Текст книги "Дело лис-оборотней"

Баг и Богдан

Кемь,

14-й день девятого месяца, четверица,

конец дня

Уездный город Кемь – помимо Беломорска ближайший от Соловков крупный населенный пункт, куда ходят куайчэ из Александрии, – встретил Бага по-осеннему яркими лучами вдруг прорвавшегося сквозь узкие разрывы туч заходящего солнца. Города сообразно поделили свое назначение: Беломорск, расположенный в устье Великого канала, ведущего в Онегу – а там, по Свири и Ладоге, рукой подать до дивного острова Валаам, – издревле был перевалочным пунктом для неторопливо плывущих на Соловки по святым делам отцов и паломников, а Кемь стала административным, так сказать, светским центром. Отсюда на острова по несколько раз на дню бегали несколько суетные, но весьма скоростные рейсовые сампаны.

Небольшой аккуратный вокзал с широкой крышей, церквушка, невысокая буддийская пагода, а неподалеку от платформы – маленькая кумирня тудишэня[61]61
  土地神. Дух-покровитель местности, разновидность уже упоминавшегося чэнхуана. В китайском религиозном синкретизме – главное исполнительное божество данной местности, потусторонний администратор, ответственный перед более высокими небесными инстанциями за порядок на вверенной территории, за всех здешних людей, зверей и духов; часто – посредник между людьми и другими, высшими божествами. Как правило, тудишэнем также становится вскоре после смерти тот или иной реальный человек, при жизни сделавший много хорошего для данных мест и тем снискавший неподдельную любовь народа.


[Закрыть]. Так по всей Ордуси: чем дальше от крупных городов, тем чаще встречаются эти простенькие сооружения высотою чуть более будки для крупной собаки – кумирни духов местности; и тем большим уважением и почтением они пользуются.

В повседневной жизни сельского человека без духа-покровителя никак нельзя. Вот и идут к такой кумирне: и стар, и млад, каждый со своими заботами, выкладывают просьбы, а то и просто выражают почтение – втыкают сандаловые, исходящие дымком палочки в небольшую бронзовую курильницу, жгут жертвенные деньги и челобитные, оставляют перед крашеной деревянной фигуркой нехитрые подношения. Будучи по делам службы недалеко от Баотоу, одного из ордусских центров сталеварения, Баг видел у кумирни тамошнего тудишэня стройные ряды крошечных бутылочек эрготоу – в одну шестую шэна объемом; местные жители верили, что пост тудишэня занял после смерти первопроходец баотоуского железознатства, Данба Гунгаджалцан – или Лао Гун, как любовно называли его земляки, – при жизни славившийся пристрастием к этому горячительному напитку.

А забот у сельских жителей множество: от просьбы походатайствовать перед местным драконом о ниспослании дождя на исстрадавшиеся посевы – до моления о вспомоществовании в судьбе матушки, которая в последнее время стала часто хворать. Тудишэнь всех выслушает и поможет в меру сил и возможностей, ибо для того и поставлен: печься о покое и процветании земли и живущих на ней.

Вот и сейчас перед невысокой кумирней стояла на коленях укутанная в платок ветхая бабушка – причудливо изогнутая, выточенная из цельного сука дерева клюка ее покоилась рядом – и размеренно кланялась, прижимая ко лбу челобитную. Затем опустила бумагу в курильницу, и веселый огонь начал споро пожирать ее. Бабушка нашарила клюку, с трудом поднялась и медленно отправилась восвояси.

– Приехали, драгоценный преждерожденный! – заглянул в купе служитель куайчэ, высокий молодец в форменном халате и укороченной шапке со значком: золотой, стремительно несущийся паровоз на синем фоне. – Приехали! Кемь!

– Да-да… – Баг проводил взглядом ковыляющую прочь бабушку за окном и вернулся к действительности.

Три часа дороги от Александрии до Кеми Баг попытался скоротать сном. Но спал он плохо: даже во сне перед ним настойчивым хороводом крутились всевозможные «Лисьи чары» вперемешку с заплаканной Стасей, неизвестной – но так похожей на принцессу Чжу! – девушкой на набережной и по-прежнему загадочной «рыжинкой». Встав с тяжелой головой и неспокойным сердцем, Баг невнимательно проделал тайцзицюань – укороченный комплекс для путешествующих в малых замкнутых пространствах – и до самой станции отрешенно таращился в окно, почти не замечая по-северному неброских пейзажей, непрерывной чередой сменяющих друг друга.

Купив у ближайшего лоточника пяток ароматических палочек, Баг неторопливо приблизился к кумирне тудишэня, опустился перед ней на колени, возжег курения и доложил о своем прибытии. Хоть вера в тудишэней и пришла в северные земли из Цветущей Средины, однако ж прижилась вполне сообразно, никаким исконным верованиям отнюдь не мешая; теперь не только бабки-знахарки, но и любой местный житель имел возможность обратиться в небесную канцелярию, скажем, с жалобицею на сверх меры расшалившегося домового или овинника, забывшего свои прямые обязанности. Селяне тудишэней почитали.

Внутри кемский вокзал оказался такой же аккуратненький, как и снаружи. Посреди – ровные ряды простых деревянных лавок для ожидающих, лавки большею частию пустовали, а на одной, подложив под голову дорожный заплечный мешок, прикорнул какой-то преждерожденный дедок в стареньком бушлате и светящихся на коленях портах; три билетные кассы справа, да буфет с чаем и ватрушками слева.

В толпе прочих прибывших Баг прошел вокзал насквозь и оказался на небольшой площади, от которой супротив вокзала брала начало широкая улица и – по бокам – два переулочка поменьше. Площадь опоясывал неширокий газон с аккуратно подстриженной травой. Одинаковые двухэтажные домики с серыми черепичными крышами радовали глаз хозяйственной ухоженностью.

Рядом со зданием вокзала торчал врытый в землю, потемневший от времени и непогоды деревянный столб, к которому были приколочены доски-указатели.

«Причал», – гласила самая большая, направленная в сторону широкой улицы.

«То, что надо», – удовлетворенно кивнул Баг, поправил на плече сумку с «Керуленом» и сигарами и двинулся через площадь – вослед своим более опытным попутчикам.

Город Кемь, вытянувшийся вдоль берега одноименной, впадающей в Кемскую губу реки, оказался совсем небольшим, и вскоре Баг уже стоял на гранитной набережной, с интересом оглядывая обширный морской вокзал, а также крытые резные мостки-галереи на вмурованных в дно стальных сваях, в трех местах причудливыми изгибами бежавшие с одного берега на другой. Сваи были воистину огромные; оно и понятно – в холода им надо было противостоять могучему натиску льда. Узкие и длинные мостки с резными перилами – два человека только-только разойдутся – соединяли между собой помещения более обширные, издали напоминавшие классические ханьские беседки: квадратные настилы шагов пять на пять, все на тех же сваях, под высокими крышами с загнутыми краями. В беседках виднелся народ; кое-где торчали длинные удилища.

«Красота! – подумал Баг. – Удобно для самосозерцания и любования луной. Почти как в степи».

Из расписания движения водометных сампанов, вывешенного на одной из стен морского вокзала, следовало, что до отправления ближайшего в сторону Соловков остается часа два – сампан прибудет с Большого Заяцкого, приехавшие его покинут и тогда, забрав желающих, он повернет в обратный путь. Баг решил провести время с пользой и направился в расположенную неподалеку от вокзала харчевню «Пустынник Онуфрий», широкое приземистое здание с просторными окнами, украшенными расписными наличниками.

В харчевне, где посетителей оказалось немного, он устроился за ближайшим к стойке небольшим столом и спросил у подбежавшего прислужника жареной рыбы с картошкой; служитель расплылся в улыбке и стремительно унесся на кухню.

В ожидании Баг закурил сигару.

– От… А знае кто, как у нашего Алешки о прошлом годе вышло… – донеслось до него. Баг оглянулся. Рядом, за столом побольше, степенно расположились пятеро бородатых мужчин – трое в синих, кое-где заплатанных ватниках, и двое в поношенных халатах на вате; все как на подбор основательные, почти квадратные, они неторопливо уминали все ту же жареную рыбу, ломали заскорузлыми, грубыми пальцами хлеб и запивали трапезу чем-то из высоких глиняных кружек. Сразу было видно: почтенные селяне, не понаслышке знающие, как растет гаолян и откуда берется молоко. – Он мне сам сказывал, без омману!.. – Вытирая лопатообразной ладонью жирные губы, говорил один.

– Окстись, Емеля, сколь разов можно слушать, как лешак его по лесу водил, – отмахнулся другой и потянулся за очередной рыбиной. У Бага тихонько заурчало в животе. – Знамо дело, на то лесу хозяин даден, чтобы порядок соблюсти. А Алешка – известный дикуясник. Вот и привязывается к нему лихоманка по делам евонным.

– Алешка, он такой… – Емеля потянул из кармана ватника кисет с табаком. – Но тут дело нешутейное – про опояску дело! От…

– А что Алешка учудил с опояской? – заинтересовался третий, приложившись к кружке и утирая усы. – Сказывай.

– Учудил, как есть учудил! – Емеля любовно свернул себе потрясающую самокрутку и чиркнул огромной спичкой. – Алешка кажный год у бабки Степаниды наговор на скотину брал, пять лянов – и живи без хлопот. И шло, сталть, все у него справно: коровы пасутся, а сам Алешка ветер в штабеля закладыват, по сторонам поплевыват. От… А заговор тот на опояске. Как вертаться зачнет, так поправит опояску, затянет туже – и коровы, что и не видать, где пасутся, как милые тут как тут. А по этому году… – Емеля со вкусом затянулся своею самокруткою, – Алешка передумал идти к бабке Степаниде. Восхотел пять лянов уберечь. Решил, сталть, и так сойдет.

Прислужник поставил перед Багом блюдо с ошеломляющей порцией изумительно пахнувшей жареной рыбы, жареную же картошку, посыпанную сверху укропом, – в отдельной тарелке, и еще в одной – груду соленых огурцов и маринованного чеснока. И убежал за чайником.

«Однако!» – устрашился принятых в Кеми норм питания Баг, но вслух ничего не сказал и вооружился палочками.

– От… – продолжал между тем за соседним столом Емеля. – Раз погнал, сталть, Алешка стадо на верхний луг, а сам приляг в тени да и засни. Сморило его. Просыпается: а коров и нету! Луг есть, деревья есть, а коров – нету! Куда бечь, что делать? Хватился Алешка за опояску и ну затягивать. Раз затянул – нейдут коровы. Малость пожди, другорядь тяни – нейдут. Он пуще тянет – ничего. Поди ж ты! Алешка, сталть, думат: видно, зря я деньгов-то пожадничал, новую опояску не взял, а эта вовсе негодна стала. А коров не иначе полевик попутал. От… Хвать Алешка моциклет да припусти к бабке Степаниде с поклоном, мол, прости дурня! С пол-ли проедь – глядь, а ему встречь коровы шуруют как шальные, что твои кони! От… Сталть, пока парень спал, животина далеко разбежись. А как зачал Алешка опояску теребить, коровы давай назад бечь. А он про то не знат, пуще опояску тягат. Скотина ровно ополоумевши была стала. От ить как быват!

– Ибо сказано: «Служите Господу Богу вашему, и Он благословит хлеб твой и воду твою!» – раздался тут звонкий голос.

Все, включая Бага, обернулись.

У дверей в харчевню уже некоторое время стоял, прислушиваясь к рассказу, невысокий преждерожденный в длинном буром халате на меху – видно было, что халат не первой новизны, но ухаживают за ним любовно, со всем тщанием. Да и великоват был халат тот своему владельцу – худому, Баговых лет мужчине, на лице коего, украшенном аккуратными, переходящими в бородку усами, неугасимым внутренним огнем горели большие карие глаза. Меж глаз брал начало внушительный нос удивительно правильной формы. Через плечо худого была перекинута объемистая сума.

– Долгих лет вам, Михайло Юрьевич! – Неповоротливые с виду мужики резво вскочили из-за стола – грохнул неловко задетый табурет – и стали отвешивать низкие поклоны вошедшему. – Долгих лет!

Названный Михайло Юрьевичем споро сорвал легкую шапку с копны русых волос и ответно поклонился им.

– Сидите, сидите! – Потом внимательно взглянул на Емелю. – Жена-то как, траву пьет?

– Пьет, Михайло Юрьевич, а то как же.

– Ну смотри мне, – прищурился Михайло. – Если обманываешь, велю клизмы травяные ставить. Сказано: «Сеющему правду – награда верная». Да и здоровье – не шутка! – Сделал несколько легких шагов и оказался рядом с Багом. Пахнуло духмяным ароматом сушеных трав. Цепко глянул на него. Склонил голову в поклоне. Представился:

– Михайло Большков, здешний лекарь. – Ловко сбросил к ногам суму. В суме зашуршало и на два голоса звякнуло.

– Багатур Лобо, странник. – В тон ему отвечал слегка опешивший Баг.

– Имеете интерес к тутошним красотам или же до святых мест добираетесь? – спросил Михайло, наклонившись и внимательно вглядываясь в лицо Бага.

– Да всего понемногу. – Баг слегка отодвинулся назад.

– Так. – Большков скользнул на ближайший табурет и ухватил Бага за левую руку. Баг мягко попробовал освободиться, но вотще: Большков вцепился крепко. Для такого субтильного человека хватка была поистине железной. – Сидите спокойно, не напрягайтесь! Сказано же: «Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими». Так. – Пальцы Михайлы, темные от постоянного взаимодействия с травами, забегали по Багову запястью, выискивая пульсы, легко надавливая и на некоторое время замирая. – Так! – В третий раз сказал он сосредоточенно. – Печенка шалит.

«Эрготоу…» – подумал Баг.

Пальцы поменяли положение, снова замерли.

– И сердчишко что-то частит, – доложил лекарь. – Дайте другую руку.

«Принцесса…» – подумал Баг, покорно протягивая правую.

– Ну и общее переутомление.

«Жизнь…» – подумал Баг.

– А так все хорошо. Удивительно крепкий организм, – заключил Большков, пробежавшись по пульсам на обеих руках одновременно. – Рекомендую обезжиренный кумыс по шэну три раза в день в течение месяца, больше отдыхать… – Нахмурил лоб. – Может, есть смысл попробовать пиявиц, сиречь гируд, для общего оживления печенки.

Бага аж передернуло: «Опять пиявицы?!»

– Что? – пристально глянул Михайло. – Не любите?

– Не люблю, – признался Баг с содроганием. Воспоминания о розовых пиявках были еще слишком свежи. – Терпеть не могу.

– Тогда травяной сбор попробуем, – легко отказался от пиявок лекарь. – Траву попьете пару месяцев, все как рукой снимет.

Прислужник поставил перед ним на стол высокий стакан с молоком. И плошку с халвой.

– Главное, драгоценный преждерожденный, это правильное и своевременное питание! – подняв палец, сообщил Михайло и заложил в рот маленькую порцию халвы. – Вот вы посмотрите: ну что вы едите, а? Да, рыба полезна. В ней фосфор. И картошка организму не вредит. Но в таких количествах!.. – Он замотал головой. – Невообразимо! Эти дети лесов и полей, – лекарь кивнул на соседний притихший стол, – едят что попало и во множестве. Но сказано: «Здоровый сон бывает при умеренности желудка»! А они целый день лопают сало цзинями, – за соседним столом виновато потупились, – лечи их потом! – Михайло погрозил соседям. Отпил молока. – Сказано же: «Не пресыщайся всякой сластью и не бросайся на всякие снеди; ибо от многоядения бывает болезнь, и пресыщение доводит до холеры, и от пресыщения многие умерли, а воздержанный прибавит себе жизни», – значительно глядя на Емелю, произнес лекарь. Цитаты так и сыпались. Емеля попытался сделаться меньше. Вотще.

«Какой занятный человек, – думал Баг, наблюдая за разглагольствующим лекарем Большковым. – Как все же богата Ордусь вот такими, простыми и знающими людьми, всем сердцем прикипевшими к любимому делу!» На душе делалось все более покойно, смутные мысли и тревоги сами собой отходили на задний план, как будто между ними и Багом встал весь путь между Александрией и Кемью.

Михайло Большков между тем от порицания многоядения перешел к превознесению прелестей родного края.

– А ведь какие наши места благодатные! Чего тут только нет! Травы какие! Для человека сведущего просто загляденье! – Лекарь живо подхватил с полу суму и вывалил из нее на стол груду приятно пахнущих, шелестящих мешочков. Ноздри его большого носа страстно затрепетали. – Только посмотрите: и плаун-баранец растет, и березка бородавчатая, и трифоль, – приговаривал он, любовно перекладывая мешочки с места на место, – и водяной перец, и спорыш, и мать-и-мачеха, одуванчиков вообще полно, и пижма, и сушеница топяная, и тысячелистник, и чернушка, и… – Михайло извлек из сумы склянку с какой-то темной жидкостью. – И калган… – Закончил он задушевно, ласково поглаживая емкость. – Ну не лепота ли?

– Здорово, – согласился Баг, покончив наконец с половиной рыбы на блюде и убирая палочки. Взялся за чайник. В чашку потекла почти черная ароматная жидкость. – А вот про такую травку, или, может, корешок, или еще что – «лисья рыжинка», не слышали ли вы, преждерожденный Большков?

– Рыжинка? – Лекарь нахмурил лоб. – Рыжинка… Лисья? – переспросил он. Баг кивнул.

Большков снова погрузился в суму. Долго там шуршал, сосредоточенно бормоча: «…приготовляющий лекарства делает из них смесь… рыжинка… рыжинка…» На свет появилась еще одна склянка, побольше, в ней копошились потревоженные пиявки. – Точно не хотите? – ткнул он пиявками в сторону Бага. – А то как по заказу есть свежие.

– Гм… Может, Емеля хочет? – с опаской спросил Баг. Михайло заинтересованно обернулся, но лишь топот да стукнувшая дверь были ему ответом: грохоча сапожищами и подхватывая мешки, пятерка бородатых преждерожденных с неясными воплями вынеслась вихрем прочь, на улицу.

– Нет, про рыжинку лисью не слышал, – помотал русой головой лекарь. – Первый раз слышу про такое снадобье.

Да что ж за рыжинка такая?!

Приятно отяжелевший от обильной пищи Баг вышел из «Пустынника Онуфрия» и, коротая незначительное время, оставшееся до прибытия сампана, медленно двинулся через реку по узким мосткам – слева расстилалась богатая мелкими островками Кемская губа, а справа, на омываемом двумя протоками острове побольше, высился Собор Успения Пресвятой Богородицы. Баг замедлил шаги, любуясь строением. На ум пришли строки великого Су Ши…

– Красота!

Баг живо обернулся.

Недалеко от него стоял, опираясь на перила, незаметно подошедший преждерожденный неясного возраста: низенький, явно склонный к столь порицаемому лекарем Большковым чревоугодию – круглое лицо его лоснилось в лучах солнца, зайчики прыгали по стеклам небольших круглых очочков; маленькие, слегка заплывшие глазки с большими мешками под ними смотрели, однако ж, внимательно и цепко; преждерожденный как-то приторно улыбнулся Багу, огладил длинную, по пояс, бороду и кивнул на собор.

– Красиво, говорю.

– Да, – согласился Баг, удивляясь простоте и открытости местных жителей: в Александрии обратиться вот так запросто, без надлежащего приветствия и серьезного повода, к человеку незнакомому было немыслимо – разве что к прислужникам в харчевнях да в лавках, да и то прибавив вначале непременное «простите, что беспокою вас». Так на то они и прислужники. – Очень красиво.

– Хоть и новодел, а все равно сердце тает. – Нежданный собеседник размашисто перекрестился на ярко горевшие на солнце кресты. – Старый-то сгорел в начале восемнадцатого столетия, – пояснил он. Ткнул коротким пальцем в сторону собора. – Но стоял аккурат тут же.

Баг промолчал. Взглянул на часы.

– Из столиц к нам? – поинтересовался толстяк.

– Из Александрии, – коротко ответил Баг.

«Вот ведь какой любопытный…»

– На острова?

– И не только.

– Путешествуете?

«Ну что пристал?!»

– Да.

– Могу показать сказочно красивые места, – оживился, блеснув очками, толстый. – Покажу, где ловят и заготавливают знаменитую беломорскую сельдь. У меня свой катер недалеко…

«Милостивая Гуаньинь, да это, похоже, самодеятельный местознатец, мечтающий получить с приезжих несколько лянов!»

– Нет, спасибо. – Баг повернул к берегу.

– Нигде такого больше не увидите! – устремился следом за ним толстяк. – Никто вам больше такого не покажет! – ухватил Бага за рукав.

«Экий хищник!»

В столь упорной навязчивости усталому Багу померещилось даже нечто подозрительное – словно, проведав, что Баг из самой Александрии, сей чуждый церемоний подданный загорелся идеей заполучить его во что бы то ни стало.

– Вот что, преждерожденный. – Баг решительно, одним движением высвободился. Строго, неприязненно посмотрел на приставалу. – Лов сельди меня не интересует. Всего наилучшего.

Толстый поспешно отступил.

– Ну ладно, ладно! – услышал издали Баг, ступая на гранитную набережную. – Но если что, спросите на Савватьевской дом Виссариона!

«Десять Яньло тебе повсеместно…» – гневно подумал Баг.

С трудом было проклюнувшееся приличное настроение оказалось подпорчено. Баг повернул к морскому вокзалу.

Из-за навязчивого лысого преждерожденного он немного запоздал: водометный сампан уже притерся боком к широкой ленте причала и немногочисленные прибывшие шли навстречу ланчжуну и берегу. Баг шагнул было к кассе купить билет, но тут взгляд его остановился на удивительно знакомой фигуре: фигура приближалась сбивчивой трусцой и вослед ей поспешали еще четверо – два высоких и могучих преждерожденных в монашеском одеянии и двое пониже, в знакомых, давно не попадавшихся на глаза ланчжуну степных шапках.

Богдан!

Забыв про билет, Баг рванулся навстречу другу; в середине причала они сошлись. Богдан, не сумев сдержать бега, врезался с налету в широкую грудь ланчжуна; Баг заботливо подхватил его.

– Еч…

– Вот и ты…

– Рад тебя видеть.

– А я-то как рад…

«До чего он осунулся! Бледный, как придворная красавица! Что за мешки под глазами!» – думал Баг, вглядываясь в лицо сановника.

«Ну вот, теперь все будет хорошо… Теперь, когда он приехал…» – думал Богдан, улыбкой отвечая на взгляд.

Бежавшая следом за минфа четверка почтительно остановилась поодаль.

– Ты погано выглядишь, – разжав объятия, сообщил честный человекоохранитель Богдану, – совсем изнурил себя покаянием. Дрожишь весь и дышишь еле-еле, а ведь пробежал всего ничего. Нет, еч, вот вернешься домой, и я заставлю тебя заняться здоровьем. Душа – она, знаешь ли, в теле держится. Начнем с гимнастики, потом перейдем к копьям…

– Ладно, ладно, – согласно махнул рукой Богдан и отер обильный, несмотря на прохладу, пот со лба. – Обязательно пофехтуем. Потом, все – потом…

– Да ты посмотри, на что ты похож! Ровно явившаяся днем душа умершего! Какое «потом»…

– Баг! Баг! – остановил его минфа. – Подожди… Ты узнал о том, что я просил?

– Про Кипяткова?

– Какого Кипяткова?

– Ну ты же сам мне словесное описание послал…

– Ну?!

– Так это преждерожденный Кипятков Ким Семенович, начальник отдела жизнеусилительных средств Лекарственного дома Брылястова. У меня к нему куча вопросов. Только что он здесь-то делает? Йошка… – Баг осекся, потом хмыкнул и продолжал: – Его доверенная помощница сообщила, что Кипятков сейчас где-то на байдарках плавает.

– Так вот оно что… – На бледном лице Богдана отразилась деятельная работа мысли. – Ну конечно же! Теперь ясно. Стало быть, получается, лекарственных дел мастер Заговников убивает и калечит лис… – Он осекся и довольно немощно хлопнул себя по лбу, а потом поправил пальцем сразу соскочившие на кончик носа очки. – Господи! Да не просто лис, а – здешних лис!

– Заговников?! – Баг непонимающе уставился на Богдана. Интонация, с коей еч произнес «здешних», его просто поразила. «Что же это за лисы тут? Особо крупных размеров? Со слона, что ли?»

– Ну здесь, на Соловках, этот… Кипятков назвался паломником Заговниковым. Крестьянином с Кубани. А на самом деле он здесь ставит ловушки на лис, а потом… – Богдана передернуло, – что-то вырезает из них.

– Вырезает?.. – Баг тоже начал понимать. – Так вот откуда берется «лисья рыжинка»!

Теперь уже настала очередь Богдана смотреть на друга с недоумением.

Присев на грубую каменную лавочку, каковые в изобилии были натыканы по сторонам причала, и нисколько не замечая текущего из гранита тяжкого холода, ечи наперебой принялись делиться сведениями и предположениями; Богдан рассказал Багу о поисках того, кто резал лис, умолчав, правда, о Жанне, а Баг – о своем неудачном частном расследовании, – также не обмолвившись ни про смерть Кати Ци, ни про принцессу-студентку. Потом Богдан спохватился, неловко вскочил и представил ланчжуну своих молчаливых спутников: тангутов, а также Бориса и Арсения. С последним Баг раскланялся подчеркнуто любезно: в свое время человекоохранителю повезло взять несколько уроков «смертельной животухи» и он не понаслышке знал, какое это трудное, изнуряющее бойца искусство. Чтобы достичь такого уровня постижения «животухи», какого достиг Арсений, требовались годы упорных тренировок и недюжинное упрямство, а стойкие в достижении цели люди всегда вызывали у Бага безусловное уважение. Он и сам был таким.

Вэймины, почувствовав в Баге степняка, были, очевидно, обрадованы встрече, на лице младшего даже проступила скупая улыбка; старший лишь потеплел глазами: гнетущая его внутренняя забота не позволяла пока большего.

– …И выходит, что этот самый Кипятков, прикидываясь Заговниковым, который год уж паломничает на островах, на самом деле охотясь на здешних лис, – разглагольствовал Богдан, методично вышагивая взад и вперед перед скамьей, на которой рядком сидели тангуты, Арсений, Борис и Баг. – Что-то у лис вырезает… наверное, то самое, чем лиса вырабатывает поцелуйное зелье, не зря ж именно после поцелуя, когда жидкости телесные начинают обмен, мужчины рассудок от страсти теряют… – Последние слова Богдана прозвучали как-то не в меру напряженно и уж слишком тихо, будто сам с собой разговаривал. Баг покосился на друга, но ничего не спросил.

– Негодяй… – процедил сквозь зубы Богдан. Он с трудом сдерживал удивительно сильную неприязнь, необъяснимым образом охватывавшую его всякий раз, когда мысль хоть о малейшем вреде, наносимом милым рыжим созданиям, приходила ему в голову.

– А из вырезанного, предположительно, и делает потом «лисью рыжинку» для «Чар», – увлеченно подхватил Баг. Надо же, как все сразу прояснилось, стоило только им с ечем вновь сойтись вдвоем. – Это и есть междусобойный секрет жизнеусилительного отдела, которого, пожалуй, не ведает и сам Брылястов… Ишь ты – режет живых на пилюли…

Старший тангут скрипнул зубами; младший, сорвав шапку, уткнулся в нее лицом.

– Одного не понимаю, – вдруг негромко, задумчиво проговорил минфа. – Явно ведь Кипятков узнал о свойствах здешних лис только после того, как одна из них к нему женщиной явилась и… поцеловала. Отчего ж поцелуй не подействовал на него надлежащим образом? Как он противостоит женским… то есть – лисьим… лисьим чарам?

На несколько мгновений воцарилось недоуменное молчание. Потом Баг хлопнул себя по колену.

– Что? – встрепенулся Богдан.

Баг поманил его пальцем. Богдан наклонился.

– У него необычайная любовная направленность… – шепотом поведал Баг.

Богдан медленно выпрямился; на лице его отобразилась лихорадочная умственная деятельность. Мгновение он пребывал в задумчивом оцепенении – а потом хлопнул себя ладонью по лбу.

И сразу поправил очки.

– Вот что, еч, – вклинился Баг. – Давай-ка поедем на острова и от души поговорим с этим самым Кипятковым-Заговниковым. Он ведь в больничном покое отдыхает?

– Да, надо положить этому конец, – решительно махнул рукой Богдан. – Идемте!

– Так уж сампан ушел, преждерожденный Богдан, – прогудел Борис. – Их тут два бегает… Через полтора часа следующий.

Жажда действия переполняла Богдана, но… не вплавь же добираться до Соловков. «А что… – мелькнула и исчезла шальная мысль, – да хоть бы и вплавь!»

– Не доплывешь, – проницательно усмехнулся Баг, глядя на друга, вперившего взор в исчезающий на горизонте силуэт сампана. – Да и как он сбежит, в гипсе-то?

– Никуда не денется, – подтвердил Арсений. – У больнички двое наших остались.

Не нашедший что возразить Богдан, устало опустился на скамью.

– Ты что-нибудь ел сегодня, драг еч? – наклонился к нему Баг. – Может, рыбки жареной? Тут недалеко превосходная…

– Не время сейчас есть! – Воодушевленный новой мыслью, Богдан снова вскочил. – Время вершить справедливость!

14-й день девятого месяца, четверица,

несколько позже

Над закрытыми вратами в высоком заборе из толстых, потемневших от времени некрашеных досок кривовато висела широкая дщица, покрытая красным, местами облупившимся лаком. На ней изрядно выцветшими иероглифами значилось: «Персиковый источник». Баг и Богдан со товарищи довольно долго добирались сюда, в самый дальний конец Савватьевской улицы, медвежий угол Кеми: буквально в десяти шагах отсюда в незлобиво плещущие о каменистый пологий берег студеные воды Кемской губы врезался дощатый длинный причал, по обе стороны коего были привязаны промысловые катера; причал скрывался за подходящим к самой воде забором.

– Тут, – ткнул темным пальцем в забор младший из тангутов. – Виссарионова артель.

– Сколько сюда ходили, – пробормотал старший. – Все без толку. Виссарион даже на порог не пустил. Плохой мальчик. Балованный…

– Только, еч, – Богдан положил руку на плечо уже собравшемуся от души стукнуть ногою во врата Багу, – ты это… Мы все же частные лица. Нельзя нам своевольничать. Если не пустит хозяин в дом, мы ничего не сможем с этим сделать.

Баг хмыкнул, но ногу опустил.

– Извини, еч, но у тебя от переживаний в голове помутилось. – Баг назидательно поднял вверх указательный палец. – То справедливость бежишь вершить, то вдруг робеешь… Значит, так: усматриваю человеконарушение. А именно: насильственное содержание в клетке живого существа, предположительно… – он обернулся к тангутам, поправился, – то есть, как стало достоверно известно со слов родственников – разумного и владеющего членораздельной речью, а значит – пользующегося всеми правами императорского подданного, коего человекоохранительные органы обязаны защищать. Действия же указанного Виссариона Неистовых уверенно классифицирую, согласно имеющих силу уголовных уложений, как противуправные. Налицо преступление, и мы обязаны положить ему конец. Коме того, – Баг принялся загибать пальцы, – истязание животных, сокрытие от науки и общественности удивительного природного явления, утеснение в рабочую скотину вольного животного без согласия последнего, а равно и его родных… Да я тебе сейчас десяток статей накидаю!

– Кто бы сомневался, – пробормотал Богдан. – Чтоб ты да статей не накидал…

– Имеем право официально вторгнуться в пределы частного жилища без разрешения хозяев, – заключил Баг.

– Да, но… – Богдан разрывался между долгом честного, беспристрастно следующего букве закона минфа и щемящим чувством жалости к лисичкам. – Письменное повеление соответствующих органов…

Баг начал терять терпение.

– Ты что, землепашец? Может, дояр местный? Или столичный сановник этического надзора? Да ты и есть этот самый орган! Пиши повеление, тридцать три Яньло! – И честный человекоохранитель выхватил из сумки лист бумаги и отцепил от пояса письменные принадлежности.

– Но такого еще не случалось. В уложениях о таких случаях ничего не говорится…

– Вот и будет тебе прецедент, – хищно улыбнулся Баг. – Войдет в историю как «Прецедент Оуянцева». Даже Цинь Ши-хуан – и тот поначалу был первым[62]62
  Император, из раздробленных мелких княжеств создавший первое в истории Китая централизованное государство.


[Закрыть]. Ладно, – он окинул взглядом собравшихся, – под мою ответственность, еч.

– Вот так, вот это – так! – с надеждой на лице закивал младший тангут, но тут же умолк под тяжелым взглядом старшего.

– Нет. Под нашу ответственность, Баг. – Богдан согласно махнул рукой. Будь что будет!