Текст книги "23"

– Какой ты непослушный, Витя.

– Где она?! С ней ведь все хорошо? Ну ответьте мне, она жива, да, жива? – я стал плакать и буквально умолять Анилегну сказать мне правду. – Ну, пожалуйста, скажите, что она жива. Пожалуйста! Мама! Ма-моч-ка! Мамулька, моя мамулька.

Из моих глаз текли горькие слезы, я почувствовал ужасное одиночество и собственную ненужность. Поворачивая голову попеременно то к соседке, то к Анилегне, я увидел, что они совершенно холодно и безразлично смотрят на мои страдания. Анилегна иногда загадочно улыбалась, глядя на меня каким-то анатомическим взглядом.

Неожиданно я затих. Мне стало все равно. Появилась полная апатия, я даже перестал думать. Просто смотрел на потолок, состоящий из сплошных труб.

– Давай, Дима, оставим пока Витеньку одного. Пусть наш мальчик придет в себя.

Соседка молча последовала за Анилегной, и я остался один. Совсем один.

Глава 37
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Предположительно, 19 апреля. Среда. Ночь

Я потерял счет времени. Где и сколько я лежал, о чем думал, чем жил, – все это стало неважным. Мне стало совершенно безразлично, что со мною будет, убьют меня или изнасилуют мое тело, переселив в него гулу. Все это стало вдруг чужим, не моим. Если где-то в Бурунди дети умирают от голода, страшных болезней и гражданской войны, – разве это меня когда-то беспокоило, волновало? Так же безразлична теперь мне стала и моя судьба, моя жизненная история, которая теперь, похоже, подошла к самому концу. Одиночество убивает. Хуже всяких пыток, унижений, насмешек. К тому же я стал изгоем. Меня ищут только для того, чтобы сделать больно, унизить, наказать. И единственный человек во всем мире, который не отвернется никогда, ни за что, этот человек.

Сил плакать больше не было. Не было даже не столько слез, сколько именно сил. Я продолжал смотреть на потолок, на трубы. Одна из них была серебристого цвета, она выделялась на фоне остальных, ржавых и запаутиненных. Эта труба показалась мне такой же одинокой, как и я сам. Она была значительно тоньше, но тем не менее ярче других, и шла именно поверху остальных жирных и грязных труб. Проходя прямо над моей головой, она делала полукруг, напоминая раннюю луну, а затем начинала замысловато изворачиваться, напоминая… Напоминая букву «ы»! Дальше труба шла прямо, потом – от середины – перпендикулярно и снова прямо, напоминая букву «н». И, наконец, сделав круг, хвостиком уходила в дыру в потолке, образовав таким образом что-то похожее на букву «а». Я еще раз прочел все с самого начала, начиная с полукруга над своей головой, и получилось слово «сына». Именно так меня называла мама! Я приподнялся на локти и впервые за последнее время ощутил боль – кисти рук уперлись в ремни. Но я даже обрадовался – значит, ко мне возвращались чувства. Я стал учащенно дышать, это был какой-то знак. От мамы! От моей мамочки! Но в чем заключается знак? Моя мама жива? Или она мне показывает, как можно спастись? Я стал вертеть головой. Справа от меня стоял стол, который я заметил, как только пришел в сознание. На нем лежала книга и несколько ампул. Может быть, меня кололи какой-то дрянью. Возле стола стоял белый кухонный табурет, а чуть дальше располагалась длинная стойка со всевозможными инструментами: плоскогубцами, пилами, молотками, гвоздями и т. д. Похоже, помещение одноновременно использовалось и как мастерская. Слева от меня лежала такая же операционная каталка, к которой был привязан и я. Чуть дальше стояла вешалка с коричневым плащом. Затем я увидел большой портрет Ленина, прислоненный к стене. Ленин обнимал за плечи девочку и мальчика. Еще двое детишек (тоже девочка и мальчик) стояли перед Лениным и увлеченно его слушали. Две девочки и два мальчика. Я прищурился, дедушка Ленин лукаво смотрел, но не на детей, а куда-то в сторону. Я посмотрел туда, куда смотрел Ленин. Это оказалась вешалка. Даже не сама вешалка, а большой кусок оголенного провода, торчащий прямо из стены.

Мои руки были плотно затянуты резиновыми ремнями. И, чтобы освободиться, можно было попытаться просунуть между ремнями кусок проволоки. Оголенный провод из стены отлично подходил для этой цели. Оставалось только придумать способ, как добраться до самой стены. Я еще раз посмотрел вправо, возле меня стояла такая же тележка. Правда, она была не настолько близко, чтобы дотянуться до нее рукой, но все же расстояние позволяло, раскатав тележку, попытаться к ней подъехать на колесиках. Я стал раскачиваться влево и вправо, делая чуть более сильные рывки по направлению к соседней тележке, и через несколько минут смог ухватиться рукой за ее край. Теперь, держа ее как упор, я стал делать такие же поступательные движения взад и вперед, очень медленно приближаясь к стене. От постоянного напряжения у меня заныла кисть руки, но отпускать тележку было нельзя, иначе я вообще никуда не доеду. Отдыхать тоже нельзя – я не знал, когда эти твари вернутся обратно и сколько времени я пролежал в апатии. Чем больше я уставал и чем ближе приближался к стене, тем сильнее я стал ощущать знакомое чувство самосохранения. Во мне вновь просыпалась любовь к жизни.

Наконец я уткнулся в стену. Потеряв еще несколько минут на то, чтобы правильно развернуться и пришвартоваться именно к проводам (мешала чертова вешалка с грязным плащом), я успел даже несколько раз выругаться, что было окончательным знаком того, что я постепенно прихожу в себя. Моя мамулька жива, а все остальное не важно. Я подъехал к проводам вплотную и, коснувшись их, чуть не вылетел из самой тележки – провод оказался под напряжением! Это был не самый приятный сюрприз. Я уже ощутил вкус очередного побега, и тут. Самое паскудное, что тележка была металлической, любое касание провода означало мою электрическую смерть. Но и останавливаться, так ничего и не достигнув, я не собирался. В конце концов, какая разница, когда умирать: через несколько часов, дней или прямо сейчас.

Я с трудом придвинулся еще ближе к проводу и стал медлено вертеть запястьем, намереваясь просунуть провод между рукой и резиновым ремнем. На указательном пальце красовался свежий ожог от удара током, еще раз испытать такое мне не хотелось. Аккуратно просунув руку к проводу, я стал вводить его между двумя слоями резинового ремня, стараясь одновременно и развязать ремень, и не коснуться проводом руки или тележки.

Прошло уже больше двух минут, а я смог лишь немного ослабить затяжку ремня. С такими темпами я мог бы развязывать его как раз до 23 апреля. К тому же стала неметь и не слушаться рука. Только сейчас я додумался, что нужно было ехать в противоположную сторону, к стеллажу с инструментами. Это было бы и ближе, и надежнее. Впрочем, коммунисты легких путей не ищут. Я еще раз покосился на картину с изображением Ленина. Он по-прежнему ехидно улыбался, обнимая детишек и глядя на мои мучения.

– Чтоб ты сдох, зараза! – я резко дернул руку, и лямка ремня, поддавшись, высвободила первый виток.

Дальше разматывание пошло гораздо быстрее. Я еще раз посмотрел на Ленина. Теперь его улыбка уже не казалась мне такой ехидной. Даже от мертвого Ленина бывает польза. Раскрутив медленно самый последний виток, я осторожно освободил руку и откинул провод подальше от тележки. Теперь оставались секунды, чтобы освободиться полностью.

В этот момент сверху послышались шаги и сдавленный глухой голос соседки:

– Я думал, ты сказала оставить его надолго.

– На пару минут, Дима! На пару минут! Нельзя же таким тупым быть!

Анилегна спешила скорее спуститься в подвал, ее голос был взволнованным. Она явно чувствовала, что меня не следовало оставлять одного так долго.

Я лихорадочно стал развязывать оставшиеся ремни, но они, как назло, не поддавались. Шаги гулу становились все ближе. Даже если я успею развязаться, совершенно не понятно было, куда бежать. Да и найдутся ли у меня силы вообще куда-то бежать, ведь я был связан долгое время и мышцы ног онемели.

Я стал лихорадочно оглядываться по сторонам, ища глазами хоть какое-то орудие самообороны. Возле вешалки стояла небольшая пластмассовая канистра. Я подтянул ее и поднес к носу. Это был керосин или бензин, я всегда их путаю. С трудом открутив одной рукой пластмассовую крышку, я облил содержимым пол вокруг себя и отбросил канистру к двери. В этот же момент шум шагов прекратился и отворилась дверь.

– Лесков, да сколько же можно! – произнесла Анилегна с укором и явным облегчением оттого, что я никуда не сбежал.

Она остановилась на пороге подвала, и тут же вперед выскочила соседка.

– Нет, ну что за сучонок!

В этот момент я смог развязать вторую руку и, не обращая внимания на их возгласы, кинул на пол провод и плюнул на его оголенную часть. Образовавшаяся искра тут же превратилась в пламя. Похоже, это был бензин. Только сейчас Анилегна заметила под своими ногами полуразлитую канистру и автоматически сделала шаг назад. Тонкая струя огня поползла в сторону канистры. Соседка стояла и с недоумением наблюдала, как огонь приближается к ней, а я в этот момент уже развязывал вторую ногу.

Через мгновение раздался хлесткий хлопок и весь подвал озарился красным заревом. У входной двери вовсю пылал огонь, который тут же заполнил половину помещения.

– Горю! А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а! – завопила соседка.

Я соскочил с тележки и увидел горящего гулу Обухова. Анилегны в подвале уже не было, она успела выскочить еще до взрыва, Соседка же, вся в огне, тщетно пыталась нащупать входную дверь и выбраться наверх. Все деревянные конструкции уже пылали, кругом было темно от дыма, и стало безумно жарко.

Я побежал в самый угол и стал обреченно смотреть по сторонам. Взглянув еще раз на пылающий портрет Ленина, я снова посмотрел по направлению его взгляда. И черт! Это была не вешалка и не провод! Ленин все время смотрел на трубу дымохода.

Прямо за вешалкой, у самого пола, виднелся лаз, похоже, это была бывшая котельная, перестроенная в мастерскую или совмещающая одно с другим.

Улыбнувшись напоследок пылающему вождю мирового пролетариата, я кинулся в узкую трубу, лезть по которой оказалось намного проще, чем я предполагал. Поднявшись на один пролет, труба выпрямилась, и я по-пластунски полез по ней вглубь. Свернув два раза, я увидел под собой решетку, через которую виднелись парты и стулья. Меня пытали в школе?! Я откинул решетку и спрыгнул вниз. Посмотрев в окно, я определил, что была еще ночь или раннее утро, по крайней мере, за окном было еще темно. Но это временно. Школа скоро на хрен сгорит, и всем станет светло. То-то детишки обрадуются.

Я подбежал к окну и сначала попытался его отпереть, но увидел, что оно почти полностью разбито. Соседнее окно было тоже разбито. Какая-то странная школа. Выпрыгнув из окна и пригибаясь (боялся быть замеченным, к тому же меня предательски выдавал мой белый костюм), пробежав метров двести, я оказался на каком-то заброшенном пустыре. Кругом не было ни людей, ни машин, ни каких-то строений. Совершенно глухая местность. Оглянувшись назад, я увидел очертание двухэтажной кирпичной школы, огня еще видно не было. Как, собственно, и Анилегны. Я пригнулся еще ниже и побежал в направлении отдаленных контуров деревьев. За спиной я услышал дикий рев. Кричала соседка. Это второй раз умирал Дима Обухов.

Прошло уже минут двадцать, а лес все не приближался. Я шел по какому-то полю, совершенно не зная, куда я иду. Мне предстояло заново составлять план, так как предыдущий заканчивался встречей с Беспечной обезьянкой. Самое паскудное было то, что у меня совершенно не было денег. Какого-то черта затеяв переодевание на Вериной квартире, я оставил там и ключ от васильковской квартиры Алисы, и сим-карту от мобильного телефона, и подаренные мне Мишей часы, и жалкие остатки денег. Теперь, даже выйдя на дорогу, я попросту не смогу словить попутку. Не говоря уже о том, чтобы где-то купить поесть. Ехать в Васильков теперь не было ни возможности, ни, главное, смысла. Ключа от квартиры Алисы у меня не было. Вернуться на последнюю квартиру? Меня всего передернуло от этой мысли. Помимо трупа Вериной мамы там могло оказаться тело самой Веры. Да и милиция там могла уже побывать. Хотя милиции там, может, еще и нет. Если я был в отключке не сутки, а меньше, то получается, что с момента событий в Академгородке до сегодняшней минуты прошло не больше шести часов. Жених Верин приезжает только в четверг, то есть завтра, балкон на первом этаже – и можно точно так же попробовать проникнуть внутрь и забрать ключ. Собственно, на этом я и решил остановиться. Оставалось только определить, где я нахожусь (если сейчас среда, тогда точно недалеко от Столицы), и решить, каким образом добраться до Академгородка.

Как-то совершенно незаметно поле превратилось в кладбище. Видимо, я зашел на него с обратной стороны, где не было никакого ограждения. Ускорив шаг, я решил побыстрее пройти это место. Удивляло только то, что кругом не было видно ни одного жилого строения, а кладбище было весьма большим. Сбоку я услышал сухой треск ветки. Я остановился. Больше ничего слышно не было. Я ускорил шаг и тут же опять услышал потрескивание, уже чуть ближе. На этот раз я не стал останавливаться, а максимально ускорил шаги, а через несколько секунд бросился бежать, сначала обегая ограждения, а затем попросту перескакивая через могилы. Треск повторился еще несколько раз, теперь ближе. Мое сердце сжалось в ужасе. Теперь я боялся только одного – споткнуться. Кладбище неожиданно круто повернуло вниз, мой бег ускорился. Треск сухих веток за моей спиной стал раздаваться все чаще и ближе, а я боялся даже оглянуться. Внизу показалась дорога, по которой медленно ехал грузовик с включенными фарами. Я бежал ему наперерез, боясь не успеть и пропустить машину. Боже, мой сон сбывается наяву! Правда впереди, перед самой дорогой, была не могилка, а невысокое кладбищенское ограждение, через которое необходимо было перепрыгнуть с разбега. Там не больше метра! Там не больше метра! «Сына, ты сможешь!» – голос матери раздался как всегда вовремя.

Я перелетел через ограждение и выскочил прямо на дорогу перед ЗИЛом. Раздался визг тормозов, и машина остановилась прямо у меня перед носом, упершись мне в грудь.

– Идиотина, куда лезешь?! – из кабины высунулось озверевшее лицо водителя, за которым показалось просто невероятных размеров тело.

– Жив? – тут же открылась вторая дверь кабины, из которой показалось обеспокоенное, но уже повеселевшее лицо напарника громилы.

Я молча подбежал к напарнику, который по размеру был, наверное, раза в два меньше самого водителя, протиснулся между ним и открытой дверью в кабину и, сев на сиденье, со вздохом выдавил:

– Пока жив. Поехали.

Водитель недоуменно уставился на меня, видимо, удивившись такой наглости, но его напарник махнул ему рукой:

– Поехали, Жора!

– Ох, блин, пассажирчики ночные!

Жора еще бурчал для проформы, но все же завел мотор, и ЗИЛ поехал.

Я посмотрел в сторону удаляющегося кладбища. Сверху на холме среди могил я увидел ее. Она стояла и смотрела вслед отъезжающей машине. Это была женщина в красном платье.

Глава 38
ИЗУВЕРСТВО

19 апреля. Среда

– Куда подбросить, красавчик?

Жора уже перестал ворчать и все чаще поглядывал на меня в зеркальце заднего вида.

– Мне бы в Академгородок.

– Везет тебе сегодня, красавчик. Под грузовик попал – и ни царапины, не на такси едешь, но зато в нужном направлении. Мы через окружную будем Академгородок проезжать, там и выйдешь. Тебе куда именно?

– Да я толком не знаю, двор помню визуально, а названия улицы нет… Хотя, стоп. Бульвар Академика Вернадского.

Я тут же вспомнил и номер дома, но называть не стал, опасаясь, что водители могли где-нибудь потом увидеть мое фото с припиской «Разыскивается».

– Ну ты молодец! Бегаешь ночью по кладбищам, едешь сам не знаешь куда. К девушке небось, – это уже весело продолжил разговор напарник Жоры.

– Именно к девушке.

– Любишь ее?

– До смерти.

ЗИЛ проехал стелу с надписью «Столица». Тьма постепенно расступалась, начинался рассвет. Я спешил обратно на квартиру к Беспечной обезьянке.

Жора оказался настолько любезным, что, свернув без моей просьбы с окружной вправо, выехал на бульвар Академика Вернадского, и через несколько секунд я узнал строения, которые проезжал на такси с Верой вчера вечером. Еще несколько минут, и будет именно тот двор и 16-этажный дом.

– Узнаешь, куда?

– Да, Жора, спасибо. Мы почти приехали. Вот здесь можно остановиться.

Я специально попросил остановить чуть раньше перед самим двором.

Машина остановилась, и мы стали молча сидеть. Неловкость была в том, что я был зажат между водителем и его напарником. Я не хотел начинать этот разговор, но, видимо, не получится никак.

– Ребят, денег ни копейки. – я стал придумывать, что бы еще такое добавить. Может, пиджак предложить?

Но меня тут же перебил Жора:

– Да ты чего, малыш? Я ведь не поэтому замолчал. Вот ты скажи, ты веришь в привидения?

– В при-ви-де-ния? – я так протянул слово, как будто никогда не слышал о привидениях, и сделал при этом чересчур круглые глаза. – Нет, Жора, не верю. Нет никаких привидений. Выкинь это из головы.

Жора посмотрел на меня несколько разочарованным взглядом, по-видимому, он собирался услышать от меня несколько другой ответ.

– И то правда. Ну ладно, красавчик, иди к своей девушке, – Жора вылез из кабины, а я, пожав руку его напарнику, вышел за ним следом. – А знаешь, красавчик, ты мне снился этой ночью. Молодой парень в белом костюме, бегущий по кладбищу.

– Может, просто совпадение, Жора?

– Не знаю. Первый раз такое со мной. А тут ты появился.

– Жора, забудь про этот сон. Вообще про все это забудь. Поверь, кроме неприятностей, копание в снах ничего больше не принесет, – я посмотрел Жоре прямо в глаза и только теперь встретил понимающий взгляд. – Хорошо?

– Хорошо.

– Ну ладно, потопал я. Спасибо тебе, ты хороший мужик, – пожав ему крепко руку, я быстрым шагом пошел по направлению ко двору и, пока шел, не слышал за своей спиной ни хлопанья двери, ни рева заводящегося мотора. По-видимому, Жора стоял и смотрел все это время в мою сторону. Вдруг я остановился и, развернувшись к водителю (он действительно стоял на месте и смотрел в мою сторону), громко спросил: – Ты когда-нибудь ямы для могил выкапывал?

– Да. Мы с Витьком два года до автотранспортного на кладбище подрабатывали.

– С каким Витьком?

– Тот, что в кабине.

Я развернулся и на этот раз уже без остановок пошел во двор. Все, как во сне. Грузовик, кладбище и два землекопа. Но где же мама? А Жора по-прежнему смотрел мне вслед. Быть может, его кошмар только начинался.

Стало уже совсем светло. На улице все чаще появлялись прохожие, выходили работники самых ранних профессий, скорее всего те, кому далеко добираться на работу. Или те, у кого начальники идиоты. Мне следовало спешить, еще минут 10–15, и проникнуть через балкон в квартиру будет весьма проблематично из-за множества свидетелей. Впрочем, уже сейчас это рискованно делать.

Войдя во двор, я, не сбавляя шагу, продолжал размышлять над тем, как же все-таки лучше незаметно проникнуть в квартиру. До балкона оставалось уже не больше десяти метров, а ничего путного я так и не придумал. Навстречу мне по тропинке прошла женщина с заспанным лицом. Дойдя до балкона, я решил, что нужно просто запрыгнуть, а там будь что будет: заметят – плохо, не заметят – повезло.

Балконная дверь оказалась раскрытой нараспашку, и я совершенно не помнил, закрывал я ее вчера или нет. Войдя на цыпочках в кухню, я остановился. Только теперь мне стало страшно. До этого я боялся быть замеченным, а теперь только уже проникнув внутрь, стал представлять, что меня здесь может ожидать. Во-первых, тело Вериной мамы. Во-вторых, здесь может находиться труп самой Веры. А в-третьих… Сюда могли вернуться гулу.

Не двигаясь и не издавая ни малейшего звука, я простоял минут пять. Кругом была полная тишина. Звуки доносились только с улицы. Нужно было начинать продвижение в комнату за тем, ради чего я сюда вернулся. Но мне было страшно даже пошевелиться. Я все время представлял, что сейчас включу свет и перед моими глазами окажется злобное лицо Анилегны или соседки. Мысль была настолько навязчивой, что эти лица мне стали мерещиться уже в темноте. Я сообразил, что стою на фоне открытого балкона и меня изнутри прихожей как раз хорошо видно, а потому, если бы здесь кто-то был, то меня бы сразу обнаружили. Следовательно, нет никакого смысла стоять сейчас истуканом.

Второй раз за последние десять минут приняв план «что будет, то будет», я, наконец, заставил себя сделать шаг вперед, затем еще один и, наконец, через несколько шажков прошел кухню и очутился в прихожей.

Здесь было совсем темно, и я стал осторожно двигаться наощупь. Обои в прихожей, похоже, были дешевыми, так как при малейшем прикосновении к ним раздавался неприятный шуршащий звук, но не касаться их было нельзя. В любом случае, если в квартире кто-то и был, то я себя обнаружил уже сто раз.

Прошмыгнув рядом со знакомой входной дверью и повернув направо, я очутился в комнате. Здесь было чуть светлее. Стараясь не смотреть на диван, я подошел к окну и раздвинул шторы. Комнату озарил слабый утренний свет. Только сейчас я осмелился посмотреть на диван. Большой полиэтиленовый сверток был по-прежнему там. Теперь я отчетливо почувствовал неприятный запах, природа которого была мне ясна. Обрадовало меня только то, что Веры в квартире я не обнаружил. Может, она жива? Эта мысль меня приободрила. А может, ее оставили лежать на лестничной площадке? Глупости. Сейчас уже часов шесть утра, ее бы обнаружили еще вчера вечером, и здесь было бы полно милиции.

Теперь оставалось найти то, за чем я сюда вернулся. Присев, я стал выискивать брошенные мною вещи – спортивные лосины и свитерок с Микки-Маусом. К моему чудовищному разочарованию, я ничего не находил. Я стал вспоминать, где я переодевался. Перед шкафом. Точно. Подойдя к шкафу и открыв его, я увидел, как в боковой зеркальной дверце шкафа зловеще отразился полиэтиленовый сверток. Я старался не смотреть в его сторону, но глаза сами по себе все время искали его отражение. Наконец, не выдержав, я закрыл шкаф.

Я вспомнил, как в детстве спросил у бабушки, почему в доме покойников занавешивают зеркала. Бабушка мне тогда ответила незамысловато: «Так принято».

Смотреть на завернутый в полиэтилен труп в отражении зеркала очень страшно. Ты повернут к нему спиной, но все равно видишь его и все время ожидаешь, что он вот-вот встанет.

Итак, получалось, что вещей моих здесь нет. Я разочарованно сел на пол, прижавшись спиной к стенке. Прямо передо мной на диване лежала Верина мама, к присутствию которой я уже стал привыкать. Теперь оставалось решить, что делать дальше, так как план с посещением квартиры Алисы в Василькове решительно срывался.

Чтобы не пялиться все время на труп, я повернул голову к окну и увидел под ним, возле самой батареи, что-то темное. У меня учащенно забилось сердце. Я вскочил на ноги, забыв, что еще несколько секунд назад передвигался буквально на цыпочках, боясь создать лишний шум, и кинулся к батарее.

В кои-то веки мне помогла моя постоянная склонность к бардаку. Я умудрялся разбрасывать вещи где попало и умел создать настоящий хаос на столе из двух листочков бумаги. Переодеваясь вчера в новую одежду, я зашвырнул свои шмотки к батарее, и неизвестно, были бы они еще в квартире, сложи я их аккуратно где-нибудь на стуле или диване.

Из-под выхваченного мною Микки-Мауса на пол выпали Мишины часы. Тут же рядом я обнаружил ключ от васильковской квартиры и свое портмоне с жалкими остатками денег (преимущественно Алисиных). Мне действительно сегодня везло.

Я рассовал все по карманам костюма и, еще раз взглянув на завернутую женщину, вышел в коридор. Остановившись перед входной дверью, я задумался, как лучше выбраться из квартиры: через балкон или через входную дверь. Выбрав второй вариант, я потянулся к замку, но тут же ощутил, что уже давно хочу в туалет. Глупо будет через пять минут бегать по дворам, выискивая, где бы присесть и чем подтереться. Я пошел обратно к прихожей и, пройдя по направлению к кухне, увидел две двери. На одной висело изображение писающего мальчика, на противоположной – моющейся под душем девочки. Я выбрал мальчика.

Туалет оказался настолько мал, что я вынужден был открыть дверь, иначе коленки упирались бы прямо в нее. Какать, осознавая, что в квартире находится труп, не самое приятное занятие, но человек со временем умудряется ко всему привыкать. А вообще, по отношению к туалету можно смело судить о людях. Для кого-то туалет – это не самое приятное, но необходимое учреждение, куда ходят лишь по нужде. А для кого-то туалет, в каком-то смысле, культовое сооружение. В детстве поиск очков, книги или шариковой ручки я обычно начинал именно с туалета, и очень часто мои поиски завершались удачей. Часто с книгой в руках я засыпал прямо на унитазе, и мама подолгу стучала в дверь, пытаясь меня разбудить и уложить в спальне.

В этой квартире туалет использовался исключительно по прямому назначению. Маленькое пространство тускло освещалось шестидесятиваттной лампочкой, на стене не было ни одной полочки для книги или журнала, не говоря уже о том, чтобы где-то валялось само чтиво. Благо что хоть была туалетная бумага. После непродолжительного сидения на унитазе, я обнаружил, что в бачке нет воды. Оставлять квартиру с трупом в комнате, да еще и обосранную, было бы совсем некрасиво.

Я открыл противоположную дверь, попав в ванную, и стал искать какое-нибудь ведро или миску, чтобы слить в туалете. В углу ванной стояло цинковое ведро. Я сразу вспомнил бабку, которая полторы недели назад перешла мне дорогу с очень похожим ведром. Да, именно тогда все и началось. Я взял ведро и тут же брезгливо отставил его – из него воняло помоями, перемешанными с красной краской. В раковине стоял небольшой тазик. Я открыл кран, из него заурчало, и в тазик вылилась маленькая порция ржавой воды. Может, набрать воды из крана над ванной? Я одернул занавеску. Через секунду меня вырвало. Я увидел самую страшную картину в своей жизни. Такое ломает психику человека навсегда.

На дне ванны в пропитанном кровью свадебном платье лежала Вера. Ее ноги, руки и голова были отрезаны и лежали рядышком с ней, напоминая детали куклы или робота-трансформера. Больше всего меня потряс вид ее головы. Глаза были открыты, но зрачков видно не было, они закатились. Рот девушки был приоткрыт, а края губ были надорваны. Боже, как же она кричала?! У изголовья ванны стоял тот самый черный венок, который пыталась надеть на меня Анилегна. Только теперь я смог прочесть надпись на его ленточке: «Моей невесточке на память». Меня стошнило опять, на этот раз прямо на расчлененный труп Веры.

На ватных ногах я вышел из ванной, затем из квартиры и из подъезда. Рвотные спазмы повторялись еще несколько раз, но рвать уже было нечем. Я не помнил, закрывал ли я за собой дверь, видел ли меня кто-то из соседей или прохожих. Я даже не соображал, куда шел. Сейчас я задавался только одним вопросом, зачем же так жестоко.

Увиденное потрясло меня до глубины души. Это было уже слишком. Доселе я воспринимал гулу как неких существ, которые вынужденно реализуют свои планы и не останавливаются ни перед чем. Исходящая от них холодная бесчеловечность воспринималась мною как нечто естественное. Глупо ведь обижаться на укус змеи или нападение крокодила. А кому-то противны слизняки. Но это все природа, это все имеет объяснение. Теперь же я столкнулся с проявлением совершенно необоснованной чудовищной жестокости.

Они меня хотели испугать? Я брел не разбирая дороги, меня все еще трясло, но мысли стали менее хаотичными. Какое, на хрен, испугать?! Они разве знали, что я сбегу от них? И потом вернусь именно в эту же квартиру? Это просто абсурд. Я шел по оживленному проспекту, мимо проносилось огромное количество машин. Нужно успокоиться. Они не знают, что у меня есть ключ от квартиры Алисы. Значит, и ждать меня в Василькове, скорее всего, не будут. Очевидно, искать они меня будут в Столице и Г. Значит, у меня есть какое-то время.

Мимо промелькнула надпись «Васильков» – это проехала маршрутка. Я автоматически махнул рукой, и машина стала тормозить. А может, плюнуть на все и бежать? Но побежал я пока только к маршрутке, которая оказалась переполненной. Втиснувшись в людскую массу и расплатившись с водителем, я стоял на нижней ступеньке маршрутки практически на одной ноге. Прямо в пах мне упирался дипломат какого-то долговязого мужичка в клетчатом костюме. Зачем такое садистское обращение с телом? Маршрутку тряхнуло на яме, и дипломат еще сильнее врезался мне в пах.

– Вы можете убрать свой дипломат в сторону?

– Могу, коллега, – мужичок повернул ко мне голову и слащаво улыбнулся.

Это был Александр Иванович Сущенко – мой коллега по работе.