Текст книги "Географическая ось истории"

В 1854 году Великобритания и Франция вновь совместно выступили против России. Франция взяла на себя покровительство христианам на Ближнем Востоке, но ее местный авторитет подрывали русские притязания на святые места Иерусалима[178]178
  Одним из поводов к началу Крымской войны стал официальный отказ Османской империи предоставить России право на управление христианскими храмами в Иерусалиме и Вифлееме.


[Закрыть]. Как следствие, Франции и Великобритании пришлось поддержать турок, когда русская армия напала на тех на Дунае. Лорд Солсбери[179]179
  Роберт Гаскойн-Сесил, третий маркиз Солсбери, британский политик, министр по делам Индии, министр иностранных дел Великобритании и трижды премьер-министр Британской империи в промежутке с 1885-го по 1902 г.


[Закрыть] незадолго до своей смерти заявил, что, поддерживая Турцию, мы поставили не на ту лошадь. Насколько он прав применительно к середине прошлого столетия? Время – суть международной политики, но имеется оппортунизм, который проявляется в политическом такте. Что касается не столь фундаментальных явлений, разве не признано повсеместно, что в обычном социальном взаимодействии нередко произносят правильные слова в неправильное время? В 1854 году именно русская, а не германская сила была центром организации в Восточной Европе, и Россия двигалась через Хартленд в сторону «Индий», норовя при этом через константинопольские проливы выйти на запад – а Пруссия поддерживала Россию.

В 1876 году Турция снова попала в беду, и снова ее поддержала Великобритания, на сей раз без Франции. В результате удалось предотвратить усиление России и падение Константинополя, но ценой того, что немцам позволили сделать первый шаг к балканскому коридору – Австрия получила в управление славянские, принадлежавшие ранее османам провинции Босния и Герцеговина. В этом случае британский флот, с согласия турок, прошел через Дарданеллы в пределах видимости минаретов Константинополя. Значительный сдвиг в направленности российской политики еще не случился; ни Россия, ни Великобритания не предвидели экономических методов наращивания живой силы, к которым собирался прибегнуть Берлин.

Когда мы оглядываемся на ход событий на протяжении ста лет после французской революции и трактуем Восточную Европу как основу того, что стало позднее важным фактором мировой политики, разве нам не кажется, пусть викторианской эпохе было привычно считать европейскую политику обособленной от неевропейской, что на самом деле никакого разделения не было и в помине? Восточная Европа повелевала Хартлендом, ей противостояло морское могущество Великобритании, на расстоянии более чем в три четверти границы Хартленда, на территории от Китая и Индии до Константинополя. Франция и Великобритания, как правило, действовали сообща, оберегая Константинополь. Когда в 1840 году в Европе возникла опасность войны из-за ссоры между хедивом и султаном, все взгляды инстинктивно устремились на Рейн, где укрепляла свои форпосты Пруссия. Именно тогда сочинили знаменитую немецкую песню «Wacht am Rhein»[180]180
  «Дозор на Рейне» (нем.), песня, чрезвычайно популярная в Германии в годы франко-прусской и Первой мировой войн. В современной массовой культуре эту песню можно услышать в нескольких известных фильмах – в частности, в «Касабланке» М. Кертиса, в «Берлин, Александерплац» Р. Фассбиндера и в «Железном небе» Т. Вуоренсолы (с новым текстом).


[Закрыть]! Но война, грозившая Франции, могла вспыхнуть не из-за Эльзаса и Лотарингии, а из-за России; иными словами, конфликт разгорелся между Восточной и Западной Европой.

В 1870 году Великобритания не поддержала Францию в противостоянии с Пруссией. Учитывая дальнейшие события, разве не оправданно задаться вопросом, а поставили ли мы в этом случае на ту лошадь? Но островитян по-прежнему слепила победа, одержанная при Трафальгаре. Они узнали, что значит наслаждаться морским могуществом, пользоваться полной свободой в океане, однако забыли о том, что морское могущество в значительной степени зависит от продуктивности баз и что Восточная Европа с Хартлендом вполне в состоянии создать мощную морскую базу. Более того, при Бисмарке, когда центр тяжести Восточной Европы начал смещаться из Петрограда в Берлин, современники, что в целом вряд ли удивительно, не сумели оценить «домашний» характер ссор между тремя автократиями и увидеть подлинный раскол, воплотившийся в войне Пруссии с Францией.

Искрой нынешней Великой войны в Европе стало восстание славян против немцев. Первым звеном в цепочке событий, которые привели к войне, была австрийская оккупация славянских провинций Босния и Герцеговина в 1878 году, а также союз России с Францией в 1895 году. Антанта 1904 года[181]181
  Entente cordiale, букв. «сердечное согласие» (фр.), совокупность колониальных договоренностей между Великобританией и Францией.


[Закрыть] между Великобританией и Францией не имела такого значения; две страны в девятнадцатом столетии чаще сотрудничали, чем враждовали, но Франция быстрее осознала, что Берлин заместил Петроград в качестве главной угрозы из Восточной Европы, а политика двух стран, кроме того, несколько лет определялась различными по характеру соображениями. Западная Европа, равно островная и полуостровная, по умолчанию сопротивлялась любой державе, которая пыталась организовать ресурсы Восточной Европы и Хартленда. С этой точки зрения британская и французская политика на протяжении столетия приобретает логичность и выглядит вполне последовательной. Мы были против наполовину германского русского самодержавия, потому что Россия являлась доминирующей, грозной силой в Восточной Европе и в Хартленде почти полвека. Мы были против германского кайзера, потому что Германия перехватила инициативу в Восточной Европе у русского самодержавия и явно намеревалась разгромить мятежных славян ради собственного господства в Восточной Европе и Хартленде. Немецкая Kultur и все, что за нею стоит применительно к организованности, превратили бы господство Германии в казнь скорпионами, если сравнивать эту кару с наказанием русскими кнутами.

* * *

До сих пор мы рассматривали соперничество империй с точки зрения стратегических возможностей и пришли к выводу, что Мировой остров и Хартленд являются исходными географическими реалиями в отношении морской и сухопутной силы, а также определили, что Восточная Европа, по существу, есть часть Хартленда. Теперь нам предстоит рассмотреть экономическую реалию живой силы. Мы видели, что наличие базы, не только безопасной, но и производительной, жизненно необходимо для морского могущества; производительная база должна обеспечивать как обслуживание кораблей, так и всю сухопутную деятельность, связанную с судоходством. Сегодня в Великобритании это понимают куда лучше, чем когда-либо ранее. Что касается сухопутного могущества, мы убедились, что всадники на лошадях и верблюдах не смогли в прошлом создать сколько-нибудь прочные империи из-за недостатка живой силы и что Россия – это первый насельник Хартленда, обладающий по-настоящему многочисленной и грозной живой силой.

Но живая сила вовсе не сводится исключительно к подсчету поголовья, хотя, при прочих равных условиях, численность и вправду обретает решающее значение. Также эта сила определяется не только количеством дееспособных людей, хотя здоровье и навыки, безусловно, чрезвычайно важны. Живая сила, или сила людей, в наши дни, помимо всего остального, очень сильно зависит от организации или, иными словами, от текущей политики, то есть от социального организма. Немецкая Kultur, философия практического действия, таила в себе опасность для внешнего мира потому, что она признавала все реалии, географические и экономические, и мыслила в таких терминах.

«Политическая» экономика Великобритании и «национальная» экономика Германии возникли из одного источника – труда Адама Смита[182]182
  Имеется в виду основной труд А. Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776).


[Закрыть]. Обе опираются на разделение труда и конкуренцию, которая устанавливает достойные цены для обмена товаров. Следовательно, обе экономики могут претендовать на полную согласованность с той главной чертой мышления девятнадцатого столетия, каковую выделил и описал Дарвин[183]183
  Речь о вульгаризации дарвиновской теории биологической эволюции.


[Закрыть]. Но эти экономики различаются в понимании единицы конкуренции. В политической экономике такой единицей выступает человек или фирма; в национальной экономике упор делается на состязание государств. От этого факта отталкивался Лист, творец немецкой национальной экономики[184]184
  Речь о Фридрихе Листе, немецком экономисте и политике, теоретике и практике протекционизма.


[Закрыть], добивавшийся того, чтобы в прусский Zollverein, или таможенный союз, вошла большая часть Германии. Британские политики и экономисты хвалили Zollverein, считали его континентальным вариантом островной системы свободной торговли. На самом же деле национальная экономика, направляя конкуренцию в большей или меньшей степени вовне, призвана заместить конкуренцию простых людей конкуренцией крупных национальных образований. Если коротко, национальные экономисты мыслили динамично, а политические экономисты мыслили преимущественно статично.

Этот контраст мышления между Kultur и демократией вначале не имел весомого практического значения. В пятидесятые и шестидесятые годы прошлого века немцы сосредоточились на своих войнах. Британский производитель не знал себе равных, и, как однажды высказался Бисмарк, свободная торговля считалась политикой сильных. Лишь в 1878 году, в день, когда начал действовать первый научно обоснованный тариф, экономический меч Германии извлекли из ножен. Эта дата знаменует собой важнейшее нововведение в транспортном искусстве, однако ему почему-то не уделяют пристального внимания. Между тем именно тогда построенные британцами железные дороги в Америке и британские стальные корабли в Атлантике начали перевозить навалочные грузы.

Что означает это новшество в перевозке грузов – пшеницы, угля, железной руды, нефти – станет ясно, если задуматься вот о чем: сегодня в западной Канаде сообщество из миллиона человек выращивает зерно для двадцати миллионов человек, причем девятнадцать миллионов живут в отдалении – в восточной части Канады, на востоке Соединенных Штатов Америки и в Европе. До 1878 года относительно малые партии таких товаров, как хлопок, древесина и уголь, перевозили по океану парусные суда, но совокупный объем перевозок был ничтожен, если мерить сегодняшними мерками. Германия же поняла, что в новых условиях можно наращивать живую силу где угодно за счет импортируемых пищи и сырья, в том числе в самой Германии, преследуя стратегические цели.

Прежде немцы, как и англичане, свободно эмигрировали, но среди немецкого, равно как и среди британского, населения в новых странах постоянно увеличивался спрос на британские мануфактуры. Поэтому численность британцев росла как дома, так и в колониях, и в Соединенных Штатах Америки. Кобден и Брайт[185]185
  Дж. Брайт – английский государственный деятель, сторонник свободы торговли, министр торговли Британской империи.


[Закрыть] это предвидели; они ратовали за дешевую еду и дешевое сырье, чтобы производить дешевый экспорт. Зато остальной мир воспринимал нашу свободную торговлю как насаждение империи, как кабалу, а не свободы; люди видели обратную сторону медали, считали, что их обрекают на тяжкий подручный труд на благо Великобритании. К сожалению, британские островитяне совершили ошибку, приписав свое процветание главным образом свободному импорту, тогда как процветание объяснялось в первую очередь текущей политикой и тем фактом, что достаточно долго у этой политики не было конкурентов. Благодаря своей «силе» в 1846 году, мы смогли приступить к свободной торговле, получить немедленные преимущества – и не столкнуться с немедленным ущербом.

С 1878 года Германия начала наращивать свою живую силу, деятельно создавая рабочие места. Один из способов заключался во внедрении научно обоснованных пошлин: сквозь это «сито» тщательно «просеивали» импорт, проверяя, чтобы в товаре содержался минимум издержек, в особенности квалифицированного труда. А все остальные способы были призваны установить новую текущую политику, которая, как предполагалось, повысит производительность страны. Железные дороги скупались государством, выдавались налоговые льготы, банки очутились во власти правительства через систему взаимосвязанного владения акциями, для промышленности ввели щедрые кредиты, картели и прочие формы объединения снижали себестоимость производства и сбыта. В результате приблизительно с 1900 года немецкая эмиграция, которая неуклонно падала, прекратилась полностью, за исключением тех случаев, когда численность уезжающих тут же восполнялась иммигрантами.

Экономическое наступление велось по всем фронтам и предусматривало вылазки за границу. Судоходные линии получали субсидии, банки превращались в торговые посты в иноземных городах. Возникали международные объединения под контролем Германии, в основном при посредстве франкфуртских евреев. Наконец в 1905 году Германия предложила такие коммерческие договоры семи соседним странам, что одобрение этих договоров было равносильно экономическому подчинению. Один договор навязали России, ослабленной войной и революцией. Говорят, на подготовку договоров у немцев ушло десять лет – прекрасный пример «вызревания» Kiltur!

Быстрое развитие Германии стало триумфом стратегического мышления, триумфом организованности, или, иными словами, торжеством практического подхода. Основные научные идеи в большинстве своем импортировались, а хваленое немецкое техническое образование представляло собой всего-навсего форму организации. Система в целом опиралась на четкое осознание реалий текущей политики, направленной на увеличение организованной живой силы.

Следует помнить, правда, что текущая политика не ведает жалости, ибо первый политический интерес человека как животного – это утоление голода. За десять лет до войны население Германии росло со скоростью миллион душ в год (учитывая естественную убыль населения по старости и болезням). Отсюда вытекало, что продуктивную текущую политику надлежит не просто поддерживать, но упорно ускорять. За сорок лет алчность Германии в отношении рынков сделалась одной из очевиднейших и пугающих мировых реалий. Тот факт, что торговый договор с Россией предполагалось возобновить в 1916 году, имеет, вероятно, некоторое отношение к развязыванию войны; Германии во что бы то ни стало требовались подданные-славяне, чтобы выращивать для немцев еду и покупать их товары.

Люди в Берлине, потянувшие за рычаг в 1914 году и обрушившие на земной шар поистине трагическое наводнение – германская живая сила сметала, казалось, любые препятствия, – несут ответственность, что было всесторонне проанализировано и доказано, насколько нам известно, благодаря представителям того поколения, которому выпало справляться с этой бедой. Но на суде истории эти люди должны разделить вину с теми, кто ранее продумывал текущие задачи. Увы, британские государственные деятели и британский народ вряд ли можно признать безупречными и невиновными.

Согласно теории свободной торговли, различные уголки земного шара должны развиваться на основе естественных возможностей, а разные сообщества должны специализироваться в производстве и оказывать услуги друг другу, обмениваясь продукцией. Никто не сомневался в том, что свободная торговля будет тем самым способствовать укреплению мира и братства. Быть может, эта вера была справедлива во времена Адама Смита и одно или два последующих поколения. Но в современных условиях текущая политика, то есть накопление финансового и промышленного могущества, способна пренебрегать естественными возможностями. Пример ткацкой промышленности Ланкашира тут вполне показателен. Малейшее колебание цен на дешевых экспортных линиях обрушит или поднимет рынок, а сегодня текущая политика диктует снижение цен. На протяжении столетия Ланкашир опережал в производстве всех конкурентов, хотя источники сырья и основные рынки сбыта готовой продукции находились в отдаленных частях света. Уголь и влажный климат – вот его единственные естественные преимущества, которые обнаруживаются и в других местах. А ныне промышленность Ланкашира существует по инерции.

Итог всякой специализации, как ни посмотри, заключается в замедлении развития. Когда после 1878 года начался кризис, британское сельское хозяйство ослабело, но британская промышленность продолжала развиваться. Однако в настоящее время кризис затронул даже британскую промышленность; ткацкая и судостроительная отрасли все еще демонстрируют рост, а химическая и электрическая отрасли, увы, сильно отстают. Дело не только в том, что немецкая торговая политика лишила нас ключевых отраслей промышленности; в конце концов, в мире, где правит специализация, за пределами Великобритании подобные контрасты должны были проявиться. Мы активно развивали отрасли производства и постепенно сосредотачивали свои усилия. Поэтому мы, как и Германия, сделались «голодными до рынков», и только весь белый свет в качестве рынка был достаточно велик для сбыта специализированных товаров.

У Великобритании не было пошлин, с которыми можно выходить на переговоры, и в этом отношении она очутилась, образно выражаясь, голой перед всем миром. Поэтому, ощутив угрозу на каком-то жизненно важном рынке, она могла в ответ лишь грозить своим морским могуществом. Кобден на склоне лет, вероятно, предвидел такое развитие событий, недаром он рассуждал о необходимости сильного флота, однако рядовые представители манчестерской школы настолько уверили себя в том, будто свободная торговля способствует миру, что почти не задумывались об особых промышленных потребностях морской силы (по их мнению, любая сделка хороша, если она прибыльна). Да, Великобритания защищала южноамериканские рынки, когда ее флот навязал немцам доктрину Монро в ходе Манильского инцидента, и оберегала индийский рынок, когда тот же флот пугал Германию в годы войны в Южной Африке, а еще флот не позволил закрыть китайский рынок, поддержав японцев в русско-японской войне. Сознавал ли Ланкашир, что Индия насильно принуждена к свободному импорту хлопка? Несомненно, Индия получила значительную прибыль от британского владычества, и никто не намерен настаивать на признании Ланкаширом своей вины, но факт остается фактом: неоднократно, внутри империи и за ее пределами, свободная торговля миролюбивого Ланкашира обеспечивалась грубой силой. Германия приняла к сведению этот опыт и создала собственный флот; этот флот, вполне дееспособный к окончанию войны, нейтрализовал британцев и не позволил нам полноценно поддержать сухопутную армию во Франции.

При демократии текущую политику изменить крайне затруднительно. Единственная надежда будущего состоит в том, что по следам нынешней войны даже демократии научатся мыслить более широко и в длительной перспективе.

В сообществе, экономическое развитие которого устремлено к одной цели, большинство жителей принадлежит к тем, кто проигрывает от специализации, но именно большинство выбирает правителей. Как следствие, корыстные интересы проявляются все отчетливее: речь об интересах работников к получению вознаграждения и приобретению товаров, а также об интересах капитала, озабоченного получением прибыли; в среднем между трудом и капиталом тут нет противоречий, поскольку и работники, и капиталисты мыслят близоруко, предпочитая не заглядывать далеко вперед.

Впрочем, при автократии изменить текущую политику ничуть не проще, пускай затруднения тут возникают в ином отношении. При демократии большинство не в состоянии поменять экономический порядок, а автократия зачастую попросту не решается на такую перемену. Германия при кайзере грезила мировой империей и ради достижения этой цели прибегала к соответствующим экономическим способам наращивания живой силы; сегодня она не осмеливается изменить свою чрезмерно успешную политику, даже когда та втягивает страну в войну, поскольку альтернативой выступает революция. Подобно Франкенштейну[186]186
  Герой одноименного романа английской писательницы М. Шелли, изобретатель, создавший искусственного человека, который превратился в чудовище.


[Закрыть], Германия создала неуправляемого монстра.

По моему убеждению, свободная торговля типа laissez-faire и хищническая защита своих интересов суть образцы имперской политики, неумолимо ведущие к войне. Англичане и немцы заняли места в скором поезде, который идет по одному и тому же маршруту, но в противоположных направлениях. Полагаю, приблизительно после 1908 года столкновение было неминуемо; бывает так, что тормоза не успевают сработать. Различие в степени ответственности британцев и немцев, возможно, стоит сформулировать следующим образом: британский машинист выехал первым и вел поезд самонадеянно, игнорируя сигналы семафора, а немецкий машинист преднамеренно бронировал свой поезд, чтобы выдержать удар, повел локомотив по встречному пути и, в последний момент перед ударом, увеличил скорость.

В наши дни текущая политика сделалась неоспоримой экономической реалией; немцы использовали ее преступным образом, англичане слепо ей доверились. А вот большевики, должно быть, вовсе забыли о ее существовании.

Глава 6
Свобода народов

Мы победили в войне, хотя едва не потерпели поражение; победи Германия, хотя бы на суше, пришлось бы иметь дело с империей в Хартленде; Хартленд как постоянная географическая угроза мировой свободе; как Германия совершила ошибку, наступая на Западном фронте; Гамбург и политика живой силы; мы должны разделять Восточную Европу и Хартленд; разделение на три, а не на две государственных системы; народы «срединного пояса»; полезность Лиги Наций в их случае; не должно быть доминирующих партнеров; нужно считаться с текущей политикой; требуется разумное равенство сил среди значительного числа членов Лиги; стратегические позиции всемирного значения; текущая политика в будущем и неравномерное развитие народов; идеал – независимая нация со сбалансированным экономическим развитием; трагедии текущей политики; политика подлинно свободных народов направлена на достижение мира.

Союзники выиграли войну. Но как мы победили? Подводя итоги, мы находим множество предостережений. Нас спасла, прежде всего, боеспособность британского флота и решение правительства вывести этот флот в море; тем самым мы обезопасили свои коммуникации с Францией. Эта боеготовность и решительность родились из присущего британцам взгляда на мир, когда выделяется нечто существенное, а все прочее попросту игнорируется; если угодно, таков путь способного любителя. Во-вторых, нас спасла чудесная победа французского гения на Марне, подготовленная многолетними глубокими размышлениями великой французской Ecole Militaire[187]187
  Военная школа (фр.), армейская академия, учрежденная в Париже королем Людовиком XV. К числу выпускников этой школы принадлежали многие блестящие тактики, от Наполеона до маршала Ф. Фоша, главнокомандующего союзных войск в Первой мировой войне.


[Закрыть]; вообще же французская армия оказалась храброй, но не такой победоносной, какой могла бы быть. В-третьих, нас спасло самопожертвование – иначе не скажешь – старой британской профессиональной армии при Псире[188]188
  Имеется в виду контрнаступление британского корпуса под греческой Эдессой в 1916 г.


[Закрыть] (это название впредь будет стоять рядом с Фермопилами). Коротко говоря, нас спасли исключительный гений и беспримерный героизм, хотя мы отказывались предвидеть будущее и готовиться к нему (красноречивое свидетельство как силы, так и слабости демократии).

На два года боевые действия поутихли и превратились в окопную войну на суше и в противостояние субмаринам на море; началась война на истощение, в которой время играло на стороне Великобритании, но против России. В 1917 году Россия взбунтовалась, а затем распалась. Германия победила на Востоке, но отложила полное подчинение славян, чтобы сначала разгромить врагов на Западе. Западной Европе пришлось воззвать о помощи к Америке, поскольку в одиночку эта Европа не могла переломить восточную ситуацию. Снова понадобилось некоторое время, потому что Америка, третья из великих демократий, вступивших в войну, была готова к ней еще меньше, чем две другие. Это время обеспечили героизм британских моряков, жертвы, принесенные британским коммерческим флотом и стойкость французских и британских солдат, сумевших отразить вражеское наступление во Франции. Если коротко, мы снова противопоставили силу духа и правильный взгляд на мир немецкой организованности – и едва выстояли; нам посчастливилось победить. В критический миг Великобритания наконец признала принцип единого стратегического командования, вновь согласившись с идеями Ecole Militaire.

Но вся эта история сухопутных и морских сражений, столь героическая и одновременно столь унизительная, не имеет непосредственного отношения к текущим международным делам. Не было никакой сиюминутной ссоры между Восточной и Западной Европой; в прошлом остались те дни, когда Франция нападала на Германию, желая вернуть Эльзас и Лотарингию. Давайте не забывать о том, что война изначально представляла собой попытку Германии покорить славян, которые восстали против Берлина. Всем известно, что убийство австрийского (то есть немецкого) эрцгерцога в славянской Боснии было лишь предлогом, что австрийский (то есть немецкий) ультиматум славянской Сербии оказался фактическим принуждением к войне. При этом не устану повторять, что все эти события выросли из фундаментального антагонизма между немцами, которые стремились подчинить себе Восточную Европу, и славянами, которые отказывались им подчиняться. Выбери Германия оборону своей короткой сухопутной границы с Францией и выдвини она свои основные силы против России, вполне возможно, что военные действия прекратились бы быстро, но мы обрели бы немецкую Восточную Европу, повелевающую Хартлендом. Британский и американский островные народы осознали бы стратегическую опасность, только когда стало бы слишком поздно.

Если у нас нет намерения создать самим себе трудности в будущем, неприемлем любой исход войны, кроме того, который окончательно уладит глубинный конфликт между немцами и славянами в Восточной Европе. Необходимо найти баланс, при котором немцы и славяне примирятся, не жертвуя подлинной независимостью. Нельзя допускать, чтобы в Восточной Европе и в Хартленде впредь сохранялось такое положение дел, которое чревато столкновением амбиций в будущем, ибо, повторю, в недавней войне мы спаслись чудом.

Победоносный римский полководец, вступая в город под оглушительные радостные крики и принимая заслуженные поздравления, нарочно держал при себе раба, который шепотом напоминал ему, что он смертен, как и все прочие. Когда наши государственные деятели ведут переговоры с побежденным врагом, хорошо бы, чтобы некий незримый херувим время от времени нашептывал им следующее напоминание:

Кто правит Восточной Европой, тот владеет Хартлендом.

Кто правит Хартлендом, тот владеет Мировым островом.

Кто правит Мировым островом, тот владеет миром.

* * *

Виконт Грей[189]189
  Сэр Эдуард Грей, министр иностранных дел Великобритании в 1905–1915 гг.


[Закрыть] однажды попробовал свести все трагические события последнего времени к нарушению международного права, сославшись на поступок Австрии, которая разорвала Берлинский договор и присоединила в 1908 году Боснию и Герцеговину. Несомненно, это важная веха в европейской истории, однако исходная оккупация этих двух славянских провинций Турцией в 1878 году – все по тому же Берлинскому договору – видится, пожалуй, более веской причиной. Для славян происходящее означало, что Пруссия стоит позади Австрии (немец за немцем), притязающей на их земли, за которые они воевали с турками; напомню, что война 1876 года, которая завершилась Берлинским договором, началась с восстания славян Боснии и Герцеговины против Турции и стала общеевропейской благодаря славянам в соседних Сербии и Черногории, которые также выступили против турок. После 1878 года Россия несколько лет медлила в нерешительности, а Германия начала наращивать свою живую силу. Затем, в 1895 году, был заключен союз между самодержавной Россией и Французской республикой. Франция нуждалась в союзнике, поскольку эльзасская рана продолжала кровоточить; России союзник требовался, чтобы сделать внушение чрезмерно воинственной Германии. На карте Россия и Франция отнюдь не соседи, поэтому несовместимость демократии и автократии в этих обстоятельствах не стала препятствием для союза. Тем не менее, этот союз в некоторой степени был для России вынужденным.

В 1905 году, когда Россия ослабела вследствие поражения в русско-японской войне и вследствие ее первой революции, Германия обложила страну грабительскими пошлинами. В 1907 году Россия настолько отчаялась, что согласилась даже помириться с Великобританией, ее соперником на протяжении двух поколений и союзником ее недавнего врага (Японии). Опять-таки, у нас нет никаких доказательств подготовки к мировой войне, особенно если вспомнить влияние Германии на русский двор и русскую бюрократию.

Поэтому, когда в 1908 году Австрия предприняла те действия в отношении Боснии и Герцеговины, которые так не понравились виконту Грею, удар был нанесен там, где уже, образно выражаясь, имелись синяки. Крошечная Сербия протестовала, ее старшая сестра Россия поддержала сербов, ведь действия Австрии грозили положить предел мечтам о собственном великом сербском государстве (эти мечты пестовались в народе с сокрушительного поражения при Косово в четырнадцатом столетии[190]190
  Имеется в виду битва на Косовом поле (1389) недалеко от современной Приштины: турки-османы разгромили дружины сербских феодалов, но сами понесли большие потери и отступили к побережью.


[Закрыть]). Но берлинский кайзер облачился в «блистающую броню» в Вене и погрозил «железной десницей» царю в Петрограде. Минуло несколько тревожных лет, и в 1912 году началась Первая Балканская война, когда балканские славяне объединились и прогнали обученную немцами турецкую армию. В 1913 году славяне в Болгарии, вместо того чтобы передать на рассмотрение русскому царю спор о разделе территорий, отнятых у Турции, как следовало по договору о Балканском союзе, развязали войну против сербов, польстившись на посулы Германии. Вспыхнула Вторая Балканская война, в которой болгары потерпели поражение благодаря вмешательству румын, а Бухарестский договор существенно ограничил немецкие амбиции и внушил новую надежду славянским подданным Австрии.

Весьма примечательный доклад французского посла Жюля Камбона, отправленный из Берлина в Париж через три месяца после подписания Бухарестского договора, ясно дает понять, что Германия решила добиваться своих целей огнем и мечом при любой возможности (мирным путем этих целей достичь не удавалось). Накопившиеся доказательства свидетельствуют о том, что спустя неделю после убийства эрцгерцога Франца Фердинанда Германия решила воспользоваться этим предлогом, чтобы форсировать события. Австрия стремилась навязать Сербии за предполагаемое соучастие в убийстве такие карательные условия, которые не принял бы ни один свободный народ; а когда Сербия сделала по-настоящему серьезные уступки и даже Австрия задумалась, не умерить ли пыл, Германия поспешила окончательно рассориться с Россией, в которой видели оплот славянства. Покорись тогда Россия, как было в 1908 году, ей пришлось бы возобновлять тарифный договор с Германией (1916) с единственным выбором – соглашаться на экономическое рабство. Все сказанное известно, разумеется, однако о ходе событий следует напомнить, если мы готовы признать, что ключом к переустройству мира является Восток, хотя военная победа была одержана на Западе.

Как получилось так, что Германия совершила двойную ошибку – не просто вторглась во Францию, но вторглась туда через Бельгию? В Германии знали о слабости России и не опасались иллюзорной «восточной угрозы». Вероятно, направление наступления обусловило предположения, что британская и американская демократии крепко спят (первая – не исключено, а вторая – наверняка). Немецкому супермену суждено править миром, и немцы решили, что им открылся кратчайший путь к этой цели, вместо более длинного пути через Хартленд, власть над которым неизбежно им достанется, если только они сумеют лишить островитян «плацдарма» во Франции. Но была и другая, еще более веская причина, побудившая Германию к войне: такой выбор диктовала экономика. Немцы напали на славян ради рынков, сырья и плодородных земель; ведь ежегодно население Германии прирастало на миллион человек. Чтобы реализовать эту текущую политику живой силы, готовой завоевывать мир, но страдавшей от голода, Германия возродила Гамбург[191]191
  До 1814 г. Гамбург принадлежал Франции, а после объединения Германии сделался крупнейшим морским портом и одним из важнейших промышленных центров страны.


[Закрыть] и построила все то, что означало имя этого города применительно к зарубежным авантюрам и развитию домашней индустрии. Сам же Гамбург ориентировался вовсе не на восток. По сути, немецкая стратегия определялась политической необходимостью.