Текст книги "23"

Игорь Васильевич Лесев
23

Посвящается моей матери Алисе Мирославовне

Глава 1
ПРОИСШЕСТВИЕ В АВТОБУСЕ

9 апреля. Воскресенье. 15.10

Автобус уже подошел к платформе. Я стоял на автовокзале городка Г. с большим красным дорожным рюкзаком и папкой, полной журналов. Меня провожала мама. Мне уже двадцать пять лет, Александр Македонский в этом возрасте покорил полмира, мой дед женился в двадцать два, а к двадцати пяти уже построил свой дом, а меня до сих пор провожает мама. И даже не потому, что я маменькин сынок (впрочем, и это тоже), но так заведено, такова традиция. Еще с семнадцати лет, когда я впервые поехал учиться в Столицу, мама каждый раз меня провожала.

Сегодня все было как обычно. Мы говорили ни о чем, в основном о жизни. Хотя странно, конечно, называть жизнь «ничем», но обычно разговаривают о ней, когда говорить больше не о чем. К нам подошел знакомый водитель (к слову, у нас все водители – знакомые, за восемь лет постоянных поездок и передач по-другому и быть не могло) и поздоровался. Когда водитель отошел, мама сказала, что он «самый лучший, потому что берет меньше всех за передачи». «Самый лучший водитель» постоянно называет меня по фамилии, и это меня страшно бесит. Не потому, что у меня какая-то страшная фамилия, нет, самая обычная, а потому, что делает он это громко, на весь автобус, и притом еще на своем идиотском украинском суржике. Вот и сейчас, подойдя к нам второй раз, он прогорланил на всю платформу:

– Лесков, у тэбэ есть билэт?

– Ага, есть.

– Я серьозно, многа народу, будэш стояты.

– Да есть у него билет, – вставила мама. (Мама постоянно и везде мой «адвокат». Будь я в школе, в больнице, университете или на работе, если рядом мама и кто-то обращается ко мне, в первую очередь отвечает всегда она. Даже удивительно, как я сейчас умудрился первым ответить.) – Нам без билета не положено. (Еще одна особенность моей мамы. Обо мне она всегда говорит во множественном числе, автоматически подразумевая и себя тоже.)

А в целом мама у меня, конечно, хорошая. Иногда, правда, утомляет ее постоянная опека, но делается это исключительно из любви. Вообще, в городках, подобных Г., для женщин весьма важны три вещи: кто твой ребенок, муж и в чем ты ходишь по разбитым грязным улочкам. Так как моя мама зимой купила дубленку и совсем недавно – новые белые сапоги («совсем не дорого, такие в Столице стоят баснословных денег»!), с мужем развелась девять лет назад, а я являюсь в семье единственным ребенком, самым актуальным вопросом остается: кто же такой я? А я – всего лишь помощник народного депутата с жалким окладом в девятьсот гривен и живыми семисот пятьюдесятью тремя. Но благодаря моей маме весь Г. думает, что в Столице я чуть ли не на «ты» с министрами и их заместителями, а уж с простыми депутатами вообще каждый день пью на брудершафт. А то, что такая «важная особа», как я, в конце каждого месяца ест исключительно мивину и прочую китайскую дрянь и ко всему постоянно занимает деньги у своих друзей «до получки», – это уже не столь важно, и жителям Г. знать не обязательно. Иными словами, в моей маме погибает потрясающий пиар-менеджер.

Я с трудом впихнул свой рюкзак в переполненное багажное отделение, поцеловал маму и сел на свое место. Место в билете у меня указано второе, а поэтому можно будет в перерыве между чтением журналов смотреть на дорогу. Люди постепенно заполняли весь салон, оставались еще свободные места, но много билетов продано по всему маршруту следования автобуса, к тому же за пределами автовокзала на ближайшей остановке дежурила первая толпа безбилетников. В общем, воскресная пятичасовая толкучка гарантирована.

Мама потихоньку пошла домой вдоль дороги, по которой проследует автобус, а водитель все не спешил отправляться. Он постоянно на кого-то покрикивал, пытался всех рассадить, причем не согласно указанным местам в билетах, а по ведомому лишь ему одному шабашному принципу. Заработок у него и его напарника намечался хороший, вот он и суетился.

– Так, заходять тилькы з билэтамы. Я кажу – з билэтамы! Потим вси остальни! Шо у тэбе? Грошы потим. Зараз тилькы з билэтамы!

Я занял свое второе место, достал журнал «Кино» и стал читать статью о Натали Портман. Оказывается, Портман еврейка, кто бы мог подумать? У входной двери автобуса какие-то родственники провожали пару лет тридцати пяти. Шуму от них было не меньше, чем от самого водителя, поэтому читать дальше стало решительно невозможно. Я закрыл журнал и решил начать чтение после выезда за пределы Г., а пока уставился на удручающий фасад автовокзала и стал думать о завтрашнем собеседовании на работе. В это время меня окликнул водитель:

– Лесков, у тэбе якэ место?

Я вздрогнул. Никак не могу привыкнуть к тому, что этот дебил на весь автобус горланит мою фамилию.

– Второе.

– Пэрэсаджуйся на шостэ.

Я встал и механически пересел на ряд дальше. Тут же на мое место плюхнулась парочка, которую так шумно провожали. Только теперь я подумал, что не мешало бы возмутиться, какого черта я должен сидеть на худшем месте, когда у меня есть билет. Но тут я вспомнил слова мамы о «самом лучшем водителе» и решил не раздувать конфликта. Место уже занято, я сам добровольно пересел, а к тому же денег за передачи это мурло берет меньше остальных. В общем, с меня не убудет.

Наконец «Икарус» запыхтел, обдав провожающих смрадом, и тронулся в путь. Мы быстро нагнали мою маму, которая не спеша двигалась вдоль дороги домой, я помахал ей рукой и вновь принялся за Натали Портман. На первой остановке, еще в черте Г., в автобус набилось почти столько же людей, сколько на самом автовокзале.

К слову, удивительный народ украинцы. Будут пять часов трястись, стоя в духоте и вони, но зато сэкономят несколько гривен. Поразительно.

По мере приближения к Столице водитель подбирал все новых пассажиров и втиснуться в автобус становилось все сложнее. В салоне было душно, и мне представилось, что нахожусь я сейчас не в Европе, а где-то на горной пыльной дороге в Боливии, в окружении боливийских потных крестьян, которые без умолку что-то галдят и чем-то возмущаются. Честно говоря, не знаю, чьи крестьяне грязнее, наши или боливийские.

Через три часа автобус выбрался на нормальную южную трассу и уже чуть быстрее поехал в направлении Столицы. Мы опаздывали по графику минут на сорок. Постепенно темнело.

Вдруг в середине салона кто-то громко закричал. Раздались еще голоса:

– Водитель, стой!

– Стой!

– Остановите автобус! Парню плохо!

– Человек потерял сознание!

В салоне начался невообразимый гам. Автобус резко затормозил и остановился на обочине шоссе. Водитель поднялся с кресла и вместе с помощником стал растерянно смотреть в глубь салона.

– Шо там такэ?

Оттуда наперебой начали кричать:

– Парень потерял сознание!

– Стоял, стоял, и вдруг упал!

– Людыни погано!

– У него эпилепсия!

Мужик, стоявший рядом со мной и бывший явно навеселе, взял инициативу в свои руки:

– Так тащыть його сюды! Сюды його тащыть, на по-витря!

Тем не менее его не слушали. Все обступили эпилептика, но никто не решался к нему прикоснуться. Мужик рядом со мной все не унимался:

– Я кажу, тащыть його сюды! Шо вы сталы як бараны. Тащыть його на повитря!

Больше всего меня удивляла нерешительность водителя. Ты ведь капитан корабля! Какого черта ты встал как немой и хлопаешь глазами?! Но, похоже, капитаном на корабле становился подвыпивший мужик. Еще одна черта украинцев. Им лишь дай покомандовать, а если еще и на грудь примут, тогда сам бог велел. Двое быковатого вида парней (наверное, учащиеся какого-то столичного техникума) вышли из состояния анабиоза и поволокли потерявшего сознание молодого человека (который, к слову, в своей «косухе» мало чем отличался от тех двоих, которые его тащили) к выходу. Пассажиры стали выходить из салона на улицу, освобождая им дорогу.

Стоящая рядом со мной пьянь все никак не могла угомониться и, похоже, вошла в кураж, по крайней мере, команды становились все бестолковее:

– Дайтэ хтось йому воды! Знымить з нього куртку, йому жарко!

Обстановка явно накалялась, меня как умеренного параноика и фаталиста со стажем все больше волновал один вопрос: а вдруг парень умер? Для того чтобы выяснить, так ли это, или все же ничего страшного не произошло, нужен специалист, а не полупьяный горлопан.

Я вскочил со своего места и громко спросил:

– В автобусе есть врач или фельдшер? – Мой голос прозвучал на удивление звонко, на какое-то мгновение возня в салоне прекратилась и все уставились на меня.

Неожиданно подала голос женщина, занявшая мое место еще в Г.:

– Я врач! (Дура! Чего ж ты молчала все это время? Или только чужие места умеешь занимать со своим мужем, или кем он тебе там приходится?!) Его действительно нужно вынести на воздух. – Она подошла к потерявшему сознание парню, но тот, похоже, пришел в себя, и его уже не несли, а просто вели под руки.

В это время мне позвонили на мобильный. Я взял трубку и посмотрел на экран: номер высветился незнакомый. Последние три цифры были «926». Я нажал «Вызов», но раздалось какое-то шипение, и больше ничего слышно не было. Тогда я вышел из автобуса и решил перезвонить сам. Меня волновало, не связан ли звонок с намечающимся на завтра собеседованием. Отойдя чуть подальше от толпы, которая собралась возле эпилептика и врачихи, я заметил указательный знак «Васильков 6 км» и стрелку, указывающую вправо от основного шоссе. Значит, мы уже рядом со Столицей, правда, опаздываем почти на час. Я нашел в меню на мобильном «Принятые звонки» и нажал последний номер. После нескольких гудков вызова кто-то наконец взял трубку.

– Да, – ответил незнакомый мужской голос.

– Добрый вечер. Мне только что звонили с этого номера.

– А-а-а-а, – протянул голос. – Эт я, братишка, ошибся номером, извини.

– Да ничего. Бывает. Всего хорошего, – и я прервал соединение. Блин, значит, не по поводу собеседования.

Я слегка расстроился. На следующей неделе должен решиться вопрос, буду ли я еще одну каденцию помощником народного депутата или же мне придется искать новую работу (под «новой работой» мне с ужасом лезла в голову только вакансия школьного учителя). Конечно, у меня есть еще некоторые поползновения в корне изменить свое существование, и через дальнего родственника я вот уже несколько месяцев пытаюсь попасть на работу в «Лукойл». Но это направление в поиске работы пока напоминает попытки Сталина убедить Рузвельта и Черчилля открыть Второй фронт не в 1944-м, а, скажем, 1942 году. Поэтому ожидание работы в «Лукойле» вполне может растянуться года на три, а пока мне надо хоть где-то закрепиться. Работа в Конторе помощником у депутата С. меня вполне устраивает. Зарплата, конечно, никакая, но и работа ей под стать. Две-три статьи за месяц, свободный график присутствия (вернее, его полное отсутствие), почти свой кабинет (один на двоих, зато большой), интернет и телефон, по которому я наговариваю за месяц сумму, почти эквивалентную месячному заработку. По крайней мере, мой опыт работы в школе говорил мне, что денег там будет на порядок меньше, а нервотрепки и, собственно, самой работы – больше.

– Всэ, залазьтэ, поихалы! – вновь ожил и начал кричать водитель. С парнем все оказалось в порядке, его посадили опять-таки на бывшее моим второе место, врач села рядом, а ее муж/хахаль потопал в глубь автобуса. Постепенно в салоне начался ненадолго приутихший гам, правда, пьяный мужик, еще недавно командовавший спасением эпилептика, притих. Похоже, начал трезветь.

До Столицы прибыли без приключений, я забрал из багажного отсека рюкзак и, сев в маршрутку, поехал к метро. Совсем недавно я получил место в семейном общежитии. Пробивал я его очень давно, больше двух лет, и досталось оно мне с невероятными морально-волевыми усилиями. Как-то в разговоре со мной, еще когда я только начинал работать в Конторе, депутат С. необдуманно пообещал решить мой жилищный вопрос путем поселения меня в элитном парламентском общежитии. Я, понятное дело, безумно обрадовался, тогда еще не подозревая, какой С. по жизни пустотреп. Жил я до этого у бабки на квартире, снимал комнату и отдавал ползарплаты. И время от времени, раз в три-четыре месяца, напоминал при случае С. об обещанной мне комнате. Собственно, все так по-гнилому и шло, пока этой зимой хозяйка не подняла цену на жилье сразу в два раза. Фактически, я оказался на улице и стал донимать своего депутата буквально каждый день. Звонил ему на мобильный, сидел в приемной, писал эсэмэски, привез даже маму к нему. В общем, за один месяц достал его так, что от одного только моего вида у С. была оскомина. В результате я вырвал общежитие. Но поселили меня в такое место, чтобы я уже никогда не захотел у С. когда-нибудь еще чего-то попросить. Вместо отдельной комнаты меня подселили к двум братьям: слесарю и водителю. Ребята, конечно, простые, что называется, из народа, но я их возненавидел сразу. Встают на работу в шесть утра, в полдесятого вечера уже спят. Книг вообще не читают, и сомневаюсь, что на двоих прочитали за всю жизнь хоть одну. Зато зарплата у каждого в три раза больше моей. Ну где, нахрен, справедливость? Сама же комната больше напоминает притон для бездомных. Такие еще по телевизору показывают в криминальных хрониках.

Выйдя на станции «Золотые ворота», я быстрым шагом потопал к себе. Неожиданно из-за поворота появилась низенькая старушка, одетая во все черное и почему-то с пустым здоровенным цинковым ведром в руках (какого черта в центре города с ведром ходить?). Она шла наперерез, и мне почему-то не захотелось, чтобы она переходила мне дорогу. Я ускорил шаг и стал жаться к правой стороне тротуара, но бабка еще больше срезала угол и теперь уже откровенно шла мне наперерез. Бабка посмотрела на меня каким-то глубоким, странным взглядом. Нужноуспеть перебежать перед ней! Но я никуда не побежал и позволил-таки старой карге перейти мне дорогу.

Через 20 минут я поднимался на пятый этаж своей общаги. В коридоре отвратительно пахло пищей, а когда я вошел в свою комнату, то эти два олуха уже спали (только начало десятого, блин!), а в комнате стояла невыносимая вонь сельской еды и потных носков. Всю дорогу я страшно хотел есть, но аппетит сразу же пропал. Я заставил себя выпить чаю, посмотрел недельное футбольное обозрение и принялся за томик Чехова. Уже давно обнаружил в себе удивительное качество. Все то, что меня заставляли читать в школе и университете, я упорно отторгал. Но как только получал максимум свободы, то сразу же начинал тосковать по принуждению. Например, в школе я настрадался от своего директора, который заставлял читать «Преступление и наказание». Но как только поступил в Университет, сразу же взялся за Достоевского и прочитал почти всего. В Университете я просто ненавидел Мартина Хайдеггера, а еще больше – преподавателя курса истории философии Решаткина. Но через полгода после получения диплома я сам (добровольно!) принялся за «Бытие и время». Теперь вот Чехов. Прочитав несколько рассказов, я вспомнил, что привез с собой «Последний дозор» Лукьяненко. Было уже поздно и хотелось спать, но я решил-таки начать книгу. Отложив Чехова, я взялся за «Дозор». Меня страшно клонило ко сну, и я успел прочитать только пролог. В нем убили некоего Виктора двадцати пяти лет. Хм. Меня тоже зовут Виктор. И мне двадцать пять.

Глава 2
СТРАШНЫЙ СОН

10 апреля. Понедельник. 3.45

Я проснулся от ужасного сна. Мне стало не по себе от того, что он был невероятно реалистичен. Теперь я боялся вновь заснуть и оглядел темную комнату. Братья-селюки спали девственным сном. Один, тот, что поплотнее, от духоты почти раскрылся и тихонько причмокивал. Второй спал совсем тихо. Впервые я обрадовался их присутствию, уставился на потолок и стал вспоминать только что пережитый сон.

Я находился в каком-то просторном помещении. Похоже на спортзал, а может, большой кабак. У стены была длинная скамья, а перед ней три белых пластиковых столика. Такие обычно выносят на улицы летом, для распития за ними пива. Кругом никого не было, и я сел за крайний столик. Неожиданно стали появляться люди, в основном мои старые школьные знакомые. Каждый ко мне подходил, хлопал по плечу, обнимал, поздравлял с достижением успеха (какого?). Я оказался за центральным столиком в центре шумной компании. Все внимание было приковано ко мне, от моих шуток раздавался громкий общий смех, а все тосты посвящались мне и моему успеху (какому, черт, успеху?).

Неожиданно я вновь очутился за крайним столиком, но теперь рядом было всего несколько человек, и они вяло поддерживали со мной разговор, в основном обмениваясь фразами друг с другом, а меня замечали лишь из вежливости. За двумя соседними столиками все так же продолжалась бурная вечеринка, но теперь уже без меня. Мое отсутствие никак не сказалось на их настроении, им было все так же весело.

В следующее мгновение я оказался на длинной лавке, что стояла вдоль стены. Я сидел совершенно один, и всем вокруг до меня не было никакого дела… Все три столика стали значительно дальше, хотя, когда я сюда пришел, они были рядом с лавкой. Кругом была темнота, освещено было только пространство вокруг меня и тех трех столиков. Они стали еще дальше. Теперь до меня доносился только неразборчивый гул, отдельных слов я различить уже не мог.

– Ну что, Витек?

Я резко повернул голову. Рядом со мной сидел Димка Обухов, мой бывший одноклассник. Мне почему-то стало страшно. (Что-то не так!) С Димкой я проучился вместе всего лишь год, в 9 «А» классе. Весь год он по мере своих сил надо мной издевался, и на следующий год я перешел в другую школу. Но зла я на него не держал, да и прошло уже больше десяти лет.

Димка как-то странно улыбался и сидел теперь еще ближе. (Что-то здесь не так!) Откуда-то в руке у него появились большие настенные часы черного цвета. Я их сразу узнал, такие висят у моего деда в комнате на стене. Только почему-то часы были электронные и показывали 16.00. Димка перевел время на 14.00 и протянул их мне, но я вновь их навел на 16.00. Димка снова сбил на 14.00 и стал мне вешать часы на левое плечо. Мне страшно не нравилась цифра 14, и я всячески противился принять эти часы от Димки. Ко всему же меня все время что-то беспокоило. (Он же умер! Димка Обухов умер прошлым летом от пневмонии!) Вот оно что, покойник дарит мне часы. Я решительно не хотел их брать, но Димка уже привязывал часы веревочкой на моем плече за пуговицу к рубашке. Я не выдержал и спросил:

– Это ведь плохой подарок?

– Не-е-ет – прошипел Димка и выпучил свои огромные карие глаза. Он явно испугался, что я откажусь от подарка.

И тут я проснулся. В принципе, обычный неприятный сон. Даже не понятно, почему я назвал его «страшный». Ничего кровожадного в нем не было. Людям время от времени снится что-то подобное. Но меня все равно что-то пугало. Я не просто перехотел спать, теперь я боялся вновь заснуть. (Почему?) Ну, конечно, меня испугала именно реалистичность самого сна. Такое впечатление, что это было наяву и Димка сейчас выйдет из-за шкафа за моей головой с черными часами в руках. Я еще раз осмотрелся вокруг, сельские братья тихонько почмокивали и сопели. Это меня успокоило. Я вновь вернулся к перипетиям сна.

Итак, что во сне меня так испугало? В первую очередь, покойник Димка, который навязчиво дарит мне часы. Первое, что приходит на ум, это предупреждение о смерти, или, скорее, зазывание меня покойником на тот свет. Впрочем, нужно еще будет почитать сонник (точно, моя мама в этом разбирается, расскажу ей сон, она даст более или менее внятную трактовку), да и не следует забывать, что это всего лишь приснилось. Второе, – это чудовищная реалистичность сна и запоминание даже мелких деталей, что немного странно. Ведь сны обычно быстро забываются, и остается лишь общее впечатление о них, но никак не четкая последовательность в событиях.

Так я лежал, смотрел в потолок и понемногу себя накручивал. Димка во сне был явно недоброжелателен ко мне. Казалось, покойник не предупреждал о чем-то, а навязывал мне некую проблему. Часы. Что бы они могли означать? Время смерти? Слишком очевидно, но не исключено. И эти цифры – 14.00. Димка настойчиво указывал мне на цифру 14, хотя я почему-то переводил часы на 16.00. Он явно что-то желал приблизить. Но что? Так, четырнадцать, четырнадцать. Стоп. Пасха 23-го, а сейчас ночь с девятого на десятое, т. е. до Пасхи как раз получается четырнадцать дней. А я хотел поставить время на 16.00, т. е. дотянуть до 25 апреля. (Да уж, «дотянуть», типун мне на язык.) Итак, что-то связанное со мной и Димкой должно произойти 23-го или 25 апреля. А скорее всего я просто идиот, завтра у меня собеседование и надо бы хоть раз за год прийти на работу вовремя. Поэтому пора спать.

Я повернулся на бок и решил, что неплохо бы подумать о чем-то приятном, чтобы снять напряжение. Мне сразу же вспомнилась парикмахерша с огромной грудью, у которой я стригся позавчера и которая все расспрашивала меня про Столицу. Лицом она не очень, но грудь у нее просто обалдеть, размера третьего, не меньше… Стоп! Автобус сегодня остановился возле указательного знака в Васильков. Но ведь именно в Василькове похоронен Обухов! Он успел жениться несколько лет назад, там и жил до своей смерти. Какое-то странное совпадение. Автобус остановился, потому что парню стало плохо, а я даже подумал, не умер ли он. Так, хорошо. Что у меня еще есть? Если мне кто-то шлет предупреждения, должны быть еще зацепки. То, что парню в переполненном автобусе после нескольких часов простоя стало плохо, не удивительно. Мне там и сидеть хреново было. То, что это произошло возле Василькова – ну и что? Мало ли кто в Василькове похоронен. И то, что приснился бредовый сон, – это также ни о чем не говорит.

Я вновь принялся думать о груди парикмахерши из Г., правда, уже с меньшим удовольствием. Сон меня явно беспокоил, да еще эта незапланированная остановка автобуса возле Василькова, где похоронен Обухов. И тут я вспомнил о звонке. Когда произошла остановка автобуса, мне позвонили, я ничего не мог расслышать, вышел на шоссе и перезвонил какому-то парню. Как выяснилось, тот просто ошибся номером. Вроде ничего странного. Если не считать, что звонок произошел возле Василькова. Я нащупал рукой на журнальном столике мобильный телефон и нажал на панельке меню «Список вызовов». Нашел последний набранный номер – 0671423926. Обычный номер. Хотя… 067 – это номер оператора, тут все понятно. Значит, остается 1423926.14 – цифра на часах, которую мне настоятельно устанавливал Димка. 23 – это Пасха, которая наступит как раз через 14 дней. А что означает 926? Так, число сейчас уже десятое. Стоп, но звонок был вчера, т. е. 9-го. Ну, хорошо, допустим. Куда я впихну еще «двойку» и «шестерку»? Я вновь повернулся на спину и даже немного расслабился. В какой-то мере я обрадовался, что мой внутренний параноик зашел в тупик. Вдруг я сел на кровати. Точно! Билет! У меня было место 2, но водитель меня пересадил еще в Г. на 6-е место. Теперь все сходится. Номер 1423926 каким-то образом связан с моим сном.

Теперь осталось убедить свое воспаленное воображение, что я таки псих и мне стоит прекратить смотреть фильмы ужасов и порнуху. Я еще раз высветил номер 0671423926 и нажал кнопку «Вызов». Прозвучало гудков семь, я уже думал отменить вызов, как на том конце кто-то сонным голосом ответил:

– Да.

– Бога ради, извините, – как можно вежливее начал я. – Очень важное дело, мне нужен Дима.

– Я Дима.

– Вас зовут Дима? – я был просто в шоке, этого не могло быть! Не может просто быть такого совпадения! – Обухов?

– Какой нахрен Обухов?! Ты на часы смотришь?! – Тут же раздались короткие гудки. Парень кинул трубку. Я его явно разозлил, но меня это сейчас волновало меньше всего. Его, как и Обухова, зовут Дима. У меня на глазах выступили слезы.