Текст книги "Географическая ось истории"

На восточный, «внешний» берег Эгейского моря вышли из внутренних районов Азии персы, обрушившиеся на греческие города у моря, и афинский флот доставлял по воде подмогу из полуостровной цитадели; сама же война переросла в столкновение морской и сухопутной силы. Персидский набег с моря удалось отразить при Марафоне[115]115
  Персы приплыли в Аттику с захваченного ими ранее острова Эвбея и высадились недалеко от городка Марафон.


[Закрыть], после чего персы вернулись к привычной стратегии сухопутного доминирования: при царе Ксерксе они совершили обход по суше, переправились на лодках через пролив Дарданеллы и двинулись на греков с севера, рассчитывая «растоптать осиное гнездо», откуда прилетали больно жалившие насекомые. Но персидские усилия не увенчались успехом, а заслугу завершения первого этапа в становлении морского могущества следует приписать македонцам, наполовину грекам и наполовину варварам, которые явились с «основания» полуострова и завоевали лежавшую южнее греческую морскую базу, а затем двинулись в Азию, через Сирию в Египет, уничтожив по дороге финикийский Тир. Тем самым они создали «закрытое море» в восточном Средиземноморье, лишив греков и финикийцев морских баз. После этого царь македонцев Александр мог смело идти дальше, в Переднюю Азию. Можно, конечно, рассуждать о подвижности кораблей и о «длинной руке» флота, но морское могущество как таковое зависит прежде всего от наличия соответствующих баз, производительных и безопасных. Греческая морская мощь развивалась аналогично египетской речной мощи, и финал для обоих был одинаковым; торговля по морю успешно велась и без защиты военного флота, поскольку все побережья принадлежали одной стране.

* * *

Теперь отправимся в западное Средиземноморье. Расположенный там Рим возник как укрепленный город на холме, а у подножия последнего находились мост и речной причал. Этот город на холме с мостом и портом был цитаделью и рынком для малочисленных крестьян, которые возделывали почву Лация, «широкую землю», или равнину, между Апеннинами и морем. «Отец»-Тибр с точки зрения судоходства представлял собой небольшой поток, пригодный для плавания на малых мореходных судах, которые поднимались от побережья на несколько миль против течения, но этого оказалось достаточно, чтобы обеспечить Риму преимущество перед соперниками – городами на альбанских и этрусских холмах. У Рима были мост и внутренний порт, как и у Лондона.

Опираясь на производительность Лация, римляне через Тибр выплывали в западное Средиземноморье. Вскоре началась их конкуренция с карфагенянами, которые развивали хозяйство в плодородной долине Мержедех на мысу через море. Вспыхнула Первая Пуническая, или Финикийская, война, и римляне победоносно утвердились на море. Затем они расширили свою базу, присоединив к Лацию весь Италийский полуостров вплоть до реки Рубикон.

В ходе Второй Пунической войны карфагенский полководец Ганнибал попытался разрушить римское морское могущество, совершив обходной маневр по суше, подобно Ксерксу и Александру, которым также противостояли морские силы. Он переправил свое войско из Африки в Иберию (Испанию) через узкий пролив, а затем устремился через южную Галлию в Италию. Но Ганнибал потерпел поражение, а Рим аннексировал средиземноморские побережья Галлии и Испании. Захватив сам город Карфаген в Третью Пуническую войну, римляне превратили западное Средиземноморье в «закрытое море», поскольку теперь все берега принадлежали одной сухопутной державе.

Оставалось объединить владычество над западным и восточным бассейнами Средиземного моря, которые соединяются через Сицилийский и Мессинский проливы. Римские легионы заняли Македонию и промаршировали по Азии, но различие между латинским Западом и греческим Востоком сохранялось, что сделалось очевидным, когда разгорелась гражданская война между римскими правителями Запада и Востока, Цезарем и Антонием. В морской битве у мыса Акций, одном из решающих сражений мировой истории, западный флот Цезаря уничтожил восточный флот Антония. С тех пор пять столетий все Средиземное море являлось «закрытым», «внутренним»; потому мы сегодня привыкли думать о Римской империи как о преимущественно сухопутной державе. Ей не требовалось большого флота, не считая нескольких «полицейских» кораблей, чтобы поддерживать порядок над основными торговыми путями Средиземного моря; точно так же египетские фараоны в свое время подчинили себе весь Нил. Снова сухопутная сила завершила этап соперничества на воде, лишив морскую силу ее баз. Да, состоялось кульминационное морское сражение при Акции, а флот Цезаря сумел первым добиться заслуженной награды всех последующих флотов-победителей – полной власти над морем. Но впоследствии эта власть удерживалась не на море, а на суше, конкретно на побережьях.

* * *

Когда Рим завершил организацию своей власти в Средиземноморье, наступила долгая переходная эпоха, на протяжении которой постепенно происходило океаническое развитие западной цивилизации. Переход начался с римской дорожной системы, призванной обеспечить большую свободу действий легионам.

После окончания Пунических войн оказалось, что четыре латиноязычные провинции окружают западное Средиземноморье – речь об Италии, южной Галлии, восточной и южной Испании, а также о карфагенской Африке. Безопасность внешних границ африканской провинции гарантировалась пустыней Сахара, Италию защищал Адриатический «ров», но вот в Галлии и Испании обнаружились неудобные соседи – непокоренные кельтские племена. Иначе говоря, перед империей встала знакомая дилемма – либо наступать и положить конец угрозе, либо окопаться и отражать набеги, но саму угрозу не уничтожать. Отважный народ избрал первый путь, и в итоге римские дороги пролегли до океана на пространстве в тысячу миль от мыса Сент-Винсент до устья Рейна. Тем самым латинская часть империи обрела опору в двух особенностях физической географии: с одной стороны находилось Латинское море (западное Средиземноморье), а с другой располагался Латинский полуостров – между Средиземным морем и океаном[116]116
  Не знаю, употреблялись ли ранее эти названия – Латинское море и Латинский полуостров. Мне представляется, что они хорошо отражают сделанные мною выводы, поэтому я предлагаю использовать их и впредь. – Примеч. автора.


[Закрыть].

Юлий Цезарь закрепился на побережье Бискайского залива и построил флот, позднее разгромивший флотилию венетов, приплывших из Бретани. Затем, поскольку британские кельты поддерживали своих сородичей в Галлии, он пересек Ла-Манш и сокрушил их островную базу. Спустя сто лет римляне завоевали всю низинную, наиболее плодородную Британию, устранив опасность возникновения морской силы на галльском побережье. Ла-Манш по этой причине также превратился в «закрытое море» во власти сухопутной силы.

Минуло четыре столетия, и сухопутная сила Рима ослабела, так что моря по обе стороны Латинского полуострова вскоре перестали быть «закрытыми». Северяне из своих фьордов совершали набеги в Северном море, отваживались пересекать Ла-Манш и даже Гибралтарский пролив, проникали в Средиземноморье; их морская сила мало-помалу утверждалась на всем Латинском полуострове. Они основали передовые базы на Британских островах и на Сицилии, а порой дерзко нападали на побережья Нормандии и южной Италии.

Между тем сарацинская конница на верблюдах вырвалась из Аравии и отняла у империи Карфаген, Египет и Сирию, то есть провинции, лежавшие к югу от Средиземного моря. Затем они построили собственный флот и сумели оккупировать часть Сицилии и Испании. Таким образом, Средиземноморье утратило положение «внутренней» области империи, сделалось рубежом, разделявшим христианский и исламский миры. При этом многочисленность кораблей позволяла сарацинам сохранять за собой Испанию (к северу от моря) – точно так же, как в более ранние времена господство Рима позволяло ему владеть Карфагеном (к югу от моря).

Добрую тысячу лет латинский христианский мир оставался узником Латинского полуострова и островной Британии. Он тянулся на полторы тысячи миль на северо-восток, если мерить по прямой, от океанского побережья и Священного мыса древних[117]117
  В античной традиции так именовали сразу несколько мысов на побережьях Европы и Малой Азии, но в данном случае речь, видимо, идет о мысе Сан-Висенти на юго-западном побережье Португалии.


[Закрыть] до Копенгагенского пролива, а в пятнадцати сотнях миль на восток, меряя тем же способом, лежало извилистое средиземноморское побережье, вплоть до проливов в Константинополе. Малый полуостров придвигается к большому через проливы: с одной стороны Скандинавия, с другой стороны Малая Азия; а за этими сухопутными преградами образовались два опоясанных сушей бассейна – Балтийское и Черное моря. Если допустить, что Британия как бы компенсировала Италию, то симметрия дистальной оконечности[118]118
  Автор использует анатомическую терминологию: в анатомии дистальный – наименее приближенный (например, к телу), в противоположность проксимальному – наиболее приближенному отделу или органу.


[Закрыть] большого полуострова позволяла мысленно наложить на карту латинский крест: макушка – Германия, боковины – Англия и Италия, опора – Испания, а центр – Франция; тем самым словно подчеркивалось существование церковной империи пяти народов, которая, даже сместившись к северу, выступала средневековым наследником государства римских цезарей. Однако на востоке, где Балтийское и Черное моря впервые начали определять полуостровной характер Европы, рубежи выглядели менее четкими, поскольку Балканский полуостров устремлялся на юг, постепенно сужаясь и перетекая в исторический небольшой Греческий полуостров.

Разве не заманчиво предаться фантазиям относительно того, что могло бы произойти, не откажись Рим в свое время от завоевания территорий к востоку от Рейна? Кто посмеет утверждать, что могущественная морская держава, полностью латинизированная вплоть до Черного и Балтийского морей, не стала бы повелевать миром со своей полуостровной базы? Но классический Рим был прежде всего средиземноморской, а не полуостровной силой, поэтому границы по Рейну и Дунаю следует рассматривать как крайние рубежи средиземноморского влияния, а не как промежуточные успехи полуостровной политики.

Именно повторное «открытие» морей с обеих сторон уплотнило Европу и сделало ее полноценным полуостровом. Реакцию надлежало упорядочить, иначе давление с севера и юга уничтожило бы христианский мир. Поэтому Карл Великий создал свою империю на Рейне, наполовину латинскую и наполовину немецкую по языку, но целиком латинскую в отношении религии. Из этой империи в качестве базы позднее предпринимались крестовые походы. Если оценивать события в ретроспективе из нашего времени и с точки зрения моряка, крестовые походы в случае успеха сулили очередное «закрытие» Средиземного моря. Долгая череда войн, что длились два столетия, разворачивалась в два этапа. Флоты из Венеции и Генуи выдвигались к Яффе и Акре на побережье Сирии; сухопутные войска шли через Венгрию, вдоль знаменитого «коридора» в долинах Моравы и Марицы, а затем, через Константинополь и Малую Азию, оказывались в Сирии. Само собой напрашивается сравнение этих сухопутных кампаний крестоносцев (база в Германии, выход к Средиземному морю) с аналогичными походами Александра из Македонии. Действительно, можно провести довольно много параллелей между македонцами, которые лишь частично были греками, и немцами, которые лишь частично латинизировались. Любой истинный грек, истинный эллин смотрел на варвара-македонца с презрением! Но исходное местоположение у основания Греческого полуострова позволило македонцам захватить греческую морскую базу, а местоположение немцев у основания большого Латинского полуострова всегда воспринималось как угроза для латинских морских баз за Рейном и Альпами.

Так народы латинской цивилизации закалялись в пору, именуемую темными веками, на протяжении которой им приходилось непрерывно отражать нападения магометан, вследствие чего крестовые походы завершились неудачей. Лишь в пятнадцатом столетии наконец настала пора великих океанских плаваний, которые подчинили Европе весь земной шар. Пожалуй, здесь стоит задержаться и коротко описать уникальную среду, в которой «западная поросль» человеческой породы развила в себе предприимчивость и упорство, обеспечившее ей лидерство в современном мире. Европа – всего-навсего крохотный уголок огромного острова, к которому также относятся Азия и Африка, но колыбель европейской цивилизации была Европой только наполовину: речь о Латинском полуострове и нескольких малых полуостровах и островах вокруг. К югу лежали широкие пустыни, которые возможно пересечь минимум за три месяца верхом на верблюде и которые строго отделяли чернокожих от белых людей. К западу раскинулся неизведанный океан, а на севере громоздились льды. На северо-востоке вставали стеной сосновые леса, а реки там текли либо к ледяной кромке Арктического моря, либо к внутренним морям наподобие Каспия, лишенным выхода в океан. Разве что на юго-востоке отмечались условия, позволявшие проникать во внешний мир, но эти пути и маршруты надежно перекрывали, с седьмого по девятнадцатое столетие, арабы и турки.

Впрочем, европейская система водных путей в любом случае оставалась отделенной от Индийского океана Суэцким перешейком. Следовательно, с точки зрения моряка, представление о Европе как отдельной области неоспоримо складывалось, хотя обитатель суши вполне мог мыслить эту область как сливающуюся с Азией. Это был особый мир, достаточно плодородный сам по себе, а его водные пути обеспечивали естественные условия сближения разных народов. По этим водным путям с их притоками и переправами люди на лодках, не выходя в открытое море, плавали вдоль побережий к горизонту или скромно держались берегов рек. Более того, в те дни, когда в Европе практически не осталось дорог, поскольку римская дорожная система разрушилась, лодочники часто добирались до верховий рек (мы сегодня туда заглядываем редко, считая, что результат не стоит усилий).

Применительно к средневековой «осаде» Европы следует выделить два благоприятных обстоятельства. Во-первых, магометане не обладали неисчерпаемой живой силой, ведь они опирались на засушливые и субаридные пустыни и степи с немногочисленными оазисами; во-вторых, Латинский полуостров не испытывал серьезного давления по океанской границе, ибо северяне, жестокие и безжалостные язычники, базировались на фьорды, еще менее просторные и плодородные, чем оазисы, а там, где они расселялись – в Англии, Нормандии, на Сицилии или в России, – малая их численность означала, что они быстро растворялись в местном населении. Потому-то всю оборонительную мощь Европы можно было направить на угрозу с юго-востока. Но по мере того, как европейская цивилизация укреплялась, она все чаще присматривалась к океаническому фронту; Венеции и Австрии вполне хватало, чтобы противостоять туркам.

После безуспешных попыток скандинавов прорваться сквозь ледяной покров Гренландии португальцы взялись за поиски морского пути в Индию вокруг побережья Африки. Их вдохновил на поиски принц Генрих Мореплаватель, наполовину англичанин[119]119
  Матерью принца Генриха была Филиппа Ланкастерская, супруга короля Англии Генриха IV.


[Закрыть] и наполовину португалец. На первый взгляд кажется странным, что мореходы наподобие Колумба, всю жизнь совершавшие каботажные плавания, частенько отбывавшие из Венеции в Британию, так долго откладывали экспедиции на юг, хотя нередко ходили через Гибралтарский пролив. Еще более странным кажется то обстоятельство, что, когда они наконец двинулись исследовать Африку, понадобилось два поколения с почти ежегодными плаваниями, прежде чем Да Гама проложил путь в Индийский океан. Причина этих затруднений сугубо физическая. На протяжении тысячи миль, с широты Канарских островов до широты Кабо-Верде, африканское побережье представляет собой мертвую пустыню, пассаты здесь неустанно сдувают землю в океан. Да, плыть на юг под этими устойчивыми ветрами относительно просто, но вставал, разумеется, вопрос о возвращении – на тех же кораблях, которые не могли идти против ветра, как современные клиперы, не осмеливались выбираться на просторы океана и не рисковали пускаться в путь без запасов свежей пищи и воды, ведь цинга являлась настоящим бичом мореходов.

Обнаружив океанский путь в «индийские моря», португальцы вскоре сумели покончить с угрозой арабских дау[120]120
  Дау или дхау – общее название арабских парусных судов с латинскими (косыми) парусами.


[Закрыть]. Европа напала на врагов с тыла; она обогнула сухопутные препятствия, как в свое время поступали Ксеркс, Александр Македонский, Ганнибал и крестоносцы.

С того времени и вплоть до открытия Суэцкого канала в 1869 году европейские моряки все чаще предпочитали огибать мыс Доброй Надежды и плыть на север по восточному океану, до берегов Китая и Японии. Один-единственный корабль, «Вега» шведского барона Норденшельда[121]121
  Шведский геолог и географ Н. Норденшельд в 1878–1879 гг. первым прошел по Северо-Западному проходу (Северный морской путь) через Берингов пролив в Тихий океан.


[Закрыть], отважился пройти вдоль северного побережья Азии, подвергая себя непрестанному риску; через два года – как выяснилось, не завершив обход Тройного континента[122]122
  То есть, в авторской терминологии, Европы – Азии – Африки.


[Закрыть], корабль вернулся домой через Суэцкий канал. До прошлого столетия не предпринималось и попыток добраться в Индию по суше, за исключением вылазок авантюристов. Торговля с Индией велась вдоль побережий, что тоже требовало немалой отваги, от одной точки на карте к другой, мимо огромного южного мыса, берега которого, с одной стороны, европейские и африканские, а со второй – африканские и азиатские. Если изучить картину продвижения в Индию, мир выглядит огромным мысом, вытянутым на юг от Британии до Японии. Этот мировой мыс подчиняется морской силе, как случилось ранее с Греческим и Латинским мысами: все его побережья доступны для морской торговли и для нападений с моря. Естественно, мореходы выбирали для своих баз и торговых постов острова поодаль от материка – примерами могут служить Момбаса, Бомбей, Сингапур и Гонконг – или малые полуострова вроде мыса Доброй Надежды и Адена, поскольку так обеспечивалось укрытие для кораблей и безопасность товаров. Осмелев и набравшись сил, европейцы стали возводить коммерческие города, скажем, Калькутту и Шанхай[123]123
  Эти населенные пункты существовали и до прибытия европейцев, однако их полноценное развитие именно как городов началось уже в колониальную эпоху.


[Закрыть], поблизости от устьев широких рек, благодаря чему открылись дороги в богатые и густонаселенные внутренние области. Так, пользуясь преимуществами свободы перемещений, мореходы Европы около четырех столетий навязывали свою волю обитателям суши в Африке и Азии. Ослабление непосредственной угрозы христианскому миру из-за относительного отступления ислама явилось, вне сомнения, одной из причин распада средневековой Европы на исходе Средневековья; уже в 1493 году папе римскому пришлось прочертить знаменитую линию на карте – от полюса до полюса через океан, – чтобы предотвратить дальнейшие распри испанцев с португальцами. Плодом этого разделения мира стало появление пяти соперничающих океанских держав – Португалии, Испании, Франции, Голландии и Англии – вместо единой христианской державы, о которой явно грезили когда-то крестоносцы.

Итогом тысячелетнего перехода от древних к современным условиям морского могущества, таким образом, стали условия, побуждающие сравнить между собой Греческий и Латинский полуостров заодно с их прибрежными островами. Полуостровная Греция с островом Крит послужили своего рода прообразом Латинского полуострова с островной Британией. При дорийцах изрядные ресурсы материковой части полуострова пошли на завоевание Крита, но позднее соперничество между Спартой и Афинами помешало полноценной эксплуатации полуострова как морской базы. А если взять больший полуостров и больший остров, Британия была завоевана и покорена Римом с материкового полуострова; но к исходу Средневековья на Латинском полуострове существовало уже несколько конкурирующих морских баз, каждая из которых подвергалась угрозе нападения с суши, как когда-то Афины со Спартой, доступные для сухопутного вторжения из Македонии. Среди этих латинских морских баз одна, а именно Венеция, противостояла исламу, тогда как остальные ввязались в междоусобную распрю за владычество над океаном, поэтому малая британская островная база, рядом с которой не было единой полуостровной базы, сделалась оплотом силы, что распространилась на больший полуостров.

Для самой Великобритании справедливо указать, что до восемнадцатого столетия на ее территории не было полноценного единства, однако факты физической географии обеспечили преобладание английской крови на юге острова, где англичане попеременно выступали врагами или союзниками шотландцев и валлийцев. С вторжения норманнов до появления современных промышленных предприятий на угольных месторождениях английский народ оставался едва ли не уникально простым по своему составу. Эпической история английского народа становится потому, что лишь с определенного срока к ней примыкают истории Шотландии и Ирландии. Плодородная равнина среди гор на западе и севере, простершаяся между морями на востоке и юге, крестьянство, один король, один парламент, приливная река, один крупный город с центральным рынком и портом – вот кирпичики, из которых была построена Англия, чьи сигнальные огни горели на вершинах холмов, от Плимута до Бервика-на-Твиде, в ту ночь в правление Елизаветы, когда испанская Армада вошла в Ла-Манш. В меньших масштабах Лаций, Тибр, город, сенат и жители Рима тоже обладали подобным единством и сходной силой. Исторически реальной базой британского морского могущества была Английская равнина, плодородная и обособленная; уголь и железо из-за ее пределов появились позже. Белый флаг Королевского флота подчеркивает историческую преемственность: это стяг святого Георгия, «дополненный» для обозначения младших союзников.

Британская история последних трех столетий позволяет опознать и изучить все характеристики морского могущества, но домашняя база, производительная и безопасная, есть единственное необходимое условие, к которому постепенно добавляется все прочее. Нам говорят, что мы должны ежедневно благодарить Бога за Ла-Манш, но, когда я оцениваю славный урожай Английской равнины в чрезвычайно важном 1918 году, мне почему-то кажется, что благодарить мореходов следует ничуть не меньше, чем плодотворную почву. Ведь остров Крит, напомню, вынужден был сдаться дорийцам, приплывшим с материкового полуострова.

Четырежды за минувшие три столетия державы большого полуострова предпринимали попытки покончить с британским морским владычеством – так поступали Испания, Голландия и дважды Франция. После Трафальгара британская морская сила наконец утвердилась на Латинском полуострове, основав вспомогательные базы в Гибралтаре, на Мальте и на Гельголанде. Континентальная береговая линия сделалась, по сути, британской границей, несмотря на бесчинства вражеских каперов, и Британия обрела возможность готовиться к войнам на море по собственному распорядку. Поэтому она предприняла «полуостровные» походы в Испанию и высадила войско в Нидерландах для помощи своим военным союзникам. В какой-то степени предвосхищением Галлиполи стала эвакуация с Валхерена и из Коруньи[124]124
  В начале 1809 г. подразделения под командованием генерала Дж. Мура в ожидании эвакуации морем вели затяжные бои с французами, осаждавшими испанский город Ла-Корунья. В том же году британский экспедиционный корпус высадился на голландском полуострове Валхерен, но из-за эпидемии британцам пришлось эвакуироваться. В ходе Первой мировой войны союзники предприняли неудачную десантную операцию на турецком полуострове Галлиполи и были вынуждены в итоге отступить, потеряв свыше 150 000 человек.


[Закрыть].

Когда наполеоновские войны закончились, британское морское могущество, почти не испытывая преград, распространилось почти на весь великий мировой мыс (с оконечностью в виде мыса Доброй Надежды) между Великобританией и Японией. Британские торговые корабли олицетворяли Британскую империю на море; британский капитал, отправляемый за границу, являлся частью британских ресурсов, контролируемых из Лондона и доступных для поддержания власти над океаном. Эта гордая и прибыльная позиция выглядела настолько неуязвимой, что викторианцы считали едва ли не естественным порядком вещей тот факт, что островная Британия должна править морями. Возможно, это вызывало изрядное недовольство остального мира; наше пребывание за Ла-Маншем виделось многим несправедливым преимуществом. Но военные корабли не в состоянии перемещаться по горам, а мы после французских войн Плантагенетов[125]125
  Имеется в виду серия военных конфликтов, вошедших в историю под общим названием Столетней войны. Со стороны Англии эту войну вела династия Плантагенетов, притязавшая на французский престол.


[Закрыть] не стремились к европейским завоеваниям, вследствие чего можно надеяться, что отношение иноземных историков к Великобритании XIX столетия в конце концов сведется к знаменитой формуле, которой один школьник описал директора своего заведения: «зверь, но справедливый»[126]126
  По легенде, этим наставником был доктор Ф. Темпл, суровый директор школы в Регби, впоследствии – архиепископ Кентерберийский.


[Закрыть].

Быть может, важнейшим результатом применения британской морской силы стала ситуация в Индийском океане накануне недавней войны. Британские «раджи»[127]127
  В данном случае имеется в виду британская колониальная администрация (British Raj – британское правление в Индии); собственно раджи – местные индийские правители.


[Закрыть] в Индии зависели от поддержки с моря, но в водах от мыса Доброй Надежды до Индии и Австралии обычно было не отыскать ни британского линкора, ни даже крейсера первого ранга. Фактически, Индийский океан являлся «закрытым морем». Британия владела или «защищала» большую часть побережья, а остаток береговой линии создавали либо острова, такие как Голландская Ост-Индия, либо территории наподобие португальского Мозамбика или германской Восточной Африки, континентальные, но недоступные для проникновения из Европы по суше. За исключением Персидского залива, не было и не могло быть соперничающей базы морского могущества, которая сочетала бы безопасность с необходимыми ресурсами; а применительно к Персидскому заливу Великобритания провозгласила и отстаивала политику, согласно которой морские базы не должны создаваться ни на персидском, ни на турецком побережье. Налицо некое внешнее и поразительное сходство между «закрытым» Средиземноморьем римлян, с легионами вдоль границы по Рейну, и «закрытым» Индийским океаном, с британской армией на северо-западной границе Индии. Различие в том, что «закрытие» Средиземного моря обеспечивали упомянутые легионы, но «закрытие» Индийского океана осуществлялось за счет морского могущества и домашней базы.

* * *

В вышеупомянутом кратком обзоре превратностей бытования морской силы мы не останавливались на рассмотрении многократно обсуждавшейся темы единоличного владычества над морями. Теперь все осознают, что, благодаря непрерывности океана и подвижности кораблей, решающее сражение на море приносит немедленные, далеко идущие результаты. Цезарь победил Антония при мысе Акций, и власть Цезаря после этого стала неоспоримой по всем берегам Средиземного моря. Великобритания одержала важнейшую победу при Трафальгаре и с тех пор могла не замечать вражеские флоты в океане, свободно транспортируя войска туда, куда требовалось, и выводить их обратно, доставлять припасы из дальних стран и оказывать давление в ходе любых переговоров с теми государствами, которые имели выход к морю. Нас интересуют здесь прежде всего основы морского могущества и взаимодействие моря и суши. В конечном счете, именно этот вопрос является фундаментальным. На Ниле имелся флот боевых лодок, и доступ к реке для врагов был закрыт стараниями единственной сухопутной силы, что контролировала плодородные базы всего Египта. Критская островная база была завоевана с более крупного греческого полуострова. Македонская сухопутная сила прогнала из восточного Средиземноморья военные корабли греков и финикийцев, отняв у них базы. Ганнибал нанес сухопутный удар по домашнему полуострову римской морской державы, и эту базу спасла победа на суше. Цезарь завоевал господство в Средиземноморье победой на море, а впоследствии Рим оберегал свою власть за счет охраны сухопутных границ. В Средние века латинский христианский мир защищал себя на море со своей полуостровной базы, но позднее на этом полуострове образовались соперничающие государства и появились несколько баз морского могущества, все уязвимые для нападения с суши, из-за чего владение морями перешло к державе, которая базировалась на острове – к счастью, плодородном и обладающим запасами угля. Опираясь на эту морскую силу, британские искатели приключений основали заморскую империю – империю колоний, плантаций, факторий и протекторатов; посредством перевозимых по морю войск они утвердили сухопутное владычество в Индии и Египте. Итоги британского морского могущества столь внушительны, что, пожалуй, проявилась склонность пренебрегать уроками истории и воспринимать морское могущество в целом, из-за единства океана, как последний довод в соперничестве с сухопутной силой.

* * *

Никогда ранее морская сила не играла такой роли, как в недавней войне и в событиях, которые ей предшествовали. Эта цепь событий началась около двадцати лет назад с трех великих побед, одержанных британским флотом без единого выстрела. Первой стала Манила в Тихом океане, когда немецкая эскадра пригрозила вмешательством на стороне испанцев, которым противостояли американцы; британская эскадра поддержала американцев[128]128
  Имеется в виду эпизод испано-американской войны 1898 г., когда американская эскадра в сражении при Кавите (под Манилой) потопила испанский крейсерский отряд.


[Закрыть]. Не буду уделять чрезмерное внимание этому единичному случаю, но укажу, что его можно считать типичным для взаимоотношений держав в годы войны между Испанией и Америкой; эта война принесла Америке полновластие как в Атлантике, так и на Тихом океане, и обернулась тем, что Америка взялась за строительство Панамского канала, дабы обрести «островное» преимущество для мобилизации своих военных кораблей. Так был сделан первый шаг к примирению британцев и американцев. Более того, была принята и поддержана доктрина Монро, касавшаяся Южной Америки.

Вторая из этих побед британского флота была одержана, когда британцы сохранили владычество над океаном в ходе южноафриканской войны, чрезвычайно важной для сохранения британского правления в Индии; а третья состоялась, когда мы наблюдали за русско-японской войной[129]129
  Великобритания оказывала Японии военную помощь согласно англо-японскому союзному договору 1902 г.


[Закрыть] и сумели обезопасить свой доступ в Китай. Во всех трех ситуациях история могла бы сложиться совершенно иначе без участия британского флота. Тем не менее – возможно, именно поэтому, – активное строительство германского флота согласно веренице «морских» законов заставило отозвать британские эскадры с Дальнего Востока и Средиземноморья и побудило к сотрудничеству в этих бассейнах с японскими и французскими морскими силами.

Сама Великая война началась «по старинке», и лишь в 1917 году сделались очевидными признаки новой реальности. В начале войны британский флот подтвердил свое господство на море, охватив при содействии французского флота весь полуостровной театр военных действий на суше. Немецкие войска в колониях были изолированы, немецкое торговое судоходство вынужденно прекратилось, британские экспедиционные силы переправлялись через Ла-Манш без малейших потерь (не погибали ни люди, ни лошади), а британские и французские грузы из-за океана доставлялись благополучно. Если коротко, территории Великобритании и Франции сделались единым целым благодаря войне, их общая граница придвинулась на расстояние пушечного залпа к побережью Германии (достойное возмещение за временную, пусть и трагичную, утрату ряда французских департаментов). После битвы на Марне истинная военная карта Европы показывала, что франко-британская граница тянется вдоль побережья Норвегии, Дании, Германии, Голландии и Бельгии – на расстоянии трех миль от нейтральной суши – и далее вьется извилистой линией через Бельгию и Францию до швейцарской границы в Юре[130]130
  Зд. местность на северо-западе Швейцарии, с 1978 г. – отдельный кантон.


[Закрыть]. К западу от этой границы, на суше и на море, союзники возводили укрепления, ожидая натиска врага. Девять месяцев спустя Италия осмелилась присоединиться к союзникам, главным образом потому, что ее порты оставались открытыми благодаря морской силе двух держав.

На Восточном фронте война тоже велась по старинке. Сухопутную силу там олицетворяли два противоборствующих лагеря, и второй из них, несмотря на свое закоснелое самодержавие, выступал союзником морских сил демократического Запада. Коротко говоря, расстановка противников в целом повторяла историю столетней давности, когда британская морская сила поддерживала португальцев и испанцев на «полуострове» и заключила союзы с автократиями в лице восточных сухопутных сил. Наполеону пришлось сражаться на два фронта, которые с точки зрения сегодняшнего дня мы должны именовать западным и восточным.