Текст книги "Симфония убийства"

Выпив коньяк, Виктор приоткрыл окно и закурил. Публика уже расходилась – несколько парочек оставались в театре и после спектакля – есть люди, которые не хотят сразу окунаться в свой-никакой мир, а бродят по фойе, разглядывая фотографии артистов, афиши, элементы старинного реквизита, который молодая бутафорша решила превратить в музейные экспонаты и так рьяно взялась за дело, что в театре всем понравилось и люди даже стали приносить старье в театр. Ира-бутафор с радостью принимала все подряд, тщательно отбирала для выставки, облагораживала и придумывала специальный постамент для каждого предмета. В общем, красиво получилось, молодец Ира…

VI

Силова ждало еще одно переживание – все отсрочки, которые он придумал для себя, кончились, и теперь ему пришлось доставать содержимое второго пакета – досье на своего клиента. В конверте лежала компьютерная флешка, несколько исписанных листочков и три фотографии. Начал он с фотографий: на него смотрел ровесник из федерального зарубежья, как остроумно заметил когда-то Виктор и до сих пор считал, что и острота, и суть не изменилась… На обороте было написано: Рамазан.

– Имя, – сообразил Силов и продолжал рассматривать клиента. Для бандита Рамазан подходил абсолютно – аккуратная прическа, костюм из тонкой шерсти, в тон подобраны рубашка и галстук. «Дорогой бандит», – подумал Виктор. Ничем выдающимся Рамазан не обладал – красавчик в прошлом, а сейчас импозантный мужчина, он принадлежал к тем типам людей, для которых невыносимо слышать несогласие. Уверенность в губах, подбородке и, конечно, во взгляде.

На другой фотографии Рамазан выглядел попроще – черная майка, вместо воротника тяжелая золотая цепь, бейсболка и разноцветные шорты в пальмах-парусниках, босоногий – он стоял, прислонившись к парапету на какой-то набережной. «Не Россия», – догадался Силов. Простота Рамазана была только внешней – опровергнуть суть на первой фотографии невозможно. На третьей же карточке была копия страницы загранпаспорта. Все, что можно было узнать из нее, Виктор уже знал, разве что новостью была фамилия, которая только подтверждала зарубежье мужчины.

Вставив флешку в ноутбук, Силов увидел несколько вордовских документов, фотографии, три или четыре видеоролика…

Когда Лизы не было дома, Виктор открывал окна в кухне и курил там, не выходя на балкон. При всем своем властвовании над Лизой он понимал, что люди сегодня уже не выдерживают табачного дыма. Силов курил, пил кофе, смотрел видеоролики и разбирался в документах…

Найти в городе Рамазана оказалось легко – домашний адрес, пара ресторанов, вот и все, где он бывает чаще всего, машина, загородный дом… Неизвестно только, где он работал или хотя бы числился работающим. Все понятно: перед ним настоящий хозяин жизни, о чем мечтают многие мужчины – спокойный, уверенный, навевающий страх на окружающих и зависть товарищей.

Изучив досье на Рамазана, Силов потянулся к коньяку – что делать дальше, он не знал абсолютно. Первым делом возникла мысль взять деньги и свалить из города раз и навсегда. Куда – не имело значения. Денег достаточно, чтобы как-то развернуться, сменить паспорт и жить тихо и спокойно.

Виктор даже полез в Интернет смотреть, как меняют паспорт, имя, фамилию… Чтобы нормально и легально – месяц! И это – в лучшем случае! Вторая рюмка коньяка опрокинулась в Силова – от денег отказываться он не хотел и не мог, скорее всего. «Они знают меня, знают про театр, про все знают – нашли же…» Отработать гонорар и свалить как версия осталось в силе, и другой какой-нибудь идеи у него не было.

Посмотрев еще раз адреса Рамазана, дирижер сделал глоток и, спрятав все конверты в борсетку, закрыв ноутбук, пошел разыскивать место будущего преступления.

Рамазана Силов нашел быстро – проехав на своей праворульке к тем ресторанам, что были указаны, уже во втором, дебаркадере «Чайка», сидела жертва и мирно ела в компании трех мужчин и одной женщины. Силов сел как можно дальше от Рамазана, сделал заказ – впервые в жизни без алкоголя, но зато заказал баранину и зелень – сказал, что выйдет покурить. В «Чайке» номер с пальмами не проходил – заведение было на два, а то и три порядка выше, чем его любимый Дом актера… Пройдясь по палубе мимо окон, где сидел Рамазан, Виктор, в числе еще одной курильщицы, бродил по палубе, искоса поглядывая на столик несчастного бандита. Он был выше Силова на полголовы, крупнее, спортивнее… Это просто раздражало наблюдателя, но не больше – не врукопашную же он схватится с ним. Просто противно и завидно.

Официант прошелся по залу до окон, напротив которых стоял Виктор, и, улыбаясь, знаками показал, что заказ на столе – милости просим.

Силов ел с аппетитом, народу было совсем немного, и если бы где-то разговаривали чуть-чуть громче, чем шепотом, было бы слышно. Пятерка, что интересовала Виктора, просто ела, и никаких признаков бандитских решений, бизнес-сделок не было. Это не кино, тут просто ели. Силов закончил быстро, как едят детдомовские – мгновенно… Заказав себе кофе, спросив разрешения выйти вместе с ним на палубу и покурить, он остановился у дверей ресторана так, что дверь не могла открыться полностью. Пятеро уже рассчитывались с официантом. Силов курил не торопясь, глотая вместе с кофе запах реки – она цвела, и запах был не от «Диора», естественно. Но сейчас Виктору было не до придирки к летней жизни реки, он ждал.

В спину очень аккуратно надавили – это упиралась дверь, Рамазану и его спутникам нужно было выйти. Виктор, не оборачиваясь, сделал шаг в сторону. Пятерка прошла, и только Рамазан повернулся к Силову:

– Нормально встать можешь – люди идут, чувак!

Все четверо тоже оглянулись – если бы не слова главаря, никто бы даже не обратил внимания. А сейчас оглянулись – как-то дежурно, – просто оглянулись, и все…

Виктор дождался сдачи с новенькой пятитысячной купюры, отложил какую-то часть денег в карман, остальные – мелкие, по сто и пятьсот – подсунул под кофейное блюдце.

VII

«Сука! Ну, теперь ты попал». – Силова трясло от легкого и начальственного замечания. Он ехал к театру – вечерний спектакль никто не отменял…

Хотя до спектакля было еще часа три, сидеть дома было незачем, делать ничего не хотелось – в голове были страшная обида, досада, оскорбление, плевок в душу, в лицо…

«Ты попал, парень… Ты попал, чувак нерусский», – носилось уже не только в голове, но и во всем теле Виктора. Если бы он сейчас заглянул в зеркало, то заметил бы ввалившиеся щеки от стиснутых зубов и темные круги под глазами – желчь лилась по всем артериям дирижера…

Темные коридоры театра были пусты – никому и в голову не приходило болтаться по театру в это время. Где-то наверху пробовали себя вокалисты, Силов вспомнил, что дня два назад приехал к ним какой-то чумной педагог из Москвы – он давал классы местным примам и желающим продвинуться из сраного музтеатра в оперу, настоящую оперу и уж точно свалить отсюда навсегда.

Виктор добрел до бутафоров – эти работали до шести, и их мало волновало вечернее состояние ажиотажа перед спектаклем. В цеху – это громко сказано: маленькая клетушка метров пятнадцать, заваленная всем, что только можно было донести до театра, – сидели талантливая и неугомонная Ира и Прокофьев. Ира клеила корону, которая совсем развалилась и недавно упала с головы короля прямо на спектакле. Прокофьев прилаживал стартовый пистолет к макету мушкета допотопных времен. Конопатая и очкастая Ира обрадовалась (она всему радовалась) приходу Силова, а начальник цеха с присущей важностью посмотрел на вошедшего и глубоко наклонил голову. То есть это почет и уважение гостю. Бутафоры народ рабочий – приход Силова их не удивил. Они любили всех, кроме директрисы и примы Ларисы – жены худрука, вредной бабы, обладающей удивительным сопрано. Это ее спасало от колкостей в спину, так умело вставляемых в театральной жизни.

– Чё делаем? Работу работаем, товарищи солдаты? – пошутил Силов, чтобы как-то органично влиться в коллектив, который совсем и не нуждался ни в каком вливании. – Кофе не угостите?

– У нас только растворимый, Виктор Викторович, – покраснела веснушчатая Ира и стала совсем похожа на какой-то персонаж из отечественных мультфильмов. Силов даже вспомнил: «Антошка, пойдем копать картошку».

– Чай пей, маэстро, – из своего угла у окна буркнул старый заведующий бутафорским цехом.

– Ну, давайте чай…

Силов прошел к начальнику клея и папье-маше Прокофьеву. Никакой он, конечно, не Прокофьев, а Василенко Петр Прокопьевич, который много лет ходил просто Прокопьевичем, но несколько лет назад с легкой руки молодого тенора, пришедшего в театр, был назван Прокофьевым. Тенор не думал острить – его музыкальный слух распознал «Прокопьич» как «Прокофьев», так и повелось. Всем понравилось, даже самому Василенко. Прокофьев был легендарной личностью – он работал в муздраме еще тогда, когда она была деревянной. Сгорела лет пятьдесят назад – выстроили новый театр, и Прокофьев, пожалуй единственный, кто работал и в этом, и в том театрах.

– Ну-ка, проверь, вам не угодишь ведь, – старик протянул мушкет Силову. – Ирка, закрой уши!

– Что проверить? – Силов прицелился в какой-то манекен.

– Стрельни давай!

Силов нажал на огромный курок стартового пистолета, который был мастерски спрятан в тело мушкета – грохнуло-бабахнуло так, что Виктор даже присел от испуга. Прокофьев довольно улыбался.

– Пойдет? – самодовольно спросил мастер.

– Пойдет, конечно. Но ты хочешь, чтобы в музыке стреляло? Или в паузе?

– Мое дело, чтоб стреляло, а там пусть худрук разбирается…

Ира объявила о чае, Силову захотелось курить.

– Ты где куришь? – спросил он у Прокофьева.

– Я не курю, но пойдем, отведу тебя в бункер – там можно, только тихо.

– Я курить хочу, а не орать…

Прокофьев подхватил свой костыль, пошел к выходу, предварительно сняв связку ключей с гвоздя на стене. Гвоздь был вбит в плакат орущего буржуя времен Первой мировой войны, прямо в рот. Когда ключи висели на гвозде, было смешно.

Прокофьев шел медленно, старость брала свое, она забрала у мастера почти все, кроме разума и рук. Этим он и ценился на весь город. Его знали все, кто имел хоть какое-то отношение к работе руками. От бумажных оригами до регулировки кулачков распредвала отечественных автомобильных двигателей.

Среди бетонных стен бункера стояли два кресла от канувшего в Лету спектакля и уличная урна – кто додумался ее сюда притаранить, неизвестно. Силов молча курил, Прокофьев молча стоял. Узловатые пальцы держались на полукруге клюки – руки старчески вибрировали на костыле, все остальное тело застыло в покое. Лицо старика было еще не восковое, а коричневое, изрезанное морщинами без всякого осознанного направления – где только можно было найти место, морщина мгновенно там располагалась, как у себя дома. Странно, очков Прокофьев не носил, и поэтому он иногда напоминал Ивана Грозного со скульптуры Антокольского – усы, правда, были меньше. Но Василенко все-таки сказывалось – Иван Грозный был немножечко запорожский казак.

Виктор решился…

– Прокофьев, – глухое эхо бункера повторило Силова, – слушай, мне пистолет нужен. Реальный… Можешь?

Старик не шелохнулся, как стоял, так и стоял. Даже колебания ручки костыля не увеличились. Постояли минуту, наверное. Силов докурил, бросил в урну окурок, допил чай. Обратно шли еще медленнее, все-таки наверх по ступенькам. Неожиданно Прокофьев остановился и, не оборачиваясь к Силову, буркнул:

– Пистолет не могу. Нету… Гранаты могу. Надо?

Теперь молчал Силов – ответ его обескуражил, но «парень, ты попал» запрыгало в голове Виктора, не замолкая:

– Надо… Две можешь?

– Могу.

– Сколько?

– Нисколько…

VIII

«Праворулька» мчалась далеко за городом среди полного отсутствия жизни. Так бывает в России – отъехал от скопления людей, и только степи или леса. Не считая дорог, если они есть. Навигатор работал – осталось всего километров тридцать. Силов в спортивной куртке, откуда только она у него, курил и слушал Доницетти. Конечно, Верди был выше всех для Виктора, выше самого Рахманинова. Но у Доницетти была одна особенность – Тоти даль Монте. Вот кто мог покорить Силова одним тактом, одной нотой! Есть на земле люди, которые уж точно не относятся к человечеству – это неземные существа, которые за какие-то провинности появились среди нас. Провинность провинностью, но неземное в них проявлялось, и люди безоговорочно склоняли головы перед вселенской красотой… Есть, есть такие люди. Может быть, и сейчас есть, где-то далеко, уж точно не в этом городе, а может, и не в России, но где-то же есть. Неужели только были? Одним из таких чудес была Тоти даль Монте. Еще в студенческие годы Силов собрал почти все записи этой певицы и слушал не переставая. А сейчас, когда можно найти все что угодно, у Виктора появилась специальная флешка, на которой было всего две папки – «Трубадур» Верди и папка с голосом Тоти даль Монте. Если чуть-чуть покривить душой, то можно сказать: больше Силов ничего и не слушал. Как дирижер читал партитуры, конечно, но и все. А как человек – никто не помнит, чтобы когда-нибудь заметили его, слушающего что-то, кроме Верди и Доницетти. Народная любовь к шлягерам из ресторана Дома актера не в счет.

«Последний акт «Лючии ди Ламмермур», и я на месте», – размышлял Виктор, поглядывая на навигатор.

Начались какие-то постройки, имевшие определенную ценность лет тридцать назад. Сейчас это разрушенные временем и безразличием стены, а кое-где стены даже с крышей. Когда-то здесь была большая ферма, совхоз кажется, Силов не уточнял… Одно ясно – нога человека сюда не ступала очень давно. Подобные последствия перестройки и нынешнего капитализма в районе города или пригорода давно уже были разрисованы и расписаны художниками, алкашами, подростками и мудаками. Здесь же нетронутым было все – ехать сюда бессмысленно, – в городе полно стен для творчества или укрытия себя от любопытных глаз. Гиблое место, одним словом.

Виктор ехал именно сюда. Свернув с дороги, потрясся по ухабам и выбоинам, оставшимся от последнего приступа разворовывания, завернул за угол стены, чтобы машину не было видно с трассы, остановился. Не выходя из машины, он курил, изредка поглядывая по сторонам и в зеркала – никого… Удовлетворенный такой проверкой, Виктор вышел из машины. На всякий случай свистнул изо всех легких – никого.

Силов бродил возле бывших коровников, заглядывал в проемы окон – ясно, что он что-то искал. Дойдя до крайнего коровника, Виктор вошел в него и огляделся – никакого запаха, все поросло репейником и травой, через амбразуру окна: остатки загона для свиней, – полусгнившие палки, торчащие из земли, были не больше метра – коровы бы перескочили, как думалось Силову. Усевшись под окном, Виктор достал из кармана небольшой сверток. В тряпке лежала граната, обычная граната, которую он видел в военных фильмах, – такой маленький ананас на палочке. Инструкцию он вызубрил досконально: взять гранату в правую руку так, чтобы сам ананас этот был в кулаке, ни в коем случае не держать за торчащий стержень. Указательным и средним пальцами прижать к самой гранате пластину, что выходила из стержня и огибала половину длины этой черной дыньки. Левой рукой отогнуть прутики – Прокофьев их назвал усиками – и за кольцо, к которому они присоединены, выдернуть их совсем. Правую руку не разжимать! На это очень твердо указывал Иван Грозный, то есть сам бутафор Василенко… Все! Дальше нужно бросать в цель, предварительно выбрав укрытие серьезное и за которое можно спрятаться за три секунды.

Что касается укрытия, то оно было очень даже приличное – стена коровника. Силов сходил, посмотрел место, где уже все развалилось, – сантиметров двадцать толщина, не меньше. Да и дыра оконная была широкая – надежная стена, одним словом… Виктор стоял и смотрел на бывший вольер для свиней – лицо его было спокойно, сосредоточенно, взгляд жесткий, хваткий – он смотрел прямо перед собой на какую-то кочку в трех-четырех метрах от стены.

Затем он махнул рукой в сторону окна и громко произнес: «Двадцать один, двадцать два, двадцать три»… На «двадцать два» Силов отскочил от окна и упал на землю – «двадцать три». Он успевал…

Переложив гранату в правую руку, Виктор внимательно осмотрел кулак – пальцы прижимали пластину, кольцо (а по Прокофьеву – чека) было доступно, также доступны и усики…

Силов разогнул их, выдернул кольцо и со всего маху бросил гранату в кочку за окном. Граната еще не долетела, а Виктор прыжком бросился на землю. Пораженная тишина обрушилась на бывшую ферму грохотом взрыва, и тонна скотского говна вместе землей разлетелась во все стороны. Сквозь оконный проем летело месиво этого дерьма и накрывало голову, спину, даже ноги дирижера-испытателя. Секунда – и все стало тихо, как прежде. Силов лежал долго – сразу подняться у него не хватило сил. Когда же сердце вернулось на свое место, Виктор медленно приподнялся и, скорчившись, подошел к окну. Осторожно, на всякий случай, он медленно высунулся в оконную дыру – на месте кочки была яма около метра глубиной. Испытатель выпрямился и устремился к машине. Заглянув за угол, он убедился, что трасса пуста и вообще никого нет рядом. Уже садясь в машину, Виктор заметил на одежде и в волосах остатки говна и глины. Сняв куртку и вывернув ее наизнанку, Силов стирал с волос всю эту мерзость, после чего прошелся и по джинсам. Несколько раз он останавливался и принюхивался – потревоженное дерьмо не потеряло своих первоначальных свойств, несмотря на время. Выбросив куртку, Виктор сел в машину и уехал.

Уже на трассе щелкнул магнитолой: божественная Тоти даль Монте заполнила салон «праворульки» своей Casta Diva – неземной арией из «Нормы» Беллини. Запах дерьма и вселенская музыка окружали Силова в эту минуту.

Глава третья

I

Лето выдалось ожидаемо жарким. Солнце испепеляюще плавило асфальт, зелень, мозги. Город, кто покредитоспособнее, на июль уезжал подальше – Европа, особенно северная, была переполнена уроженцами среднего юга России. Москвичей, конечно, не переплюнуть – они почти всеми своими миллионами тусовались в прохладных кафешках среди каменных древних стен, которые специально были выстроены триста-пятьсот лет назад для туристов и киношных декораций… Вот там среди массы москвичей и коротали жару состоятельные южане…

Остальная же часть народа пряталась по дачам. В городе оставались только совсем неспособные наскрести сумму для бегства от жары и те, которые плевали на все и работали, работали, работали…

Ну, конечно же, туристы… Неизвестно откуда и по какой причине приезжали сюда соотечественники погреться и каждое лето жаловались друг другу – ну и жара нынче! Мелкий и средний бизнес ловил это дыхание вспотевших путешественников и вовсю торговал – меркантильные предприниматели любили это время, – рынки и лавочки богатели…

Вне рынков жизнь замирала. Даже дома захлопывали все свои окна и вдобавок закрывали стекла серебряной пленкой – воздух в городе кипел. Вдоль зданий на асфальте равномерно расположились темные влажные пятна. Со всех кондиционеров капала, текла водичка – это жилища так себя охлаждали… Приятным можно было назвать только одно – дозволялось ходить почти полуголым, никого это не смущало. Пляжи заполнялись ближе к вечеру – днем же несколько аборигенов глянцевались под иссушающим кости пеклом. Все городские скамейки, как бы зимой их ни укрепляли, были перенесены с тротуаров, аллеек, автобусных остановок под малочисленные деревья, там они быстро заполнялись, и ушлый бизнес на самоходных киосках вовсю торговал водой, соками, мороженым у самого носа изнывающих от жары. Торговали и пивом, не объявляя, конечно, каждому встречному об этом.

Среди тех, кто не выехал из города, был и Силов. Нынче он совсем не замечал зноя – у него был план. Легкая белая майка и синие, тонкой парусины штаны, сандалии, держащиеся на двух тоненьких ремнях, – все, что было на Викторе в этот день. В руках он держал пакет из-под товаров «Дольче и Габбана»…

Дирижер сидел на набережной под навесом киоска «Баскин Роббинс» и ел мороженое. Его любимого «Ленинградского» давно уже не продавали – приемлемой заменой считался пломбир с шоколадной крошкой. Ел Виктор неторопливо, пломбир таял и капал на штаны, оставляя после себя крошечные пятна. В складках штанов они терялись и особого внимания не привлекали. Небогатая желающими погреться на солнце набережная упиралась в трап плавучего ресторана «Чайка». Окна все были распахнуты и завешены льняными драпировками – появлялся сквознячок, который хоть как-то утешал посетителей.

К набережной подъехала машина – белоснежный «Лендровер», вышли трое мужчин, среди которых выделялся и ростом, и импозантностью Рамазан. Ленивым andante они шли по трапу и скрылись в прохладе «Чайки»…

Силов доел мороженое, достал сигареты, закурил. Пачку и зажигалку он завернул в обертку пломбира и выбросил в урну. Выкурив полноценную порцию, Виктор направился к дебаркадеру. Плавно и чуть заметно покачивался ресторан от шагов гостей «Чайки». Силов прошел сквозь залу ресторана – народу было немного, человек семь-восемь, считая и Рамазана с его мушкетерами. Сидели они за угловым столиком – полотнища от сквозняка слегка трепыхались, – все-таки там было полегче существовать…

Виктор вышел на противоположную палубу – никого больше не было. Все желающие покурить прятались в теневой стороне, здесь же солнце клонилось к началу вечера и поэтому слепило глаза даже в очках. Постояв несколько секунд, Виктор полюбовался островом метрах в ста от набережной, там был городской пляж, но с противоположной стороны – эта была в тени, и смысла сидеть на жаре на пляже и не загорать при этом никто не видел.

Заглянув в щель драпировки, он увидел, как трое мужчин, получив свою еду, молча уплетали красно-бордовый базилик с маленькими кусочками баранины. Наблюдатель отвернулся, полез в полиэтилен «Дольче и Габбаны» – там он правой рукой что-то держал, а левой вертел в пакете, издавая тихое шуршание. Наконец Силов замер – заглянул в пакет, внимательно осмотрел его содержимое и отпустил ручки кулька. «Дольче и Габбана» медленно падал на палубу – в руках Виктора была граната. Отодвинув легкую гардину, что отделяла палубу от клиентов «Чайки», Силов бросил маленький ананас в сторону Рамазана и его друзей.

«Двадцать один» – он летел через ограждение палубы в реку.

«Двадцать два» – легкие сандалии были сброшены и синие штаны слетели сами от движения подводного пловца.

«Двадцать три» – что-то огромное ударило Силова толщей воды, откинув его волной от дебаркадера.

Проплыв несколько метров под водой, Виктор избавился от майки. Воздуха еще хватало – течение несло морехода подальше от ресторана. Вынырнул Силов тихо и осторожно, а не как дети, что выпрыгивают с громким вдохом. Воровато вытащив из воды нос, Виктор отдался течению, слегка направляя себя в сторону острова. Он не оглядывался – не до этого было. Уши были в реке, но иногда и до него доносился крик измотанных солнцем людей, послышалась сирена – одна, потом еще несколько…

Остров уже был совсем близко – на этой стороне берега никого не было. Тут Силов разрешил себе оглянуться – дым вместо дебаркадера «Чайка» – это все, что можно разглядеть.

Виктор поплескался у берега, отдышался и вышел на глинистую трясину. Он уходил в глубь острова, и через минуту уже послышались голоса пляжников, в пробелы деревьев были видны кабинки, люди, река с песчаным берегом. Силов подошел к ничем не примечательному дереву и полез в кусты. Протянув руку, он вытащил пакет – в нем лежала одежда, мобильный телефон, сигареты и пиво. Пройдя еще несколько метров, к началу песчаности, сквозь которую пробивалась трава, он остановился. Бросил одежду на землю, открыл пиво, закурил… Пиво было кстати, как и сигарета. В эту минуту все исчезло, и только наслаждение каждым глотком, каждой затяжкой владело дирижером. До спектакля еще часа полтора – можно спокойно посидеть в тени и поглазеть на народ. Докурив сигарету, Силов отложил бутылку с пивом, пошел к реке. Там он с разбегу нырнул, плюхнулся несколько раз и, вытряхивая воду из ушей, побрел к берегу и своему месту. Вытащив из пакета полотенце, Виктор высушил волосы, обернулся им же и поменял плавки на сухое белье. Босиком прошелся по песку – он был горячий до невыносимости, – смыл налипшие чешуйки в мелкой воде и направился к мостику, который соединял островной пляж и материк города. Добравшись до машины, Силов наконец-то выдохнул… Ни музыки, ни сигареты не хотелось – он просто сидел и смотрел на спидометр.

В гримерной было прохладно и можно было спокойно пройтись по партитуре, напомнить себе какие-то отдельные места. Сегодня в театре давали «Наталку-Полтавку» – самую популярную для зрителей и самую простую музыку – оркестровую гармонию народных мотивов. За все время этой оперы в репертуаре никаких казусов или сложностей в исполнении не было. Были и есть небольшие проблемы с Петром, женихом Наталки, – солист редко начинал в нужной тональности свою арию в начале второго акта, но театр научился выкручиваться – первая скрипка импровизационно подбирала тональность вокала и за два предложения модулировала до нужной – тут вступал оркестр, и все проходило гладко и почти художественно.

Полистав партитуру, Силов вышел на крыльцо служебного входа покурить. Уже подбирались солисты, хор, вспомогательный состав. Хор здоровался с Силовым – это было внутреннее признание. Если хор здоровается – считай, гений… Виктора это не особо развлекало, талантливейшая хормейстер делала чудеса – уж что-что, а хор звучал! И работать с ним было приятно.

Спектакль прошел при почти полном зале (все-таки «Наталка-Полтавка», не какая-нибудь «Аида») и прекрасном звучании. После финальной коды оркестранты постукивали по своим инструментам – высшее признание удачного вечера. Все улыбались…

II

Лиза смотрела телевизор, по своему обыкновению, сегодня она пришла раньше: когда в театре аншлаг, ее педикюрня остается без клиентов.

– Ты ела?

– Нет, но я не особо-то и хочу. – Лиза не отрывалась от телевизора.

– Сейчас поедим. – Виктор вышел в гастроном. Там он прикупил его любимые развесные маслины, сыр с плесенью тоже вошел в состав вкусного ужина. На коньяк Лиза не тянула, поэтому была куплена бутылка чилийского Carmenere. Силов считал, что это вино наиболее честное и вкусное. Увидев полку с чилийскими напитками, он взял ту бутылку, у которой было самое большое углубление на дне.

Дома, расположившись прямо на полу, муж и жена смотрели сериал. Виктор выпил приличный бокал почти залпом, тупо смотрел в телевизор, поедая маслины. Эти развесные он мог есть килограммами. Лиза тоже выпила полбокала вина, но тут же побежала на кухню запивать. Так они просидели почти четверть часа, пока Силов не спросил:

– Выключу?

Лиза поискала за собой пульт, щелкнула. Телевизор проиграл три ноты соль-ми-до и, сфальшивив на ми, выключился. Посидели молча несколько минут. Виктор открыл балкон и высунулся курить:

– Лиз, а на хрена ты все это смотришь? – глубокомысленно начал беседу Силов. Разговаривали они мало – телами в основном. Поэтому Лиза, готовая к общению, обернулась в стянутое с кровати плед-одеяло, внимательно смотрела на мужа. Тот молчал, ожидая ответа…

Лиза очень смешно не выговаривала шипящие и свистящие, отчего ее речь всегда казалось детской и наивной:

– Ну, интерешно же, про жизнь поцмотреть интерешно… – Девушка смотрела на Силова или, как она его вслух называла, Щилова, где «ща» была чем-то между «ча» и «ща».

– Это про жизнь? Ты серьезно?

– Серьезно, это про жизнь, – Лиза стеснительно опустила голову, держала бокал и ждала, когда ее отругают в очередной раз. Вообще, Лиза была идеалом для мужчины – она молчала, мало ела, делала все, что попросишь. Ей не было скучно с самой собой – похоже, что и телевизор с ужасными сериалами она смотрела только для того, чтобы всем казалось, что она занята. Конечно, триллеры ее увлекали – там страхи и страсти, молоденьким всегда этого не хватает. Но все-таки самодостаточность Лизы превалировала над всеми маленькими развлечениями. И, кажется, ее совсем невозможно было обидеть или оскорбить – она принимала все как само собой разумеющееся. Если прибавить сюда ее красоту – обычную физиологическую красоту, станет понятно – Лиза идеал реальный, а не воспетый романтиками… И действительно, внешность ее ничем не выделялась – просто красота… Пропорциональная фигура чуть меньше пресловутых девяносто-шестьдесят-девяносто, но это только украшало девушку. Темноволосая головка всегда обрамлялась волнами прядей, вишневый рот и чуть опущенные края мирных глаз. Гармония делала ее красивой! Ну, может быть, пикантной стороной Лизиной внешности был один биологический момент – когда она улыбалась или ей было чрезвычайно хорошо, показывался кончик языка, который девушка покусывала, а он – этот кончик языка – иногда обводил собою край верхней губы и укладывался на прежнее место. А хорошо ей было тогда, когда Силов подшучивал над ней или высмеивал какое-то ее мнение…

– Ну-ка, расскажи мне про жизнь. – Силов докурил и потянулся за порцией коньяка, молча стукнул по краю бокала Лизы – выпили. Лиза побежала на кухню запивать.

– Принеси воды сюда! – крикнул Виктор.

– Много?

– Стакан…

Лиза подала стакан воды мужу. Тот налил полбокала вина и аккуратно добавил воды, совсем немного, четвертую часть, разве что…

– Учись, девочка, пить вкусно. На, попробуй, – Лиза взяла бокал и отпила:

– Ух ты! Это мне нравится!

– Не спейся только, – хмыкнул Силов. Лиза биологически высунула кончик языка. – Наливать надо воду в вино. Никогда не наоборот.

– Ясно.

– Ну, рассказывай… про жизнь, мудрец.

– Жизнь, – Лиза уселась поудобнее, завернулась в плед, еще раз прикоснулась к бокалу, – это когда умрешь, придешь к Богу и скажешь ему: «Спасибо!»

– Все?

– Все, – провела кончиком языка по губе Лиза. Глаза чуть сощурились – ей хорошо.

– Не хило, – Виктор задумался даже. – А если Бог скажет спасибо?

– Тоже жизнь, только хорошая…

Силов молчал. Потом встал, пошелестел пачкой сигарет:

– Пойдем на кухню, там окно откроем – я покурю? Потерпишь? А я тебе расскажу, что такое жизнь.

Лиза молча собрала несколько тарелочек, бокалы и пошла на кухню. Виктор взял бутылки. Гармония вернулась за пледом и притащила зачем-то стул из комнаты – уселась с ногами на него. Силов сообразил – на табуретке так не усядешься…

– Ну, поехали, – чиркнула зажигалка, клубок дыма окутал Виктора. Холодный свет из открытого окна освещал лицо мужчины, а желтый горячий из комнаты сквозь дверь чертил силуэт Лизы. Лица ее не было видно.

– Ты меня любишь? – Виктор не торопился говорить и поэтому начал издалека.