Текст книги "Взгляд назад: Культурная история женских ягодиц"

Дженелл Хобсон, профессор гендерных исследований в Университете штата Нью-Йорк в Олбани, занимается историей женского тела{96}96
  Хобсон – специалистка по Баартман, чья книга Venus in the Dark и статьи “The ‘Batty’ Politic: Toward an Aesthetic of the Black Female Body,” Hypatia 18, no. 4 (2003): 87–105, and “Remnants of Venus: Signifying Black Beauty and Sexuality,” WSQ: Women’s Studies Quarterly 46, no. 1–2 (2018): 105–20 оказали решающее влияние на мое понимание наследия Баартман. Я общалась с Хобсон дважды весной 2021 г.


[Закрыть]. В фокусе ее внимания лежат темнокожие женщины. Хобсон интересует в том числе история попы и феномен Баартман. Оставив на некоторое время попытки осмыслить сложное наследие Саарти, я попросила профессора Хобсон мне помочь. Я хотела лучше разобраться с историческим контекстом: что происходило в Европе 1810-х гг.? Что могло сделать Готтентотскую Венеру столь популярной?

Хобсон считает, что выступления Саарти Баартман внесли важный вклад в развитие двух крупнейших расовых проектов Запада: колониализма и рабства. И популярная культура, и фундаментальная наука использовали фигуру Баартман как доказательство превосходства европейцев над африканцами: последние якобы примитивнее и потому нуждаются в моральном и религиозном руководстве со стороны белого человека. Эта идея была популярна в течение последующих двухсот лет, и именно она стала одним из главных оправданий колонизации Африки.

Случай Баартман также служил доказательством ложного представления о том, что африканки по своей природе обладают более выраженной сексуальностью, чем белые женщины. Работорговля была запрещена в 1807 г., и дельцы по обе стороны Атлантики стали искать способ продолжать рабовладельческие практики, при этом не нарушая новый закон – то есть не привозя рабов из Африки. «Если вы запрещаете привозить в Америку пленных африканцев и торговать ими, но само рабство в Америке все еще легально, рабовладельцы найдут способ получить новое поколение рабов, – поясняет профессор Хобсон. – По законам США все родившиеся у рабыни дети считались рабами. Это фактически легитимизировало изнасилование»{97}97
  На данную тему писали многие исследователи, включая Jennifer L. Morgan, “Partus Sequitur Ventrem: Law, Race, and Reproduction in Colonial Slavery,” Small Axe: A Caribbean Journal of Criticism 22, no. 1 (March 2018): 1–17, и Alys Eve Weinbaum, Wayward Reproductions: Genealogies of Race and Nation in Transatlantic Modern Thought (Durham, NC: Duke University Press, 2004).


[Закрыть]. Хобсон указывает на то, что популяризация фигуры Саарти Баартман как образца гиперсексуальности (а научные статьи и массовая культура, описывая и изображая попу Саарти, настойчиво подчеркивали эту мысль) хорошо ложилась на расхожее западное представление о том, что у всех темнокожих женщин уровень полового влечения по природе повышен. Именно такой логикой руководствовались рабовладельцы, оправдывая сексуальное насилие над рабынями. «Эта мысль помогала христианину-рабовладельцу с легкостью отпустить себе грех изнасилования», – комментирует профессор Хобсон.

Фигура Саарти Баартман, безусловно, использовалась для оправдания распространенных расистских взглядов, но большинство людей, приходивших поглазеть на Готтентотскую Венеру на Пикадилли или в парижский Пале-Рояль, вероятно, воспринимали ее шоу не более чем как глупый спектакль. Они могли пялиться на тело Баартман и смеяться над ним, не осознавая стоявшего за представлением широкого идеологического контекста. «Люди в основной своей массе явно приходили просто развлечься, – говорит Хобсон, – но шоу Баартман распространяло представления о примитивности африканцев и первобытной черной женственности. Оно подтверждало расхожие западные стереотипы о диких африканцах, бегающих нагишом по своему континенту. Смотря на Баартман, белый человек проецировал на нее все то, что было уже укоренено в европейской культуре».

Известность Баартман пережила ее саму, как и расовая идеология, с которой стала ассоциироваться ее фигура. Образ Саарти продолжал жить в популярной культуре XIX–XX вв.: о ней сочиняли песни и ставили спектакли, ее изображали на игральных картах{98}98
  Willis, Black Venus, 2010.


[Закрыть] и высмеивали в пантомиме перед той же самой толпой, которая глазела на Готтентотскую Венеру при жизни{99}99
  Статья без заглавия, Times (London), January 10, 1811, 2.


[Закрыть]. Вновь и вновь в порнографических романах и газетных карикатурах Викторианской эпохи появляется сексуализированный образ большезадой темнокожей женщины, очень похожий на изображения Баартман, распространявшиеся ее хозяевами в Лондоне и Париже. Сандер Гилман, историк, подробно изучавший жизнь и наследие Баартман{100}100
  Статья Сандера Гилмана “Black Bodies, White Bodies: Toward an Iconography of Female Sexuality in Late Nineteenth-Century Art, Medicine, and Literature,” Critical Inquiry 12, no. 1 (1985) – оснополагающая работа о Баартман и о том, как ученые XIX в. расиализировали и сексуализировали попу.


[Закрыть], комментирует: «В этот период женская сексуальность начинает ассоциироваться с ягодицами, а эталонными ягодицами становятся ягодицы готтентотские»{101}101
  Gilman, “Black Bodies, White Bodies,” 219.


[Закрыть].

Иногда в популярной культуре того времени встречаются изображения непосредственно Саарти Баартман, но чаще это некая усредненная Готтентотская Венера – сначала так прозвали саму Саарти, но позднее выражение стало применяться для описания любой оказавшейся в Европе в качестве колониальной диковинки женщины кой-коин. Баартман превращалась в товар, ее индивидуальность постепенно размывалась, и прозвище, придуманное для нее, стало общим именованием всех, ей подобных. Рисунок с подписью «Готтентотская Венера», датированный 1829 г., изображает обнаженную темнокожую женщину с большой попой, которую в качестве развлечения показывали на балу у герцогини дю Берри в Париже. На гравюре 1850 г. белый мужчина разглядывает женщину, обозначенную как «Готтентотская Венера», в телескоп; объектив телескопа направлен на ее попу. Многих этих «Венер» постигла печальная участь Саарти Баартман: в английских, французских и даже южно-африканских музеях нетрудно было встретить чучело кой-коинской женщины – «образцовый пример готтентотки».

Саарти не была единственной темнокожей женщиной, после смерти пополнившей экспозицию европейской кунсткамеры. Она просто стала первой{102}102
  Lindfors, Early African Entertainments Abroad.


[Закрыть].

Наследие

Пока обыватели играли в бридж картами с портретом Саарти Баартман, исследователи продолжали начатую Жоржем Кювье работу и пытались научно обосновать сформулированную им классификацию рас.

Дженелл Хобсон указывает на то, что в науке XVIII в. основным признаком, позволявшим провести различия между расами, считался цвет кожи. К началу XIX в. фокус внимания ученых сместился от цвета кожи к строению и форме тела. Именно они стали новым инструментом конструирования расовых иерархий. Пример Баартман часто использовался в научных трудах на эту тему в качестве аргумента. Кой-коин обладают довольно светлой кожей, если сравнивать их с народами, живущими в Экваториальной Африке. Этот факт в глазах европейских ученых и философов XVIII в. указывал на предположительно более высокий, по сравнению с другими африканцами, уровень развития этого народа. Но в начале XIX в. западные ученые уже располагали кой-коин на самой низкой ступени расовой иерархии. Основанием для этого служило строение попы представителей этой народности. Большая попа стала считаться их отличительной особенностью (хотя и это весьма спорно) – и данное утверждение использовали как доказательство отсталости и неразвитости.

Отчет Жоржа Кювье о вскрытии тела Саарти Баартман, переизданный при его жизни как минимум дважды, сыграл в утверждении нового расового порядка решающую роль. Именно на эту работу часто ссылаются другие анатомы. Но нам известно по меньшей мере еще семь отчетов о вскрытии кой-коинских женщин, и все эти вскрытия были проведены для подтверждения идей Кювье. Ученые брались за них, чтобы доказать один простой тезис: большезадые женщины кой-коин занимают самое низкое положение в расовой иерархии. И всегда приходили к выводу о том, что тезис успешно доказан.

Но тела кой-коинских женщин интересовали не только анатомов. В 1853 г. вышла книга Фрэнсиса Гальтона «Записки путешественника по тропической Южной Африке»{103}103
  Francis Galton, Narrative of an Explorer in Tropical South Africa: Being an Account of a Visit to Damaraland in 1851, 4^th ed. (London: Ward, Lock & Co., 1891), 54.


[Закрыть]. Гальтон, специалист по статистике, занимавшийся также вопросами наследственности и изучавший расы, сообщает о своем отчаянном желании увидеть «обнаженную готтентотку» – для того чтобы «точно измерить ее формы». Женщины, которые встречались ему в путешествии по Южной Африке, были против такого поворота событий, но каким-то образом Гальтон все же нашел девушку, которая, по его словам, «поворачивалась во все стороны, как обычно делают дамы, которые хотят, чтобы ими восхищались»{104}104
  Там же.


[Закрыть]. C расстояния в несколько метров он измерил углы ее тела секстантом. Затем, несмотря на возражения, он рассчитал пропорции ее тела – величину попы, размеры головы и так далее.

Хотя широкую публику в кой-коинских женщинах больше всего привлекали попы{105}105
  Вся информация в этой главе взята из следующих источников: моего интервью с Александрой Минной Стерн, профессором истории, истории американской культуры, женской и гендерной истории и заместительницей декана факультета гуманитарных наук в Мичиганском университете, об истории евгеники, и ее книги Eugenic Nation: Faults and Frontiers of Better Breeding in Modern America (Oakland: University of California Press, 2016). Я также беседовала с Кейт О’Коннор, аспиранткой кафедры истории американской культуры Мичиганского университета, занимающейся историей и наследием евгенической стерилизации. Кроме того, я опиралась на книги Адама Коэна Imbeciles: The Supreme Court, American Eugenics, and the Sterilization of Carrie Buck (New York: Penguin Press, 2017) и Лулу Миллер Why Fish Don’t Exist: A Story of Loss, Love, and the Hidden Order of Life (New York: Simon & Schuster, 2021).


[Закрыть], именно интерес Фрэнсиса Гальтона к их черепам в итоге породил новую «научную» дисциплину, которую он назвал евгеникой – это слово в буквальном переводе означает «благородный, породистый». Большую часть XIX столетия западные ученые занимались тем, что измеряли и переизмеряли черепа людей со всех точек земного шара, пытаясь найти подтверждение тезису, в правильности которого были убеждены заранее: белые европейцы – это самый продвинутый с точки зрения эволюции вид на планете, а стало быть, именно они самые цивилизованные, развитые, умные и т. д.{106}106
  Информация о классификации белизны взята из книги Нелл Пейнтер The History of White People (New York: W. W. Norton, 2011), которая послужила основополагающей для моих соображений о белизне и расе на этих страницах.


[Закрыть]

Гальтон и его последователи не только утверждали превосходство белого человека над темнокожими и азиатами, но и разрабатывали детальные классификации европейцев. Эти классификации дополнялись и менялись на протяжении XIX в., однако в целом обычно укладывались в такую схему: жители Северной Европы считались высшей расой, ниже стояли жители Южной Европы, ирландцы и евреи. До Гражданской войны в США книги вроде «Истории англосаксов» Шэрона Тёрнера и «Английских черт» Ральфа Уолдо Эмерсона определяли английскость через противопоставление ирландскости: ирландцы стояли в расовой иерархии лишь немногим выше темнокожих, а в середине XIX в. вообще считались отчасти черными. Эти представления изменились лишь тогда, когда из Южной и Восточной Европы в США прибыла новая волна иммигрантов, поколебавшая устоявшуюся иерархию. В 1899 г. экономист Уильям Рипли опубликовал книгу «Европейские расы», которая быстро приобрела необычайную популярность. Автор разделял европейцев на тевтонскую, альпийскую и средиземноморскую расы, основываясь на росте, форме черепа, лица и носа, а также цвете глаз и кожи. Тевтонскую расу, к которой Рипли отнес немцев и скандинавов, он считал высшей. Как и все прочие расовые классификации, система Уильяма Рипли не имела никакого научного смысла – даже сам ее автор отмечал, что форма черепа, цвет волос и рост (три основных, как он считал, расовых признака) далеко не всегда коррелируют. Впрочем, эти очевидные противоречия не разубедили Рипли и не сделали его идеи менее популярными.

Расовые смыслы пронизывали американскую науку, философию и поп-культуру XIX столетия. Тело человека также обросло многочисленными расовыми значениями, что наглядно демонстрировали недавно появившиеся модные журналы, например Godey’s Lady’s Book. Журнал этот, один из самых популярных в XIX в., начал выходить в 1830 г. Это было время, когда в США прибыла первая волна ирландских иммигрантов, а Второе великое пробуждение[10]10
  Вторым великим пробуждением называют религиозное возрождение, захватившее Америку в конце XVIII – первой половине XIX в.


[Закрыть] вновь зажгло в сердцах американцев страсть к религии и самодисциплине. Именно эти события сформировали идеологию журнала. С 1836 г. редактором Godey’s стала Сара Хейл, и именно под ее руководством, как пишет исследовательница Сабрина Стрингс, была выработана извращенная логика, уравнивавшая худобу женщины с нравственностью, красотой и принадлежностью к белой расе{107}107
  Sabrina Strings, Fearing the Black Body: The Racial Origins of Fat Phobia (New York: New York University Press, 2019).


[Закрыть]. На страницах Godey’s редко встречались большие попы – что-то чужеземное, ассоциирующееся с африканской гиперсексуальностью. Полнота вообще стала отождествляться с африканскостью. В качестве идеала англосаксонской протестантской красоты Godey’s под руководством Хейл предлагал образы худощавых женщин с плоским задом. Предполагалось, что худая женщина – это женщина нравственно дисциплинированная и лучше всего воплощающая расовое превосходство.

Но почему девятнадцатый век был так одержим попами черных женщин? Почему именно попа стала так четко ассоциироваться с их сексуальностью? Историк Сандер Гилман считает, что к середине XIX в. попа африканки в сознании европейцев стала замещать ее гениталии{108}108
  Gilman, “Black Bodies, White Bodies,” 219.


[Закрыть]. То есть попа, к примеру, Саарти Баартман однозначно указывала на гиперсексуальность хозяйки, потому что в глазах ученых и праздной публики она выступала субститутом вульвы. По общепринятому тогда мнению, большая попа свидетельствовала об увеличенных гениталиях, а увеличенные гениталии указывали как на повышенный уровень сексуального влечения, так и на биологические различия между африканками и белыми женщинами. Такие смысловые отношения между вульвой и попой могут показаться странными{109}109
  В некоторых отношениях связь попы с половыми губами сохраняется и по сей день. Возможно, лучший пример – эмодзи в виде персика, который может означать как попу, так и половые губы, хотя чаще всего ассоциируется с попой.


[Закрыть], ведь это совершенно разные части тела с абсолютно разными функциями, но и в научной литературе XIX в. они постоянно сливаются. Половые губы и зад Саарти Баартман почти не обсуждались по отдельности.

В конце XIX в. антрополог Абель де Блазио развил эту ассоциацию, выпустив серию исследований о проститутках{110}110
  Там же.


[Закрыть]. Его подборки фотографий стоящих в профиль белых проституток с большими, высокими попами явно отсылали к широко известным изображениям Саарти Баартман. Вывод исследователя заключался в том, что раз проститутки, вне зависимости от их расовой принадлежности, имеют большие попы, то большая попа у любой женщины является признаком сексуальной девиации и указывает на избыточный уровень сексуального влечения.

В 1905 г. Хэвлок Эллис опубликовал 4-й том своих грандиозных шеститомных «Исследований по психологии пола»{111}111
  Информация и цитаты в этих абзацах взяты из Havelock Ellis, Studies in the Psychology of Sex, vol. 4 (Philadelphia: Butterworth-Heinemann, 1942). Сандер Гилман также указывает на Эллиса в своей аналитической статье “Black Bodies, White Bodies.”


[Закрыть]. Этот научный проект был попыткой преодолеть табу Викторианской эпохи и изучить человеческую сексуальность. Эллис был убежден, что секс – это здоровое проявление любви, открыто обсуждал мастурбацию. К сожалению, его взгляды на женскую попу были не столь прогрессивными. В 4-м томе в исследовании, первое приложение к которому поэтически названо «Происхождение поцелуя», ученый стремится понять, как каждый из органов чувств задействован в распознавании человеческой привлекательности. Эта работа вышла после дарвиновского «Происхождения видов» и предвосхитила идеи эволюционных психологов конца XX столетия. Так, автор предполагает, что женская попа и грудь являются адаптивными признаками, подверженными половому отбору: «У большинства народов Европы, Азии и Африки, главных континентов мира, широкие бедра и большие ягодицы обычно рассматриваются как один из главных атрибутов женской красоты». Согласно Эллису, внешнюю привлекательность женщины можно оценить, соизмеряясь с некоей объективно существующей шкалой красоты. Европейские женщины, по утверждению ученого, самые прекрасные, они вызывают восхищение у всех людей на Земле. Темнокожих он помещает на самую последнюю строчку своего рейтинга привлекательности. Список вторичных половых признаков, которые исследует Эллис, включает маленькие пальчики ног, большие глазницы и широкие передние резцы, но попа занимает в нем первое место – это главный и «самый женственный» признак. Исследователь отмечает, что европейские женщины «часто стремятся скрыть широкие бедра», в то время как почти у всех остальных народов (кроме японцев) «большие бедра и ягодицы считаются красивыми». Затем рассуждения Эллиса приобретают парадоксальный характер. Он утверждает, что в эволюционном смысле широкий таз необходим для рождения детей с крупной головой и большим мозгом и что самый широкий он у европеек. А у африканских женщин попы большие именно потому, что таз у них узкий. Большая попа представляется своего рода эстетической компенсацией за узкий таз. Несмотря на множество контрпримеров и сомнительность данных, Эллис приходит к выводу: у европейских женщин широкие бедра, но плоские попы, тогда как у африканок узкие бедра, но попы большие. Эти странные мыслительные маневры необходимы для того, чтобы расовая иерархия продолжала работать. Ученый хотел доказать, что мозг у африканцев не такой крупный, как у европейцев, и, как многие его современники, использовал в качестве аргумента рассуждения о попе.

К концу XIX в. популярность гальтоновской евгеники докатилась и до США, где эта теория быстро укоренилась в сознании ученых и простых обывателей. Сегодня большинство из нас считает евгенику гротескно-жестоким поворотом в истории мировой мысли – поворотом, приведшим человечество во время Второй мировой войны к чудовищному геноциду, но в начале XX в. учение Гальтона пользовалось повсеместной славой. Академические ученые, политики и представители самых различных партий – в том числе первые в XX в. шесть президентов США – открыто разделяли евгенические идеи. Почти на каждой американской кафедре биологии – например, в Стэнфорде, Принстоне, Гарварде и Мичиганском университете – преподавалась евгеника. Респектабельные издания, такие, скажем, как The New York Times и The Atlantic, регулярно публиковали статьи, прославляющие новомодную теорию.

Разделив людей на две категории – «приспособленные» и «неприспособленные», – евгенисты пришли к закономерному выводу о том, что общественные проблемы вроде бедности и преступности обусловлены не социально (неравенством, расизмом или классовыми противоречиями), а генетически: бедные плодят бедных, преступники производят на свет новых преступников. Лучшим способом решения этих проблем, по мнению сторонников евгеники, было предотвращение размножения «неприспособленных» и поощрение к нему «приспособленных».

К концу 1930-х гг. в 32 штатах США и Пуэрто-Рико были запущены программы принудительной стерилизации. Через них прошло около 60 000 человек – бедняков, инвалидов, душевнобольных и попавших в расплывчатую категорию «слабоумные». Американские законы о стерилизации часто оспаривались в суде, но суд обычно признавал их конституционными, как в случае знаменитого процесса «Бак против Белла»{112}112
  В 1927 г. большинством в восемь голосов против одного Верховный суд США постановил, что Кэрри Бак, признанную им слабоумной, следует стерилизовать согласно Виргинскому акту о евгенической стерилизации от 1924 г. Дело «Бак против Белла» создало правовой прецедент, по которому штаты могли стерилизовать пациентов психиатрических учреждений. Суд выдвинул аргумент, что имбецильность, эпилепсия и слабоумие носят наследственный характер и что пациенты не должны передавать эти дефекты своим детям. Подробнее об этом деле рассказано в книге Адама Коэна Imbeciles


[Закрыть], состоявшегося в 1927 г.[11]11
  Дело «Бак против Белла» считается одним из самых позорных судебных процессов в американской истории. Альберт Придди, руководитель интерната для эпилептиков и «слабоумных», направил совету директоров учреждения петицию с предложением стерилизовать пациентку по имени Керри Бак, так как она «представляет генетическую угрозу для общества». Решение о принудительной стерилизации было одобрено. Считается, что евгеническая организация Eugenics Record Office, желая привлечь к случаю Керри Бак внимание публики, наняла для девушки проплаченного адвоката, чтобы он попытался оспорить это решение в суде – сначала в Верховном апелляционном суде штата Вирджиния, разумеется одобрившем приговор, а впоследствии и в Верховном суде США. 2 мая 1927 г. Верховный суд также одобрил решение о стерилизации Керри Бак. Этот приговор подтвердил законность Статута о принудительной стерилизации «неполноценных» людей с целью «защиты здоровья нации» и создал прочную юридическую базу для принятия аналогичных законов в тех штатах, где они еще не были приняты.


[Закрыть] В 1930-е гг. евгенические практики Калифорнии, где было стерилизовано более 20 000 человек, стали образцом для нацистов. Даже после ужасов Второй мировой войны программы принудительной стерилизации десятилетиями работали во многих государственных больницах США, и еще в 2010 г. женщин-заключенных в калифорнийских тюрьмах стерилизовали против их воли. Евгеника и расовые теории могут казаться отголоском страшного прошлого, но они существуют и сейчас как современные программы стерилизации, как расовые предрассудки, определяющие наше восприятие человеческого тела. Как мы дальше увидим, в наше представление о «правильном» – здоровом, красивом и желанном – теле заложено наследие расовых проектов XIX – начала XX в.

___________

Пока ученые классифицировали и иерархизировали себе подобных, останки Саарти Баартман продолжали выставляться в 33-й витрине Музея естественной истории{113}113
  Этот раздел о репатриации останков Сары Баартман основывается на ее биографии Крейса и Скалли, а также на статье Hershini Bhana Young, “Returning to Hankey: Sarah Baartman and Endless Repatriations,” in Illegible Will: Coercive Spectacles of Labor in South Africa and the Diaspora (Durham, NC: Duke University Press, 2017), 29–72. Я также опиралась на следующие свидетельства современников: Suzanne Daley, “Exploited in Life and Death, South African to Go Home,” New York Times, January 30, 2002, https://www.nytimes.com/2002/01/30/world/exploited-in-life-and-death-south-african-to-go-home.html; Obed Zilwa, “S. Africa Buries Remains of ‘Sarah,’ ” AP News, August 9, 2002, https://apnews.com/article/b92223d9da4a13252640e2340899ef1a. Кроме того, я беседовала с Номусой Махубу, доцентом истории искусства и визуальной культуры Кейптаунского университета, о наследии Баартман в ЮАР и южноафриканском феминизме.


[Закрыть]. Они пробыли там больше века. В 1889 г. их на полгода вывезли из музея, чтобы экспонировать на Всемирной выставке в Париже, прославившей Францию и привлекшей 32 млн посетителей со всей планеты. В 1937 г. останки Саарти перенесли в парижский Музей человека, где они экспонировались до 1982 г., пока их после протестов посетителей не убрали во вспомогательный фонд. В 1994 г. останки были показаны широкой публике в последний раз – в Музее Орсе проходила выставка, называвшаяся «Этнографическая скульптура XIX в.». Кураторы, пользуясь языком рабовладельцев, по-прежнему называли Саарти Баартон Готтентотской Венерой. После смерти этой женщины прошло больше 175 лет, но посетители одного из самых знаменитых музеев мира все еще могли поглазеть на заспиртованные части ее тела.

В 1990-е, после долгих лет затишья, история Саарти Баартман вновь занимает центральное место в новостной повестке. Это случилось благодаря стараниям историка Сандера Гилмана, поэтессы Элизабет Александер, писательницы Сьюзен-Лори Паркс и южноафриканского юриста Манселла Апхема. Режим апартеида в ЮАР подходил к концу, когда Апхем привлек к фигуре Саарти внимание представителей народности гриква. Последние считали себя наследниками кой-коин и потому увидели в истории Баартман ключ к собственной идентичности. В 1995 г. вожди гриква обратились к Нельсону Манделе и французскому посольству с просьбой вернуть останки Саарти Баартман в ЮАР.

Мандела отправил в Париж на переговоры профессора Филиппа Тобиаса, палеоантрополога и одного из самых авторитетных южноафриканских ученых. Переговоры были сложными. Тобиас столкнулся с резким сопротивлением директора Музея человека. Тот возражал против возвращения останков Баартман, приводя два аргумента: во-первых, это создало бы прецедент (коллекция музея насчитывала тысячи человеческих костей и прочих останков, и директор не был намерен отдавать их все), во-вторых, прославивший французскую науку Жорж Кювье представал в этой истории в неприглядном образе расиста и колониалиста, повинного в сексуализированном насилии.

Переговоры продолжались шесть лет и казались зашедшими в тупик, пока в них не вмешался французский сенатор Николя Абу. Он подал на рассмотрение Национальной ассамблеи билль с требованием вернуть останки Саарти Баартман в ЮАР. Билль был одобрен единогласно, и в апреле 2002 г. Саарти наконец вернулась на родину, в небольшой южноафриканский городок Хэнки, где, как считается, она родилась.

В августе 2002 г. более 7000 человек собрались на панихиду по Баартман. Панихида сочетала в себе элементы погребальных практик народа кой-коин и христианской обрядности, что символизировало происхождение Саарти, ее обращение и крещение. Участники жгли особые травы для очищения воздуха, пели христианские гимны и играли традиционную кой-коинскую музыку, на гроб возлагали венки из алоэ. Президент ЮАР Табо Мбеки произнес надгробную речь, в которой Саарти Баартман провозглашалась символом истории Южной Африки. «Судьба Саарти Баартман – это судьба всего африканского народа, – сказал он. – Это история утраты нашей древней свободы». Затем на могиле сложили груду камней, как это было принято у кой-коин в XVIII в. Память Саарти наконец была почтена.

Баартман стала важным символом для ЮАР и африканских диаспор. В Южной Африке до сих пор ведутся споры об этой женщине и о том, как ее следует изображать. Десять лет продолжалась борьба за то, чтобы убрать из Кейптаунского университета статую Саарти, которую многие женщины считали оскорбительной. Недавно скульптуру наконец демонтировали, а носивший имя Сесила Родса[12]12
  Сесил Родс (1853–1902) – южноафриканский политик и бизнесмен, организатор английской колониальной экспансии в Южной Африке.


[Закрыть] корпус, где она стояла, переименовали в честь Баартман. Но когда я спросила Номусу Махубу, южноафриканскую исследовательницу и активистку, считает ли она переименование корпуса своего рода победой справедливости, она ответила: «Никогда нельзя говорить об окончательной победе, потому что завтра у нас отберут какое-то другое право: один шаг вперед, два шага назад. Справедливость – это процесс».