Текст книги "Симфония убийства"

Глава пятая

I

Бочаров был серьезен, когда полковник вошел в его кабинет. Профессор быстро выскочил из-за стола и под руку вывел Игнатьева в коридор.

– Будьте хладнокровны и сдержанны, товарищ полковник, просто наблюдайте, и все. На все вопросы я отвечу позже. – Доктор почти бежал по лестнице на четвертый этаж.

В комнате Виктора все изменилось – исчез агрегат-холодильник, чугунная кровать, тумбочка… Кровать была, но совсем не та – была обычная, даже домашняя кровать, покрытая цветным пледом. На полу валялись мячи и кубики – яркие, как и плед, – настырно попадающиеся на глаза.

Виктор! Виктор сидел на подоконнике и смотрел то в окно, то на присутствующих в комнате. Улыбался… Сергей Иванович никогда не видел таким улыбающимся Виктора Силова, что невольно рассмеялся и сам. Больной посмотрел на полковника, улыбнулся еще шире и отвернулся к окну. Там, заметив что-то заинтересовавшее его, постучал по стеклу и выкрикнул непонятные слова. Игнатьев повернулся к доктору, но Бочаров приложил палец к губам и знаком показал на дверь. Они вышли…

– Сергей Иванович, перед вами младенец. Настоящий младенец, со всеми вытекающими последствиями. Это пройдет, но придется терпеть и ждать. Психически он здоров абсолютно, но к вашему управлению не готов и будет не готов еще долго. Это вы, надеюсь, понимаете? – Профессор даже остановился на половине пути и, удерживая Игнатьева за рукав, пристально посмотрел ему в глаза.

Сергей Иванович не реагировал – он все еще был там, где сидел, окруженный теплом и вниманием, смеющийся и разглядывающий мир Виктор Силов.

– Доктор, я… – Полковник опустил голову. Впервые в своей жизни Игнатьев Сергей Иванович, полковник МВД, начальник управления, не мог совладать с собой…

– О, батенька, – засуетился Бочаров, – пойдемте-ка ко мне… быстренько, быстренько…

В кресле неуставное чувство поутихло, Игнатьев пришел в себя и просто смотрел на профессора:

– Он ребенок! Он настоящий ребенок, понимаете!

– Понимаю, отчего же нет, понимаю. И рад не меньше вашего, Сергей Иванович…

– Я не рад…

– И это вижу, голубчик…

– Как вы лечить его собираетесь?

– Никак, – доктор улыбнулся, – он здоров. Поживет у нас, вырастет до своего возраста, а там вы его расстреляете или посадите в тюрьму до самой смерти…

– Прекратите паясничать! – Игнатьев вскочил с кресла. Он кричал, невзирая на свой чин, возраст, кабинет, авторитет Бочарова… – Прекратите паясничать! Я вам не игрушка! И закон вам не игрушка! И убитые – не игрушка! И этот долбаный мир – это не ваша игрушка! Понимаете? Вы выжигаете мозги людям вместо лечения и потом радуетесь таким метаморфозам, как сейчас! А эта метаморфоза перереза́ла горла людям без всякого сожаления. Даже, наоборот, по убеждению, что всех спокойных людей, мирно и тихо живущих, надо истребить, вырезать к чертовой матери и оставить на земле только таких крысаков, как он – и тогда воцарится гармония! Вы – безнравственные люди! Для вас не существует ни закона, ни горя, ничего! Кроме сраных ваших терапий, операций и экспериментов!

Лена, секретарша Бочарова, стояла перед полковником со стаканом и ждала момента, чтобы предложить воды для снятия стресса.

Игнатьев и сам понимал, что зашел далеко, ему уже было стыдно за свои нервы, но сдерживаться не собирался – может быть, это впервые, когда Сергей Иванович высказался начистоту и прямо. Не профессору, нет. Он высказался всему миру!

Но перед женщиной полковник стих, машинально выпил воды и почти спокойно, но жестко закончил:

– Милосердие, доктор, должно заткнуться там, где есть слезы на могиле убитого! Запомните это! Навсегда! И это жестоко – проявлять милосердие свое на плече вдовы! Сына! Дочери! Матери! Понятно?

Вот сейчас Игнатьев успокоился. Потому что выговорился. Бочаров молчал, секретарша ушла, стало тихо.

– Сигаретку? – через долгую паузу произнес профессор.

– Нет, спасибо, крепкие они у вас, – Сергей Иванович даже попытался улыбнуться.

– Ну, тогда и я не буду… Вы правы, товарищ полковник, мне нечего сказать в ответ. И я вам не завидую… нисколько. Вы сам себе судья – это тяжело, это неправильно, но выбора у вас нет. Когда успокоитесь, вернемся к разговору, пожалуйста.

– Я спокоен, доктор. И вы меня простите…

– Ну, что вы, – перебил Игнатьева Бочаров, – на вашем месте я поступил бы точно так же. – Сергей Иванович пожал маленькую твердую руку доктора Бочарова Арсения Сергеевича, члена Ассоциации психиатров Европы, главного врача психиатрической клиники области…

II

К вечеру Игнатьев свалился. Не выдержал организм. Даже традиционный «кипяток» из душа не помог. Жене он не звонил, поэтому пролежал несколько дней одиночества то в холоде, то в горячке – пока, ослабленный, не встал с кровати и даже прошелся по квартире. За все эти несколько дней раза два появлялись мысли о клинике, управлении, Силове… И – ни разу о чем-то сложном, неразрешимом, всегда волнующем здоровых людей. Время берет свое, и к концу болезни Сергей Иванович как-то успокоился, выстроил план, даже абстрагировался слегка от бед последнего месяца.

Придя в нормальное состояние, полковник стал ежедневно навещать клинику, хотя разговоров с доктором старался тщательно избегать. Виктор восстанавливался быстро – профессор объяснял это накопленной памятью в психике, теле, крови и так далее. Как только сменился управленческий центр, все это осталось невостребованным и только теперь вновь приобретало свою значимость. Через неделю Силов свободно и бегло разговаривал, правда, темы были простые, бытовые, не особо-то и утруждавшие мышление. Сергей Иванович рассказал Виктору принцип шахмат и регулярно проигрывал, отчего даже расстраивался. Чистый мозг и опытная психика творили чудеса – больной с легкостью объяснял логику выигрыша за десять ходов до мата. Мало того, Игнатьев сообразил однажды, и теперь в комнате Виктора круглосуточно звучала музыка – она не напоминала ему прошлое, но сам звук манил Силова к себе, и он мог часами сидеть на подоконнике недвижимо. Заехав к Лизе, полковник набрал партитур – это был прорыв… Виктор с раннего утра, наспех позавтракав, усаживался напротив магнитофона и следил за каждым движением смычка, каждым аккордом, ударом литавр. Ноты он постиг самостоятельно – ушла неделя, не больше. Действительно, месяц назад даже предположить было невозможно, что новорожденный окажется таким талантливым к этой жизни. Потихоньку Игнатьев начал затрагивать и прошлую жизнь Виктора – тот отчетливо понимал, что в его жизни произошел катаклизм и прошлое, полное тайн и секретов, бесследно исчезло. Он мало интересовался всем этим бессмысленным «вчерашним» днем – читал, слушал музыку, даже что-то писал, но никому не показывал. Дворик для него был внешним миром, и Силов старательно изучал каждый его уголок. Вообще он оказался на редкость дотошным и пытливым человеком. Игнатьев заметил, что кто-то из персонала тайком подсунул Виктору Библию, все два Завета или только последний – он не разглядел…

Сергей Иванович решился заговорить о Лизе – жене прошлого Силова, делал он это осторожно. Виктор с удовольствием слушал, даже улыбался – ему нравилось, что у него когда-то была жена. Однажды, выиграв в очередной раз, он попросил полковника познакомить его с Лизой. На следующее утро Виктора застали в туалетной комнате – он разглядывал себя в зеркале, пытаясь причесать свой ежик, снимал и снова надевал куртку пижамы – не знал, как лучше: в майке или в пижаме. Силов возвращался! Бочаров наблюдал за восстановлением Виктора, за действиями Игнатьева – доктор и радовался, и становился мрачнее с каждым проявлением психического здоровья, нормальности Силова…

Слегка взволнованный и покрасневший от еле уловимого смущения муж Силов смотрел на свою жену Лизу и молчал. Было решено выйти во дворик и там, на воздухе, дать им возможность еще раз встретиться теперь уже в новой жизни. Полковник проводил молодых до скамеечки за сливами, которые уже набирали сок и цвет, тактично отвернулся и даже отошел подальше… Неожиданно навстречу ему бежал санитар с ужасом на лице. Игнатьев обернулся на всякий случай: Силов обеими руками вцепился в шею Лизы, она задыхалась. Еще немного промедления, и девушки невероятной красоты и внутреннего аристократизма могло бы и не стать…

Виктор, сам пораженный своим поведением, тяжело дышал и смотрел на Игнатьева:

– Сергей, это кто? Это царь какой-то?

Полковник держал за руки Виктора и молчал. Подбежал санитар, потом еще несколько человек – в мгновение ока смирительная рубашка обволокла больного, возбужденность стала стихать. Подошел профессор: при всем его недоумении и растерянности полковник заметил капельки радости в глазах Бочарова.

– Виктор Викторович, вам грустно? – доктор заговорил на своем методологическом языке, известном только таким опытным психиатрам.

– Да… – Силов опустил голову.

– Пойдемте домой, там хорошо, – Бочаров повернулся, неторопливо зашагал к зданию, Виктор пошел за профессором. Все остались под сливами – никто даже не решился пойти следом. Лиза отошла от удушья – сидела на лавочке бледная и закрытая ото всех. Игнатьев хотел было подойти к ней, даже сделал несколько шагов, но остановился в нерешительности. Потоптавшись, он тоже развернулся и зашагал к крыльцу.

В коридоре санитар сказал полковнику, что больной очень просил, чтобы тот зашел. Игнатьев хотел было пойти, но решил подождать – нервы его были расстроены, ничего путного от разговора с Силовым может не получиться – буркнул, что зайдет завтра, и вышел из клиники.

Сидя в машине, он думал над странным выкриком больного про царя, когда его оттащили от задыхающейся Лизы. Может, действительно прав профессор и психически нездоровый человек никогда уже не вернется в адекватное состояние. Да и вернуться ему нужно только для того, чтобы получить наказание и сесть в тюрьму. В голове опять всплыл изгрызенный уличными собаками Николай Званцев – трус и идиот, но человек. Пенсионер-инженер, тихо и мирно живущий на ужасном пути сумасшедшего Силова. Наконец, тот фраер Ковальчук, которого размозжили на детской площадке за стопроцентно рядовой случай в практике почти каждого мужчины. Авторитет Рамазан… По правде сказать, ни к кому особого сострадания у Игнатьева не было – только вопиющее чувство справедливости толкало его на эти размышления.

Развернув машину, полковник вернулся в клинику…

– Витя, скажи мне просто и ясно. – Мужчины сидели на подоконнике и разглядывали комнату – мячей уже давно не было – книжки, ноты, музыкальные диски, шахматы… – Ты понимаешь, что никакого царя нет?

– Понимаю…

– Ты понимаешь страдание твоей жены, когда ты заболел, сошел с ума?

– Понимаю…

– И до встречи понимал?

– Да, – Силов отвечал по-детски искренне и смотрел на полковника.

– Что тогда произошло?

– Я не знаю, Сережа, не знаю… Это, конечно, доказать нельзя, поверить трудно, но очень хорошо слышал, что она говорит. Ну, как говорит. Молча… Но я слышал…

– Что она сказала? – Игнатьев тоже внимательно смотрел на Виктора.

– Не могу сказать, страшно.

– Прекрати ты ваньку валять! Чуть не задушил человека, а за что – страшно сказать… Говори!

– Не буду, ты ее тогда задушишь.

– Ты дурак, Силов?

– Нет, я не дурак. Хорошо, я скажу – эта женщина хочет, чтобы все поступали только так, как им самим хочется. Даже если кто-то захочет ее ударить, он может это сделать. Понимаешь? Все могут все! Так может говорить только царь зла! Понимаешь?

Игнатьев понимал. Он сразу вспомнил слова Лизы о Боге, что он такой, какой мы захотим, и никакой больше…

– Как ты это услышал, если она молчала?

– Сережа, это так просто, когда смотришь на человека, смотришь в глаза ему – можно не говорить совсем, все слышно…

Сергей Иванович вытаращил глаза на Силова. «Ничего себе псих», – полковник даже опешил от такого признания.

– Ты знаешь и то, что я думаю, когда смотрю на тебя?

– Конечно, Сережа. Но ты хороший, ты переживаешь. Ты знаешь, что я был ужасным человеком раньше, правда? Когда ты смотришь на меня, ты всегда думаешь только об этом? Мне очень тебя жалко, что ты так переживаешь…

Игнатьев молчал, уставившись на Виктора. Он всего мог ожидать от этого разговора, только не подобного откровения. Что ответить, он тоже не знал – выход был только один. Им полковник и воспользовался. Соскочив с подоконника, он вышел из комнаты и уехал в управление, в котором уже не был почти неделю.

III

Секретарша-кошка Лариса положила на стол начальнику листок бумаги с адресом первой жены Силова Людмилы. У Виктора, оказывается, были дети – четырнадцати и одиннадцати лет сыновья. Поздно Силов обзавелся семьей, видимо.

Ох, как не хотелось всем этим заниматься – хотелось забыться и забыть всю эту ужасную историю – тем более что из Москвы пришел ответ на рапорт Игнатьева, где как-то косвенно подтверждалось, что подобные уголовные дела не раскрываются, что статистика только это и подтверждает. А подрыв «Чайки» вообще московские взяли на себя – туда Игнатьев даже не лез, а только проглядывал информацию следствия, когда секретарша подкладывала в документы стороннюю информацию.

Ох, как не хотелось Игнатьеву ничего – в такие минуты он готов отдать себя в лапы любого маломальски здравого аргумента и закрыть на хрен все эти висяки. Но никого не находилось рядом, полковник душил в себе нотки глобальной усталости и возвращался на свое место. Место справедливости и неизбежности ответа за любой проступок человеческой воли.

Людмила жила в новом симпатичном микрорайоне – там любили оседать представители среднего класса. Это было заметно по ухоженности зелени, детских и спортивных площадок, отсутствию объявлений на каждом кусочке вертикальной площади. Да и река там только начиналась – в ней купались микрорайонные жители, и только потом она текла через грузовой порт в городской центр. Купались и в центре, но чистота воды уже не внушала огромной радости – так, охлаждала тело и отправляла его на сушу глянцеваться под солнцем.

Игнатьев следил за Людмилой от самой остановки до дома, включая и универсам – купленная еда была обычной, калорийной, без соблюдения каких-либо диет или правил. Да и сама Людмила не отличалась на вид адептом здорового образа жизни. Взрослая сильная и грузная женщина, привыкшая самостоятельно справляться с невзгодами жизни. Судя по пиву, любила сериалы телеканалов не первых кнопок, которые неплохо идут под этот мужской напиток. В общем, полковник за десять-пятнадцать минут знал про Людмилу практически все – тонкости его не интересовали.

Людмила оказалась корректором или редактором в местном издательстве – была начитанна, современная литература для нее была естественным интересом, так и детей воспитала – книги читали вслух по очереди по субботам, а в будние дни традиционно делились впечатлениями, которые фейерверком рассыпала ежедневная жизнь. Старший приносил в дом неплохие для подростка деньги – он уже год как стал международным гроссмейстером, его рейтинг рос от соревнований к соревнованиям. За шахматы платят, Валерий привозил из каждой поездки печатные новинки (квартира была завалена книгами) и отдельно маленькую бумажку – выписку со счета кредитной карты. Семья жила дружно и умно. Младший увлекся большим теннисом, вымахал вместо старшего, да так, что на улице можно было перепутать их возраст. И раньше, и сейчас тем более парни не дрались – слишком разные весовые и умственные категории. Мать же, Людмила, научила их прежде всего делиться и никогда не претендовать – понятно, семья не нуждалась в Силове совершенно.

Заварив кофе и усевшись на кухне, все трое слушали полковника, который не скрывал ничего – он пришел за помощью, утаив только конечную цель. Первым отозвался младший, Саша, который, не дослушав Игнатьева до конца, ляпнул от имени всего семейства:

– Когда идти к нему можно?

Людмила, вытиравшая украдкой слезы жалости, улыбнулась:

– Да погоди ты, спринтер, дай человеку досказать…

Полковник с охотой закончил монолог и подхватил желание младшего сына – ему нравилась семья прошлого-прошлого Силова. Собственно, он почти и закончил говорить, стали договариваться о самой встрече. В субботу Валерий не мог – у него тренировка с компьютером, который привезли на несколько дней в город, а в пятницу или в воскресенье – пожалуйста. Сговорились на пятницу, младший в школу не пойдет – это факт, мать отпросится, так что прямо с утра. Воскресенье отмел Игнатьев – персонала будет два-три человека, мало ли что…

Людмила уже в коридоре, прощаясь с Сергеем Ивановичем, призналась, что никакого Силова как мужа и так далее ей не нужно, делает она все это ради самого Виктора, которого ей бесконечно жаль, и ради самого полковника:

– Похоже, что вы не обычный следователь, Сергей Иванович. Вы больше на порядочного похожи.

Игнатьева это даже рассердило – такое мнение об органах он слыхивал, но совершенно не от умных людей, каким ему показалась Людмила. Он так и сказал ей, стоя в дверях. Людмила улыбнулась и промолчала.

Даже этот нечаянный разговор на прощание не испортил полковнику настроения. Семью Силова он уже уважал и радовался их самодостаточности и крепкому человеческому счастью.

IV

К пятнице Людмила подкрутила волосы, а полковник уже час следил за Силовым – тот молча сидел на лавочке во дворике. Думал, наверное… Было о чем – дети, жена, семья. Даже психически больной человек понимал эти ценности, которые, пожалуй, не сотрутся из памяти человечества. Может быть, все сотрется к чертовой матери, но это – вряд ли…

Санитар открыл дверь клиники во внутренний дворик – на крыльце появились Силовы: Людмила и два ее сына – Валерий и Александр. Александр шел первым, за ним старший брат, замыкали шествие Людмила и санитар, который нес пакет с апельсинами. Скорее всего, Людмила сама стеснялась передать это мужу, и тот вызвался выручить ее из неловкого положения.

Виктор встал. Резко повернув голову к полковнику, спросил:

– Людмила?

– Да… Высокий – Саша, в очках – Валера…

Мальчики и Людмила подошли совсем близко и остановились. Людмила заплакала, но слез не вытирала – капли текли и текли по лицу. Виктор сделал шаг и протянул руку:

– Здравствуйте, Людмила. Здравствуйте, Валерий и Саша.

Он не ошибся, не перепутал, все в точности. Полковник отошел в сторону, не спуская глаз с этой четверки, за деревом стоял санитар и тоже внимательно разглядывал эту встречу.

– Я не знаю, что говорить, Людмила. Простите, пожалуйста…

– Ничего-ничего, я тоже не знаю… – Людмила улыбалась. Вероятно, улыбка была ее неотъемлемой частью.

– Это мои дети?

Младший закивал, Валера неожиданно произнес:

– Я – старший, мне четырнадцать лет. Саше – одиннадцать.

Игнатьев сделал шаг к Силовым и шепотом произнес:

– Сядьте! Что стоите-то?! – Отдаленно стоящему Бочарову он напомнил воспитательницу детского сада.

Все четверо послушно сели – Виктор и Людмила с краю, а в центре уселись парни. Переглядывались и молчали… Виктор менялся в лице несколько раз в минуту – то растерянно смотрел, то улыбался, то открывал рот, чтобы что-то сказать, но останавливался.

– Тебе тяжело? – спросила Людмила, даже не понимая о чем.

– Нет, мне хорошо, спасибо большое, что вы пришли.

– Витя, мы еще раз придем, конечно. И не раз. Но сейчас нам надо идти – Сашке нельзя пропускать ботанику, у него тройка. Да и я отпросилась только на два часа. – Людмила вдруг закрыла лицо руками и тихо-тихо разрыдалась.

Силов вскочил и испуганно посмотрел на Игнатьева, который стоял, весь потный от напряжения, в трех метрах от лавочки. Полковник знаком показывал, что все нормально, все спокойно, так надо – и в конце молчаливой инструкции показал руками, словно хотел обхватить невидимое дерево. Несколько раз он его так обхватывал, а потом пальцем указал на Людмилу. Виктор сообразил – нелепо улыбаясь, он обнял свою первую жену и вопросительно взглянул на Игнатьева. Сергей Иванович на полном серьезе вытянул два кулака с поднятыми вверх большими пальцами. Процессия медленно направилась к выходу…

Внутри здания Виктор, не прощаясь, пошел к себе на четвертый этаж, санитар с апельсинами пошел за ним, полковник по-взрослому прощался с мальчиками и даже поцеловал Людмилу…

Силовы сели в машину Игнатьева, а сам Сергей Иванович зашел в комнату Виктора. Тот сидел на привычном подоконнике и смотрел в окно.

– Я нужен? – спросил Игнатьев.

– Нет, спасибо. Я хочу побыть один… А это что? – Виктор указал на апельсины.

– Это апельсины. Их покупают детям и больным… Ну, вообще, покупают и едят. Это вкусный фрукт. Я лично не люблю, – полковник не знал, что еще нужно говорить в таких случаях…

Силов не повернулся, но в слабом отражении было заметно, что он улыбался.

– Сережа, я не болен. Я здоровый человек…

Сергей Иванович вышел, тихо и медленно прикрыв за собой дверь. В коридоре стоял Бочаров:

– Поздравляю, коллега. Вы по-настоящему человек неподдельный. Поздравляю…

– Ага, – буркнул от неожиданности Игнатьев.

V

Воздух в городе стал свежее – как же все зависит от человеческого восприятия. Сергей Иванович шел пешком от самой клиники до центра города, где находилось все важное: люди, жизнь, смысл… Конечно, все это было везде, но в центре города это было заметно. Игнатьев шел уже второй час и ни о чем не думал. Просто не думалось ни о чем – так бывает. Он разглядывал прохожих, дома, вывески – ничего не фиксировалось в памяти, просто мелькало перед глазами.

В управлении, в кабинете Сергей Иванович достал из сейфа пачку сигарет и закурил тут же – никогда ранее он этого не делал. Сигарета сразу выказала свой характер – вонь, гадость во рту, кашель… «О, и эти крепкие», – отреагировал полковник и потушил сигарету. Одной затяжки хватило для понимания, что не скоро он еще раз полезет в сейф за сигаретами.

В сейфе, помимо сигарет, лежали бумаги, оружие и два конверта. Эти конверты вернули Сергея Ивановича на землю – деньги Силова. Конечно, они могут фигурировать в деле, но могут вообще быть ни при чем. Ни в исповеди Виктора, ни в комканых словах прежнего Силова, ни в Лизиных знаниях никаких денег не было – надо бы вернуть на место.

От управления до дома, где жили Лиза и ранее Силов, можно пройти и пешком, усталости не было, Игнатьев сложил деньги в новый пакет и отправился на Третью Парковую. Дойдя уже до самого дома, он вдруг сообразил, что Лизы нет. «Войти и просто положить в ящик комода, – думал он, – и ничего ей не говорить?»

Перед квартирой полковник позвонил в дверь – мало ли. Это «мало ли» случилось – Лиза была дома. Сергей Иванович объяснил свой приход, Лиза предложила кофе. После того странного и страшного события во дворике клиники они не виделись. Игнатьев пил кофе и смотрел на Лизу – недоступность и простота аристократической девушки не могли не волновать. Он вспомнил последний разговор с ней о Боге, слова Виктора о царе зла – ничего в ее внешнем виде не подтверждало странных рассуждений выздоравливающего Силова. Выпив кофе, Игнатьев продолжал смотреть на Лизу, которая заметила этот принципиальный взгляд полковника. Она тоже смотрела на Сергея Ивановича, выпрямившись и скосолапя свои ножки. Белые полукеды валялись в коридоре – Лиза была босая. Никаких тапок у нее не было. Черное свободное трикотажное платье складками лежало на животе, бедрах, коленях. И без того длинные рукава теперь совсем скрывали пальцы – и только два-три кончика ногтей сверкали перламутром на черном фоне. Полковник откинулся спиной на подоконник – Лиза чуть-вздрогнула, продолжая смотреть на мужчину. Чуть заметно подрагивали губы.

– Лиза, снимите с себя все, – тихо проговорил Игнатьев и сам испугался своего предложения. Лиза приподнялась со стула, скинула через голову просторное платье и села в ту же позу – прямая спина, немигающий взгляд и пальцы ног друг на друге, руки на коленях. Больше на ней ничего не было.

Сергей Иванович смотрел на Лизу, которая затихла совсем не шелохнувшись, она улыбалась, чуть показывая маленький язычок.

– Идите в комнату, Лиза, и лягте в кровать. Но не укрывайтесь, – полковник покрылся пятнами от неловкости или азарта.

Лиза послушно ушла. Посидев минуту, Игнатьев вошел в комнату. Как он и просил, Лиза лежала на кровати закрыв глаза. Плед слегка прикрывал щиколотку одной ножки, не больше. Другая нога была немного согнута, свобода чувствовалась во всем теле девушки.

Игнатьев еще долго смотрел на недвижимую Лизу, потом подошел, вытащил из кармана ключи, пакет с деньгами, положил в маленькое углубление, что образовалось от слегка согнутой ножки, и вышел.

Накрапывал дождь, но Сергей Иванович не замечал этого…

VI

Утром Игнатьева разбудил звонок телефона. Звонил сын Виктора – младший Александр. Он извинился и передал просьбу отца – не мог бы Сергей Иванович приехать в клинику…

Ничего удивительного в звонке не было, но полковник заволновался. Через час они с Силовым уже сидели на лавочке дворика клиники и болели за синих – они выигрывали с разгромным счетом. Правда, белых было в четыре раза меньше – то есть один футболист. Неподалеку стоял и Бочаров и с неподдельным интересом наблюдал за Виктором и Игнатьевым.

Полковник смотрел на Силова – улыбка, растерянность, любопытство и еще пара-тройка чувств гуляли по лицу Сергея Ивановича. Виктор просил привезти к нему Людмилу – она знает и готова! Готова встретиться с бывшим мужем для секретного случая, как выразился сам больной. В чем заключался этот случай, он не разглашал, на то он и секретный. Но выражение лица Виктора не давало никаких двусмысленных отгадок – он и Людмила хотят уединиться…

Мало того, об этом знают их дети – зачем бы звонил младший! Игнатьев живо себе представил семейный совет, где было решено вернуть отца в дом, вернуть полноправно, начиная прямо с самого интимного момента. Обсуждалось бурно и долго – решение принято единогласно. Инициатива собрания принадлежала всем троим! Полковник огляделся – не заметил ли кто его сумасшедшего смеха, который бился в груди, пытаясь вырваться наружу. «Жизнь, блин!» – все, что мог сказать самому себе Сергей Иванович.

Собравшись, полковник стал ставить условия: Виктор будет в наручниках, за дверью будет дежурить санитар и он, полковник полиции Игнатьев Сергей Иванович.

Виктор испугался не на шутку – его доводы были весомыми аргументами: в наручниках неудобно, и он может даже упасть с кровати. Игнатьев был неумолим – это не его идея, не ему решать, как все должно происходить. Сошлись на этом – подошедший Бочаров тут же подтвердил свое согласие и, кстати, без всяких условий для реализации «секретного случая».

– Нет, только в наручниках, – отрезал Игнатьев.

«Секретный случай» прошел мирно и даже весело. Из-за двери время от времени раздавались «Пчелочка златая, что же ты жужжишь…», несколько частушек, одна из которых была крепкого содержания, смех. Людмила владела отличным народным голосом; санитар, сидящий за дверью, даже отвлекся от чтения и, подмигивая Игнатьеву, притоптывал в такт частушке…

Сергей Иванович несколько смущался – непривычность своего положения он ощущал двойственно – собственной нелепости и радости Виктора за дверью.

Когда дверь тихонько отворилась и появилась голова Людмилы, полковник громко выдохнул и пошел прочь…

Дальше находиться уже не было желания, сил психических, да и этика не позволяла.

Мусоргского давно поменяли на Чайковского, которого все-таки продали водителю, и балет из «Щелкунчика» окутывал Сергея Ивановича до самого дома. Он вспомнил, что сегодня суббота – кажется, выходной.

Дома, после традиционного кипятка душевой, который утром по известным причинам не мог состояться – не до него было, Игнатьев налил себе чаю собственного изобретения, достал папку с тесемками, которая невидимо хранилась за книгами, уселся читать.

Что-то чрезвычайно важное росло в полковнике Игнатьеве, места для спокойного размышления внутри не было, все заполняла яростная борьба совершенно противоречивых мыслей, чувств, ощущений. В эту минуту Сергей Иванович действительно находился на перекрестке морали, нравственности, судеб человеческих и тайного, никому до сих пор не ведомого, смысла жизни…

Он читал исповедь сумасшедшего и словно голый стоял под открытым небом на этом перекрестке. Никакой помощи он не ждал: в разверзшиеся хляби небесные для подсказки он не верил, а остальные помощники ему были не нужны. Верил полковник сейчас только в себя и в то, что успели вложить за все эти годы школа, мать, отец, родина и самовоспитание… Этого, казалась ему, достаточно. Если этого мало, то жизнь, как понимал ее Игнатьев, ничего не стоит и суетиться тогда просто незачем…

Сергей Иванович читал – медленно, по нескольку раз перечитывая то, что, кажется, знал уже на память, пропускал через себя молнии решений, снова возвращался к рукописи. Так прошли вторая половина дня, вечер и почти вся ночь. Уснул полковник за столом. Уснул незаметно для самого себя, развалившись на исписанных листках…