Текст книги "Симфония убийства"

В памяти зафиксировалось женское лицо – он отчетливо видел его: темное, обрамленное черными прядями, с морщинистым лбом. Он рассматривал каждую морщинку, их было много, очень много, но были какие-то особенные полоски, наиболее сильно вдавленные в кожу лба. Большая морщина шла через весь лоб и затихала только у висков. Сверху нее были морщины поменьше, но такие же глубокие, как и та – главная. Поразительно, сколько было морщинок и морщин, которые пересекали, разрезали жирные, как нарисованные, складки. Все лицо напоминало какое-то дерево, по которому неумелый мастер проходил взад-вперед, как заблагорассудится. Виктор все сильнее и сильнее останавливал свои мысли, чтобы остаться только с этим лицом. Оно манило его, притягивало… Силов узнал – это была его мать! И никаких сомнений! Виктор стал еще сильнее вглядываться. Мастер уродовал лицо матери с какой-то неистовой радостью, с холодным остервенением. Даже там, где никогда ни у кого не было ничего подобного, на скулах женщины мастер-изверг успевал вырезать канавки. Мама смотрела на Виктора и молчала – Силов чувствовал, как ей больно. Чувствовал, что она терпела, и только очень-очень прозрачные слезы текли по деревянному лицу, изрезанному несчастным художником-гравировщиком. Не в силах ничего предпринять, Виктор молился, чтобы лицо это не исчезало никогда. Пусть такое – изуродованное, – оно единственное, что останавливало Силова в отчаянной борьбе с самим собою.

«Мама! Милая моя мама! Кто же тебя так изуродовал? Почему ты терпела и молчала? Мама! Мамочка моя! Это я?» – Виктор не кричал. Не мог – оставалась только надежда, что кто-то когда-нибудь увидит его мысли и уберет страшные раны на лице матери. «Пожалуйста, пожалуйста…» – молил он каждую секунду, которую чувствовал.

III

Так проходило время, которое Силов уже не замечал. Неожиданно он стал ощущать, что темнота, эта черная дыра, стала светлее. Нет, он не видел, но внутри своего сознания понимал: черное исчезает. Пусть медленно, но исчезает. Если бы он мог закрыть глаза и открыть их через какое-то время – тогда бы он точно сказал. Сейчас это только догадки.

Нет! Не догадки, не догадки! Виктор чувствовал свет. Света не было, была тьма, но он мог распознать начало света во тьме и теперь берег это ощущение как самое дорогое в своем сознании. «Обязательно надо продержаться, чтобы увидеть этот свет», – уговаривал он себя. Но делал он это совершенно напрасно. Чувство света теперь прочно укоренилось в нем, Виктор не давал себе секунды отвлечения, он только всматривался внутрь и находил все больше и больше доказательств тому, что в темноте есть какой-то свет…

И действительно, что-то изменялось в этом небытии. Виктора отвлекла мысль, что, кажется, он стал ощущать еще что-то, кроме сознания. Какое-то твердое, непонятное окружало его мысли. «Голова!» – подумал Силов. Он уже не радовался, он не знал, как себя вести. С каждой секундой становилось светлее вокруг и тяжелее в самом Викторе. Ни о каком спасении он не думал, только впитывал этот белесый свет и несколько раз попытался сделать хоть какое-то движение. Не удавалось совсем, но Силова это совершенно не смущало. Он был уверен, что надо просто ждать.

Неожиданно он обнаружил, что что-то мягкое, теплое стало его окружать со всех сторон. Это теплое прижималось к нему и даже дышало. Это он сообразил по тому, как ритмично теплое ласково надавливало на него и потом отпускало. Он почувствовал запах этой теплоты, непонятный, неизвестный… Но он был – этот запах. Виктор напрягся и пошевелился. Где-то далеко-далеко послышался какой-то звук, резкий, короткий, но совершенно не пугающий. Не страшный, не опасный. Силов прислушался, звук повторился еще раз. Исчез… Стало тихо. Но ненадолго – через какое-то время послышался еще один звук, не такой резкий, а наоборот – густой, протяжный, низкий… Виктор не понимал, что там происходит, но все время старался прислушиваться. Иногда ему казалось, что звук появляется и исчезает по его, Силова, желанию. Он стал сознательно шевелиться – так и есть! Движение – звук, движение – звук. Значит там, наверху знают обо мне! Эта мысль, эта первая мысль за долгое время страданий и раскаяния, которая обожгла Виктора надеждой, верой, светом, радостью!

Силов надолго затих – в памяти перебирались версии и варианты того, что было там, наверху. Или – внизу? Неважно, главное – что-то есть где-то там. И в этом «где-то там» знают, что он существует!

Еще одна новость оттуда – какие-то другие звуки. Уже совсем не те, к которым он привык. Эти были не простые, а постоянно менялись и длились долго. Виктор ждал эти звуки – он пытался по ним разузнать хоть что-нибудь о «где-то там». Звуки повторялись часто, иногда они менялись, но все равно были в каком-то смысле идентичными – неуловимо менялись и длились совсем не так, как те, первые – резко и коротко. Те звуки ему тоже нравились, но эти он слушал с двойной радостью. Некоторые он даже запомнил – лежал внутри теплого и повторял про себя, оценивая свою память. Бывали моменты, когда никаких сигналов не подавалось, и тогда он на свой страх и риск пытался вспомнить то, что он уже слышал много раз. Это занимало все его время – никакой скуки в одиночестве он больше не испытывал, страхи давно уже кончились, перед ним был слабенький свет и внутри него сладкие звуки. Больше ему ничего не надо было – Силов был счастлив.

Однажды его разбудил сильный толчок. Потом еще и еще раз. Виктор испугался – больно не было совсем, но очень неприятно. Звуков тоже никаких не было – догадаться, что происходит «где-то там», не было никакой возможности. Удары повторились, Виктору стало больно. Чтобы как-то обезопасить себя, он попытался повернуться спиной к толчкам, но оказался вниз головой, да так, что это теплое сцепило его настолько крепко, что теперь Силов не мог даже пошевелиться. Удары продолжались. Сверху что-то давило все время. Виктор свернулся от страха, но теплое тут же еще и еще раз обхватило его. Стало невыносимо душно. Чтобы себя развлечь, Виктор стал вспоминать полюбившиеся ему звуки. Это придало ему какое-то спокойствие и уверенность, что и в таком положении ему очень хорошо.

Ударило еще раз. Теперь уже со всех сторон. Такого удара раньше не было – Виктор не знал, куда и как повернуться от боли, которая только давила на него и увеличивалась. Удары закончились – теперь уже не удары, а мощный пресс давил на него. Голова уперлась во что-то твердое, неподкупное. Стало невыносимо больно. Виктор задыхался. Он открыл рот, но что-то липкое ощутил на губах, никакого воздуха не было. Только тиски все больше и больше сжимали его голову, выталкивая куда-то сквозь твердую стену. Какая-то сила безжалостно тащила его. Голова попала в огромную струбцину, которая сжимала ее – с каждой секундой все больнее и больнее. Виктор не мог больше вынести – он заорал и потерял сознание. Все, что последним пришло в его голову вместе с болью – это надежда, что он умрет и все кончится. Еще мгновение, и Силов уже не смог вспомнить о свете, еще одно сжимание головы, и ушла надежда, и он не запомнил, в чем она заключалась. Больше в Викторе ничего не осталось. Память исчезла окончательно, и только слезы произвольно и беспомощно потекли из глаз. Он плакал…

IV

– Ну, что? Сколько там? – Бочаров напряженно смотрел на какие-то окошки в агрегате и ничего не понимал.

– Выходит на норму, Арсений Сергеевич, – санитар даже ткнул карандашом в окошечко для убедительности Бочарова.

– В рубашке родился мужик, – красивая женщина возилась у головы Силова, снимая инопланетные антенны и наушники.

– Благодарю вас, коллега. – Бочаров, не снимая резиновых краг, протянул руку санитару. Тот пожал ее. – Через час прошу в кабинет без перчаток. Сегодня для вас рабочий день закончился. Особая благодарность за риск, мужество и ответственность доктору Швайко.

Раздались резиновые аплодисменты, а санитар раскланялся.

– Сергей Иванович, ваш рабочий день мне неподвластен, но ежели желаете, милости прошу. Правда, будет не коньячок, а по традиции – спирт. Но вам найдем, товарищ полковник.

Все вышли, Игнатьев даже не успел толком рассмотреть Силова. Хотя все эти пять минут, сколько находился комнате, он не отводил глаз от Виктора.

– Профессор, что это было? – Сергей Иванович не вполне соотносил виденное с собственным пониманием лечения психических больных. Они вошли в кабинет, но полковник остался стоять у дверей. Бочаров мыл руки за ширмой.

– Электросудорожная терапия… По-вашему, электрошок…

– Пять минут? – Игнатьев даже опешил. Он понимал, что это электрошок, но в его практике хватало прикосновения, а тут столько времени. А по конвульсиям Силова он понимал, что ток был намного больше, чем тот, который используют, чтобы парализовать противника.

– Откуда пять минут, батенька. Три минуты сорок одна секунда…

Это почему-то успокоило Игнатьева. Он даже хотел сесть в кресло, но остановился.

– Он мог умереть? – полковник крикнул, чтобы за шумом воды можно было расслышать его тревогу.

– Легко, – вода стихла, доктор вышел из-за ширмы, вытирая руки. – Но не умер…

– То есть вы рисковали?

– Конечно. Но… лечить так лечить, правда же, товарищ полковник? Вот вылечили, кажется.

– Вылечили?

– Думаю, да. Завтра посмотрим окончательно.

Сергей Иванович как-то заискивающе спросил:

– Доктор, у вас есть сигареты?

– Есть, голубчик, и даже очень хорошие… Пойдемте на балкон.

На балконе стояли две табуретки и узкий шкафчик – стеклянный, с внутренней стороны завешенный шторками. Игнатьев сел на табуретку и облокотился на перила балкона, положив голову на ладони. Внизу синие играли против белых в футбол. Три на пять – синих было пятеро. Один из белых играл по-настоящему, двое просто откидывали мяч куда попало – поддавки никто не оценивал, синие играли самоотверженно, падали в подкаты, боролись на каждом участке поля, которое представляло собою квадратик метров по семь-восемь в каждую сторону.

– Вот, угощайтесь и оцените аромат.

Сигареты лежали в портсигаре и понять, что они собой представляли, было невозможно. Да еще и без фильтра.

– Наркотик, – попытался пошутить Игнатьев.

– Угадали. Курю очень редко, но только их, родимых. Camel настоящий, без вирджиниевской травы, американский. Коллега привозит через дипкурьера, а тот уж мне посылает. Сигарет таких и в Нью-Йорке не купишь. Так что пробуйте.

Игнатьев не оценил – по лицу Бочарова это было видно. Сергей Иванович после каждой затяжки разглядывал сигарету, но не докурив и половины, похвалил:

– Крепкие для меня будут. Но вкусные…

Профессор снисходительно посмотрел на Игнатьева и демонстративно затянулся, смачно и глубоко… По всему было видно, что доктор удовлетворен операцией и ждет, когда закончится этот час, чтобы выпить и отметить успех доктора Швайко, который все время казался санитаром. Оставаться Игнатьеву совсем не хотелось, он встал и направился к выходу. У самых дверей Сергей Иванович обернулся:

– Доктор, как вы думаете, он раскается?

Бочаров стоял в дверях балкона и дымил во дворик.

– Нет, не раскается. Не в чем ему будет каяться – он ничего этого не вспомнит никогда.

– Как не вспомнит? – полковник побледнел.

– А так, не вспомнит. Памяти у него нет. Совсем… Потеряна память навсегда. Нет больше Силова Виктора Викторовича. Есть выздоравливающий больной, который теперь до конца жизни будет страдать отсутствием памяти. Или – не будет страдать, а начнет новую жизнь, полную прекрасного и чудесного исцеления.

Полковник вышел, не попрощавшись. Его трясло, бросало во все стороны, но он держался до самого выхода из клиники. Не подходя к машине, Игнатьев повернул на тротуар и пошел к городу.

– Сергей Иванович! – водитель приспустил стекло и окликнул полковника. Но тот только отмахнулся и, не оборачиваясь, пошел дальше.

Водитель какое-то время сидел в недоумении, но потом служба взяла свое, и машина медленно поползла за полковником. Игнатьев не сразу сообразил, но когда понял, то, подойдя к автомобилю, нагнулся и прошипел в опустившееся стекло:

– Давай в гараж или куда хочешь. Завтра я тебе позвоню. Сегодня меня нет и тебе – выходной. Понял?

– Понял…

– Вот и дуй на все четыре стороны, – Игнатьев проскакал на одной ножке через разрыхленную землю между дорогой и тротуаром, зашагал бодро, показушно, заложив руки в карманы и сдвинув фуражку на затылок, что при форме офицера полиции да еще в звании полковника было уж совсем не по уставу. Машина Сергея Ивановича растерянно стояла на дороге, и только когда фигура полковника скрылась за поворотом, тронулась, развернулась и укатила в противоположную сторону.

Игнатьев, завернув за угол, остановился. Он совсем не понимал, куда идет, зачем идет и что делать дальше. В голове вертелось ироничное высказывание профессора – «того Силова больше нет, а есть выздоравливающий с потерей памяти». Для полковника слово «возмездие» в данном случае играло далеко не первую роль, но признать, что он больше никогда не узнает причин зверских убийств, причин сумасшествия, и только потом – наказания, раскрытия преступления, – этого признать Сергей Иванович не мог. В конце концов, Игнатьев принадлежал к тем, кто пошел на поводу у фразы «вор должен сидеть в тюрьме», и ничего плохого и даже ханжеского в этом не видел. И плевать на все миротворческие выкладки, на все философии – за жестоко прерванную чью-либо жизнь должен кто-то ответить. Теперь этим «кто-то» будет человек, который ни сном ни духом не догадывается о нависшей над ним каре и никогда не поймет еще одного зверства, теперь уже со стороны правосудия…

Найдя какую-то лавочку, полковник устало опустился и впервые ощутил полное отсутствие желания коньяка. «Тоже схожу с ума», – кисло пошутил он и достал смартфон. Служебный номер, кажется, не предполагал никакого выхода в Интернет, так, по крайней мере, показалось Игнатьеву. Или он не то нажимал… Не выдержав, он позвонил в управление. Строгая кошка-секретарша была удивлена подобным звонком своего начальника:

– Одну минуту, Сергей Иванович, я сейчас уточню и вам перезвоню…

Игнатьев ждал, больше ему нечего было делать. Через минуту раздался звонок – звонила секретарша Лариса, которую про себя полковник прозвал кошкой за принципиально неуставную походку с подключением вращения бедер. Смысл самого вращения ему был понятен, он ждал, когда тот сработает.

– Сергей Иванович, где вы находитесь в данный момент?

Игнатьев оглянулся:

– На Чапаева, недалеко от областной психушки. На лавочке сижу…

– Ждите, – и короткие гудки разъединили кошку и ее начальника.

Полковник еще раз проверил свои знания выхода в необъятный мир Интернета на мобильном. Через домашний ноутбук он делал это легко и непринужденно, но смартфон…

Сергей Иванович почесывал нос, ожидая реакции от нажатия той или иной иконки на экране – даже игры выплывали какие-то, предлагая удивленному Игнатьеву пройти три уровня бесплатно.

«Ни фига себе», – уже вслух произнес полковник, как в это время к лавочке подъехал «трехсотый» «Мерседес». Водитель, красивый голливудский герой лет сорока, подошел к Игнатьеву:

– Сергей Иванович, доброе утро. Я от Ларисы Снегиревой, будьте добры ваш телефон.

Ничего не понимающий Игнатьев послушно протянул смартфон.

– Здрасьте, – это все, что он мог высказать в настоящую минуту.

– Пожалуйста, – улыбнулся Голливуд, – я вывел вам на главный экран иконку инета, пользуйтесь.

Прошло секунд пятнадцать, не больше. «Медвежатник», – подумал Сергей Иванович и хотел даже поблагодарить, но не успел – «Мерседес» и Голливуд уже скрылись за горизонтом.

«Сработало бедро Ларисы», – отметил для себя полковник и нажал указанную красавчиком иконку.

На экране все застыло, только песочные часы крутились – надо ждать. Прошло немного времени:

– Фу, блин, ура! – на экране появился знакомый дизайн, тут уж Игнатьев был дока.

Пальцы забегали по клавиатуре: электросудорожная терапия…

Сергей Иванович замысловато изогнулся, экран отражал позднеутреннее солнце, его самого и еще бог знает что – деревья, небо, даже кокарду…

Прикрыв фуражкой телефон, Игнатьев листал страницу за страницей – терапия оказалась жуткой и страшноватой. Потеря памяти – это самое легкое последствие! В каком-то комментарии он прочел: «Если пациенту не повезло и он остался живой, то до конца жизни остается дуриком. То есть до процедуры шанс помочь человеку еще был, а после – уже нет. Число излеченных электрошоковой терапией за все годы в мире ноль».

Дальше были разоблачающие ответы, но в итоге все сводилось к тяжелому выводу – психически больному человеку попросту «выжигали мозг»!

Полковник остановил чтение и замер на своей лавочке: Виктор Силов мог совершенно объективно не выжить в этой терапии! И скорее всего, попал бы в статистику подобных операций.

Тут еще вспомнилось «в рубашке родился мужик» – стало быть, все прекрасно понимали последствия. А он выжил, этот несчастный убийца! Выжил…

Игнатьев порылся еще – терапия длится от пяти минут до получаса, в зависимости от диагноза и противопоказаний. У Силова три с небольшим минуты – вспомнилось, как тяжеленная кровать подпрыгивала вместе с привязанным несколько раз – это какой же силы ток пропускали через его голову. Тут выжить – просто счастье. Вспомнилось еще про американский электрический стул – студентом он смотрел фильмы про подобные казни. Кажется, даже там дергались меньше и слабее.

Вывод, который напрашивался сам собой, испугал и даже привел в бешенство: профессор не исключал смерти больного и скорее всего желал этого. Он же уговаривал полковника оставить Силова в том состоянии, в котором тот находился до этой жуткой терапии.

«Беспокоился за его душу, твою мать! И просто-напросто решил пришить больного, чтобы не мучился впоследствии». – Игнатьев вскочил, побродил вокруг лавочки, снова сел. Внутри ничего не успокаивалось – легкость, с какой доктор принимал решения, взвинчивала нервы до предела.

Ни пить, ни курить не хотелось совершенно, как себя успокоить иначе, полковник еще не научился. Единственное, что оставалось, это снова погрузиться в чтение. Ему стали открываться иные смыслы, ранее неведомые, можно сказать, открытия – личные, конечно, а не для всего человечества. Хотя, как знать…

Сергей Иванович постепенно стал убеждаться, что, оказывается, мозг – причина всего говна в этом мире. Во всяком случае, все беды идут от мозга. И если мозг единоначально руководит человеком, то зло неминуемо. Ему даже пришла в голову собственная шутка-самоирония, когда утром он веселил жену своими размышлениями: «Тело проснулось и радостно обнаружило, что не курило всю ночь. Потом проснулся мозг и заявил: ну-ка, сигареточку под кофеек… Туловище сопротивлялось, кричало, что оно не хочет, не хочет, не хочет, а мозг упорно настаивал на своем, мол, понимаю, что вредно, но организм требует. И этот несчастный организм рабски затихает и курит под кофеек…»

Жена хохотала, а Игнатьев продолжал убивать себя беспощадной иронией, сладко затягиваясь сигаретой, запивая самоуничтожение кофеечком.

«Мозг – это зло», – вывел полковник и нашел этому открытию массу подтверждений. Его опять потянуло на размышления глобального порядка, что «вот если бы наоборот, что тогда бы было?».

Но опять выскочило – «от ста восьмидесяти до четырехсот шестидесяти вольт»!

Игнатьев шатался между досадой и догадками, между ненавистью к Бочарову и завтрашним расспросом профессора о том, как сделать мозг послушным душе…

В своих мыслях полковник потерял ориентир, и когда очнулся, было уже далеко не время обеда. Все, что он придумал, – это пойти в ресторан Дома актера и взять с собой Лизу. «Наверное, это нехорошо», – думал полковник, но тут же себя осекал – никто не собирается посягать на личное Силова ни в каком виде. И он направился к «Дому красоты»…

V

Идеально постриженный Игнатьев сидел за пальмами Дома актера и держал на коленях одну почти фиолетовую розу – так ему казалось правильно. Лиза вошла незаметно и, стало быть, неэффектно. Полковник хотел встать для приветствия, но девушка уже сидела перед ним – разделяло их несколько сантиметров, и еще – дурацкий лист юкки болтался между лицами.

Сергей Иванович протянул розу, Лиза покраснела и положила к себе на колени – она стеснялась немного.

– Мы выпьем или поедим и выпьем? – спросил Игнатьев.

– Давайте купим вина и уйдем отсюда, – внесла свое предложение Лиза.

– Не надо, я не сдержусь, а мне этого не хочется…

– Спасибо… Тогда давайте выпьем и поедим…

Подошла официантка, и тут полковник увидел шоу, концерт, спектакль – все, что угодно – аристократизм Лизы Силовой (если она Силова) произвел на Сергея Ивановича неизгладимое впечатление. И первое, что он вынес из просмотра представления – Лиза не для него! Она выше порядочности, обязательств, возраста и времени. Она – недоступна! Это радовало Игнатьева – он успокоился и сейчас просто мечтал дружить с ней.

Официантка положила меню перед каждым, предварительно раскрыв его на нужной странице. Сергей Иванович углубился в чтение – есть свинина по-французски, остальное его не интересовало. Он стал просматривать спиртное, как до него донеслось очень тихое: «Пожарьте, пожалуйста, несколько помидоров и отдельно принесите натертый твердый сыр – любой…»

Это было сказано настолько тихо и неожиданно, что Игнатьев даже оторвался от выбора алкоголя – двухметровая официантка нагнулась к Лизе и слушала каждое ее слово.

«Напиток выберет этот господин», – закончила Лиза и вернула папку меню. Официантка разогнулась и мертво посмотрела на спутницу полковника. Переведя взгляд на погоны, баскетболистка поняла, что лучше не задираться, а приготовить то, что просила маленькая кудряшка в белых полукедах.

– Вам, пожалуйста? – официантка обратилась к Игнатьеву. Тот уставился еще раз в меню, несколько раз пробежал по странице невидящим взглядом, пробормотал:

– То же самое, пожалуйста…

Лида, а это была опытная официантка Лида, теплая знакомая Силова и вообще всех, кто заглядывал в Дом актера хотя бы раз в неделю, еще раз с орлиной высоты осмотрела парочку и ушла.

«Не для меня придет весна», – пронеслось в глубине души Сергея Ивановича, и он окончательно успокоился. Легкая испарина на лбу выдавала долгожданное освобождение от мучительного вопроса.

Лида вернулась:

– Сыра твердого нет…

Полковник заерзал в предвкушении второго акта.

– Пожалуйста, принесите пиво, рюмку коньяка и селедку под шубой, – так же тихо проговорила Лиза. Ничего не понимая, Игнатьев подхватил:

– И мне, пожалуйста.

Ни пиво, ни коньяк, ни тем более селедку под шубой не хотелось – все это было отодвинуто на другой край стола: Сергей Иванович сидел, облокотясь на стол; Лиза, опустив голову, теребила листочки фиолетовой розы.

– Я разрешил эту терапию и не жалею. Но теперь Виктор не сможет узнать ни меня, ни вас, Лиза, вообще никого из его прошлой жизни, – говорил полковник, подбирая слова. Слова подбирались, конечно, а вот чувства – нет.

– Его не будут судить? – Лиза не поднимала головы.

– Сейчас – нет, а когда восстановится – тогда все по закону.

– А если не восстановится? Такая возможность есть – не восстановиться?

– Есть, конечно, есть…

– Слава богу, – Лиза впервые посмотрела Игнатьеву прямо в глаза. – Слава богу!

Полковник замолчал, он понимал жену Виктора. Он не понимал себя – зачем ему нужно, чтобы Виктор оказался перед судом и понес наказание. Ведь ясно же, что он никогда, никогда не вспомнит того, что совершил. И, скорее всего, прав доктор, который сказал, что того Силова больше не существует. А этот – ни при чем. Этот вообще даже не понимает, о чем с ним будут разговаривать, как только он придет в норму. В норму человека, которого можно судить и наказывать. «Туловище будем наказывать, – съязвил сам себе Сергей Иванович. – Душа-то ни при чем – ее и не было в прошлом. Мозги надо наказывать, а они выжжены. Без остатка, без какой-либо возможности осознать и признать то, чего не существовало вовсе… А Званцев, а этот пенсионер-буддист, Рамазан и его друзья, в конце концов? Они существовали? Или вместе с потерей памяти у Силова они исчезли? Нет же, они есть, вернее, были и остаются в памяти всех, кто их знал. И даже тех, кто просто прочитал о них в газетах или узнал из телевизора…»

Простодушное, но жаркое размышление прервалось – голос сверху, с орлиной высоты, спрашивал, будет ли еще заказ…

– Нет, спасибо, – Лиза положила на стол кредитную карту.

– Пойдемте со мной, – попросила официантка Лида, – у нас терминал на шнурке, не переносится.

Лиза поднялась и вместе с Лидой и фиолетовой розой ушла в недра ресторана.

Полковнику хотелось кричать, спорить, слушать и не соглашаться, все что угодно – только не молчать.

– Поехали, – Игнатьев взял Лизу под руку.

– Спишь? – Сергей Иванович звонил своему водителю. Тот что-то отвечал, но Игнатьев перебил:

– А машина где? Адрес? Ключи вынеси и положи под колесо… завтра сам заеду за тобой.

– Тут же совсем недалеко… – начала Лиза.

– Мы к Виктору сейчас поедем. Лиза, вызовите такси, я не умею. Поедем на проспект Маркса, сорок два – там машина…

Кудрявая головка склонилась над телефоном – такси подъехало мгновенно, у ресторанов и вокзалов это никогда не было серьезным вопросом.

Заспанный охранник долго рассматривал удостоверение полковника – для него ночной визит был полной неожиданностью. Вернув документ, сторож категорически отказался открывать двери коридора – не то что палаты Силова. Сошлись на том, что просто посмотрят на окна из дворика… Отойдя на футбольное поле, Игнатьев стал вглядываться – во многих окнах горел свет – не яркий, но было достаточно светло. Сергей Иванович отсчитывал окна от балкона профессора, как Лиза неожиданно вскрикнула:

– Витя!

И в самом деле, на четвертом этаже, левее балкона, в окне на подоконнике сидел силуэт. Полковник еще раз мысленно пересчитал двери в коридоре – да, это был Виктор. Силуэт прижался лбом к стеклу и смотрел в темноту. Что-либо увидеть во дворе было невозможно, в комнате горел свет. Но человек сидел и упорно вглядывался в ночной мир.

– Витя! – еще раз прошептала Лиза и, кажется, заплакала. Игнатьев зачем-то снял китель и укрыл Лизу. Что еще сделать, он не знал. Они бы стояли еще и еще, но сторож зычно позвал гостей восвояси.

– А где роза? – неожиданно спросил полковник, когда машина остановилась на Третьей Садовой.

– Там, в больнице, – просто и даже недоуменно ответила жена Силова.

Больше говорить было не о чем, надо было прощаться, но Сергей Иванович вдруг спросил в лоб, безответственно и необдуманно:

– Лиза, что такое Бог?

– Закон… – Она, кажется, даже не задумалась над ответом.

– Справедливый?

– Нет, – так же уверенно и коротко проговорила кудрявая головка.

– А какой? – полковник заволновался.

– Никакой… Какой вы захотите, такой Он и закон. Все зависит от того, какой вы захотите… Я пойду?

Игнатьев смотрел на Лизу и, кажется, понимал, про что говорит эта крохотная девочка-женщина. Молча отдал честь, развернулся и уехал…

Мусоргский закончил «Картинки с выставки» и предложил полковнику Шаляпина с его «Песней о блохе»… Сергей Иванович не слушал эту дурацкую шутку-прибаутку о короле и его блохе, он думал о словах Лизы.