Текст книги "В логове бера"

24

Рюмин сидел на стуле посреди комнаты в полной растерянности. В голове был полный хаос, и как-то структурировать его не было никакой возможности. Севостьянов откинулся на спинку дивана. Состояние его было тоже не лучше. Он попытался было что-то спросить у Рюмина, но запнулся. Потом махнул рукой и снова замолчал.

То, что произошло за последние два часа, повергло обоих оперов в шок. Рюмин чувствовал, что рушатся не только отдельные представления морально-этического плана или какого другого – не столь важно, но и сама картина мира изрядно накренилась и начала разваливаться на части, подобно американским «башням-близнецам» после того, как в них врезался самолет с террористами.

Пленник сидел в кресле. Руки его были примотаны к поручням скотчем, туловище привязано к спинке веревкой.

«Может, он просто псих? – в который раз подумал Рюмин, в то же время прекрасно понимая, что ну никак этот тип на психа не тянет. – Ну, не псих, контуженный… Где он там был, в какой горячей точке? А может, выдумал все? Хотя на фига ему это надо… Да и под воздействием пентатала натрия особо не повыдумываешь…»

– И что нам теперь со всем этим делать? – спросил Рюмин, повернувшись к Севостьянову.

Тот пожал плечами и нервно затянулся сигаретой.

– И, главное, что мы реально можем сделать? – добавил Рюмин.

– Да ни хрена мы не можем сделать! – внезапно взорвался Севостьянов. – Я не знаю, как после всего этого мозги свои в порядок привести! Если это правда, то вообще все не имеет никакого смысла! Все, чем мы занимаемся, вся наша работа – жалкое копошение муравьев на замшелой кочке! И сделать мы не можем ничего! НИЧЕГО! Ведь даже если половина из того, что он тут наплел, правда, то нас сразу же покрошат в мелкий винегрет, как только узнают, что мы в курсе! Уверяю, до действий даже дело не дойдет! Прихлопнут, как мух на стекле, даже не поморщатся! А я жениться хотел…

Рюмин удивленно посмотрел на помощника.

– Жениться?

– А что тут странного? – огрызнулся тот. – Если б замуж выйти хотел, то было бы странно.

– Но ты как-то об этом не упоминал.

– А что, на каждом углу надо было об этом трубить? Да и не о том мы теперь говорим! Надо думать, как из этого дерьма выпутываться…

– Никак. Этот придурок все равно своим о нас расскажет. Если, конечно, его не вывезти в лес подальше и не грохнуть. Потом закопать где-нибудь поглубже…

– Типун вам на язык, – проворчал Севостьянов. – И откуда у вас вообще этот пентатал натрия взялся! Надо же, «сыворотку правды» припрятывали…

– Да так, знакомый в свое время достал.

– Но ведь это не законно!

– Слушай, Севостьянов, не психуй. Все не так однозначно. Сам посуди, зачем ему своим о нас рассказывать? Этот – как его там? – Шар хоть и сволочь, но не дурак. Задание он провалил, дал себя поймать, да еще вывалил всю информацию, какую знал. Что за это полагается? Бонус на пряники? В тонкости вникать никто не будет. Ответит по полной. Проще всего, думаю, с ним договориться. Минут через пять очухается.

Севостьянов достал еще одну сигарету, потом, раздумав, снова засунул в пачку.

– Василий Андреевич…

– Да?

– Вы думаете, что все это правда? Ну, про «темных», про организацию эту всеобъемлющую, про «Каземат», про эмиссаров… про какой-то обряд на Манежной площади… Орден Иерархии… и вообще про всю эту чертовщину.

– А сам как думаешь?

– Да не знаю я. В голову все это не помещается… Мракобесие какое-то средневековое. Бред сивой кобылы. Вы-то что думаете?

– Думаю, что соскакивать тебе надо. Причем чем быстрее, тем лучше. На этот поезд, боюсь, билеты продаются только в один конец.

– В смысле?

– Не хочу тебя расстраивать, но, вероятнее всего, то, что этот ублюдок рассказал, – чистая правда.

– Василий Андреевич, как такая муть может быть правдой? – чуть ли не заорал Севостьянов. – Ну, ладно, есть этот «Каземат», своего рода клуб по интересам. Ну, собираются там от не хрен делать разные уроды и поклоняются Князю Тьмы или кому-то там еще. Антураж, вся фигня. Но это же все игры для богатеньких. Обожрались до блевоты, охренели от скуки, да еще и возомнили себя пупами земли. Вот, мол, мы какие! Все Богу молятся, в церковь ходят, а мы Дьяволу поклоняться будем! Ряженые придурки. Я сам пару раз видел что-то похожее… Миф это все, сказки! Но они так заигрались, что сами в это поверили! Вот об этом-то наш гоблин честно и рассказал.

– Да не похож этот, как ты говоришь, гоблин на фантазера. Калач тертый. Афганистан, первая чеченская… Ой, не похож он на богатого, зажравшегося бездельника!

– Ну, не похож… – вынужден был согласиться Севостьянов. – И что теперь?

– Соскакиваешь. Пусть даже все, что мы услышали, надо делить на пять. Потом женишься и живешь счастливо. И это не просьба, а приказ.

– А вы?

– Что я? Мне терять нечего, сам знаешь. Опер без перспектив. Без семьи. Да еще пьяница, который даже свою фамилию пропил, – невесело усмехнулся Рюмин. – Попробую разобраться. Думаю, это будет одно из самых ярких приключений в моей жизни. Короче, как в том анекдоте – не догоню, так хоть согреюсь.

Севостьянов не нашелся, что ответить. Вытащив из пачки сигарету, он откинулся на спинку дивана и закурил.

Шар понемногу начинал подавать признаки жизни, ждать оставалось совсем недолго.

25

Машина резво катила по шоссе. Пассажиры молчали: слишком много событий свалилось на них за сегодняшний день.

Пол смотрел в окно на мелькающие в темноте по обочинам деревья. «Все-таки странная штука – жизнь, – думал он. – Приехал сюда с вполне мирной целью: провести генеалогические изыскания, а в итоге ввязался в крупномасштабную войну… А о бабушке так ничего и не узнал. Ну, ничего, как говорят здесь, в России, еще не вечер…»

Через два с половиной часа, после натужного буксования по заснеженной проселочной дороге машина подъехала к слегка покосившемуся деревенскому дому. Таксист, получив причитающиеся ему деньги, уехал, на чем свет проклиная случай, который его сюда занес.

Аппаратуру профессора внесли в дом. Ставни открывать не стали – ни к чему было привлекать лишнее внимание. Женя и Пол разломали старый завалившийся забор и, таким образом насобирав дров, затопили печь.

Постепенно тепло распространилось по дому. Отблески огня заплясали на стенах, составляя причудливые узоры из извивающихся, перекрещивающихся теней… Печь монотонно гудела, и скоро Пол, сам не заметив как, уснул – сидя на лавке и привалясь головой к бревенчатой стене…

Разбудили его голос профессора и легкие толчки в плечо. Пол с трудом разлепил глаза.

– Ну, что-то совсем вы расклеились, молодой человек… Как бы не захворать. Давайте-ка в баньку сходите. Я с Женькой истопил. Мы и вымылись уже. Толковый парень. Я-то тертый банный калач, а он мне спуску не дал, так веником отходил, что дай Бог каждому… Я там веничек для вас замочил, с прошлого года запасец остался.

– А вода?

– Воды навалом. Вон она – повсюду вокруг. Снег называется. Там несколько ведер есть, а будет мало – снега наберешь и растопишь.

Пол поднялся и, неуверенно ступая, двинулся на улицу. Банька была за домом. Тускло освещенное оконце казалось каким-то маяком в царящей вокруг тьме. Ни звезд, ни луны, ни фонарей – только это маленькое оконце.

Пол вошел в предбанник, разделся, открыл вторую, обитую толстым ватным одеялом дверь и попал в помещение, где стояла небольшая раскаленная каменка. Жар объял его тело со всех сторон. «Как в преисподнюю спустился», – усмехнулся Пол про себя. Сел на лавку (предварительно подстелив полотенце, чтобы не обжечься) и постарался максимально расслабиться. Из литературы он знал, что немного погодя следовало начать «поддавать пару», то есть плескать водой на раскаленные камни, одновременно хлестая себя по телу березовым веником. Оглядевшись вокруг, он и правда увидел мокнущий в тазу веник. «Эх, была, не была!» – решился он наконец и плеснул на каменку… Похоже, для этого дела все же требовалась некоторая сноровка. К такому выводу Пол пришел уже через пару минут. У него ничего не получалось. От злости и отчаяния он ругался во весь голос. Все шло не так, как он читал в книгах. Пара образовалось слишком много, было нестерпимо жарко, веник обжигал, словно раскаленная сковорода, руки горели. «Черт бы побрал этих русских! Мазохисты проклятые! – снова в сердцах выругался Пол и отшвырнул веник. – После этого они обычно еще в снегу валяются». Чувствуя, что дольше выносить этого измывательства над собой он не в состоянии, Пол с воплем бросился по направлению к двери, ударом ноги распахнул ее и… наткнулся на какого-то человека. От толчка оба повалились на пол предбанника. Подчиняясь выработанному годами рефлексу, Пол подмял человека под себя, заломил ему руку…

– Отпусти… Больно! – услышал он вдруг голос. Голос был прерывистым и перемежался частыми всхлипываниями, точно человек плакал. Перевернув поверженного противника, Пол с удивлением обнаружил, что это Валентина, только в телогрейке, валенках и большой меховой шапке. Похоже, с ней случилась форменная смеховая истерика. Она смеялась и никак не могла остановиться. Наконец она произнесла:

– Я белье тебе принесла… Сам-то забыл!

Пол был обескуражен. Над ним, Полом Тейлором еще никто ни разу не смеялся. С плохо скрываемым раздражением он спросил:

– А подглядывала чего? Мужика что ли голого ни разу не видела?

– Да приходилось… Вот только чтобы так парились, действительно в первый раз вижу. С песнями и… и плясками, – Валентина снова расхохоталась.

Пола одолевали непонятные чувства. С одной стороны – растерянность, даже злость, с другой… Заливающаяся смехом Валентина была так удивительно хороша, в ней было столько энергии, какой-то первобытной силы, цельности, что у него изнутри поднималась захватывающая его полностью, без остатка волна, волна восторга, радости, счастья. Не в силах справиться с собой, он прижался к ее губам в поцелуе. Валентина отозвалась на него. Казалось, каждая клетка ее существа ожидала этого, стремилась слиться с ним воедино в вихре страсти, энергии, силы…

Это было удивительное чувство. Пол не помнил, чтобы раньше у него было что-то подобное. Прекрасная, неистовая Люсия Санчес была совершенно другой. Ее страсть казалась испепеляющей. В их чувстве всегда было много от соревнования, от нескончаемой игры самолюбий. Наверное, так бывает почти всегда, когда люди занимаются одним делом, когда они не только любовники, но еще и соратники. Это всегда было стремление обладать, безраздельно властвовать над партнером. Разлука словно лишь откладывала на некоторое время прерванный разговор, который по возвращении, сдобренный изрядной порцией ревности, разгорался с новой силой.

Здесь же все было по-иному. Здесь не было желания безраздельно властвовать, подчинять… Казалось, это была абсолютная гармония, полная слиянность человеческих душ… Потом они вместе парились в бане, и Валя учила его пользоваться веником и лить на каменку воду маленькими порциями… А еще спустя полчаса они голые, смеясь, бегали вокруг баньки по снегу, бросались друг в друга снегом, то и дело валились в сугроб…

Когда они вернулись в дом, все уже спали. Добравшись до кровати, Пол забрался под одеяло и тотчас уснул.

26

Утром Пол проснулся от того, что на его лицо упал солнечный луч, пробившийся сквозь окно. Ставни были открыты. Снаружи стоял ясный солнечный день. Рядом, обняв Пола за шею, спала Валентина.

Осторожно высвободившись, Пол поцеловал ее в щеку и принялся одеваться. Потом вышел на веранду, где висел рукомойник, и принялся осторожно умываться ледяной водой. Внезапно он вскрикнул. Валентина, подкравшись сзади и зачерпнув воды, окатила ему спину. Некоторое время они, сдерживая смех, боролись и плескали друг в друга водой, вздымая целые тучи брызг. Наконец, насмеявшись, а заодно и умывшись, вошли в большую комнату, служившую столовой.

На обширном деревянном столе возвышался большой, местами помятый самовар. Вокруг стояли чашки, наполненные ароматным чаем, тарелки с вареньем, печеньем и даже пряниками. За столом сидели профессор, Женя и какая-то незнакомая старуха. Впрочем, старухой ее вряд ли можно было назвать: особых следов дряхлости ни на руках, ни на лице ее не наблюдалось. «Лет шестьдесят, – прикинул про себя Пол. – Наверное, это и есть баба Яга, как ее вчера назвал профессор».

– А, молодожены! – усмехнулся Женя, смерив вошедших насмешливым взглядом, и тут же получил легкий подзатыльник от профессора.

К удивлению Пола, Женя не стал возмущаться и протестовать против подобных действий. Напротив, воспринял их как должное.

– Проснулись? – спросил профессор. – Вот и хорошо. Пейте чай. Я утром в магазин сбегал. Да, будьте знакомы, – профессор указал на женщину. – Мария Осиповна, та самая, о которой я говорил.

– Баба Яга? – поинтересовался Пол, искренне полагая, что это что-то вроде фамилии или уважительного обращения.

Мария Осиповна подняла на него суровый взгляд.

– Для кого баба Яга, а для кого и клад бесценный, – сказала она и принялась прихлебывать чай из блюдца.

– Простите, я, кажется, что-то не то сказал…

Пол замешкался, потом на мгновение прикрыл глаза. Просканировать бы ее, но только так, легонько…

– Э, милок, даже не пытайся, – послышался голос Марии Осиповны. – Что это еще за грязные домогательства? Да еще за столом. Ведь я и ответить могу.

В следующий момент Пол почувствовал легкий энергетический удар, точно кто-то дал ему оплеуху.

– В следующий раз получишь по серьезному, – пообещала суровая дама, даже не глядя в его сторону. – Баб щупать потом будешь. А теперь нам предстоят, насколько я понимаю, важные дела.

После того как чай был выпит, а варенье и пряники съедены, Пол, Мария Осиповна и профессор удалились в заднюю комнату.

Разговор оказался долгим и продолжался почти четыре часа. Тема была одна – что делать, чтобы предотвратить готовящееся в подземном торговом центре на Манежной. Пол рассказал о том, что знал сам, поведал о своих догадках относительно темного обряда, призванного вызвать к жизни одного из демонов тьмы. Профессор со своей стороны предложил различные способы и методы… Мария Осиповна, как оказалась, была не кем-нибудь а местной знахаркой, к которой люди съезжались со всей округи. Но это сейчас. А в прошлые времена чего только не натерпелась она за свою помощь людям. Дважды ее осуждали за «мошенничество» и незаконную врачебную деятельность, бесчисленное количество раз выселяли, ссылали, даже отправляли на лесоповал… Памятуя обо всем этом, деятельности она своей особо не афишировала, но пару лет назад профессор все же прознал о ее особых знаниях и возможностях и приехал сюда. Поначалу знахарка что называется отшила «столичного умника»: слишком уж большой опыт общения с подобными птицами успел накопиться у нее за прошедшие годы. Однако «умник» и не подумал уезжать. Он остановился в заброшенном доме и принялся методично, целенаправленно искать с ней встреч. В конечном итоге Мария Осиповна сдалась, и, по ее собственному же выражению, ни разу потом не пожалела об этом. Она была непревзойденным специалистом в области приготовления различных зелий, а также в совершенстве владела заговорами и заклинаниями.

После четырехчасового «мозгового штурма» некие общие подходы были найдены. В оставшиеся три дня предстояло сделать много работы…

27

Три дня пролетели незаметно. Мария Осиповна оккупировала баньку и колдовала там над какими-то зельями, Понькин разбирал и собирал вновь свои агрегаты, что-то паял, соединял проводами.

Пол готовился к схватке – достав меч, тренировался в нанесении ударов, упражнялся в концентрации и моментальном формировании астральных снарядов, выполнял особые манипуляции для накопления энергии. С Валентиной в эти три дня они больше не уединялись. Пол попросил ее отнестись с пониманием к данному обстоятельству. Сейчас ему требовалось накапливать энергию, а не тратить.

Валентина занималась в основном хозяйством и приготовлением еды. К ней в качестве помощника был откомандирован Женя, который был крайне недоволен тем обстоятельством, что ему придется подчиняться женщине.

На второй день подготовки Женя подошел к Пол у.

– А ты вообще-то молодец. Как ты Вальку-то уложил. Раз-два – и готово. Я, было дело, сам на нее глаз положил, а теперь… В общем, отступаюсь.

– Ну, спасибо, – едва сдерживая улыбку, поблагодарил Пол.

– Да ладно. Куда мне их – солить что ли? Она у меня б восемнадцатой была…

– Да ну? – Пол уважительно присвистнул.

– Точно. Слушай, я тут наблюдал… В общем, похоже, она в тебя серьезно втюрилась. Ходит с таким мечтательным выражением на лице, что даже противно.

– Ничего, ты уж потерпи…

В этот же день куда-то исчезла Мария Осиповна. Появилась она лишь под вечер. И не одна, а с милиционером. Невысокого роста, широколицым, курносым сержантом.

– Знакомьтесь, это Андрей Тищенко, как видите, сержант милиции, – представила баба Яга вновь прибывшего. – Андрюша. Он из Красногорска. Туда-то я за ним и ездила. Вот видите, он прямо с дежурства приехал, не отказал старухе.

– Да, баба Маша, тебе откажешь, – усмехнулся Андрей Тищенко и обвел всех веселым взглядом. Его лицо было добрым и открытым и производило впечатление чего-то круглого… «Ну прям как этот… как его бишь, у Толстого… Платон Каратаев», – подумал Пол и улыбнулся милиционеру в ответ.

– Мы с Андрюшей давно друг друга знаем, – продолжила между тем «баба Маша».

– Да, от смерти, можно сказать меня спасла, – серьезно кивнул Андрей.

– Порчу на него наслали. Сильную, стойкую. Не его хотели со свету сжить, а матери больно сделать. Причина вполне обычная была: бабы мужика не поделили. В общем, едва не помер малец. Когда ко мне принесли, руки-ноги уже отнялись, дышал еле-еле… Ну, вот вишь, выходила. Мать его померла. Вместе с той, второй, разлучницей – в один омут прыгнули… А парень остался. Смотрите, какой красавец вырос! Человеком стал. Вот женю его – и помирать можно.

– Да что вы, баба Маша, такое говорите! Вы еще всех нас переживете.

– Спасибо, милый, – Мария Осиповна обвела взглядом присутствующих, улыбка медленно сползла у нее с лица. – Теперь о деле. Привезла я его сюда для того, чтобы помог нам в подземелье. Без него, чувствую, нам не обойтись. Ну, рассказывайте. А ты, Андрюша, слушай. Внимательно слушай…

28

Рюмин с утра пребывал в приподнятом настроении. С принятием решения все как-то сразу встало на свои места. Он прекрасно понимал, что бросается с высоченной скалы наудачу и что, возможно, из воды, в которую ему суждено приземлиться, уже не вынырнет. Странное дело, но это ничуть не пугало Рюмина, напротив, придавало сил. Он чувствовал, что у него с плеч словно разом свалился какой-то груз, он был снова молод, свеж, бодр и готов к любым авантюрам. Его не покидало ощущение, что все, за что бы он ни взялся, обязательно получится.

Проходя мимо кабинета начальника, Рюмин неожиданно для себя решил нанести визит шефу. Постучал в дверь, просунул голову внутрь.

– Здравствуйте, Тарас Григорьевич. К вам можно? – и, не дожидаясь разрешения, вошел. Уселся на стул, закинул ногу за ногу.

– Тебе чего, Рюмин? – уставился на него майор Кулебяко.

– Товарищ майор, я работаю тут давно. Личные дела сотрудников вам доступны, и вы не можете не знать, что моя фамилия вовсе не Рюмин, а Бестужев. А «Рюмин» – унизительная кличка, которую мне дал один придурок, ушедший, слава богу, на повышение.

– Ты чего, Рюмин, обалдел что ли? Опять напился? – вылупился еще больше майор Кулебяко.

– Нет. Я не пью. И, заметьте, обращаюсь к вам на «вы», а вы мне тыкаете. Но я не об этом хотел поговорить, – добавил опер, не без удовольствия наблюдая, как лицо начальства начинает медленно наливаться кровью. – За последние годы я не имел ни наград, ни поощрений, ни продвижения по службе. Даже зарплату получал по нижнему пределу. При этом по всем параметрам являясь лучшим опером нашего доблестного отделения. Думаю, я уже загладил вину за свои прошлые прегрешения. Пора, как мне кажется, пересмотреть отношение к вашему лучшему сотруднику.

– Ты чего, белены что ли объелся? – выдохнул наконец майор Кулебяко.

– Нет, товарищ майор. Как раз наоборот. Ну, не буду вам больше мешать. Хорошего дня!

И, встав со стула, Бестужев вышел из кабинета.

Он шел по коридору и впервые за несколько последних лет почти парил от восторга на внезапно отросших крыльях. «Есть упоение в бою, и что-то бездны на краю, – вспомнил опер. – Бездны, бездны… Какая же там была бездна? Эх, жаль, забыл. Ну и плевать». И он принялся насвистывать какой-то всплывший в памяти энергичный рок-н-ролл.

– Вы ко мне? – спросил он у сидящего на стуле возле его кабинета импозантного мужчину и чуть не перешел на степ – настолько распирала его энергия.

– Да, к вам, – ответил мужчина. – Я Мунтян Александр Вазгенович.

– Ах, да! – вспомнил Бестужев. – Владелец сети ресторанов «Балалайка».

– Да, все верно. Мне хотелось бы знать, зачем вы меня вызвали…

– Да не волнуйтесь вы так, Александр…

– Вазгенович, – напомнил мужчина, увидев, что опер запнулся.

– Бывает, – буркнул Бестужев и, открыв дверь в кабинет, приглашающе кивнул.

– Ну, господин Мунтян, приступим к делу? – спросил затем, усевшись на стул и смачно затянувшись сигаретой. – Расслабьтесь. Вы вызваны как свидетель, и у нас к вам всего один вопрос. А именно – что произошло в ресторане, к которому вы имеете прямое отношение?

– В каком ресторане? И что за происшествие вы имеете в виду? – насторожился Мунтян.

– Ну, как какое? Разумеется, перестрелку. А ресторан, если мне не изменяет память, называется «Каземат».

– «Каземат»? Э-э-э…

– Послушайте, господин Мунтян, давайте мы пропустим эту стадию. И запомните, если я что-то говорю, то каждое свое слово могу доказать.

– Я хочу вызвать адвоката.

– А зачем вам адвокат? Вас пока ни в чем не обвиняют. Или вы, может, хотите сделать заявление, которое изменит к вам отношение следствия?

– Больше я не скажу ни слова без адвоката!

– Скажете, уважаемый, скажете. Все скажете. И даже больше того.

– Я арестован?

– Нет. Пока.

– Тогда я могу идти?

– Идите.

Мунтян поднялся.

– Знаете что я вам хочу сказать напоследок?

Мунтян остановился и исподлобья выжидательно уставился на опера.

Однако в этот момент зазвонил телефон. Бестужев пробормотал «Извините» и поднял трубку. Это был Кац. Его елейный голосок Бестужев узнал бы из тысяч.

– Здравствуйте, Василий Андреевич. Как ваши успехи?

– Вашими молитвами.

– А я вам все дозвониться не могу. Говорят, работой завалили?

– Типа того.

– Ну, что нового?

– Послушайте, Кац. Говорите, что вам надо. У меня люди.

– Хорошо-хорошо. Вижу, Рюмин, характер у вас так и не улучшился.

– Вероятно, Кац, вы запамятовали. Моя фамилия не Рюмин, а Бестужев. Знаете, есть такая старая русская фамилия. Впрочем, вам это простительно. Вероятно, русские фамилии вам трудны для запоминания.

Повисла напряженная пауза.

– Хорошо, Бестужев, – было слышно, каким великим трудом далось Кацу самообладание. – Я звоню, чтобы сообщить следующее. Вы развили слишком бурную деятельность в известном нам деле. Вы сегодня же сдадите все материалы вашему непосредственному начальнику, майору Кулебяко, поскольку отныне вы отстранены от расследования. Вы достали всех, вы устроили такую свистопляску, подняли на ноги таких людей…

– Знаете что, Кац? – поинтересовался опер. – Вот вы все это говорите… а мне не страшно. Как думаете, почему? Можете не утруждаться, я отвечу сам. Дело в том, что уже давно у меня есть желание, которое по силе перекрывает все остальные желания, а тем более страхи. И знаете, какое это желание? Послать вас на хер, Кац, вот какое это желание. И я с удовольствием его исполняю. Идите на хер, Кац! – и Бестужев брякнул трубку на аппарат. После чего перевел взгляд на застывшего в дверях Мунтяна.

– Ну а вы что застыли? Думаете, вызывать адвоката или нет? Вызывайте. Обязательно. И денег побольше заплатите. Работы ему много предстоит. Знаете, в этом деле все как-то странно. Все что-то скрывают, все без исключения пытаются сделать из меня дурака. Все такие хитрые – куда там! Да только не подозревают, что я знаю куда больше, чем они даже могут предположить. Но все же многих вещей я не понимаю. А когда я чего-то не понимаю, я начинаю нервничать. А когда я нервничаю, я становлюсь опасен. Очень. Хоть кого спросите. Вы, Мунтян, мне очень симпатичны. Именно поэтому я буду допрашивать вас с особым удовольствием. И вы мне расскажете все. И про «Каземат», и про черные мессы, и про эмиссара, и про «светлых», и про «темных» и даже про Орден Иерархии. Что такое? – притворно изумился Бестужев, увидев, как побелело лицо Мунтяна. – Откуда я все это знаю? От верблюда. Секрет фирмы. И вы, Мунтян, у меня петь будете. Как петушок на заре. А чтобы пелось лучше, посидите в камере пару дней, чтобы петушиный тенорок прорезался.

– Это угроза? – попытался перехватить инициативу владелец сети ресторанов «Балалайка». Однако голос его предательски срывался.

– Именно так, – широко улыбнулся Бестужев. – Лично каждого из вас упакую. С преогромным удовольствием. А вам, только из личной симпатии, советую прийти с повинной. Все честно написать. В конце концов это же ваш гражданский долг.

– Я подумаю, – криво усмехнулся Мунтян. – Можно идти?

– Да, конечно. Идите. Всего хорошего. Пшел вон.

И, отвернувшись, Бестужев принялся оформлять протокол.