Текст книги "Укрытие. Книга 2. Смена"

23

2052 год

Округ Фултон, штат Джорджия

Дождь наконец-то прекратился как раз к тому времени, когда воздух над собравшимися на холмах людьми заполнился противоречивыми объявлениями и звуками соперничающих оркестров. Пока главную сцену готовили для вечернего гала-концерта, у Дональда было впечатление, будто реальные мероприятия проходят на всех других сценах. По мере того как жужжание вездеходов стихало, музыка звучала все громче.

Пребывание на дне «чаши» возле сцены Джорджии вызвало у Дональда легкую клаустрофобию. У него возникло сильное желание подняться наверх, оказаться на гребне холма, откуда он мог видеть, что происходит. И он представил тысячи гостей, расположившихся на склонах всех холмов, как они наблюдают за политическими страстями: сплочение одинаково мыслящих семей, празднующих обещание чего-то нового.

Хотя Дональду и хотелось праздновать вместе с ними новое начало, еще больше он ждал, когда же все закончится. И ждал он этого с нетерпением. Прошедшие недели его вымотали. Он истосковался по настоящей кровати, возможности уединиться, своему компьютеру, надежно работающему телефону, нормальным обедам. Но больше всего ему хотелось остаться наедине с женой.

Достав телефон, он в бессчетный раз проверил, отправлены ли его сообщения. До начала исполнения государственного гимна оставалось несколько минут, затем над ними должны пролететь самолеты. Он также услышал, что кто-то говорил о фейерверке, чтобы открыть съезд эффектно.

На дисплее телефона значилось, что последние шесть его сообщений все еще не отправлены. Мобильная сеть была перегружена, о чем свидетельствовало сообщение об ошибке, какого ему еще не доводилось видеть. Но хотя бы несколько первых сообщений, похоже, доставлено. Он осмотрел мокрые склоны, надеясь увидеть, как спускается жена. И ее улыбку, которую он мог разглядеть с любого расстояния.

К нему кто-то подошел. Дональд оторвался от разглядывания склонов и увидел, что к нему возле сцены присоединилась Анна.

– Скоро начнется, – негромко сказала она, всматриваясь в толпу.

В ее поведении и голосе ощущалась нервозность. Возможно, она тревожилась за отца, сделавшего так много, чтобы организовать главную сцену и чтобы каждый находился на своем месте. Обернувшись, он увидел, как люди рассаживаются, вытирая мокрые после дождя стулья. Зрителей вроде бы стало меньше, чем он видел раньше. Наверное, кто-то или работал в палатках, или ушел к другим сценам. Назревало затишье, как перед…

– Вот она.

Анна замахала руками. Сердце Дональда заколотилось, он обернулся и проследил за взглядом Анны. Облегчение смешивалось с паникой: сейчас Элен увидит их рядом, увидит, как они ждут ее вдвоем.

По склону холма спускался кто-то, безусловно, знакомый. Молодая женщина в отглаженной голубой форме, с фуражкой под мышкой и темными волосами, собранными в пучок на затылке.

– Шарлотта?

Дональд прикрыл глаза от полуденного солнца, пробивающегося сквозь клочковатые облака. Он изумленно ахнул. Все прочие события и тревоги растаяли, когда его сестра заметила его и помахала в ответ.

– Успела в последний момент, черт бы ее побрал, – пробормотала Анна.

Дональд торопливо подошел к своему вездеходу и включил зажигание, чуть повернул рукоятку газа и помчался по траве навстречу сестре.

Шарлотта просияла, когда он затормозил у подножия холма. Дональд выключил двигатель.

– Привет, Донни.

Не дав ему слезть с седла, Шарлотта обняла его и прижала к груди.

Он тоже обнял ее, тревожась, как бы не помять ее отглаженную форму.

– Какого черта ты здесь делаешь? – спросил он.

Она разжала объятия, отступила на шаг, разгладила блузку на груди. Форменная пилотская фуражка вернулась под руку. Все ее движения были четкими и отработанными.

– Удивлен? А я думала, что к сегодняшнему дню сенатор уже разрешил бы не держать это в тайне.

– Мне он ни черта не сказал. Ну, буркнул что-то о почетном госте, но ни слова о том, кто это будет. А я-то думал, что ты в Иране. Это он устроил тебе отпуск?

Она кивнула, и Дональд улыбнулся так широко, что у него заболели щеки. Всякий раз, когда он ее видел, он с облегчением убеждался, что сестра ни капельки не изменилась. Все тот же острый подбородок и россыпь веснушек на носу, те же сияющие глаза, еще не потускневшие после всех ужасов, которые ей довелось увидеть. Ей только что исполнилось тридцать, и она встретила день рождения на другом конце света и без семьи, но в его воспоминаниях она так и осталась восемнадцатилетней девушкой, завербовавшейся в армию.

– Думаю, мне надо будет пройти на сцену, – сказала она.

– Конечно, – улыбнулся Дональд. – Тебя наверняка станут снимать. Чтобы продемонстрировать поддержку солдатам, сама понимаешь.

Шарлотта нахмурилась:

– Господи, да ведь я сама одна из них…

Он рассмеялся:

– Уверен, что там рядом с тобой будет кто-нибудь из армии, флота и морпехов.

– Боже! А я еще и девушка…

Они рассмеялись вместе. Один из оркестров за холмами смолк. Дональд сел на вездеход и велел сестре устроиться позади. Дышать как-то сразу стало легче. Погода улучшалась, облака расходились, на сценах становилось тише, а теперь еще и сестричка приехала.

Он завел двигатель и помчался обратно к сцене, выбирая дорогу, меньше раскисшую после дождя. Сестра крепко держалась, сидя сзади. Они подъехали к Анне, сестра встала с сиденья и обняла Анну. Пока они болтали, Дональд выключил двигатель и проверил сообщения на телефоне. Одно наконец-то дошло до адресата.

«Элен: Я в Теннесси. Ты где?»

Дональда на миг переклинило, пока он пытался осознать смысл сообщения. Оно было от Элен. Какого черта она делает в Теннесси?

Замолчал еще один оркестр. Дональду понадобилось лишь несколько секунд, чтобы понять: жена не в сотнях миль от него. Она всего лишь за холмом. Ни одно из его сообщений насчет встречи возле сцены Джорджии не дошло.

– Я сейчас вернусь.

Он завел вездеход. Анна схватила его за руку:

– Ты куда?

– В Теннесси, – улыбнулся он. – Элен только что прислала мне сообщение.

Анна взглянула на облака. Шарлотта осматривала свою фуражку. На сцене к микрофону подвели робеющую девочку. По бокам от нее встал почетный караул со знаменем. Места, обращенные к сцене, быстро заполнялись, люди в предвкушении вытягивали шеи.

Не успел Дональд включить передачу, как Анна протянула руку, повернула ключ и выдернула его из замка зажигания.

– Не сейчас, – бросила она.

Дональда охватила ярость. Он потянулся к ее рукам, к ключу, но тот исчез за ее спиной.

– Подожди, – прошипела она.

Шарлотта повернулась к сцене. Там стоял сенатор Турман с микрофоном в руке, рядом с ним девочка лет шестнадцати. На холмах наступила мертвая тишина. Дональд сообразил, какой грохот поднял бы мотор вездехода. Девочка собиралась запеть.

– Дамы и господа, друзья-демократы…

Сенатор сделал паузу. Дональд слез с вездехода, бросил последний взгляд на телефон и сунул его в карман.

– …и наша горстка независимых.

Смех в толпе. Дональд побежал через плоское дно «чаши». Ботинки скользили по мокрой траве и на тонком слое грязи. Сенатор продолжал громыхать через микрофон:

– Сегодня встает заря новой эры, нового времени.

Дональд был не в лучшей форме, а ботинки быстро отяжелели от налипшей грязи.

– Сейчас, когда мы собрались в этом месте будущей независимости…

Добравшись к началу подъема, Дональд уже запыхался.

– …мне вспомнились слова одного из наших врагов. Республиканца.

Послышался далекий смех, но Дональду было не до него. Он сосредоточился на подъеме.

– Это был Рональд Рейган, и он однажды сказал, что за свободу надо сражаться, а мир нужно заслужить. И когда мы будем слушать наш гимн, написанный давным-давно, когда падали бомбы и рождалась новая страна, давайте задумаемся о цене, заплаченной за нашу свободу, и спросим себя, может ли любая цена быть слишком высокой, если она гарантирует, что эти свободы никогда не выскользнут из наших рук.

Поднявшись на треть склона, Дональд был вынужден остановиться и перевести дыхание. Похоже, ноги у него устанут быстрее, чем легкие. Он пожалел, что прошедшие недели рассекал вокруг на вездеходе, в то время как некоторые ходили только пешком. И пообещал себе, что обретет лучшую форму.

Он начал подниматься выше, и тут чашу заполнил кристально чистый голос, синхронно отражающийся от ее склонов. Дональд повернулся к сцене, где чудеснейший юный голос выводил государственный гимн…

И увидел Анну, торопливо догоняющую его с тревожно нахмуренным лицом.

Дональд понял, что у него неприятности. Может, он осквернил гимн, карабкаясь на холм? Все стояли во время его исполнения, а он это проигнорировал. Отвернувшись от Анны, он с новой решительностью полез вверх.

– «…В синем с россыпью звезд полосатый наш флаг красно-белым огнем с баррикад вновь явится…»

Дональд рассмеялся, размышляя, можно ли здешние земляные холмы считать баррикадами. Совсем нетрудно было представить эти углубления в земле тем, чем они стали за последние недели: отдельными странами, полными людей, вещей и живности. Пятьдесят шумных ярмарок, возникших одновременно, только на этот сияющий день; им суждено исчезнуть, как только комплекс начнет работать.

– «…пусть разрывы ракет на него бросят свет…»

Он достиг вершины холма и жадно втянул легкими прохладный чистый воздух. На сцене внизу лениво колыхал флаги ветерок. На большом экране виднелась поющая девочка.

Его запястье стиснула рука.

– Пошли обратно, – прошипела Анна.

Он все еще не мог отдышаться. Анна тоже тяжело дышала, ее колени были измазаны грязью и травой. Наверное, поскользнулась.

– Элен не знает, где я.

– «…и он будет всегда…»

Аплодисменты послышались еще до окончания – в знак признательности. Вынырнувшие из-за горизонта реактивные самолеты привлекли его внимание еще до того, как он услышал рев их двигателей. Они летели ромбом, едва не соприкасаясь крыльями.

– Немедленно вниз, черт бы тебя побрал! – рявкнула Анна и потянула его за руку.

Дональд высвободил запястье. Его гипнотизировало зрелище приближающихся самолетов.

– «…там, где дом храбрецов…»

Этот нежный юный голос поднимался из пятидесяти земляных чаш и разбивался об оглушительный рев грациозных ангелов смерти.

– Отпусти, – потребовал Дональд, когда Анна схватила его и стала тянуть вниз.

– «…где свободных страна…»

Воздух содрогнулся от грохота – момент пролета самолетов был рассчитан идеально. Врубив форсаж, самолеты разошлись и по плавным кривым рванулись к белым облакам.

Анна уже практически боролась с ним, вцепившись в плечи. Дональд стряхнул с себя оцепенение, наведенное мчащимися самолетами, чудесное исполнение гимна, разносящегося через динамики на половину округа, попытки заметить жену внизу, в соседней чаше…

– Черт побери, Донни, нам нужно спуститься…

Первая вспышка ударила по глазам раньше, чем она успела прикрыть их руками. Для Дональда она стала ярким пятном на краю зрения со стороны центра Атланты. Совсем как вспыхнувшая днем молния. Вспышка превратилась в ослепительное сияние. Руки Анны обхватили его за талию, сдергивая назад. Шарлотта уже стояла там, тяжело дыша и накрыв глаза ладонями.

– Какого хрена?! – завопила она.

Еще одна вспышка – как солнце в глаза. Из всех динамиков рявкнули сирены – запись сигнала воздушной тревоги.

Дональд наполовину ослеп. Даже когда с земли поднялось грибовидное облако – невозможно большое для такого расстояния, – он лишь через секунду осознал, что произошло.

Его потащили вниз по склону. Аплодисменты сменились воплями, различимыми даже сквозь вой сирены. Дональд почти ничего не видел перед собой. Споткнувшись, он едва не упал на спину, когда они втроем заскользили вниз по мокрой траве в сторону сцены. Пухлые верхушки набухающих облаков поднимались все выше и выше, оставаясь на виду, даже когда остальные холмы и деревья скрылись из виду.

– Подождите! – заорал он.

Он что-то забыл. Но не мог вспомнить что. Его вездеход стоит на гребне холма. Он его оставляет. Но как тот попал наверх? Что происходит?

– Иди, иди, иди, – повторяла Анна.

Сестра бормотала ругательства. Она была напугана и ничего не понимала, совсем как он. Такой он сестру никогда не видел.

– В главную палатку!

Дональд развернулся, скользя подошвами по траве. Руки были мокрыми от дождя и вымазаны грязью вперемешку с травой. Когда он упал?

Трое, спотыкаясь, преодолели последние метры склона, когда их наконец-то настиг далекий гром. Облака над головой словно разбегались прочь от взрыва, расталкиваемые неестественным ветром. Их нижние кромки переливались и вспыхивали, словно отражая блеск новых молний, – это снова рвались бомбы. Люди возле сцены уже не пытались выбежать наверх, а спешили в палатки, направляемые волонтерами. Рыночки и ларьки опустели, ряды деревянных стульев превратились в наваленную и перевернутую мешанину. Лаяла забытая собака, привязанная к шесту.

Но кое-кто, похоже, соображал, что происходит, и не лишился самообладания. Анна была одной из таких. Возле небольшой палатки Дональд увидел сенатора, руководящего потоком людей. Куда все направляются? Бредя куда-то вместе с остальными, Дональд испытывал опустошенность. Прошло не меньше минуты, прежде чем мозг переработал увиденное и понял, что перед глазами. Атомные взрывы. Наяву – то, что должно было навсегда остаться на зернистых кинопленках времен холодной войны. Настоящие бомбы, взрывающиеся в настоящем воздухе. Рядом. Он их видел. Почему он не ослеп полностью? А может, то были не атомные взрывы?

Его охватил примитивный страх смерти. В каком-то уголке сознания затаилось понимание, что все они уже мертвы. Надвигался конец всего. От этого не убежать. Не спрятаться. В памяти всплыли параграфы из прочитанной книги, тысячи выученных наизусть параграфов. Он похлопал по карманам в поисках таблеток, но их нигде не оказалось. Обернувшись, он попытался вспомнить, что же он оставил там, позади…

Анна с сестрой протащили его мимо сенатора. У того на лице читалась суровая решительность. Увидев дочь, он нахмурился. По лицу Дональда скользнул полог палатки, темноту внутри рассеивал свет двух подвесных ламп. Те места, где сетчатку опалило при взрыве, теперь проявили себя черными пятнами в поле зрения. Людей в палатке толпилось много, но их было меньше, чем он ожидал увидеть. Куда же они подевались? Он ничего не понимал, пока не обнаружил, что медленно бредет куда-то вниз.

Бетонная рампа, тела со всех сторон, люди толкаются плечами, тяжело дышат, кричат друг на друга, протягивают руки, когда поток разделяет мужей и жен, кто-то плачет, кто-то невозмутим…

Мужей и жен.

Элен!

Дональд выкрикнул ее имя в толпу. Развернулся и попытался выплыть против течения испуганной толпы. В него вцепились Анна и сестра. Те, кто пробивался вниз, давили сверху. Дональда затягивало в глубину. Он хотел уйти туда вместе с женой. Утонуть вместе с ней.

– Элен!

Господи, он вспомнил.

Вспомнил, что оставил позади.

Паника сменилась страхом. Зрение прояснилось. Но он не мог противостоять давлению неотвратимого.

Дональд вспомнил разговор с сенатором о том, как все закончится. В воздухе пахло электричеством, на языке ощущался вкус мертвого металла, вокруг него поднималась белая дымка. Он помнил большую часть книги. И знал, что это такое и что происходит.

Его миру пришел конец.

И новый мир поглотил его.

Вторая смена
Правила

24

2212 год

УКРЫТИЕ 1

Троя внезапно разбудила цепочка кошмарных снов. Мир полыхал в огне, а те, кого послали тушить пожар, спали. И теперь они лежали, спящие и замороженные, все еще сжимая дымящиеся спички.

А сам он лежал, похороненный, окутанный мраком, ощущая тесные и давящие стенки своего маленького гроба.

За матовым стеклом крышки двигались темные силуэты – это люди с лопатами пытались его освободить.

Когда Трой с трудом поднял веки, ему показалось, что они потрескались и лопнули. В уголках глаз ощущалась корочка, растаявший иней стекал по щекам. Он попытался поднять руки и вытереть щеки, но руки почти не слушались. С трудом приподняв руку, он увидел торчащую из запястья трубочку внутривенной капельницы. Теперь он ощутил и катетер. Каждая мышца его тела зудела, выплывая из оцепенения в холод.

Крышка приоткрылась с легким хлопком, зашипел воздух. Сбоку возникла полоса света, расширяясь и прогоняя темноту.

Врач и санитар протянули к нему руки. Трой попытался заговорить, но лишь закашлял. Ему помогли сесть, протянули горький напиток. Глотать было трудно. Руки дрожали и были настолько слабыми, что людям рядом пришлось поддерживать чашку. На языке ощущался металлический привкус. Вкус смерти.

– Спокойно, – сказали они, когда он стал пить слишком быстро.

Опытные руки аккуратно извлекли иглы и трубочки, прижали тампоны, обмотали марлей холодную кожу. Накинули бумажный халат.

– Какой год? – хрипло спросил он.

– Еще рано, – ответил врач.

Другой врач.

Прищурившись из-за яркого света, Трой поморгал. Он не узнал тех, кто за ним ухаживал. Ряды гробов вокруг него все еще оставались расплывчатыми пятнами.

– Не торопитесь, – посоветовал санитар, наклоняя чашку.

Трой с трудом сделал пару глотков. Он чувствовал себя хуже, чем в прошлый раз. И приходил в себя дольше. Холод глубоко проник в его кости. Он вспомнил, что его зовут не Трой. И сейчас ему полагалось спать мертвым сном. Он сожалел, что его сон потревожили. И надеялся, что проспал все худшее.

– Сэр, сожалеем, что разбудили вас, но нам нужна ваша помощь.

– Докладывайте…

Двое заговорили одновременно:

– Возникли проблемы еще в одном укрытии, сэр. В Восемнадцатом…

Ему протянули таблетки. Трой отвел руку. Он больше не хотел их принимать.

Врач помедлил. Две пилюли остались лежать у него на ладони. Он повернулся, чтобы посоветоваться с кем-то третьим. Трой моргал, пытаясь увидеть мир четким. Что-то было сказано. Пальцы сжали таблетки, и это наполнило его облегчением.

Ему помогли встать, кресло-каталка уже ждало. За ним стоял человек с волосами такими же белыми, как и его халат. Трою были знакомы его квадратная челюсть и крепкая фигура. Он узнал его – этот человек пробуждал замороженных.

Он сделал еще глоток, когда оперся о капсулу, потому что колени дрожали от слабости и холода.

– Так что там случилось в Восемнадцатом? – шепотом спросил Трой, когда санитар опустил чашку.

Врач нахмурился и промолчал. Кресло-каталка поджидало Троя. Тот ощутил, как у него свело желудок, когда дремавший организм начал пробуждаться.

– Вы Айсман, – сказал он, хотя и чувствовал, что произнес что-то не то.

Бумажный халат оказался теплым и зашуршал, когда ему помогли направить руки в рукава. Люди рядом нервничали. Они переговаривались, и один сказал, что укрытие рушится, а второй – что им требуется помощь. Но Трой думал только о седом, третьем. Его подвели к креслу-каталке.

– Все уже кончилось? – спросил он, глядя на седого.

Зрение у Троя прояснилось, голос стал сильнее. Он отчаянно надеялся, что проспал до самого конца.

Когда Троя усаживали в кресло, Айсман с грустью покачал головой.

– Боюсь, сынок, – произнес знакомый голос, – что все только начинается.

25

Год великого восстания

УКРЫТИЕ 18

Дни смерти были днями рождения. Так говорили, чтобы смягчить боль, те, кто оставался жить. Кто-то из стариков умирал, и кто-то выигрывал в лотерею. Дети плакали, а в это время их полные надежд родители вытирали слезы радости. Дни смерти были днями рождения, и никто не знал это лучше, чем Миссия Джонс.

Завтра его семнадцатый день рождения. Завтра он станет на год старше. И наступит семнадцать лет со дня смерти его матери.

Цикл жизни был повсюду – он охватывал все сущее, подобно большой спиральной лестнице, – но нигде он не был столь очевидным, нигде не демонстрировал столь ясно, что жизнь подаренная оплачивается жизнью взятой. И поэтому Миссия ждал своего дня рождения без радости, с тяжелым грузом на молодой спине, думая о смерти и ничего не празднуя.

Тремя шагами ниже Миссия слышал пыхтение своего друга Кэма, который подстраивался под его темп, неся свою половину груза. Когда в диспетчерской им поручили работу для двоих, они бросили монетку, решая, кто пойдет первым, и Кэм проиграл. Теперь Миссия шел первым, с хорошим обзором лестницы. Это также давало ему право задавать темп, а мрачные мысли его лишь подгоняли.

В то утро движение по лестнице было небольшим. Дети еще не встали в школу – те, кто в нее ходил. Несколько заспанных хозяев магазинчиков брели на работу. Попадались люди из обслуживания с пятнами смазки на животах и заплатами на коленях, идущие с ночной смены. Какой-то мужчина спускался, неся груз, превышающий норму, разрешенную для тех, кто не работает носильщиком, но Миссия был не в настроении опускать свою ношу и взвешивать чужую. Достаточно было гневно взглянуть на нарушителя и дать понять, что его заметили.

– Еще три осталось, – пропыхтел он Кэму, когда они миновали двадцать четвертый этаж.

Лямки врезались в плечи, груз они несли тяжелый. Еще тяжелее был их пункт назначения. Миссия не приходил на фермы почти четыре месяца и столько же не видел отца. Брата, разумеется, он встречал в Гнезде время от времени, но и это случилось в последний раз недели две назад. Он ощущал неловкость при мысли заявиться на родительскую ферму в канун своего дня рождения, но деваться было некуда. Он рассчитывал, что отец поступит как и всегда и проигнорирует и эту дату, и тот факт, что сын взрослеет.

После двадцать четвертого они зашагали в просвете между этажами, где стены густо покрывали граффити. Здесь воняло самопальной краской. Со свежих надписей кое-где сбегали ее потеки: некоторые явно делались ночь назад. На вогнутой бетонной стене вдали от перил лестницы жирными буквами было выведено:

Наш укр.

Жаргонная версия слова «укрытие» казалась выцветшей, хотя краска еще не высохла. Так никто больше не говорил. Уже несколько лет. Чуть выше располагалась гораздо более старая надпись:

Сотри это, приду и…

Последние буквы были замазаны. Можно подумать, любой прочитавший не догадается, что там написано. Все равно оскорблением являлась именно первая часть написанного.

Долой верхних!

Прочитав это, Миссия рассмеялся и показал надпись Кэму. Наверное, ее написал какой-то пацан, родившийся в верхней половине укрытия и полный ненависти к себе. Он даже не понимал, насколько ему повезло. Миссия знал таких. Да и сам был таким. Он читал все эти граффити, выведенные поверх прошлогодних, а те – поверх еще более старых. Как раз здесь, между этажами, где стальные балки тянулись от лестницы к бетонной стене, такие лозунги писали из поколения в поколение.

Конец приближается…

Эта надпись не вызвала у Миссии возражений. Конец приближался. Он нутром это чувствовал. Он слышал это в поскрипывании и постукивании ослабевших болтов и проржавевших стыков, видел в том, как люди в последние дни ходили, втянув головы в плечи и прижимая к груди свои пожитки. Для всех них приближался конец.

Отец, конечно, посмеется и не согласится. Хотя их разделяло несколько этажей, Миссия мысленно слышал голос отца: мол, люди так думали еще до того, как родились они с братом, и гордыня каждого нового поколения заставляет их думать, что все происходит впервые, что их время особенное и что вместе с ними придет конец и всему. Отец говорил, что думать так людей заставляет надежда, а не страх. Люди говорили о приближающемся конце, почти не скрывая улыбок. И молились о том, чтобы, когда они уйдут, они ушли не одни. Надеясь, что никому больше не повезет появиться на свет после и счастливо жить без них.

От таких мыслей у Миссии начинала чесаться шея. Придерживая лямку, он поправил другой рукой завязанный на шее платок. То была нервная привычка – прятать шею при мыслях о конце всего.

– Как там у тебя дела? – спросил Кэм.

– Все нормально, – отозвался Миссия, заметив, что сбавил темп.

Вцепившись в лямку обеими руками, он сосредоточился на ритме. Еще со времен стажерства он привык, работая с напарником, включать в голове тикающий метроном. Два носильщика с хорошим чувством ритма могли отмахать дюжину этажей, почти не ощущая тяжелого груза. Миссия и Кэм пока не достигли такого единства. Время от времени кому-то из них приходилось менять ногу или темп, подстраиваясь под напарника. Если не идти в ногу, груз может начать опасно раскачиваться.

Груз… Легче думать о нем именно так. И лучше не вспоминать, что это тело мертвеца.

Миссия подумал о своем деде, которого никогда не видел. Он погиб во время восстания 78-го года и оставил после себя сына, унаследовавшего ферму, и дочь, ставшую чиппером. Тетя Миссии бросила эту работу пару лет назад и больше не сбивала ржавчину, не грунтовала и не красила стальные конструкции. Этого уже никто не делал. Всем было до лампочки. Но отец продолжал трудиться на том же клочке земли, который обрабатывали поколения Джонсов, настаивая, что мир никогда не изменится.

– Знаешь, у этого слова есть и другое значение, – сказал ему как-то отец, когда Миссия заговорил о революции. – Оно также означает «движение по кругу». Обороты. Совершив оборот, ты попадешь точно в то место, откуда стартовал.

Примерно такие мысли отец любил высказывать, когда священники приходили хоронить кого-нибудь под его кукурузой. После церемонии отец прихлопывал могильный холмик лопатой, говорил, что такова природа вещей, и опускал семя в аккуратную ямку, сделанную большим пальцем.

Миссия рассказал друзьям о другом значении слова «революция». При этом он сделал вид, будто сам до этого додумался. Примерно такой псевдоинтеллектуальной чепухой они потчевали друг друга поздно вечером на темной лестничной площадке, нюхая картофельный клей из пластиковых пакетов.

Не впечатлился лишь его лучший друг Родни.

– Ничего не меняется, пока мы не заставляем что-либо измениться, – сказал он, серьезно глядя на приятелей.

Интересно, что сейчас делает его лучший друг. Он уже несколько месяцев не видел Родни. Его чему-то учат в АйТи и очень редко отпускают домой.

Ему вспомнились прежние, лучшие деньки, как он взрослел в Гнезде в компании закадычных друзей. И как думал, что они так и останутся вместе и состарятся уже начальниками с верхних этажей. Станут жить рядом и смотреть, как их будущие дети играют так, как играли они.

Но каждый из их компании выбрал свой путь в жизни. Сейчас уже трудно вспомнить, кто поступил так первым, отмахнулся от ожиданий родителей, полагавших, что ребенок пойдет по их стопам, но со временем такой выбор сделали практически все. Сыновья водопроводчиков занялись фермерством. Дочери работниц кафе научились шить. Сыновья фермеров стали носильщиками.

Миссия вспомнил, каким злым он уходил из дома. Как поссорился с отцом, отшвырнул лопату и пообещал, что никогда в жизни больше не станет копать канаву. В Гнезде он понял, что может стать кем угодно, что он хозяин собственной судьбы. И поэтому, ощутив себя жалким и убогим, он решил, что таким его сделали ферма и семья.

Они с Кэмом бросили в диспетчерской монетку, и Миссии выпало идти первым. Теперь плечи мертвеца упирались в его плечи. Когда Миссия смотрел вверх, разглядывая ступени впереди, его макушка упиралась в затылок мертвеца через пластиковый мешок: они стали двумя сторонами одной монеты, днями рождения и смерти, спрессованными воедино. И теперь Миссия один нес этот груз, предназначенный для двоих. Он шагал в убийственном темпе, перешагивая через ступеньки и поднимаясь к ферме, на которой вырос.