Текст книги "Проклятие Гавайев"

Сиськи как огненно-оранжевые шары

Вся работа на моей стороне двора застопорилась, как только наступило время праздников. Я закопался в таблицы игр «плей-офф» профессиональных футбольных клубов, регулярно звонил Уилберу, чтобы поставить на результат, а выигранные деньги проматывал на фейерверки. В Рождество на Гавайях проходит еще и праздник Лоно, местного бога изобилия. Миссионеры, которые первыми прибыли на Гавайи, могли сколь угодно долго учить аборигенов любви к Иисусу, но глубоко в душе местное население недолюбливает его: Иисус слишком уж строгий, и никакого чувства юмора. Боги и богини Гавайев занимают то или иное место в здешнем пантеоне богов благодаря своей силе, а не чистоте и святости, и за грехи этих богов почитают не меньше, чем за многообразные добродетели. И не особо они, эти боги, отличаются от самих местных жителей – может быть, только ростом побольше, да посмелее, ну и, конечно, во всех отношениях получше.

Два самых любимых бога у гавайцев – это Лоно и Пеле, разгульная богиня вулканов. На праздник Пеле являлись все – и люди, и боги, – чтобы посмотреть, как эта сладострастная длинноволосая красавица пляшет на расплавленной лаве, держа в каждой руке по калебасу, полному джина. Если она кому не нравилась, того моментально умерщвляли. Жизнь Пеле складывалась не гладко: были проблемы и с тупоголовыми любовниками, и с целыми армиями, которые шли на нее войной, но она всегда одерживала верх. Она и сейчас живет, говорят местные, в своей пещере под вулканом Килауеа, а иногда выходит и странствует по островам, выбирая разные обличья – то прекрасной юной девы на волшебной доске для серфинга, то усталой одинокой проститутки, сидящей в баре ресторана «Вулкан», но чаще всего – и по какой-то неведомой причине легенды не объясняют этой странности богини Пеле – она путешествует автостопом по всем Гавайям в образе старой умудренной женщины с пинтовой бутылкой джина в рюкзаке.

Встречались ли когда-нибудь Лоно и Пеле – вопрос, все еще окутанный тайной, но, как завзятый игрок, ставлю один против десяти, что встречались. Не так уж много места на этих островах, чтобы два самых могучих гавайских бога таскались по ним и за тысячу лет ни разу не пересеклись.

Царь Лоно, который правил островами задолго до того, как у гавайцев появился письменный язык, был сотворен совсем не по той модели, по которой был создан Иисус, хотя, похоже, он был наделен некоторыми схожими с ним, и весьма приличными, качествами. Лоно был мудрым правителем, и легенды вспоминают времена его царствования как период мира, счастья и изобилия – настоящие Старые Добрые Времена, которые длились до того момента, пока на острова не ступила нога белого человека. Может быть, именно поэтому царь Лоно и обрел статус бога после своего физического исчезновения с лика земли.

Лоно тем не менее был изрядный скандалист, и его плохо контролируемый темперамент также вошел в легенды. Прибавьте к этому еще его любовь к сомнительным похождениям и особо почитаемое соотечественниками пристрастие к крепким напиткам, и вы поймете, почему дома у царя были сплошные проблемы. Его жена, прекрасная царица Кайкилани Эйли, сама была дама с характером, а потому мир в монаршем хозяйстве частенько нарушался монументальными разборками.

Именно во время одной из таких перебранок царь Лоно вломил своей царице так сильно, что та отлетела к противоположной стене хижины и откинула коньки. Иначе как несчастным случаем это не назовешь, но царь Лоно впал в столь глубокую печаль, что забросил свои царские обязанности и, отправившись в странствие по островам, принялся вызывать всех и каждого на борцовские матчи и кулачные поединки. Скоро, правда, это ему прискучило, и он удалился от мира, как сказано в легендах, где-то на рубеже восьмого и девятого веков; утомленный жизнью, в состоянии смятения царь сел в волшебное каноэ и отправился в чужие страны, пообещав вернуться – когда вновь придет его время.

С тех самых пор аборигены и ждут возвращения Лоно, от поколения к поколению передавая это его обещание и подогревая память о канувшем в прошлое царе совершенно дикими ежегодными двухнедельными празднествами с фейерверками, которые по громкости взрывов уступают разве что промышленному динамиту. Миссионеры делали все, что было в их силах, чтобы искоренить в памяти местных людей веру в бога, который, хотя и запоздал с рождением, все-таки стал альтернативой Христу, а современные политики каких только усилий из года в год не прилагали, чтобы ограничить или вообще запретить эту ежегодную оргию фейерверков, приуроченную к Рождеству. Ничего не помогло!

Правил нет!

Обо всем этом, или почти обо всем, мы узнали от Капитана Стива, местного рыбака, который стал нам приятелем с момента нашего прилета в аэропорт Кайлуа-Кона и впоследствии нашим главным проводником на островах. Капитан Стив зарабатывал тем, что предоставлял свой катер и свой рыбацкий опыт в распоряжение туристов. У него имелось полностью оснащенное рыбацкое судно, и он намеревался взять нас с собой в открытое море и помочь поймать марлина – жест истинного гостеприимства, который должен был сделать наше пребывание в Коне гораздо более впечатляющим и интересным, чем мы могли надеяться. Уилбер тоже заказал для нас поездку на катере, а у Стэна Дзуры, моего старого приятеля из Колорадо, было собственное судно, которое он мог предоставить в наше распоряжение в любое время.

К тому времени мы считали, что пребываем в отличной форме, и поэтому по мере приближения дня зимнего солнцестояния я все чаще и чаще думал, а не пригласить ли мне на Гавайи моего сына Жуана, чтобы он насладился с нами парой недель большой рыбалки, лучшего из всех возможных водных видов спорта. Побережье Коны – одно из идеальных мест для спортивного рыболовства, что подтверждается мнением самых серьезных мастеров этого дела, которые считают, что в этом отношении Кона не уступает ни Багамам, ни Большому Барьерному рифу в Австралии.

Ральф, как и я, был чрезвычайно обрадован тем, что нам неожиданно подвернулась такая удача. В дополнение к собственному бассейну и частному пляжу, где мы могли вволю плавать и нырять прямо под окнами собственного жилища, у нас теперь были практически собственные катера, на которых мы могли выйти в открытый океан и с боем взять могучего марлина. Деньги не проблема, объяснил нам Капитан Стив. В Коне можно нанять катер за пятьсот долларов в день, а уж нам-то скидка обеспечена. Все, чем нам нужно будет запастись, так это едой и выпивкой…

Вот так – и все! Даже сейчас, по прошествии времени, когда мы, благополучно спасшись, уже занялись другими подвигами, сам вид этих строк скручивает ужасом мой позвоночник. В детали мы войдем позже, но основные обстоятельства нашей истории, которые нам понадобятся для дальнейшего изложения, таковы. Первое: в начале декабря мы приехали в некое подобие приморского поместья, состоящего из плавательного бассейна и трех домиков, один из которых предназначался для сторожа, второй – для Ральфа с семейством, а третий – для меня, Лайлы и Жуана. Второе: Капитан Стив, который жил неподалеку, с каждым днем все больше загорался идеей вывести нас в море и дать нам поймать большую рыбу. Третье: в декабре этого года на Кону один за другим обрушились несколько свирепых штормов, превративших нашу жизнь в ад. И наконец, четвертое: наше поведение стало столь асоциальным, что местные принялись сторониться нас, а жизнь в поместье превратилась в чреду попоек, игр с фейерверками и опасных безумств всякого рода.

В течение всего этого времени рыболовецкий флот Коны мирно укрывался в порту, предоставляя Капитану Стиву и таким же, как он, мореходам массу свободного времени, которое большинство из них проводило у стойки бара, понося жуткую погоду, отсутствие на острове денежных туристов и первые признаки того, что кто-то из них назвал неминуемым коллапсом местного рынка недвижимости. Гавайи были единственным штатом США, который не проголосовал за Рейгана, поэтому по барам слонялись толпы людей, каждый из которых, найдя подходящего слушателя, мог проорать тому в ухо: «Ну и что я говорил?»

Мы все глубже погружались в эту жуткую трясину, и единственным спасением для меня стал футбол по телевизору, который я смотрел с жаром, действовавшим Ральфу на нервы все сильнее и сильнее. Его врожденная ненависть к спорту не позволяла ему разделить мою привязанность к футбольному тотализатору, и мы медленно отдалялись друг от друга; он все больше погружался в свои странные мысли, а я все ближе придвигался к телеящику, обычно уходя для этого в дом Стэна Дзуры, располагавшийся выше по горе.

В те редкие моменты, когда мы вместе с Ральфом отправлялись в город, его эксцентричное поведение настолько раздражало аборигенов, что некоторые из них стали называть его «чокнутым», а другие – «оборотнем». Когда истекли первые две недели нашей жизни в Коне, везде, куда бы мы ни приходили, его неизменно именовали «Чокнутым Оборотнем» и находиться рядом с ним было не в кайф.

Один за другим мы слетали с катушек. Первым был Ральф – как всегда. И как обычно, во всем он винил меня. Что, по сути, было правильно. Все, что с нами произошло, произошло по моей вине. Это мой план рассыпался в прах, а не план Ральфа, и теперь вся его семья была на грани помешательства. Некоторые люди могут прожить десяток дней в центре тропического урагана, но некоторым это не дано.

С каждым днем Ральф становился все более озабоченным этой стороной нашего положения, и с каждым днем наше положение становилось все более отчаянным. Он мог безгранично полагаться на примитивное устройство своей валлийской психики, завещанной ему его предками, но он не был вполне уверен в способности своей жены и своей юной дочери пережить шок такого масштаба.

– Сколько дней подобного кошмара может выдержать ребенок восьми лет? – спросил он как-то, когда мы с ним сидели над пинтой горячего джина в его кухне. – Я уже вижу всякие знаки. Она замкнулась в себе, грызет куски шпагата и по ночам беседует с тараканами.

– А психушки нам на что? – пытался я его приободрить. – Если твои соседи станут говорить тебе, что их детки позаканчивали Оксфорд с Кембриджем, ты сможешь похвастаться, что твоя дочка – в Бедламе.

Ральф напрягся, но потом его отпустило, и он засмеялся:

– Точно! Я же смогу навещать ее в уик-энд, а потом приглашу соседей на ее выпускной бал.

Мы и сами были уже на полпути к безумию. Все наши отчаянные попытки улететь с Большого Острова ни к чему не привели. Мы не смогли найти места даже на рейс назад в Гонолулу, не то что куда-нибудь еще… А наше Желание Улететь было вполне реальным:

я даже был готов выписать фальшивый чек за билеты на чартерный рейс до Таити – две тысячи шестьсот миль в один конец, – но шторм вырубил наши телефоны, и пробиться куда-либо за пределы двухмильной зоны не представлялось возможным. Единственное место, куда мы могли добраться уверенно, был бар в гостинице неподалеку.

Наконец долгая утомительная церемония и последовавший за нею пир закончились, и Кук дал понять, что прибывшие намереваются стать лагерем на прибрежной полосе. Вожди Пареа и Канина сразу поняли капитана, и, когда Кук указал им на огороженное стеной поле сладкого картофеля, уверив, что выплатит владельцу компенсацию, священники сразу же прикоснулись к стене своими жезлами, дабы освятить ее и таким образом защитить лагерь от злых духов.

Возвращаясь к шлюпке, Кук и его спутники шли через деревню, и, по мере того как они продвигались от хижины к хижине, оттуда выбегали мужчины, женщины и дети, которые, завидя алый камзол капитана, падали на колени и, склонив головы, не поднимали оных, пока капитан не проходил. «Лоно… Лоно…» – слышалось из их уст.

Чего славный мореплаватель не знал и что ему не дано было узнать, так это то, что его приняли за инкарнацию бога Лоно. Прибытие Кука стало величайшим событием в истории островов. Лоно был гавайским богом изобилия и покоя, и всякому, кто мог встретить бога во время его странствий на каноэ вокруг островов, предписывалось устраивать в его честь сложные приветственные церемонии, размахивать белыми флагами и выказывать всяческие знаки почтения. Кук прибыл на острова как раз в разгар празднований в честь Лоно; на своем корабле он обходил острова в поисках лучшего ветра, идя маршрутом Лоно, а штандарт Кука, развевавшийся на мачте его судна, словно говорил белым флагам на берегу: Лоно явился! И сообразно легенде и традиции, местом своего пристанища он избрал берег Кеалакекуа, «тропу богов», прибыв в место сие на своем гигантском чудесном каноэ как раз в момент, когда в его честь устроена была церемония почитания и все местные жители благодарили его за то изобилие, что даровала им почва острова, благословленная им.

Не исключено, что Кук не поспел к арктическому лету, но во времени его прибытия на Гавайи сомневаться трудно. Последующие его поступки действительно были подобны деяниям божества, и вершиной этого стали те церемонии, участником которых он стал только что. Все, что он испытал на протяжении последующих двух недель, полностью соотносится с легендой о боге Лоно. Неудивительно, что прием, который ему оказали, «то огромное почтение», как это выразил наш король, с которым встречали великого капитана, здесь, на Гавайях, совершенно отличались от того, как отнеслись к нему жители Полинезийских островов; здесь восторг аборигенов граничил с истерией. Ведь даже самые памятливые старожилы не могли припомнить, чтобы их ушедшие в небытие пращуры когда-либо рассказывали грядущим поколениям о явлении на острова великого бога Лоно.

Ричард Хау «Последнее путешествие капитана Джеймса Кука»

Капкан для идиотов

Ночь на понедельник, два дня до Рождества. На часах – три часа ночи. Футбола по понедельникам больше не будет. Сезон закончился. Хватит с нас этого отца спортивной журналистики, самовлюбленного Говарда Козела! И этого дерьмового имбецила с афропрической в сверкающую полоску тоже хватит! Пора этому придурку отдохнуть, и пусть никто не спрашивает о причинах. Нам здесь, на Гавайях, не нужно этого безумия, тем более по телевизору, тем более теперь, когда волна так высока и когда на улицах Вайкики по ночам каждый второй – головорез, а шторм с дождем все не унимается, и весь народ начинает потихоньку сходить с ума. Если к Рождеству мы не увидим солнца, свихнется гораздо больше людей, чем обычно свихивается в это время года.

Они называют это безобразие «погодой Коны»; серые небеса и бурное море, теплый дождь по утрам и отвратительные пьянчуги по ночам, ужасная погода для кокаинистов и моряков… Огромная мерзкая туча недвижно висит над островом, а это вонючее чертово море без устали бьет в скалы напротив моего крыльца… Этому ублюдку не до сна и не до отдыха: море накатывает, гремит, грохочет и бьется о камни с такой силой, что дом мой каждые две-три минуты сотрясается в ужасе.

Я сижу и строчу на своей машинке и чувствую море у самых своих ног даже в мгновения пронизанной нервным ожиданием тишины, которая означает, что идет очередная Большая Волна, набирающая силы там, в глухой темноте, для очередного безумного удара по берегу.

Рубашка моя влажна и тяжела от смеси пота и соленой водяной пыли. Сигареты мои гнутся, как резиновые, а бумага для пишущей машинки пропиталась влагой настолько, что писать на ней можно только особой ручкой… а эта ужасная пена, что покрывает траву всего в шести футах от моего порога!

Весь мой газон на следующей неделе может быть уже на полпути к островам Фиджи. Прошлой зимой Большой Шторм утащил всю мебель, которую хозяева домов в этой части побережья неосмотрительно оставили на крыльце своих домов, а потом накидал им в спальни булыжников величиной с телевизор. Половина газонов за ночь исчезла, а бассейны наполнились такими здоровенными камнями, что доставать их приходилось с помощью крана.

Наш бассейн теперь гораздо ближе к морю, чем был, когда мы приехали. Той ночью меня едва не утянуло в полосу прибоя гигантской волной, которая ударила в берег, когда я стоял на трамплине для прыжков в воду, а на следующий день еще более крупная волна перекатилась через бассейн и едва меня не убила.

После этого несколько дней мы не подходили к бассейну. Тебя подташнивает от страха, когда ты, нарезая в бассейне круг за кругом, постоянно ждешь, что море придет и заберет тебя – без всякого предупреждения. Это все равно что быть убитым метриоритом (метриорит?). Материоритом? Или мертиоритом? Метеоритом – вот как надо! Да, быть убитым метеоритом по пути на работу.

Ральф сидит на крыльце своего дома в состоянии полного ужаса. Его семья спит в гостиной. Их багаж упакован, и они готовы по первому сигналу спасаться бегством. Ночью я попытался пробраться к нему домой и стянуть телевизор, чтобы посмотреть баскетбол, но чуть не наступил на голову его ребенка, когда шагнул на край скользкого порога хижины.

Почему они нам наврали?

Вот вопрос, который все время терзает меня; проклятый крючок, засевший в плоти этой истории и мешающий мне просто взять и выпрыгнуть на волю, ухватившись за гладкую поверхность пожарного столба – раз, и ты на свободе…

Тревога!.. Руки на столбе, проваливаешься сквозь отверстие в полу, внизу – большая резиновая подушка для смягчения удара. Соскочил и – деру, не оглядываясь назад, потому что то, что позади тебя, наверняка в лучшей форме, чем ты, и уж оно-то не замедлит бега.

Эти придурки бегут двадцать шесть миль как одну. И все равно они недостаточно быстры, чтобы держаться впереди того, что их догоняет…

Почему они не едут на мотоциклах?

А? Почему?

В этом нам придется разобраться потом, чем бы эти разборки ни закончились.

Теперь же единственное, что мы знаем и что нам следует знать, так это то, что этот чертов прибой по-прежнему долбит наш газон в пять утра, а весь грязный гавайский кошмар продолжается уже целых тринадцать дней.

Бомбовая лихорадка

Прожив две недели на побережье Коны, я вдруг обнаружил, что каждый раз, когда выезжаю в город, я все настойчивее ищу глазами бродячих собак – чтобы задавить. И чем пьянее я становился, тем больше собак мне хотелось убить.

Единственная вещь, в которой есть хоть какой-нибудь смысл, – это бомба, и мы пришли к этой мысли в Коне в канун Рождества. Привожу дикие каракули, которые я нашел в своей тогдашней записной книжке. Дата – двадцать пятое декабря:

Это чертово вонючее море все еще беснуется у моего порога, круша скалы. Где-то на западе бушует чудовищный шторм с ветром в сорок узлов и тридцатипятифутовыми волнами. Думаю, это тайфун. Мы тратим тысячу долларов в неделю, чтобы сидеть под дождем на краю дикой скалы в ожидании ежегодного тайфуна – полные дураки, которых ловко обвели вокруг пальца.

Будь прокляты эти людишки. Они наврали нам, и из-за их вранья мы страдаем… Как бессловесные мокрые твари мы сидим в этой дыре уже пятнадцать дней, хотя и десять просидеть было бы невозможно. Жить у края моря и не иметь возможности даже подойти к воде! Нырнуть с этих скал означало бы мгновенную смерть. В пятидесяти футах от моей пишущей машинки ревет ад из белой пены, бурных потоков воды и мощных ударов волн. Даже акула погибла бы в этой мешанине. Пришло время отмщения!

Время пришло как раз вчера. Дойдя до ручки где-то около полуночи в канун Рождества, мы установили на пороге дома одного из местных владельцев рыбацкого катера огромную китайскую петарду. Она взорвалась с ужасным грохотом через три четверти секунды после того, как я спичкой поджег фитиль.

С петардами я на короткой ноге, но ни одна из тех, с которыми я имел дело, не взрывалась так, как взорвался этот ублюдок пиротехнического производства. Запалив фитиль, я собирался отбежать, но не успел сделать и полутора шагов, как весь мир вспыхнул ярко-желтым огнем, и я оказался в кустах в десяти футах от дороги. Стоя на карачках, с волосами, опаленными по всему телу, я глазел на дом, который скрылся в огромном огненном шаре; в тот момент, помню, я считал, что это последнее, что я вижу на этом свете.

Нет, это была не петарда, это была Бомба с большой буквы – две тысячи четыреста девяносто красненьких китайских петардочек, сложенных вместе в десятифунтовый пакет, аккуратно завернутых и снабженных взрывателем с выдержкой времени для того, чтобы взрыв был растянут на несколько минут. Большинство петард взрывается и умирает мгновенно, эта же штука своим громом напоминала барабанную дробь, которую выбивает сам Господь Бог: она продолжалась целую вечность, с каждым мгновением становясь все громче, все оглушительнее. Грохот становился все мощнее, огненный шар рос и рос, крыльцо медленно разваливалось на моих глазах; наконец явился ужас, и откуда-то изнутри меня к небесам поднялся вопль.

Орали, как мне показалось, сразу двое, причем дикий тембр моего крика подсказал мне – один из этих двоих уже сошел с ума. Я по-прежнему стоял в кустах на коленях, так близко к ревущему огненному шару, что наверняка ослеп бы, если бы не закрыл глаза; но я был не в силах их закрыть! Я был парализован благоговейным страхом, я был восхищен и одновременно раздавлен ужасным зрелищем, которое я сам и произвел.

Это совсем не то, что я собирался сделать, думал я. Совсем не то. Это должна была быть просто шутка, некий символический жест… Да, понял я, пора вновь учредить древний гавайский Закон Разбитого Весла…

ЗАКОН РАЗБИТОГО ВЕСЛА

В те далекие времена, когда Гавайи еще не были единой страной, соперничающие друг с другом вожди частенько устраивали войны между островами. Царь Камехамеха Первый провел серию бессмысленных и разрушительных походов против мирных племен, населявших дальние побережья. Во время одного из этих походов царь напал на мирных рыбаков и, защищаясь, один из них ударил царя по голове веслом. Сила удара была столь велика, что, ударь он во второй раз, царь был бы убит. Позднее, когда рыбака поймали и привели перед царские очи, Камехамеха не убил его, но признал, что его собственное нападение на рыбаков было несправедливым, как и все прочие нападения, не имевшие под собой никаких серьезных оснований. В результате явился в жизнь Закон Разбитого Весла, по которому мирным жителям обеспечивалась защита от насилия и мародерства, кои могли учинять соперничающие племенные вожди.

Как и все хорошие идеи, она пришла ко мне мгновенно, и я тут же бросился к телефону. Было одиннадцать часов вечера, уходил в прошлое последний день перед Рождеством и одновременно наш четырнадцатый день пребывания на этой мокрой, наотмашь избиваемой прибоем скале. Жизнь становилась все более напряженной. Но по крайней мере никто мне не врал уже три или четыре часа, и я чувствовал, как напряжение начинает спадать, когда наш сторож вдруг начал впаривать мне что-то по поводу металлического катера, который он держал на приколе где-то в заливе на Аляске; он мог бы уступить мне катер всего за двенадцать тысяч долларов, а я запросто смог бы делать на этом катере по пятьдесят тысяч в день, ловя селедку в прибрежных водах.

Как только я получу катер в свое распоряжение (плюс «разрешение» – еще шестьдесят долларов на бочку), я смогу с такими же, как я, рыбаками выходить в море и ставить сети. Отлично! И все следующие три недели мы будем бодрствовать двадцать четыре часа в сутки, пичкая друг друга пригоршнями амфетамина и поминутно вытягивая из воды сети.

– Это точно, мы там все немного сходим с ума, – уговаривал меня он. – Но это стоит того. Прикинь: полсотни тысяч в день!

Я кивнул и посмотрел на море, чувствуя, как внутри поднимается желчь. Господи, подумал я, у этих людей – ни капли совести! Сначала они загоняют нас на побережье Коны, теперь хотят отправить меня на Аляску ловить селедку. В канун Рождества, и всего за каких-то двенадцать тысяч долларов!

Внезапно я встал.

– Все, – сказал я. – Шутки кончились. Пора браться за бомбы.

– Что? – не понял сторож. – Вам нужна бомба?

– У меня есть бомба! – отрезал я. – У меня есть шесть дьявольски мощных бомб, и есть длинная седая борода, и ваше вранье уже свело меня с ума! Где телефон?

Он показал, и я набрал первый же номер, который пришел мне в голову. Это был Капитан Стив, который вывозил нас накануне в море на своем катере. Рыбы мы с ним не поймали ни одной, что меня нисколько не удивило, но на Ральфа произвело удручающее впечатление. На рассвете его пристегнули ремнями к специальному креслу на корме катера, лицом к улетающим за корму хлопьям дизельного выхлопа, дали в руки гигантскую удочку с катушкой и велели крепко держать, потому что наживку, которая тянулась за нами, в любой момент могла схватить рыба размером с лося. Как только схватит, сказали Ральфу, тут же вылетит из глубины подобно ракете и помчится по поверхности со скоростью семьдесят миль в час.

Ральф торжественно кивнул и покрепче затянул ремни.

– Ничего себе! – проговорил он. – Это ведь очень быстро, не правда ли?

Я рассмеялся:

– Не волнуйся, Ральф. Все это фигня. Мы и вонючей кильки не поймаем.

Он нервно хохотнул:

– И все-таки это чертовски большая скорость. По поверхности семьдесят миль в час. И ты сказал, размером с лося?

Он бросил взгляд на катушку, которую сжимал в побелевших пальцах.

– А у нас надежное оборудование?

– Надежнее не бывает, – уверил его Капитан Стив. – Главное, когда рыба схватит, отпусти катушку. Леска будет сматываться так быстро, что катушка разогреется и может взорваться, как бомба.

Катушка не взорвалась – не с чего было.

Зато бомба – взорвалась. Ничего, так сказать, личного; но я чувствовал – я обязан был это сделать.

Ральф и его семейство никогда не бывали к западу от Сан-Франциско, и единственные пальмы, которые они видели, стояли в Голливуде во дворе студии «Юниверсал». Но теперь, накануне Рождества, они вволю хлебнули Запада вдали от дома и друзей, заточенные в деревянной хижине на поливаемой прибоем дикой скале, на самом ее краешке, в самом центре Тихого океана, где никто не говорит на мало-мальски нормальном языке.

Когда речь заходит о Рождестве, более сентиментальных людей, чем англичане, не найти. Им обязательно подавай их британский снег и британскую слякоть, их полумертвых нищих, звонящих в колокольчики на каждом углу, новости о голодных бунтах по ящику и такой родной, до костей пробирающий холод, идущий от каменных стен, когда рождественским утром продрогшая до полусмерти семья радостно сползается в заиндевевшую гостиную к горшку с горящими углями. Они привередливы. Вряд ли их можно увлечь картиной Санта Ника, который в Рождество прилетает к ним на доске для серфинга с мешком, полным тараканов, и телевизионной программой, где нет ничего, кроме совершенно невнятного расписания футбольных матчей на следующие две недели.

Несколькими днями позже Кук узнал, что сам царь Гавайев прибыл в Кеалакекуа и намеревался посетить его. Джеймсу Кингу на это время было поручено возглавить лагерь и обеспечивать его безопасность. Туземцы не доставляли ему ровным счетом никаких хлопот. Иногда они взбирались на стену и с любопытством наблюдали за совершенно непонятными им действиями, совершаемыми Бейли и его помощниками, а также за впечатляющей работой плотников, которые своими удивительными инструментами обрабатывали дерево с неведомой туземцам легкостью и точностью.

Вожди, сопровождавшие царя, облаченные в церемониальные наряды и головные уборы, по мере того как их каноэ приближались к борту «Резолюшн», принялись петь стоя с великой торжественностью. Когда гости подплыли к кораблю, команда встречающих заметила, что во втором каноэ находился сам Верховный жрец Коа. Сгорбленный и трясущийся, он сидел, наряженный по случаю и окруженный ужасающего вида масками плетеной работы. Маски эти были покрыты пестрыми перьями, в глазницы их были вставлены раковины-жемчужницы, а искаженные рты утыканы собачьими клыками.

Царь остался сидеть, когда каноэ его подошло к сходням. Наряд царя был великолепен и венчался столь же великолепным головным убором из перьев редких птиц. Пение прекратилось, и сейчас же раздался голос. Стало вдруг ясно, что царь явился только для того, чтобы эскортировать Кука на берег, где будет проводиться церемония, и на борт подниматься не будет.

Кук отправился на берег в своем баркасе. Царь к этому моменту уже отослал своих охранников, которые покинули место действия в расстроенном порядке. Официальная встреча должна была иметь место в самой большой из палаток Бейли, и лейтенант внимательнейшим образом вглядывался в приближающуюся к берегу процессию царя и его свиты. Справа и слева от царя располагались его сыновья, позади же – несколько вождей, среди которых выделялись племянник царя вождь Камехамеха, человек свирепого вида с длинными волосами, обмазанными белой глиной и густо припудренными, сидящий с решительным и важным видом вождь Калиму, мужественный вождь Куа, а также несколько прочих – парад в равной степени и величественный, и экзотический.

Царь внимательно смотрел на Кука, терпеливо ожидавшего начала церемонии, несмотря на усталость, которая была написана на его лице. Будучи человеком преклонных лет и несколько сутулым, капитан тем не менее возвышался над всеми прочими участниками действа. Наконец царь встал и шагнул вперед без чьей-либо поддержки; его, как и Верховного жреца Коа, трясло как в лихорадке.

Только тогда, когда он разорвал на себе свои одежды и обернул ими плечи капитана, а также водрузил на его голову свой головной убор, наконец открылось лицо монарха. Как и лицо Верховного жреца, лицо царя шелушилось и было все покрыто язвами; его красные глаза слезились, но физиономия царя, несмотря на то что пристрастие к листьям кавы изрядно разрушило ее, сияла добротой и счастьем.

К удивлению лейтенанта, царем Гавайев оказался не кто иной, как Терреобу, которого они встретили недалеко от Мауи, и вот теперь сам царь Терреобу встречал великого бога Лоно.

Ричард Хау «Последнее путешествие капитана Джеймса Кука»