Текст книги "В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946"

Свобода

Я всегда интересовался политической жизнью нашего народа и нашей провинции. Как-то вечером мой хозяин позвал меня на собрание в деревне. Я с удовольствием отправился туда. Перед началом собрания мэр деревни предложил моему хозяину выйти и поговорить наедине. Когда они вернулись спустя десять минут, мой хозяин смотрел на меня со странным выражением на лице. Поначалу я не придал этому значения и продолжал разговаривать с другими молодыми людьми, находившимися там. Помимо всего прочего, на собрании обсуждался новый водопровод, построенный в деревне. Мы выпили пива, и фермеры продолжили разговор о том, чтобы посадить фруктовые деревья.

Внезапно дверь приоткрылась, и Мария, беженка, работавшая на нашей ферме по найму, позвала меня.

– Иди сюда!

Я подумал, что она шутит, и остался на месте. Но она так выразительно посмотрела на меня, что я наконец подошел к ней.

– Послушай, – сказала она, – председателю сельсовета только что позвонили и дали приказ отправить тебя на угольный завод, откуда ты сбежал.

Медленно я подошел к своему столу, чтобы расплатиться за пиво. Мой хозяин наклонился ко мне и спросил, что случилось.

– Меня ищут. Но на этот раз у них ничего не выйдет, я сбегу.

Он кивнул, согласившись, и сказал, что я могу идти прямо сейчас.

Но я понимал, что в тот момент не смогу никуда идти, потому что отработал четырнадцать часов и очень устал.

– Чего ты ждешь? – спросил он.

– Я еще не заплатил за пиво.

– Не беспокойся об этом. Иди домой и собери вещи!

Поблагодарив его, я помчался на ферму. Та ночь запомнилась мне как одна из ужаснейших в моей жизни. Каждую минуту я ждал, что секретная полиция вломится в дверь и вытащит меня из постели, чтобы отправить в тюрьму. Когда наконец наступило утро, я был счастлив, что ничего такого не произошло. У меня не было другого выбора, как бежать на Запад. Мне так хотелось остаться с этими людьми и продолжать работать здесь, особенно после того, как они столько сделали для меня. Хозяин дал мне один из своих костюмов и несколько рубашек, чтобы я мог выглядеть, по крайней мере, как культурный человек. Но в тот момент для меня важнее всего была моя свобода. Я понимал, что если останусь, то, скорее всего, еще два года своей жизни проведу за колючей проволокой.

Так случилось, что в этот момент в деревне находились двое мужчин из английской зоны. Я никогда раньше не общался с кем-либо, жившим в английской зоне, но эти двое работали на той же ферме, что и я. В тот день они собирались к себе, и я решил присоединиться к ним. Я попрощался со всеми знакомыми и вместе со своими компаньонами поездом отправился на запад.

Поздно ночью мы сошли с поезда, чтобы пересесть на другой. Со своими сумками мы вошли в зал ожидания, который оказался переполненным. Взглянув на расписание, мы увидели, что наш поезд отходит только утром.

Осмотревшись по сторонам, мы не обнаружили ни одного свободного места. В воздухе висел густой табачный дым. Неожиданно целая семья поднялась со своих мест, и мы, наконец, смогли сесть. Поставив свой багаж на пол, я попытался заснуть, но сделать этого не удалось, потому что эмоции переполняли меня. Мы до сих пор находились в русской зоне, хотя мысленно я уже был в английской. Прошло какое-то время, и я задремал. Мои товарищи заснули раньше, и я слышал их сопенье. Дверь хлопала: люди ходили туда и обратно. Посмотрев наверх, я увидел двух вошедших немецких железнодорожных полицейских. Сердце забилось сильнее. Все же я считался беглецом. Они начали проверять документы с противоположного конца зала. Я понимал, что не смогу уйти, не вызвав подозрений.

Сейчас они уже приближались к нам. Несмотря на панику, овладевшую мной, я склонил голову и притворился спящим. Они подошли так близко, что я ощутил запах их новой формы. Приоткрыв глаз, я увидел, как один из них трясет за плечо моего соседа. Он выглядел смущенным, но потом полез в карман. Я не осмелился взглянуть на полицейского и продолжал сидеть, не поднимая головы. Мои щеки покраснели, но я не шевелился, потому что боялся выдать себя. Нашего второго друга так же проверили.

– Откуда ты? – спросил полицейский.

– Из английской зоны.

– Что ты делаешь здесь?

– Мы приезжали навестить друзей, а сейчас возвращаемся домой.

– А этот, третий, кто? – Я чувствовал, что речь идет обо мне.

Затем кто-то потряс меня за плечо. Я понимал, что придется «проснуться», но также знал, что, глянув в лицо полицейского, не смогу сдержать эмоций и тогда все будет кончено. Я могу снова оказаться в России.

Неожиданно хлопнула дверь. Еще один полицейский вошел в зал. У меня сердце ушло в пятки.

– Идите проверять состав с углем, – закричал полицейский.

Я не мог поверить в это! Когда оба проверяющих вышли из зала, словно тяжелый груз свалился с моих плеч. Утром мы беспрепятственно сели на свой поезд.

Наконец мы подъехали к станции, где поезд сделал остановку, а уже оттуда должен был следовать на запад. На этот раз пересекать границу было не так сложно. Несколько полицейских обыскали поезд, проверив, нет ли у кого с собой алкоголя, потому что именно его наиболее часто перевозили незаконно. Западная зона начиналась всего через три километра. В этом месте двое полицейских проверили нас. Один из них прицепился ко мне, спрашивая, куда я еду. Я ответил правду, сказав, что собираюсь навестить своих родственников. Он проверил мой паспорт и потребовал открыть чемодан. Исследовав его содержимое, он произнес то, что я больше всего боялся услышать.

– Мы только сегодня получили список фамилий. Полиция Восточной Германии разыскивает тебя.

Я был в шоке, когда он произнес эти слова. Но он продолжал говорить, и я начал понимать, о чем идет речь.

– Некоторые предметы одежды, лежащие в твоем чемодане, были украдены в Восточной Германии. – Он назвал место, где я якобы работал, и деревню, в которой я никогда не жил. Я облегченно вздохнул, потому что его информация была неверной.

Пока мы спорили, доказывая друг другу каждый свое, другой охранник толкнул его и произнес с улыбкой:

– Поезд уже отходит, не придирайся!

Я снова упаковал свой багаж. Поезд набирал обороты. Почему-то мне вспомнились слова пожилой женщины, работавшей у нас: «Да благословит тебя Господь, Хорст».

Потом я подумал об одном заключенном, сказавшем мне как-то: «Мы должны выжить».

Западная территория

Пересекая границу Западной Германии, я прощался со своей прежней жизнью. Я сказал «до свидания» Востоку и всему остальному миру. Позади осталась кровь, но кошмары, пережитые в те дни, так никогда и не покинули меня.

Было даже забавно сидеть в поезде и не ощущать, что за тобой следят. Первым местом, где я остановился, был Ганновер; там жили наши родственники. Приехав в разрушенный город в полночь, я решил остаться до утра на вокзале.

Шел 1947 год, и сюда приезжали тысячи и даже миллионы людей, надеясь найти здесь новую жизнь.

Толпы людей наполняли вокзал, и я заметил, что многие идут в бомбоубежище, находящееся внизу. Привыкнув следовать за толпой, я пошел за остальными. Там уже находились сотни людей; кто-то лежал на полу, кто-то стоял, кто-то сидел. Я очень устал и решил лечь. Вынув какие-то вещи, я подложил их под голову. Хотя полицейский следил за ситуацией, оставлять вещи без присмотра было небезопасно.

Я встал около четырех часов утра и отправился к дому своего дяди.

Эта ранняя прогулка не доставила мне удовольствия. Все дома, и частные и городские, были полностью разрушены после бомбежек. Кучи мусора высотой в несколько метров лежали на улицах. Ямы на тротуаре были забиты грязью. Некогда огромный особняк теперь словно привидение зиял черными дырами вместо окон. Освещалась только центральная улица. Все остальные были погружены во тьму.

Уж точно не такой Запад я ожидал увидеть. Вместо процветающих районов я увидел мусорные свалки. Вместо хорошо одетых людей – обносившихся заключенных. Вместо дружелюбных людей повсюду мелькали настороженные чужаки. Я был обескуражен и так сильно разочарован, что чувствовал готовность немедленно вернуться к своему хозяину в восточную зону. Но едва достигнув дома, я до утра заснул крепким сном.

Радость оттого, что я вернулся, была огромной. Последний раз наша семья собиралась вместе в 1944 году. После этого нас разбросало по всей Германии, России и Польше. Мы все утро рассказывали друг другу о последних событиях своей жизни, а потом я сел на поезд и поехал к другому своему дяде, жившему в двадцати пяти километрах отсюда. Перегруженный поезд прибыл на станцию около трех часов дня. Мне рассказали, что дядя теперь жил в бывшем монастыре, территорию которого сейчас отдали под государственную ферму, а какой-то фермер арендовал здесь тысячу акров земли.

Дядя Нойфельдт уехал в те страшные январские дни 1945 года. Шестнадцать лошадей и несколько груженых телег перевезли его семью, а также семьи работавших на него людей. Они чудом избежали русского плена, перейдя по льду Вислу, так как мосты были забиты другими убегавшими людьми. После нескольких месяцев утомительных скитаний они наконец остановились здесь – в Нижней Саксонии.

Живя в Западной Германии, мне пришлось приспосабливаться к новым условиям. Я научился есть мясо ножом и вилкой, а также снимать шляпу в знак приветствия перед важными людьми. У меня изменились некоторые взгляды на жизнь, и я стал вести себя так, как ведут себя люди в цивилизованном обществе. Для сравнения: на Востоке жизнь текла на одинаковом для всех уровне.

Моя деятельность

Все было легко и просто до тех пор, пока я находился на Западе временно. Но для того, чтобы остаться дольше, а именно это входило в мои планы, требовалось специальное разрешение.

В те дни Германия была наводнена беженцами и возвращающимися из плена. На въезде в каждую деревню стоял знак, возвещавший о том, что никто не может поселиться там без разрешения. В большинстве деревень население удвоилось с тех пор, как закончилась война. Люди, потерявшие дома в городе во время бомбежек, двинулись за пределы города. Другие стали уезжать в деревни, когда осознали, что вне города прокормиться легче. Многие и многие пострадавшие стекались в деревни.

Дядя подыскал мне ферму, где я мог работать и жить. Так как я был один, мне найти работу было проще, чем человеку, имевшему семью. Подходящее место оказалось в соседней деревне. Только после того, как я заверил хозяина, что в состоянии справиться с самой трудной работой, он взял меня. У него имелось около сорока пяти акров земли, часть которой была отдана под пахоту, а остальные – под пастбище и лес.

Работа оказалась не из легких. У нас было две лошади и бык, чтобы пахать и возить телеги, и мы работали не покладая рук, соревнуясь с нашими соседями.

Один из моих двоюродных братьев в зимние месяцы учился в сельскохозяйственной школе уже в течение двух лет. Дядя с тетей интересовались, собираюсь ли я продолжить свое образование. Они очень хотели, чтобы я стал управляющим и занял более выгодное социальное положение. Вначале я не очень беспокоился по поводу продолжения учебы, но в конце концов приступил к учебе в середине зимы 1947/48 года.

Мне пришлось нелегко в ту пору. Я вставал в 5.30 утра, чистил стойла коров и лошадей, а потом наспех завтракал. Потом быстро переодевался, бежал на автобус и к 8.30 приезжал в школу. Занятия начинались в 8.00 и длились до 1.00 дня. К 2.00 я обычно возвращался домой. Я обедал, как всегда впопыхах, и мчался на работу. Вечером после 7.00 делал уроки и ложился спать. С ноября по март моя жизнь шла в таком режиме.

Летом я зарабатывал от 8 до 12 долларов в месяц. В зимние месяцы, работая только половину дня, я работал за жилье и еду. В воскресенье я мог заняться своими делами, накопившимися за неделю, но это время пролетало очень быстро. Весной я сдал экзамен и теперь должен был ехать работать на другую ферму на два года в качестве ученика хозяина фермы. Мы с дядей стали подыскивать подходящее место и наконец подобрали одно, в соседней деревне. Весной 1948 года я отправился туда.

У моего нового хозяина работали четыре постоянных работника, а также в дневное время от двенадцати до четырнадцати женщин приходили на подработку. Сто десять акров земли принадлежало ферме. Там было шесть лошадей, один трактор и двадцать пять коров. Хозяин имел несколько лесных участков, а также на его земле выращивали пшеницу, овес, картофель, сахарную свеклу и другие овощи.

Сначала меня определили в конюшню, где находились самые необъезженные лошади. Однажды они разбежались по полю и поломали бороны, а когда вернулись, почти все они хромали и были покалечены. Эта ситуация доставила мне массу хлопот. Я чувствовал себя виноватым в случившемся. Вообще я часто допускал ошибки и видел, что хозяину иногда не нравится все это, но я ничего не мог поделать. Он учил меня водить трактор, и поначалу я не сомневался, что никогда не смогу стать водителем. Но со временем я освоил и эту непростую для меня профессию.

Встреча с матерью

Мама приехала на Запад весной, как раз в то время, когда я переехал на новую ферму. Нет слов, чтобы передать, как я был счастлив встрече с ней. Но, находясь так долго вдали от дома, у меня притупились чувства, и я не мог адекватно выразить то, что накопилось у меня на душе. Маму сильно встревожила такая холодность, но шрамы, оставленные на сердце в концентрационном лагере, еще болели. Наши души так зачерствели, что не было сил на эмоции, даже по отношению к самым любимым людям. Пережитые страдания нанесли нам страшный урон, поломав наши умы, здоровье и души. Мы словно стали роботами и никак не могли вернуться к прежней жизни.

Находясь на грани отчаяния в России, я обращался к Богу. Я обещал вечно служить ему, если он избавит меня от этого несчастья. Но, по правде говоря, когда вернулся, то так углубился в работу, что позабыл все обещания, данные раньше. Главной моей целью сейчас было добиться самых больших высот в своей работе и взобраться на самую высшую ступень общества.

Сдав государственный экзамен, я работал на трех разных фермах, теперь уже в должности управляющего. Говорили, что в Европе люди работают, чтобы жить, но немцы живут, чтобы работать. Этот вывод я сделал из своих личных наблюдений.

То, как некоторые тратили свои деньги, было для меня непонятно. Я не мог потратить двадцать пять долларов, заработанных за месяц, на выпивку, а один из моих хозяев именно так и поступал.

На одной ферме мой хозяин разрешил мне ездить верхом на лошади, когда будет нужно. Я вступил в клуб верховой езды и очень любил проводить там время. За тот недолгий период, что я находился в клубе, я приобрел хорошую практику в верховой езде и даже участвовал в соревнованиях и занял шестнадцатое место, чем очень гордился.

Глава 16

Восстановление

Начиная с 1944 года и моего возвращения на родину у меня не было отпуска. Я на самом деле не знал, где и как проводят свободное время. Мама жила в очень плохих условиях в пятнадцати километрах от места, где я работал. Мне не хотелось еще больше усугублять ее положение. Но однажды, когда я приехал к ней в воскресенье, она показала мне письмо, в котором меня в числе других молодых людей округа приглашали на собрание молодых христиан, проходившее где-то поблизости от Гамбурга. Так как мне некуда было поехать, мы решили, что мне стоит отправиться туда. Этот сбор планировалось провести где-то между Рождеством и 1 января, и посвящался он обсуждению отступления нашей армии. Дни, проведенные там, прошли в бурных обсуждениях. Нам даже читали лекции по этому поводу. Я слушал с огромнейшим интересом. По окончании лекций я понял, что отступление было мудрым поступком.

Я никогда до этого не находился в компании настоящих христиан и чувствовал, что в этих людях есть то, чего нет во мне. Они говорили о значении баптизма, о любви к ближнему, будь он даже врагом, и многих других вещах. Хотя я не соглашался с их идеями, лидеры собрания и все участники продолжали относиться ко мне очень хорошо. Мысль о том, чтобы с любовью относиться к своим врагам, была для меня неприемлема, и я чувствовал, что никогда не смогу смириться с ней. Также я впервые услышал там об интернациональной программе по обучению фермерству в Америке. Я всегда интересовался этой страной, особенно после своего возвращения из России. Я бы с удовольствием эмигрировал туда, но список желающих был таким длинным, что в ближайшие пять-шесть лет надежды дождаться своей очереди не было. И вот теперь я неожиданно увидел еще один шанс. Честно сказать, деятельность христианской партии в Америке меня мало интересовала, потому что интересовался я самой Америкой.

Путешествие в Америку

После этих собраний без особых проблем я был готов к отъезду. В октябре 1951 года я на корабле отправился в Америку.

Я впервые плыл на корабле и был взбудоражен и нетерпелив. Вместе со мной здесь находились люди разных национальностей – немцы, датчане, бельгийцы и даже русские. В основном слышалась английская и немецкая речь, но также разговаривали на датском, французском и русском языках. За время моего плена я неплохо стал понимать русскую речь и часто ловил себя на том, что, думая на английском, сам разговаривал на русском, и наоборот.

Несмотря на существующую враждебность, каждый старался вести себя терпимо.

Наконец я оказался в Хароне, в Южной Дакоте. Меня встречали мой новый босс, его жена и их маленький сын, которым не терпелось увидеть гостя из Германии. Их родители были немецкоговорящие христиане из России. Сначала я сильно удивился, услышав отличную немецкую речь, но также и обрадовался тому, что имею возможность без труда общаться на родном языке.

Жизнь с христианами

Набожность, с которой жили эти люди, поразила меня больше всего. Когда случалась какая-либо неприятность, вместо того чтобы выругаться, они молились; вместо жалоб на трудности они благодарили Бога; все вокруг слушали джаз, а они пели хвалебные песни Господу. Они трудились много тогда, как другие старались вести праздную жизнь.

Дома над моей кроватью висела картина с изображением битвы, в которой участвовал мой дед. Здесь в моей комнате на стене висел плакат с девизом: «Бог есть Любовь». Тогда как дома у меня на столе лежала книга о Диком Западе, здесь я нашел Библию. Дома мы часто разговаривали о книжных героях, здесь всегда все разговоры велись о жизни Господа.

Перед завтраком мои хозяева обязательно посещали утреннюю службу. По воскресеньям они ходили в церковь дважды в день, часто посещали проповеди священника в середине недели, а также – специально проводимые библейские конференции. Естественно, они брали меня с собой на все эти собрания, и я должен признаться, что за шесть недель провел в церкви намного больше времени, чем за всю предыдущую жизнь. Меня сильно впечатлила воскресная школа, где я с радостью принимал участие в дискуссиях.

Люди часто спрашивали меня, был ли я христианином на самом деле. Особенно мне запомнился один вечер, когда один из священников подошел и спросил меня по-немецки:

– Ты христианин?

– Да, конечно, – ответил я.

Тогда он спросил, как я пришел к этому, и я ответил, что мой отец был христианином. В то время я ничего больше не знал о христианстве.

Время шло, и я продолжал работать на ферме и посещать церковь. Я помню один вечер, когда мы были на службе в церкви. Мужчины сидели на одной стороне, женщины на другой. Священник попросил всех встать на колени и помолиться вслух, рассказав Господу все, что накопилось у него на сердце. Подошла моя очередь, но я не смог вымолвить ни слова. Я задрожал, как лист на ветру, и пробормотал что-то невнятное. Это был первый раз, когда мне предложили молиться публично. Теперь я уверен, что это стало началом конца моего лицемерия перед Богом. Я понял причину, почему не смог тогда молиться; я никогда до конца не верил, что Бог существует; всегда относился к этому скептически. Вернувшись домой, я попытался поменять тему разговора. Мы обсудили президентские выборы, поговорили о политике. Эти темы всегда интересовали меня больше, чем все, что касалось Бога.

Переезд в Индиану

Довольно мило проведя время в Южной Дакоте, на вторую половину года пребывания в США я отправился на ферму в Индиану. На место я приехал 4 мая 1952 года. Мой новый хозяин жил в трех милях от Нью-Пэрис. Фермерство здесь отличалось выработкой большого количества молока, а также выращиванием домашней птицы. На ферме было 16 коров, около 6000 индюшек и 6000 кур. Обслуживая такое хозяйство, скучать не приходилось.

Мой босс, да и другие люди в округе чувствовали мое настроение с самого начала. Особенно мне запомнился день, когда они взяли меня с собой на дружественную встречу, проходившую в большом здании в Саут-Бенд и которую вел Химан Апелман, еврей по национальности. Когда этот человек читал проповедь о тяжелом бремени, выпавшем на долю еврейского народа, я также чувствовал сострадание к немецкому народу. Тем не менее я не воспринимал его слова на свой счет. Когда он осуждал грешника, я чувствовал, что не сделал ничего дурного. Конечно, грешниками он называл всех пьяниц, курильщиков, прелюбодеев и других, сидевших по обе стороны от меня. «А я тоже грешник? – хотелось мне знать. – Конечно же нет, – размышлял я. – Я ничего не делаю из того, о чем он говорит. Я не курю, не пью и веду образ жизни, который каждый назовет высокоморальным».

Мой хозяин, Майнард Хувер, однажды проявил большой энтузиазм, услышав, что группа евангелистов собирается проводить встречи в ближайшее время. В конце августа братья Брунк приехали в наши края и, разбив шесть палаток, поселились в двух милях от нас.