Текст книги "Взгляд назад: Культурная история женских ягодиц"

Саарти

Жизнь{63}63
  Реконструкция жизни Сары Баартман в этой главе опирается во многом на работу Клифтона Крейса и Памелы Скалли, написавших отличную книгу Sarah Baartman and the Hottentot Venus (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2011), на которую часто ссылаются специалисты по Баартман. Помимо Крейса и Скалли, я также черпала общую информацию о жизни и наследии Баартман из следующих источников: Anne Fausto-Sterling, “Gender, Race, and Nation: The Comparative Anatomy of ‘Hottentot’ Women in Europe, 1815–1817,” in Deviant Bodies: Critical Perspectives on Difference in Science and Popular Culture, eds. Jennifer Terry and Jacqueline Urla (Bloomington: Indiana University Press, 1999), 19–48; Natasha Gordon-Chipembere, Representation and Black Womanhood: The Legacy of Sarah Baartman (New York: Palgrave Macmillan, 2016); Janell Hobson, Venus in the Dark: Blackness and Beauty in Popular Culture (Oxfordshire: Routledge, 2018); Rachel Holmes, The Hottentot Venus: The Life and Death of Sarah Baartman (London: Bloomsbury, 2020); The Life and Times of Sarah Baartman, directed by Zola Maseko, Icarus Films, 1998; T. Denean Sharpley-Whiting, Black Venus: Sexualized Savages, Primal Fears, and Primitive Narratives in French (Durham, NC: Duke University Press, 1999); Deborah Willis, ed., Black Venus 2010: They Called Her “Hottentot” (Philadelphia: Temple University Press, 2010).


[Закрыть]

Национальный музей естественной истории расположен в юго-восточной части парижского Ботанического сада, занимающего 28 гектаров между Большой мечетью и Сеной. Улица, на которой он стоит, названа в честь Жоржа Кювье – человека, собравшего коллекцию костей, камней и семян, которые и сейчас хранятся в музее.

Жорж Кювье был среди прочего величайшим специалистом по сравнительной анатомии и основателем палеонтологии{64}64
  Хотя большинство биографий Жоржа Кювье написаны на французском, биографические подробности о нем общедоступны в энциклопедиях и историях науки XIX в. Я опиралась на научные энциклопедии Аризонского университета и Калифорнийского университета в Беркли, а также информацию в биографии Баартман у Крейса и Скалли. Я также беседовала с философами науки Крисом Хауфе и Кэтрин Табб, которые помогли мне понять Кювье в контексте.


[Закрыть]. Его открытия перевернули естествознание начала XIX в. и помогли проложить путь к дарвиновской теории эволюции и исследованиям современных биологов, таких как Дэниел Либерман и Ричард Прам.

Кювье хотел собрать образцы всех существующих в мире растений, животных и минералов и объяснить их происхождение. Проходя через бесконечный Сад растений, я подумала, что это ему удалось. Сад был разделен на прямоугольные участки, каждое дерево и кустик отмечены гравированной табличкой с указанием вида и региона происхождения. Клумба с Glaux Maritima – млечником приморским – располагалась рядом с болотистым участком, засаженным самолюсом. И тот и другой выглядели для меня как обычные сорняки, но в музейных владениях за ними ухаживали и наблюдали – и называли их по именам.

Внутри музей был битком набит разнообразными костями – от крошечного черепа летучей мыши до гигантской пластины китового уса. В современных музеях экспонаты тщательно отбираются: считается, что одного кресла, одного скелета или монеты достаточно, чтобы дать посетителям возможность составить представление о множестве подобных кресел, скелетов или монет. Парижский Национальный музей естественной истории оказался совсем другим. Это было пространство почти избыточной полноты, которое, казалось, ностальгировало по эпохе своего создания. В огромном зале не было ни одного свободного сантиметра: повсюду стояли на деревянных подставках за начищенным стеклом или свисали с потолка скелеты животных. Вместо информационных табличек, которые помогли бы посетителям разобраться в этой неразберихе, музей предлагал еще больше неразберихи. Голова обезьяны с рассеченной шеей плавала в стеклянной банке, демонстрируя строение гортани; поджелудочная железа леопарда была выставлена на фоне большого куска синего бархата; челюсти двадцати видов крыс располагались каждая в отдельном стеклянном шаре.

Среди костей животных тут и там попадались человеческие: череп Homo sapiens лежал рядом с черепом шимпанзе, чтобы проиллюстрировать сходства и различия между этими видами. Все мы животные, словно говорил музей, все живое – это одна семья. Но во времена своего основания музей говорил посетителям и кое-что еще: все мы животные, но некоторые из нас – больше животные, чем другие. В этих залах становится ясно, что цель Кювье никогда не состояла в одном только коллекционировании. Он устанавливал иерархию, пытался найти место каждого живого существа в воображаемом естественном порядке и определить, какие виды «низшие», а какие «высшие». Эта иерархия стала особенно важна, когда речь зашла о человеке. В то время многие ученые, в том числе и сам Кювье, были одержимы идеей «недостающего звена». Считалось, что на Земле обитают существа, занимающее промежуточное положение между современными людьми и их биологическими предками. Большинство ученых полагали, что этих существ следует искать в Африке. Эта теория, несомненно, была попыткой научного оправдания постулата о собственном расовом превосходстве.

«Fetus humain», – гласила курсивная надпись на пожелтевшей этикетке перед рядом из пяти человеческих скелетиков, расставленных в дальнем углу музея. В банках с формалином плавали котенок-циклоп и двухголовая собака. Рядом располагался восковой макет сиамских близнецов. На наклейке было указано просто «Монстры».

Глядя в этот пыльный угол, я не видела «естественного порядка» – только жестокость. На что годилась эта выставка, тем более без информационных табличек, без контекста, без попытки просветить посетителей? Разве на то, чтобы вызывать у них шок и отвращение. Я чувствовала себя неуютно, но не только из-за того, что видела перед собой сейчас. Прошлое музея тоже давило на меня. Я приехала в Париж, чтобы изучить историю женщины, тело и попа которой сыграли главную роль в проекте Жоржа Кювье по составлению классификации людей. Женщины, чьи останки он впихнул в свою коллекцию в 1816 г., сделав из нее «образцовый пример готтентотки»[9]9
  Слово «готтентот», до сих пор использующееся в русском языке наравне с обозначением «кой-коин», происходит от нидерл. hottentot, что значит «заика». В XIX–XX вв. слово приобрело негативную окраску, в Намибии и ЮАР оно считается оскорбительным.


[Закрыть] – именно так в начале XIX столетия называли представителей южноафриканского народа кой-коин.

___________

Ее звали Саарти Баартман{65}65
  На африкаанс ее имя было Саарти, и так Баартман называли многие при жизни. Сарой ее стали называть только после крещения в Манчестере через несколько лет по прибытии в Англию. Хотя практически невозможно установить, что и до какой степени в ее жизни было добровольным, а что принудительным, по-видимому, тогда она выбрала имя «Сара» сама. Эти именем ученые предпочитают называть ее в наши дни. Суффикс -tjie – уменьшительный с двояким значением. Он ласкательный, используемый между друзьями и предполагающий нежность. Но он также уменьшает масштаб называемого и предполагает порабощение, услужение, субординацию. На протяжении всей истории Южной Африки он использовался как расистская форма речи, способ белых людей утверждать свою власть над черными. В случае Баартман, уменьшительность могла также подразумевать насмешку: женщину, известную главным образом своим большим телом, называли маленькой всякий раз, произнося ее имя.


[Закрыть] – по крайней мере, под этим именем она фигурирует у большинства писавших о ней ученых. Ее настоящее имя, то, которое она получила от родителей, неизвестно, как и многие другие подробности ее биографии. У нас мало достоверных источников о жизни этой женщины: корабельные журналы, судебные протоколы, сенсационные газетные публикации, научная литература, записки современников, которые умели писать и имели на это достаточно свободного времени, то есть богатых и образованных. Все сведения о Саарти дошли до нас от людей, которые держали ее под контролем и пользовались ею в своих интересах. В исторических документах она лишена собственного голоса. Чтобы восстановить реальную картину, ученым приходится не только пристально изучать сами источники, но и читать между строк, анализируя все то, о чем эти источники умалчивают. Только таким образом можно проследить реальную историю жизни Саарти Баартман.

Саарти происходила из народа кой-коин{66}66
  Из разговоров с современными кой-коинами я узнала, что они предпочитают зваться кой и что это произносится как «квай».


[Закрыть], издревле населявшего юго-западный берег Африки. Традиционный образ жизни местных племен – мужчины пасли овец и коров, женщины занимались собирательством – был нарушен колонизацией и межплеменными конфликтами. В 1770-е гг., когда родилась Саарти, Южная Африка уже была голландской колонией. Уже несколько десятков лет переселенцы слали в Европу отчеты о своих африканских путешествиях, в которых, в частности, описывались женщины народа кой-коин: они постоянно курят трубку, у них ленивый нрав и длинные, свисающие половые губы. Колонизаторы часто упоминали и о том, что вскоре стало восприниматься европейцами как главная черта женщин кой-коин вообще: об их больших попах. Эти описания вдохновили Карла Линнея, отца современной таксономии, отнести кой-коин к Homo Sapiens Monstrosus – полулюдям. В эту категорию он включил также мифических мальчиков-волков и людей со слоновьими головами.

К десяти годам Саарти вместе с родителями уже попала в рабство к голландскому колонисту. Тот поселил семью Баартман на своей ферме, где девочка работала служанкой. Вскоре ее родители умерли. В середине 1790-х гг. Баартман была продана Петеру Цезарсу, свободному темнокожему, который сам был слугой немецкого мясника и жил в Кейптауне – шумном, космополитичном портовом городе, полном солдат, торговцев и путешественников со всего света. По голландским законам свободные темнокожие не были гражданами и не пользовались с белыми равными правами. Они обязаны были носить с собой специальные пропуска и одеваться определенным образом, им не позволялось совершать покупки в кредит. Когда в 1795 г. в Южную Африку прибыли британцы, закон о кредитовании изменился и свободные темнокожие вроде Цезарса принялись влезать в долги, покупая себе рабов и слуг.

В первые годы, проведенные у Цезарса, Саарти Баартман родила троих детей. Все они умерли. Возможно, она в некотором смысле была замужем, но, если и так, ее партнер, вероятно, тоже умер. Саарти была, в сущности, очень одинока. Именно в этот момент Цезарс решил, что привлечет свою молодую служанку к новым обязанностям. Он поручил ей «выступать» перед моряками в военном госпитале Кейптауна, чтобы подзаработать и помочь ему расплатиться с долгами. Историкам в точности неизвестно, что это были за выступления, но, вероятнее всего, Цезарс заставлял Баартман показывать публике попу. Скоро она сделалась местной знаменитостью.

Среди зрителей однажды оказался Александр Данлоп, шотландский военный врач с предпринимательской жилкой. У Данлопа были финансовые трудности, и он собирался возвращаться в Англию, где надеялся поправить дела. План, предложенный им Петеру Цезарсу, должен был озолотить их обоих. Британская империя росла, путешественники со всех концов света стекались в Лондон с сокровищами, чтобы ученые, члены правительства, джентльмены и простые обыватели могли воочию лицезреть плоды войн и странствий, на которые шли их налоги. Образцы растений, звериные шкуры и даже люди выставлялись напоказ в музеях, научных обществах и на ярмарках.

Данлоп собирался заработать на этом увлечении всевозможной экзотикой и привезти Баартман в Англию. По его плану девушка, одетая в национальный костюм, должна была играть на гитаре и петь кой-коинские песни на одной из больших лондонских ярмарок. Данлоп отчасти рассчитывал на славу, которую уже имела Саарти в Кейптауне, отчасти – на любовь георгианской Англии к попам вообще{67}67
  Эта мысль взята из биографии Сары Баартман, написанной Рэйчел Холмс: The Hottentot Venus: The Life and Death of Sarah Baartman.


[Закрыть]. Полная (хотя и не обязательно большая) попа на протяжении веков была одной из составляющих классического идеала женской красоты, воплощенного в палеолитическом, а затем античном искусстве. Многочисленные скульптуры, прозванные Венерами – по имени римской богини любви и плодородия, – воспевали скорее женственность вообще, чем красоту какой-то одной части тела (заметное исключение – Венера Каллипига, то есть «Венера с прекрасной попой»). Европейские живописцы эпохи Ренессанса тоже были внимательны к женским попам{68}68
  Sabrina Strings, Fearing the Black Body: The Racial Origins of Fat Phobia (New York: New York University Press, 2019).


[Закрыть]. Возможно, самые знаменитые их изображения создал Питер Пауль Рубенс, творивший как раз в то время, когда худоба стала ассоциироваться с рациональностью и мужественностью. Считалось, что худые мужчины более разумны, а идеальная женщина представлялась чувственной, пухлой, округлой и «белоснежной». Тенденция приписывать позитивный смысл «белизне» существовала уже в XVI в. Как и предположение, что женщинами управляют эмоции.

Соотечественники Данлопа, нравы которых были столь хорошо ему известны, несомненно ассоциировали красивую попу с женственностью и иррациональностью. В начале XIX в. в Лондоне распространилась еще одна форма попомании – лондонцы были одержимы пуканьем. Cуществовали клубы любителей пукать, члены которых собирались вместе, чтобы узнать, как поглощение различных продуктов влияет на запах кишечных газов и звук, с которым они выделяются из заднего прохода{69}69
  Edward Ward, A Compleat and Humorous Account of All the Remarkable Clubs and Societies in the Cities of London and Westminster (London: 1756), 31–32.


[Закрыть]. Газеты изобиловали изображениями толстозадых белых женщин – на одной из них девушка с большой попой весело принимает ванну, пока несколько мужчин подглядывают за ней через щелочку в двери{70}70
  James Gillray, “Sir Richard Worse-than-sly, exposing his wife’s bottom;–o fye!,” hand-colored etching, March 14, 1782, National Portrait Gallery, London.


[Закрыть]. План Данлопа состоял в том, чтобы представить лондонцам живой символ величия их империи, воплощение их стереотипов о большезадых «готтентотках» и фантазий об африканской гиперсексуальности. Он надеялся, что это предприятие его обогатит.

Некоторые исследователи считают, что Саарти Баартман перед отъездом из Южной Африки обещали деньги и возможности, но никакого официального контракта между нею и Данлопом (или кем-либо еще) заключено не было. До нас дошли свидетельства о том, что она не хотела уезжать без Цезарса. Мы не знаем, ощущала ли Саарти, что у нее в данной ситуации есть выбор, даже если она и дала свое согласие на это предприятие. Ее свобода принимать решения о том, куда и когда уехать, была долгое время юридически ограничена, а стесненное экономическое положение еще больше сужало ее возможности. На рубеже XVIII и XIX вв. Южная Африка переходила из рук в руки от англичан к голландцам и обратно, а законы о рабстве находились в состоянии неловкой неопределенности. Британская империя упразднила работорговлю в 1807 г., но рабство как таковое продолжало существовать в Англии до 1833 г., а принудительный труд, являющийся рабством de facto, был распространен еще долгие десятилетия.

Что нам известно точно, так это то, что весной 1810 г. Саарти Баартман взошла на борт британского корабля «Диадема», ранее бывшего военным и участвовавшего в боях у берегов Испании. Женщину сопровождали Александр Данлоп, Петер Цезарс и темнокожий мальчик по имени Матиас, который значился в документах как слуга, чтобы Данлопа не обвинили в перевозке рабов. После трансатлантического путешествия, которое длилось несколько месяцев (Саарти, скорее всего, ужасно страдала от качки и была вынуждена сидеть взаперти в каюте, так как была единственной женщиной на борту), корабль в июле 1810 г. прибыл в Англию, в Чатем.

Баартман сошла на берег, одетая в то же платье служанки и башмаки из сыромятной кожи, в которых покинула Кейптаун{71}71
  Holmes, Hottentot Venus, 33.


[Закрыть]. Едва ли во время путешествия эта убогая одежда могла защитить ее от суровых ветров и соленых брызг. В компании Данлопа и Цезарса женщина дилижансом отправилась из Чатема в Лондон. Все трое тряслись по Старой Кентской дороге. Новоиспеченные предприниматели везли с собой полный африканских товаров сундук, поверх которого была пристегнута вонючая шкура жирафа – еще один предмет на продажу.

К концу лета карикатурные изображения Баартман были расклеены по всему Лондону: они появились на улицах, фасадах лавок и газетных киосках{72}72
  Crais and Scully, Sara Baartman and the Hottentot Venus.


[Закрыть]. Ее рисовали стоящей в профиль, чтобы подчеркнуть огромный зад, высокий и круглый. На рисунках женщина практически обнажена, на ней только традиционные украшения, грудь она прикрывает рукой. Изо рта у нее торчит трубка, из которой поднимаются колечки дыма. Большими жирными буквами на плакате написано: «Готтентотская Венера только что прибыла из глубин Африки! Величайший феномен, когда-либо показанный в нашей стране! Пребывание Венеры в Метрополии будет недолгим!»{73}73
  Holmes, Hottentot Venus, 33.


[Закрыть]

Первое выступление Саарти Баартман состоялось на Пикадилли, 225. Именно там организовывались разнообразные «шоу уродов» – выставки, на которых демонстрировали детей-альбиносов, так называемых сиамских близнецов и великанов{74}74
  Более подробно о роли шоу уродов и человеческих зоопарков в Европе и США см.: Bernth Lindfors, Early African Entertainments Abroad: From the Hottentot Venus to Africa’s First Olympians (Madison: The University of Wisconsin Press, 2014).


[Закрыть]. Пикадилли была местом, куда лондонцы приходили познавать странность и новизну все более расширяющегося мира, местом, где смешивались наука и разврат, где собирался весь город, от бедных ирландских иммигрантов-трубочистов до богачей. Это был новый тип публичного пространства, объединявшего самую разношерстную публику в совместном акте унижения таких, как Саарти.

Ежедневное представление начиналось всегда одинаково: Саарти Баартман выходила на ярко освещенную сцену из-за бархатного занавеса. На ней не было корсета или белья – только обтягивающее, в цвет кожи трико{75}75
  Lindfors, Early African Entertainments Abroad, 14.


[Закрыть]. Сквозь прозрачный материал отчетливо были видны соски. Лондонская The Times так описывает это зрелище: «Цвет трико сколь возможно приближен к цвету кожи Венеры. Костюм изготовлен так, чтобы демонстрировать сложение тела, и зрителей даже приглашают исследовать особенности ее форм»{76}76
  “The Hottentot Venus,” Times (London), November 26, 1810, 3.


[Закрыть].

Баартман должна была иметь как можно более «африканский» вид, поэтому на нее надевали бусы из скорлупы страусиных яиц, звенящие браслеты и манжеты из страусовых перьев – все украшения были привезены из Африки, но не все они были кой-коинские. Еще Саарти носила свое небольшое ожерелье из черепахового панциря – традиционный подарок кой-коинским девочкам по случаю их первой менструации и одна из немногих вещей, которые останутся с ней на всю жизнь. Талия Баартман была стянута изысканным поясом. Он должен был подчеркнуть ту часть ее тела, которую, как было известно антрепренерам, лондонцы желали увидеть больше всего. Цезарс и Данлоп постарались, чтобы большой зад Саарти был хорошо виден, но ее гениталии соблазнительно прикрывал кожаный передничек, который вызывал в памяти описания кой-коинских женщин, написанные европейскими путешественниками. Саарти часто заставляли курить трубку{77}77
  Это была одновременно отсылка к давнему стереотипу кой-коинской женщины, курящей трубку, и способ дополнительно маркировать Баартман как непохожую на зрительниц. Англичанки в те времена редко курили трубки, и это «остраняло» Баартман как в гендерном, так и в расовом отношении.


[Закрыть].

Зал был набит дамами с бантами в волосах и мужчинами в высоких воротничках. Зрители вытягивали шеи, чтобы разглядеть Баартман получше. Цезарс водил ее по сцене, командуя по-голландски: повернись, присядь, пройдись{78}78
  “Hottentot Venus,” Times (London).


[Закрыть]. Потом женщина пела кой-коинские песни, аккомпанируя себе на гитаре, и танцевала – возможно, это была попытка Цезарса и Данлопа придать сальному зрелищу хотя бы какую-то этнографическую ценность. В конце готовых раскошелиться зрителей приглашали пройти к сцене и за дополнительную плату потрогать попу Саарти, ущипнуть ее за зад, чтобы убедиться, что он настоящий, или потыкать в него зонтиком. Эта женщина была тем, что нужно публике: телом, над которым можно глумиться, антропологическим образцом, который можно изучать, объектом желания – символом, значения которого легко контролировать. Когда зрители порой взвизгивали от восторга и ужаса, Саарти хмурилась.

Как и рассчитывал Данлоп, шоу быстро приобрело популярность. Сообщения о представлении то и дело появлялись в газетах, и вскоре Баартман начали приглашать на закрытые вечеринки. На Пикадилли приходили и мужчины, и женщины, черные и белые, богачи и бедняки. После выступления за Саарти приезжал экипаж, который увозил ее в дом какого-нибудь герцога или лорда. В роскошной гостиной она демонстрировала свое тело и пела высшей лондонской знати. По выходным женщина вместе с двумя мальчиками-африканцами прислуживала Данлопу и Цезарсу, готовила и убирала. Ее дни были долгими и, скорее всего, одинокими. Неотъемлемой составляющей успеха шоу было то, что никто не рассматривал Саарти Баартман как личность, поэтому ее общение с людьми было строго ограничено.

Вскоре газеты стали сообщать, что на представлениях Готтентотская Венера выглядит заметно расстроенно и сердито. Однажды она попыталась ударить зрителя гитарой, в другой раз жалобно вскрикнула и вздохнула. «Она часто испускает глубокие вздохи, тревожна и взволнованна, стала угрюмой»{79}79
  Там же.


[Закрыть], – писала лондонская The Times. Баартман протестовала как могла, но протест лишь усилил ее популярность. В представлении появился новый мотив – оно стало демонстрацией отношений господина и раба в «естественной» иерархии рас. Публика охотно верила Цезарсу, когда он рассказывал, что Баартман – «дикий зверь», которого нужно обуздывать ради его же блага{80}80
  Holmes, Hottentot Venus, 48.


[Закрыть].

Аболиционисты, услышав о Саарти Баартман, встали на ее защиту{81}81
  Прежде чем стать аболиционистом, Маколей работал надсмотрщиком на плантации сахарного тростника на Ямайке. Адам Хошфилд в своей книге о британском аболиционизме Bury the Chains: Prophets and Rebels in the Fight to Free an Empire’s Slaves (Boston: Mariner Books, 2006) описывает его как педантичного и чопорного протестанта евангелического направления. Наряду со многими другими он активно боролся за упразднение работорговли, которое в конце концов состоялось в 1807 г.


[Закрыть]. Захария Маколей, один из самых знаменитых участников аболиционистского движения в Британии того времени, был возмущен: «Иностранец, и к тому же женского пола, в рабстве хуже египетского!»{82}82
  Holmes, Hottentot Venus, 59.


[Закрыть] Рабство было запрещено три года назад, писал он, но вот сейчас, прямо среди нас живет рабыня, и ее нужно спасать. Для Маколея и аболиционистских организаций, с которыми он сотрудничал, история Баартман стала тестовым сценарием решения проблем, о которых они спорили десятилетиями. Однако всецело встать на сторону Саарти им было непросто. В большинстве своем аболиционисты были религиозными людьми, склонными к христианскому морализаторству, и имели строгие взгляды на секс и «порок». Пусть Саарти Баартман и была рабыней, проигнорировать тот факт, что она одновременно является большим источником соблазна, они не могли.

К октябрю 1810 г. на страницах лондонских газет разгорелась общественная дискуссия. Свободна ли Баартман? Или она рабыня? Из описания женщины, напечатанного в The Times, следовало, что правилен второй вариант: «Готтентотку вывели на сцену, как дикого зверя, и велели ей пройтись взад и вперед, зайти в клетку и выйти из нее – скорее как медведю на цепи, чем как человеческому существу»{83}83
  “The Hottentot Venus,” Times.


[Закрыть]. Петер Цезарс к тому времени принял решение съехать с квартиры и больше не участвовать в шоу, поэтому Маколей обратился к Данлопу, требуя от него документов и свидетелей из Кейптауна, которые подтвердили бы, что Саарти Баартман, как утверждается, находится в Лондоне легально и по своей воле. Данлоп предоставлять доказательства отказался, но продолжал настаивать на том, что все законно и что женщина может уехать в любой момент, когда пожелает (двумя африканскими «слугами», жившими в той же квартире, никто не заинтересовался). Пока мужчины обменивались репликами в публичном споре, популярность шоу продолжала расти, как и доходы Александра Данлопа.

Вскоре дело дошло до суда. На заседание, которое состоялось 24 ноября 1810 г., Саарти Баартман не позвали. Ее защитников – аболиционистскую организацию под названием «Африканский институт» – беспокоило, что женщина явится в суд неприлично одетой, а судья не был уверен, что в Лондоне найдется человек, который говорит на «низком голландском» (так англичане называли африкаанс) и сможет выступить в роли переводчика истицы{84}84
  Holmes, Hottentot Venus, 62.


[Закрыть]. Пока шло заседание, Саарти стояла на сцене битком набитого театра на Пикадилли, не принимая участия в событии, которое должно было решить ее судьбу. Судьи, однако, решили, что невозможно вынести справедливый вердикт, не заслушав потерпевшую. Без особых усилий нашли двух человек, говоривших на африкаанс: Лондон был пестрым городом и привлекал людей со всех концов империи, в том числе и жителей Южной Африки, – и Саарти Баартман вызвали в суд.

Данлоп, по-видимому, понял, что ее показания станут для него проблемой. 27 ноября он отвел женщину к нотариусу, чтобы задним числом оформить рабочий контракт. В помеченном 20-м марта 1810 г. контракте значилось, что вся прибыль, полученная от шоу Баартман, будет разделена между ней и Данлопом. Данлоп также обязался обеспечить Баартман медицинский уход, оплатить ее будущее возвращение на родину и предоставить ей теплую одежду для представлений. Она дрожала на сцене в одном трико{85}85
  Harvey Blume, Africans on Stage: Studies in Ethnological Show Business (Bloomington: Indiana University Press, 1999).


[Закрыть].

До того как Саарти Баартман выступила с показаниями в суде{86}86
  Протокол судебного заседания доступен в виде приложения в книге Martin J. S. Rudwick, Georges Cuvier, Fossil Bones, and Geological Catastrophes: New Translations and Interpretations of the Primary Texts (Chicago: University of Chicago Press, 1998).


[Закрыть], никто не называл ее по имени – в газетах она фигурировала как «женщина из племени готтентотов», «Готтентотская Венера» или даже просто «особа женского пола». Она давала показания в квартире, в которой жила вместе с Данлопом, торжественно одетая в европейское платье. Саарти рассказала дознавателям о своем прошлом – где она росла, как умер ее отец, при каких обстоятельствах она познакомилась с Данлопом и Цезарсом – и засвидетельствовала, что довольна своим положением в Англии. Ей нравится в этой стране, объяснила она. Хозяева ей платят, и у нее нет желания возвращаться домой. Протокол суда сообщает, что государственный нотариус спросил у Баартман, «предпочитает ли она вернуться на Мыс Доброй Надежды или остаться в Англии»{87}87
  Crais and Scully, Sara Baartman and the Hottentot Venus, 100.


[Закрыть]. Она ответила: «Остаться».

Трудно понять, почему в тот день Саарти Баартман дала такие показания. Возможно, она посчитала, что уже добилась желаемого, а Данлопа и Цезарса за те деньги, что они ей обещали, можно и потерпеть. Или она не могла сказать правду, боясь наказания. Было неясно, что будет с ней в случае освобождения. Кто-то из аболиционистов утверждал, что «есть люди, готовые помочь ей»{88}88
  Holmes, Hottentot Venus, 62.


[Закрыть], но это было туманное обещание, которое вряд ли могло успокоить женщину, не говорившую по-английски, не имевшую надежных источников дохода и покинутую всеми на чужбине.

Суд постановил, что «Баартман ни в чем не стеснена и счастлива в Англии»{89}89
  “The Hottentot Venus,” Examiner, December 2, 1810, 768.


[Закрыть]. Процесс привлек к шоу еще больше общественного внимания, поэтому оно сохраняло популярность и зимой. После того как были обнародованы подробности предполагаемого финансового соглашения Баартман с Данлопом, на ее карикатурных изображениях прибавилась новая деталь: кучи золота и мешки с деньгами.

В течение следующих трех лет Саарти объехала всю Британию, выступая в Лондоне, Брайтоне, Бате, Манчестере и Ирландии. В Манчестере она крестилась, записав себя в церковной книге как «Сару». Она гастролировала с Данлопом, пока в 1812 г. он не умер. Затем ее антрепренером стал некто Генри Тейлор. О Тейлоре и его отношениях с Саарти нам неизвестно практически ничего, кроме того, что в 1814 г. он привез ее в Париж, где она жила и работала на окраинах Пале-Рояля. Этот район был известен бурной политической жизнью, памфлетами, рожденными в его кварталах, и процветавшим там пороком. Приехав во Францию, Баартман была уже знаменита, и сплетни про нее пошли быстро: одни утверждали, что она состоит в тайном браке, другие – что она проститутка.

Саарти жила в Пале-Рояле и выступала с программой, которую представляла еще в Кейптауне. Она пела и танцевала почти обнаженной, курила трубку и показывала зрителям попу. Шоу снова оказалось необычайно популярно; у Франции были собственные интересы в колониальной Африке, и французы, как и англичане, питали горячее любопытство к мифической буйной сексуальности туземцев. Тейлор решил повысить доходность шоу, для чего увеличил количество рабочих часов Баартман с шести до десяти в день. По ночам она продолжала давать закрытые концерты для богатых и наделенных властью. Вскоре от истощения Саарти заболела. Ее состояние быстро ухудшалось и к началу 1815 г. стало таким плохим, что она больше не могла выступать на сцене.

В январе парижская газета Journal Général de France объявила, что «Готтентотская Венера сменила владельца»{90}90
  Crais and Scully, Sara Baartman and the Hottentot Venus, 127.


[Закрыть]. Выражения, в которых была написана эта заметка, демонстрировали огромную разницу между Парижем и Лондоном. В Великобритании рабство было нелегальным и считалось злом, подлежащим искоренению. Во Франции оно со времен Французской революции формально считалось незаконным, но de facto дозволялось. В Париже вели гораздо меньше споров о том, нравственно ли покупать, продавать и держать в собственности людей. Вопрос о том, свободна ли Саарти Баартман, здесь не стоял. Отныне она принадлежала некоему господину С. Ро.

Ро был дрессировщиком и имел давние связи с научным сообществом Парижа – он продавал анатомам туши животных для препарирования. Шоу Баартман всегда пытались придать некоторый оттенок научности – Александр Данлоп и Петер Цезарс почти открыто подавали Саарти как образец «недостающего звена», существа, занимающего промежуточное положение между человеком и обезьяной. Ро точно знал, что парижским ученым будет интересно взглянуть на Баартман. В Национальном музее естественной истории за немалые деньги он организовал закрытый осмотр Готтентотской Венеры – для Жоржа Кювье, его ассистента и трех художников.

В назначенный день Баартман пришла в Музей в своем сценическом костюме, но Кювье и его коллеги тут же попросили ее раздеться полностью{91}91
  Holmes, Hottentot Venus, 85.


[Закрыть]. Это было то, что Саарти всегда отказывалась делать, но ей объяснили, что костюм господ не интересует, так как они желали бы рассмотреть ее «объективно».

Кювье и его помощники хотели увидеть «детородные органы»{92}92
  Sadiah Qureshi, “Displaying Sara Baartman, the ‘Hottentot Venus,’ ” History of Science 42 (June 1, 2004): 237–57.


[Закрыть] Баартман и ее попу – те части тела, которые на протяжении вот уже двух столетий западные ученые и философы изучали, чтобы прийти к выводу о том, что коренные африканцы представляют собой вид, отличный от европейцев. Поначалу Саарти сопротивлялась, но в конце концов ей пришлось уступить. Было ли дело в больших деньгах, предложенных Жоржем Кювье ей и С. Ро, или же у женщины просто не было особого выбора, но в итоге она позировала пятерым европейцам в залах Национального музея естественной истории, прикрывшись одним лишь носовым платком. Художники зарисовывали Баартман в профиль, и на рисунках центральное место занимала ее огромная попа. Кювье, однако, не удалось добиться от нее того, чего хотел больше всего: «Она засовывала свой фартук, – писал он позже, – то ли между бедер, то ли еще глубже»{93}93
  Rudwick, Georges Cuvier, Fossil Bones, and Geological Catastrophes.


[Закрыть]. После нескольких дней осмотров Саарти Баартман почувствовала себя хуже. Страдая физически и морально, она пила все больше коньяка, которым снабжал ее С. Ро.

___________

Как и многие подробности жизни Саарти, дата ее смерти точно не известна. Женщина умерла где-то между концом декабря 1815 г. и началом января 1816 г., скорее всего, от туберкулеза или пневмонии.

Но Саарти Баартман эксплуатировали даже после смерти. По одним сообщениям, ее тело было продано Жоржу Кювье господином С. Ро, по другим – ученый получил его в свое пользование с разрешения парижской полиции. Так или иначе, в январе 1816 г. Кювье самым тщательным образом снял с трупа слепки, чтобы его коллеги могли изготовить как можно более реалистичную статую «готтентотки» для последующего изучения. Далее ученый провел вскрытие тела. Он извлек из черепной коробки мозг и поместил его в банку с бальзамирующей жидкостью. Затем обратился к гениталиям, которые при жизни женщина столь упорно скрывала. Сняв восковой слепок, он изготовил из них препарат и также поместил его в банку. Завершив расчленение тела, Кювье выварил с костей плоть.

Закончив все необходимые манипуляции, ученый добавил скелет, мозг и половые органы Саарти Баартман к своей обширной коллекции. Они еще долгое время экспонировались в Национальном музее естественной истории в витрине под номером 33.

В своем отчете о вскрытии тела Жорж Кювье низвел эту женщину до «особи». Он отмечает, что величина ее зада обусловлена большим количеством жировых отложений, а не мышечной ткани, описывает ее грудь, цвет и размер сосков. Так же подробно ученый анализирует строение ее гениталий. Это его исследование было своего рода домогательством во имя науки. В конце отчета Кювье заключает, что Саарти Баартман «приходилась более близкой родственницей человекообразным обезьянам, нежели человеку»{94}94
  Crais and Scully, Sara Baartman and the Hottentot Venus.


[Закрыть].

___________

Я стояла в музейном зале, глядя на витрину, в которой когда-то выставлялись останки Саарти. Они представлялись мне довольно живо: раньше я видела их на фотографиях, и смотреть на эти фотографии было мучительно – в больших деревянных витринах расставлены банки с плавающими в спирте частями человеческого тела. Продолжая анализировать свои чувства, я осознала, что испытываю не только возмущение, но и острое желание отделить себя саму и нашу эпоху от прошлого. Мне хотелось верить, что сегодняшним кураторам не пришло было в голову выставить человеческие останки на всеобщее обозрение, а современные посетители музеев сочли бы такую выставку немыслимым варварством. Мне хотелось верить, что мои современники принципиально отличаются от лондонцев, плативших лишний шиллинг за то, чтобы потыкать в Саарти Баартман зонтиком. Мне хотелось верить, что нашей эпохе совершенно чужда жестокость прошлого. Но я понимала: несмотря на то что между 1810 и 2020 гг. пролегает пропасть, история Саарти сохраняет актуальность и сегодня. Она важна для нас, и важна не просто как страшный рассказ из начала XIX столетия.

В тот момент, когда Саарти Баартман первый раз выступила в Англии, европейцы стали иначе воспринимать женскую попу, и их восприятие так и не вернулось к прежним паттернам. Попа, в особенности большая попа, в западном сознании отныне была устойчиво связана с экзотикой и эротикой{95}95
  Эта информация взята из моего интервью с Дженелл Хобсон, профессором истории женщин, гендера и сексуальности в Университете Олбани


[Закрыть]. Эти ассоциации дошли и до наших дней. Слава Баартман, громкая при ее жизни, продолжала расти в течение десятков лет после смерти женщины, а ее история, пересказанная сотни тысяч раз, изменялась и обрастала новыми смыслами. Даже сегодня, когда прошло достаточно времени, чтобы большинство людей забыло имя Саарти, культура хранит отголоски этой истории – в шутках, намеках и визуальных образах.