам, – за то, что, когда он купил гостиницу Коны, он первым делом пришел в бар Хагго, где обычно пьют рыбаки, и заявил, что он за шесть месяцев разорит это заведение, а кому это не нравится, пусть сосет его черный пояс.

Он весьма серьезно занимается карате и, наверное, еще снесет мне башку, когда в следующий раз я приду в его бар выпить… Но я так люблю на закате приложиться к «Маргарите», Ральф, а гостиница Коны – единственное место, где можно обналичить мои чеки.

Однако сперва я хочу рассказать тебе свою рыбацкую историю. Ее рабочее название – «Как поймать большого марлина в глубоких водах», но не исключено, что мне захочется назвать ее иначе, когда дело дойдет до печати.

Это сверхъестественная история, Ральф. Она была таковой с самого начала и неуклонно становится все более сверхъестественной по мере того, как проходит день за днем. Никто не может понять, почему я все еще здесь. Да я и сам толком не понимаю. Но ты знаешь, несмотря на это, мне начинает казаться, что что-то происходит, и происходит нечто важное, может быть, даже великое. Все это как-то работает – несмотря на опустошительные издержки.

А они реально опустошительны. Если только книга не станет бестселлером, мне придется наняться капитаном катера, или агентом по недвижимости, или сразу обоими. Это поможет мне закрепиться и протянуть; план не очень-то реальный, но мне надолго и не надо.

С рыболовным бизнесом я бы еще протянул, но вот рынок недвижимости здесь настолько прогнил, что я мог бы скупить все дома вдоль шоссе Алии и все равно обанкротиться к Рождеству. Весь берег может приобрести тот, кто даст самую большую цену. Или вообще любую цену – это не имеет значения. В Коне зарегистрировано шестьсот агентов по торговле недвижимостью, и с тех пор как ты уехал, они провели не более полусотни сделок.

Растущим рынком это никак не назовешь.

Вдруг от толпы, следовавшей за Куком, отделился один туземец с дубинкой в руках. Испугавшись, что капитан может обернуться, он отскочил было назад, но потом бросился вперед и, подняв дубинку, нанес Куку страшный удар по голове. Шатаясь, Кук сделал несколько шагов, затем упал на колено и руку, выпустив из рук мушкет, который с грохотом покатился по камням.

Было ясно, что капитан не убит этим ударом, но серьезно оглушен. Убийство взялся завершить другой туземец. Некоторые из наблюдавших опознали его. Могучий вождь Куа бросился к согбенной фигуре капитана, взмахнул своим pahoa и вонзил его в шею Кука. Но капитан был настолько силен, что даже этот удар не смог лишить его жизни. Еще живой, он упал в каменную расщелину, полную приливной воды, и тогда Куа вновь бросился на него, нанося удар за ударом, в то время как прочие аборигены, присоединившись к убийце, попытались удержать голову Кука под водой. Сопротивляясь, Кук приподнял голову. Сидевшие в баркасе на мгновение ясно увидели его большое морщинистое лицо. Искривленный рот капитана словно издавал неслышный крик, он протянул по направлению к баркасу свою слабеющую руку. Попытавшись встать, Кук получил еще один страшный удар дубинкой. И все было кончено – за исключением ужасного спектакля расчленения тела.

Генри Робертс из Шорхэма, что в Сассексе, помощник капитана, был среди тех, кто, находясь в баркасе, стал свидетелем происходящего, и то, что он увидел, будет являться ему в кошмарах всю его оставшуюся жизнь. Туземцы набросились на мертвое тело, словно волки на поверженного лося, нанося удары своими pahoa и остриями копий, камнями и дубинками. В какой-то момент несколько человек подняли труп капитана из расщелины и несколько раз ударили его головой об острые камни.

Ричард Хау «Последнее путешествие капитана Кука»

Но это наш рынок, Ральф. Цыплята уже превращаются в молодых петушков, и их становится все больше. Если бы ко Дню Труда у нас была приличная сумма в наличных, мы скупили бы все это чертово место и установили бы здесь собственные правила игры, свою собственную меру справедливости.

Именно так, Ральф! Именно так! Пора возвращаться к истокам. Мы способны покупать недвижимость, и мы способны наказывать виновных… Но пока я хочу рассказать тебе историю того, что случилось со мной, когда я поймал большую рыбу.

Она была, как ты знаешь, моей первой. Но явилась она не вовремя. Я был уже готов к отъезду. На руках – билеты на восьмичасовой рейс до Гонолулу, а там – перелет до Лос-Анджелеса и дальше, в Колорадо. Будь прокляты эти людишки. Их вранье стоит нам немалых денег и заставляет меня терять чувство юмора.

Именно тогда я решился на последний разговор с остатками «Команды 200» – чисто деловой разговор в десять часов ровно в яхт-клубе. Несколько принципиальных вопросов, ответы записать на магнитофон, на следующее утро покинуть город.

Не тут-то было! Всему виной оказалось спиртное, и к полуночи мое настроение стало таким паршивым, что я решил (иначе как извращенной причину не назовешь) отправиться в море и попробовать снова половить марлина. Это был мой последний день в Коне, самолет не улетит раньше восьми, так почему бы и нет?

Я все еще стучал в холодной ярости по клавишам машинки, когда взошло солнце и я понял, что пора отправляться в местный винный магазин и, прихватив там пару ящиков «Хайнекена», на хорошей скорости гнать «мустанг» по шоссе до Хонокахуа, а оттуда – прямо в море, на целый долгий день.

Этого достаточно, чтобы дать тебе понять, что я чувствовал в тот момент. Свою жутковатую боевую самоанскую дубинку я упаковал в морскую сумку совсем не для того, чтобы дробить лед для виски с содовой. В этой штуковине скрыта чудовищная сила, и в глубине души я знал, что к концу дня у меня появятся причины использовать ее. На чем угодно: может быть, на рыбине, может быть, и на рыбацком кресле. Катер фирмы «Рибович» – это тридцать шесть футов, на которых найдется немало красного дерева – отличное поле деятельности для моей дубинки.

Было около десяти, когда я влетел на парковку на скорости около шестидесяти миль в час, почти потеряв контроль над машиной, которая шла юзом на всех четырех. Пронесся в шести футах от полусгоревшего остова катера, который когда-то принадлежал Ли Марвину, и, выправив машину, нацелил ее передние колеса прямо на мачту стоявшего в бухте «Хамдингера». Прямо перед пришвартованным катером, на краю причала стояла голубая «эль-камино» Капитана Стива.

Позже они мне рассказали, что слышали рев моей машины. Но бежать им было некуда, разве что на нос катера или прямо в воду. В следующее мгновение раздался визг тормозов и грохот гравия, который разбрасывали в стороны шины моего «мустанга». И – мощный металлический удар, когда мой передний бампер вломился в зад «эль-камино» Капитана. Удар был столь силен, что машина Стива прыгнула вперед на три фута, словно лягушка, спасающаяся от цапли.

Все произошло в течение доли секунды и так быстро, как будто все это был сон, а не явь. Никаких разрушений, никаких проблем. Но когда я подошел к краю пристани с первым из двух ящиков пива и посмотрел на катер, никто из находившихся там не произнес ни слова. Они застыли подобно соляным столбам.

– Эй, – окликнул я их. – Не беспокойтесь. У меня еще есть ящик в машине.

Молчание.

О Господи, подумал я. Эти ублюдки пьяны!

И вдруг я понял, что они смотрят не на меня, а на передний бампер «эль-камино», который навис над краем причала. Оттуда, где они стояли, все выглядело так, как будто машина сейчас рухнет прямо на катер, а это означало, что им всем троим неминуемый каюк – либо их раздавит упавшей машиной, либо утащит на дно с обломками утонувшего катера, либо спалит заживо взрывом бензина и дизельного топлива, который к тому же опустошит всю гавань и продолжится трехдневным пожаром.

Опасения их были не напрасны – такие вещи случаются достаточно регулярно… Но давай на время отвлечемся от этого эпизода и вернемся к истории с рыбой.

Мы взяли рыбу в катер к полудню. Я работал с ней шестнадцать минут пятьдесят пять секунд; плюс пять секунд – на то, чтобы утихомирить ее с помощью дубинки. Зверь неистово боролся со мной. Половину всего времени он был в воздухе. Первый прыжок он совершил через десять секунд после того, как я закрепился в кресле, – мощный взрыв белых брызг и голубой плоти в трехстах футах позади катера. Второй бросок едва не вырвал мне руки из суставов. Эти зверюги действительно сильны, Ральф, и они знают, как сломать тебя. Как они находят твои слабые места – уму непостижимо! Как они все точно рассчитывают! Представь: твои руки онемели от борьбы, рыба затихает на пару секунд, и в тот момент, когда твои мышцы расслабляются, она вылетает из воды в совершенно неожиданном направлении, как ракета, и рвет снасть из рук.

Это тебе не форель. Зверь, о котором мы здесь говорим, размером превосходит осла, и бьется он за жизнь на собственном поле и по собственным правилам. Бой с десятифунтовой форелью элегантен, как бальный танец, а вот трехсотфунтовый марлин с крючком, засевшим в горле, может вырвать тебе мослы из суставов, а потом прыгнуть в лодку и ударом хвоста переломить твой позвоночник с такой легкостью, словно это зубочистка. Марлин – рыба зловещая, и если она приучит себя к человеческой плоти, нам всем крышка. Рыбаки, которые охотятся на голубого марлина, даже не посмотрят на акулу мако или акулу-молот – никакого сравнения в спортивном отношении!

Большинство акул даже не думают бороться. Ты можешь подвести здоровенную акулу-молот к борту катера минут за десять – пятнадцать. Никаких проблем.

Правда, только до шестнадцатой минуты. Именно тогда начинаются проблемы. Акулу-молот труднее убить, чем любую другую крупную рыбу, и редко кто из охотников рискует втаскивать крупный экземпляр в катер – ушибы, а то и увечья команде обеспечены.

Но это совсем другая история, Ральф, и я не в настроении ее рассказывать. Люди, охотящиеся за большими акулами, предпочитают делать это ночью, и у них есть на то причины. Некоторые любят ловить рыбу, некоторые – убивать.

На Гавайях нет той ненависти и того страха перед акулами, что царят на Карибах. Местные канаки полжизни проводят в воде, но в газетах ты не увидишь материалов об акульих «атаках» на людей. Даже ныряльщики, плавающие в коралловых рифах, похоже, не слишком переживают из-за акул, кроме разве что ночного времени, когда акулы голодны. И от серферов я ни разу не слышал слова «акула».

Что, правда, совсем ничего не значит. Эти люди не словоохотливы в принципе, и они редко разговаривают друг с другом. Но любой, кто по двенадцать часов в сутки болтается в полосе прибоя, как живая наживка, либо сам становится наполовину акулой, либо знает про них что-то такое, что нам знать не дано.

И ты знаешь, сейчас, когда я думаю об акулах, мне начинает казаться, что и мне до них нет никакого дела. Что, конечно, глупо – я же точно знаю, что эти ублюдки там, внизу. Я же видел их прямо перед собой, в прозрачной волне за бортом катера… Ну вот, теперь, когда я это написал, табу разрушено, и в следующий раз, когда я где-нибудь на Гавайях рискну погрузиться с аквалангом, какая-нибудь особенно кровожадная акула мако откусит мне обе ноги по ягодицы…

Твой ХСТ

Верховному жрецу Коа сообщили, что он не смеет показываться на кораблях без тела Кука. Прошло несколько дней, прежде чем он смог выполнить свое обещание. Из сведений, представленных девушками, проистекало, что царь Терреобу с семейством, а также приближенные к нему вожди укрылись в пещерах на самых вершинах скал. Там же тело капитана было разделено между верховными вождями: кому-то достались волосы, кому-то череп, кому-то руки. Львиная же доля, так сказать, отошла самому Терреобу. Пробритански настроенному Верховному жрецу Коа предстояла нелегкая задача изъять эти высоко ценимые местными вождями части тела Кука и, сложив вместе, вернуть европейцам.

Только 19 февраля жрец Хиапо прислал известие, что тело находится на берегу и его можно забрать. Клерк на своем полубаркасе и Кинг на яхте, спущенной с «Резолюшн», сопровождаемые значительной охраной, приблизились к берегу возле Каавалоа. Процессия торжественно-церемониально разодетых жрецов и вождей, осененная мирными флагами, выстроилась на берегу с богатыми подношениями, состоящими из фруктов и мяса свиней, которые прислал царь… Жрец Хиапо держал в руках большой сверток, завернутый в листья райского банана и в знак траура укрытый черными и белыми перьями.

«Развернув сверток, – писал Кинг, – мы обнаружили кисти рук капитана, его череп без нижней челюсти, бедренные кости и кости предплечий». Руки Кука были надколоты и натерты солью с целью предохранить их от разложения.

После того как царю Терреобу и его семейству была гарантирована полная безопасность и было сказано, что вражда между белыми и туземцами будет предана земле вместе с прахом старого бога Лоно, царь решил появиться на берегу. Клерк смог ненадолго встретиться с царем.

Слезы текли из налитых кровью глаз царя, когда он умолял европейцев сказать ему, будут ли они по-прежнему друзьями туземцам, когда вернутся, чтобы оставить на островах, как и было обещано, нового бога Лоно, а именно – лейтенанта Кинга. Клерк уверил его в этом, и, как он писал впоследствии, царь «был весьма удовлетворен и совершенно счастлив».

«И когда же вернется бог Лоно?» – поинтересовался Терреобу.

Лейтенант Кинг ответил, что ждать его придется недолго.

Ричард Хау «Последнее путешествие капитана Кука»