Текст книги "В логове бера"

22

Рюмин раздраженно скомкал протокол допроса и швырнул в корзину. «Врут, сволочи, все врут, – подумал он. – Скрывают делишки свои грязные, гниды толстожопые».

Допрос дополнительных пяти свидетелей ничего не дал. Мало того, что они все приперлись с адвокатами, которые то и дело прерывали допрос своими идиотскими комментариями, все пятеро оказались еще довольно известными личностями, и остаток времени в основном демонстрировали свою крутизну: упоминали каких-то хмырей из правительства и прочих высоких учреждений, прозрачно намекали на то, что неплохо бы Рюмину от них отвязаться и тогда, может быть, они будут в свою очередь к нему благосклонны и т. д.

В итоге пришлось всех отпустить с миром. Но недоумение опера после этого возросло многократно. Как-то совершенно не вязалось одно с другим в этом деле. Налицо было два трупа и по меньшей мере девять раненых. Два убитых были сотрудниками какого-то очень навороченного ЧОПа. Получается, что какие-то личности (скорее всего, те двое, что потом пустили бегать без штанов бандюг, грабивших девицу) пришли в неустановленное место, где собираются известные и богатые персоны и которое плюс ко всему охраняется сотрудниками весьма непростого ЧОПа, после чего устроили там стрельбу. Если бы это была заказуха, то пострадавшие не заняли бы такой глухой обороны. Да и заказывают таких матерых человеков, как правило, поодиночке: слишком уж из разных сфер жизни они там подобрались. Устраняют их, естественно, не своими руками, и не в местах скопления людей… А тут все наоборот. Прямо Чикаго 30-х годов. «Впрочем, есть одно объяснение, – подумал Рюмин, – и оно ставит все на свои места». Те двое (иностранец и юнец) каким-то образом попали на сборище всех этих крутышек. Ну, пустили их почему-то. Сборище, видимо, было тайное. Там непрошенные гости, видимо, узнали нечто такое, из-за чего их и решили убрать. Те, естественно, к этому готовы не были и, завладев оружием, принялись отстреливаться. Версия эта легко объясняет трупы и раненых, а также то, почему свидетели поголовно врут. В этом случае объясним даже инцидент с Жилой и его подельником. Благородный порыв, не иначе. На такое решиться мог только дилетант, но никак не профессиональный киллер.

От предчувствия того, что он напал на след, у Рюмина даже заболела голова. Он встал и возбужденно заходил туда-сюда по кабинету.

Если действительно тут имеет место какой-то заговор, дело может быть весьма опасным и, скорее всего, очень скоро к нему подключится кто-то еще – высокопоставленные ребята из прокуратуры или из ФСБ. То, что дело заберут, – это факт. Но для начала, скорее всего, попытаются притормозить. Это тоже ясно.

Рюмин посмотрел на часы. Что-то Севостьянов не звонит. Да и девица тоже. А вроде бы уже пора.

В принципе, больших надежд на этот визит Рюмин не возлагал. Во-первых, предъявить этому залетному иностранцу было нечего. Показания Жилы и его приятеля в расчет можно не принимать, англичанин с вероятностью в сто процентов скажет, что вообще в первый раз в жизни их видит. Да и допросить гражданина другой страны, если и получится, то только в присутствии консула. По-любому скандал. А в отсутствие серьезных доказательств – вообще самоубийство. Во-вторых, присутствие консула на допросе чревато мгновенными осложнениями с посольством и вообще черт знает чем. Да и полномочий у Рюмина таких нет. По идее, он должен был незамедлительно, едва у него возникли серьезные подозрения в отношении гражданина другой страны (а тем более в деле, связанном со стрельбой и убийством), связаться с ФСБ и передать им все материалы. Так что отправляя Валентину в гостиницу с прицепленным прослушивающим устройством (а это являлось, как ни крути, оперативной разработкой) Рюмин уже нарушал все, что только можно было нарушить. Правда, это могло окупиться важной информацией по делу. «По делу». Начнем с того, что и дела-то никакого нет. Пока нет. Рюмин чувствовал, что набрел на что-то важное, на то, что абсолютно все стремятся скрыть. Причем любыми средствами. Это был шанс. Шанс изменить что-то в своей никчемной жизни, разорвать порочный круг, в котором, сам не ведая как, он оказался. То, что совать голову в пасть тигру опасно, Рюмин прекрасно понимал. Но это ничуть не пугало его, наоборот, как-то даже веселило. Видимо, оттого, что терять ему было нечего. А кроме того, давало возможность показать этим жирным котам, что и он, простой опер, что-то значит в жизни.

Внезапно зазвонил телефон. Рюмин схватил трубку.

– Алло! Севостьянов? Ну, говори!

– Алло. Здравствуйте, Василий Андреевич. Это не Севостьянов. Это вас беспокоит Борис Натанович Кац. Помните такого?

«Чтоб ты сдох, скотина», – подумал Рюмин, а вслух произнес:

– Ну, как не помнить. Как говорится, из одного котелка щи хлебали.

– Надеюсь, не лаптем? – хихикнули на том конце провода.

Рюмин промолчал.

– Да, Василий Андреевич. У меня к вам небольшое дело.

«Догадываюсь даже, какое», – подумал Рюмин и делано охнул:

– Надо же! И какое?

Но Кац иронии не заметил, или предпочел притвориться, что не заметил.

– Это касается сегодняшней перестрелки. Там еще двое убитых было…

– Что-то такое припоминаю…

– Да, припомните, будьте добры. Так вот, я звоню, чтобы сообщить: не стоит вам проявлять инициативы в этом деле.

– А что так?

– Во-первых, серьезных людей беспокоите. Во-вторых, это пожелание идет с такого верха, что нам с вами и не допрыгнуть. И в-третьих, дело у вас все равно заберут, так чего зря бегать?

– Заберут? А основания?

– Ну, дорогой мой, основания найдутся. Вы же сами знаете.

– Знаю. И с каких это пор надзорные органы у нас вмешиваются в осуществление следственных действий?

– Что вы, дорогой Василий Андреевич! Никто не вмешивается. Беседа у нас с вами не официальная. Если хотите, это просто дружеский совет.

– Учту.

– Всего хорошего, Василий Андреевич. Да, и еще. Майора Кулебяко я тоже поставил в известность. На всякий случай, чтобы уберечь вас от необдуманных поступков.

На том конце провода раздались короткие гудки.

«Вот сука вертлявая! – выругался Рюмин, изо всех сил бросая трубку на рычаг. – По рукам и ногам вяжет… Где этот чертов Севостьянов?»

Словно в ответ на его восклицание, телефон зазвонил снова.

– Алло! Василий Андреевич!

Это был Севостьянов.

– Ну, что там?

– Да ерунда какая-то. Вначале бред несли о рыцарях и силах зла, а теперь вообще тупая болтовня на смеси английского и русского о достопримечательностях!

– О каких еще достопримечательностях? – пробормотал Рюмин, чувствуя неладное.

– Об обычных. Собор Василия Блаженного, Большой театр…

– Посторонние шумы есть? Фон?

– Да вроде вода льется…

– А, черт! Жди меня на месте, через десять минут буду.

Визжа на поворотах тормозами, машина промчалась по Якиманке и вылетела к «Президент-отелю». Выскочив из нее едва ли не раньше, чем успел припарковаться, Рюмин подбежал к старенькому «Форду», в котором сидел Севостьянов. Молча схватил наушники, минуту, прикрыв глаза, пытался вслушаться в бубнящие голоса. Потом бросил наушники и, сказав напарнику «Пошли», направился к парадному подъезду отеля.

– Постоялец из номера 325 на месте? – спросил у стойки портье без особых предисловий.

– Нет, – тотчас ответил служащий. – Ушли минут двадцать назад.

– Сколько их было?

– Простите, но мы не даем справки о наших…

Рюмин сунул портье под нос удостоверение.

– Были втроем, – тут же исправился тот. – Англичанин, девица и подросток.

– Ясно. Ключ от номера, – Рюмин протянул руку. Тон его был настолько безапелляционным, что портье не рискнул возражать.

Через пять минут опера уже открывали дверь.

Внезапно Рюмин остановился и приложил палец к губам. Потом показал в сторону комнаты и постучал себя по мочке уха. Севостьянов тотчас замер и прислушался. Потом медленно потянул из кобуры пистолет. Внутри в темноте метался луч фонаря, стучали открываемые и закрываемые ящики… В комнате кто-то что-то искал.

Рюмин напружинился, тоже вынул пистолет. Медленно вдохнул и кивком подал знак.

Удар ноги распахнул дверь. Рюмин и Севостьянов ворвались внутрь.

– Стоять! Руки вверх!

Темная фигура неподвижно застыла на фоне занавески. Высокая, широкоплечая, с мощной шеей. Больше ничего Рюмин рассмотреть не успел, поскольку фонарь погас, раздался грохот опрокинутого стола, и через секунду опер почувствовал мощный удар в лицо. Перед глазами вспыхнуло, поплыли желтые круги. На какое-то мгновение Рюмин потерял сознание, а когда пришел в себя, то у его ног, яростно рыча, копошилась какая-то темная масса. Приглядевшись, он увидел, что Севостьянов, обхватив незнакомца за ноги, пытается его удержать. Тот всеми силами старался освободиться. Учитывая то, что темная фигура была почти в два раза больше Севостьянова, итог схватки было несложно предугадать. Вскочив на ноги, Рюмин примерился и обрушил на затылок незнакомца рукоять пистолета.

Немного отдышавшись, встал, включил в номере свет. Детина лежал распростертый на полу. Одет в камуфляж, череп абсолютно лысый, через все лицо идет безобразный шрам.

– Севостьянов! – позвал Рюмин, видя, что помощник не торопится вернуться к своим служебным обязанностям. – На вот, упакуй его, – и он кинул тому наручники.

– Как поведем-то? – поинтересовался Севостьянов, сковав руки пленнику за спиной. – Здорово вы его приложили. Вон, в нокауте лежит. А нам его как-то в машину надо переместить. Может, наряд вызвать?

– Наряд вызывать не будем, – ответил Рюмин.

– Что, на себе переть?

– И переть не будем. Кабана такого таскать – пупок развяжется. Подождем, пока в себя придет.

Рюмин подошел к зеркалу и увидел, что на скуле вздулась гематома.

– Вот сволочь, – пробормотал со злостью, – теперь синяк будет. Что ж, чувствую, беседа получится содержательной.

И Рюмин сел на диван – терпеливо ждать, пока детина придет в себя.

23

Валентина показывала дорогу, и скоро они были на месте.

Профессор жил в огромном кирпичном доме, построенном в лучшие годы советской власти для научной элиты страны. Теперь дом, правда, порядком обветшал. «Судя по всему, этому государству не очень нужны ученые», – отметил про себя Пол. Кое-где, правда, встречались оазисы новой жизни в виде пластиковых евроокон, спутниковых телеантенн и прилепленных между окнами кондиционеров. Это были окна народившейся в течение последних полутора десятилетий буржуазии, постепенно скупавшей квартиры в не самом плохом районе Москвы либо у обнищавших интеллектуалов, решивших перебраться в более тесное и менее престижное жилье, либо у тех, кто на старости лет решил плюнуть на демагогические рассуждения о патриотизме и величии родной страны (которыми его пичкали с детства) и перебраться в страну, где обещали по достоинству оценить их знания и ум, либо у потомков «красной профессуры», в соответствии с требованиями нового времени пускающей в оборот доставшееся им по наследству имущество.

По словам Валентины, профессор в свое время был очень известен. О его открытиях знал весь мир. Он был обласкан партией и правительством, на которых, правда, ему всегда было наплевать с высокой колокольни. Впрочем, оно и понятно. Партия и правительство нуждались в профессоре Понькине гораздо больше, нежели он в них. Профессору вообще ничего не было нужно, кроме письменного стола да его книг. Впрочем, пожалуй, еще одного – чтобы ему никто не мешал делать открытия и проводить эксперименты. Однако жизнь есть жизнь. А известному профессору полагалась не просто жизнь, а жизнь публичная. Для поддержания престижа перед лицом западных держав и в качестве особого поощрения «сверху» он был вынужден таскаться на какие-то симпозиумы, сидеть в каких-то президиумах, вручать какие-то премии, все время жалея лишь об одном – о бездарно потраченном впустую времени. Скоро профессор женился. Жена была дама видная, во всех отношениях «престижная» и очень практичная. Если самому профессору не было нужно ничего, то жена придерживалась противоположной точки зрения. Постепенно, сам того не желая, профессор стал обладателем дачи с огромным участком, нескольких машин, трех квартир (в одной жили они с женой, во второй – повзрослевшая дочь, третью держали просто так, про запас), нескольких коллекций картин, антикварного фарфора и столового серебра, а кроме того, изрядного количества ювелирных украшений. Однако пришло время перемен, и в одночасье вся пирамида должностей и привилегий рухнула. Остался один престиж. Но в новых условиях он особо никого не интересовал. К тому же очень скоро изменились и сами представления о престиже. Престижно стало быть бандитом или вором и вообще жить в соответствии с известным изречением о том, что деньги не пахнут. Вписываться в новые реалии профессор не пожелал (это ведь опять впустую потраченное время!), приватизировать ничего не стал, организовывать никаких совместных предприятий с зарубежными коллегами по превращению имущества научных учреждений (вдруг оказавшихся ничьими) в звонкую монету – тоже. Жена, поняв, что Понькин уже никогда не изменится, поставила на нем крест и, со свойственной ей практичностью в рекордно короткий срок нашла ему замену – некоего персонажа из «новых русских», начинавшего в свое время с нескольких коммерческих ларьков в районе «Мясницкой», а теперь хозяина сети универмагов. Имущество, нажитое непосильным трудом (состоявшим по большей части в непрерывном понукании Понькина к обретению материальных благ), мадам решила также забрать с собой. В результате всего через какой-то год после ухода жены непрактичный профессор лишился дачи, машин, двух квартир, коллекций картин, столового серебра и, разумеется, всех ювелирных украшений. Ушлые адвокаты, нанятые супругой, в поте лица отрабатывали свои немаленькие гонорары. Впрочем, Понькину милостиво оставили квартиру на «Академической»: мадам решила, что лишить бывшего мужа и ее будет уж слишком. От этого серьезно могла пострадать ее репутация.

Профессора Понькина такой поворот событий выбил из колеи. Но не надолго. Скоро он решил, что так даже лучше. Теперь его точно оставят в покое и не будут отвлекать от работы всякими глупостями. И он с энтузиазмом принялся за дело, несмотря на почти не выплачивавшуюся в институте зарплату.

Однако прошел еще год – и профессора начала заедать тоска. Все чаще он стал впадать в мрачное расположение духа, все реже ему удавалось довести до конца задуманное дело. В результате всех этих душевных неурядиц профессор впал в мистицизм и всяческое мракобесие. Он якшался с экстрасенсами и ясновидящими, предсказателями и колдунами, плодившимися в то время как грибы после дождя. От них он пытался почерпнуть ответы на вопросы, которыми раньше не задавался. Колдуны привечали профессора и беззастенчиво пользовались его именем и связями в личных целях.

Прошло еще полгода, и профессор стал приходить в себя. Ум ученого и инстинкт исследователя взяли свое. В результате возник некий гибрид старой, сугубо материалистической научной школы и крайне идеалистических антинаучных увлечений сегодняшнего Понькина. Иными словами, профессор решил «поверить алгеброй гармонию» и методично исследовать «иную реальность» при помощи уже зарекомендовавших себя научных методов. Он сооружал приборы для обнаружения и изгнания домовых и кикимор, усмирения полтергейста, усиления телепатических способностей человека, роста его умственных способностей. Он изготовлял какие-то снадобья, призванные излечить неизлечимые болезни, раскапывал старые рукописи и манускрипты, пытаясь составить эликсир бессмертия, и так далее все в том же духе. Нечего и говорить, что бывшие соратники профессора (не говоря уже о более молодых и гораздо более практичных коллегах) сочли, что он на старости лет, выражаясь попросту, тронулся умом, или, если говорить по-научному, впал в маразм. Объяснив себе таким образом природу неуемной активности профессора, они постарались максимально оградить себя от нее, а также от постоянных потуг профессора осчастливить своими изобретениями все человечество. Тут, дай бог, самого себя осчастливить… Постепенно Понькин превратился в научной среде во что-то вроде диссидента, изгоя, юродивого, которого никто не трогает, но в то же время особо и не слушает. Плюнув на коллег и прочих ретроградов, не желающих заниматься поисками философского камня или эликсира бессмертия, Понькин перенес основную часть изысканий к себе домой и стал работать в одиночку.

Примечательно было то, что многие из его изобретений, как ни странно, работали. Так, дальней родственнице Валентины профессор помог изгнать зловредный полтергейст, который завелся у нее в деревенском доме и не давал никому спокойно жить. Научная общественность на сей счет хранила непроницаемое молчание. Да и как иначе, если факт существования полтергейста научно не доказан? Что уж говорить о приборе, при помощи которого его можно изгонять! Понькина сторонились, Понькина не любили, Понькина считали сумасшедшим и за глаза величали «Кощеем».

Брал Кощей, по словам Валентины, за своим услуги не дорого – ровно столько, чтобы самому иметь возможность жить и проводить разного рода исследования.

Двери лифта открылись, и Пол, Женя и Валентина вышли на лестничную клетку. На этаже было четыре квартиры, но только дверь в одну из них сразу же бросалась в глаза. Она была железная. И не просто железная, а прямо-таки бронебойная. Такими бывают двери разве что в хранилищах банков или бомбоубежищах. Рядом в стену было вмонтировано переговорное устройство. Женя даже присвистнул от удивления.

Валентина подошла и нажала кнопку звонка. Тишина. Она нажала еще раз, потом еще и еще. Наконец, устройство включилось, и оттуда раздался раздраженный голос:

– Какого черта вам надо? Сказали же вам, что ни в какой суд я не пойду! Убирайтесь к дьяволу!

– Василий Андреевич! – прокричала Валентина в переговорное устройство. – Это я, Валя! Помните полтергейст в Бережках?

Переговорное устройство замолчало, потом отключилось. Через пару секунд лязгнул замок, потом дверь медленно открылась и из-за нее выглянул взъерошенный старичок в болтающихся на кончике носа и замотанных скотчем очках.

– Проходите, – сказал он, убедившись, что на лестнице больше никого нет. – Эти с тобой?

Получив утвердительный ответ, старичок пропустил гостей в прихожую и запер дверь на несколько замков. После чего молча прошуршал в комнат у.

Пол с удивлением озирался вокруг. Пожалуй, он в жизни не видел квартиры, в которой царил бы подобный хаос. Повсюду громоздились какие-то агрегаты, узлы и детали. По полу будто змеи, вились какие-то провода. Они же свешивались, будто лианы, с полок, шкафов и антресолей. Войдя в комнату, Пол с удивлением обнаружил, что попал в какую-то удивительную лабораторию. Приборы здесь лепились не только на столах и местами на полу, они были приделаны к стенам, а часть даже свешивалась с потолка. Большую часть приборов Пол, как ни старался, не смог распознать.

– Н-да, – протянул он. – А как соседи на это все смотрят? – поинтересовался затем.

– Никак, – желчно отозвался профессор. – Сволочи. Милицию на меня натравливают. Никак не могут забыть фито-окси-дрожжи.

– Чего не могут забыть? – удивился Пол.

– На космических кораблях кто восстанавливает свободный кислород в воздухе? – начал Понькин безо всяких предисловий. – Правильно, хлорелла, водоросль. Чистый фотосинтез. Но размножается не достаточно быстро. А если Марс колонизировать, или, скажем, Луну, такой скоростью не обойдешься. Ну, я немного поколдовал с дрожжами и создал гибрид. Правда, чуть-чуть не рассчитал. Оставил на плите в кухне… Ну, они по стояку как-то проникли к соседям. Черт знает, чем им так там понравилось, но взвыли те уже через день. Чем они только их ни травили, чем ни выводили…

– Это они вас в суд вызывают?

– Да нет. Это тут какие-то репортеры пожаловали. Прикидывались ангелочками, а сами про меня какую-то гадость в своей желтой газетенке хотели написать. Ну, я их… гм… немного охладил.

– И как же?

– Да есть тут к меня прибор… Неудачный, побочный продукт производства, так сказать. В общем, он делает кожу зеленой. По замыслу он должен был придавать ей здоровый цвет, противостоять старению… Заказ одной косметической фирмы. В общем, я им дал этот прибор опробовать.

– Ну и что?

– Потом дня три вся округа говорила, что ко мне какие-то марсиане прилетали. Соседи клялись и божились, что лично видели зеленых человечков… Этих журналюг сюда понаехало еще больше. Вот, пришлось дверь поставить.

– А зеленые как же? Что, так до сих пор и ходят?

– Нет, это временный эффект. Через пару недель цвет приходит в норму. Только они-то этого не знали. В суд на меня, паразиты, подали, выселить грозят…

Невольно Пол рассмеялся.

– А что же вы не поинтересуетесь, зачем мы к вам пришли?

– Пришли – значит нужно вам. Да, хочу заметить, молодой человек, так, на будущее – если в другой раз будете использовать свои способности – меня ли прощупывать, помещение ли – огромная просьба предупреждать. А то у меня здесь приборы разные чувствительные, вещества, реагирующие на присутствие энергии…

– Вы поняли, что я вас прощупывал?

– А то. Вон стоит приборчик, – профессор неопределенно махнул рукой в сторону окна. – Едва вы вошли, он сразу же заурчал… утробно так… По всему видно, не простые вы посетители. Ладно, рассказывайте. Да, забыл предупредить: не врите, а то у меня еще один приборчик есть…

Через полчаса Пол закончил свой рассказ. Повисла пауза. Профессор взял откуда-то со шкафа сигареты, вытащил одну из пачки и закурил. Затянувшись пару раз, он загасил окурок.

– Вообще-то я не курю. Так держу… Выходит Иерархия. Что ж, наличие такой структуры вполне логично… Кроме вас еще кто-нибудь оттуда в нашей стране есть?

Пол покачал головой.

– Понятно. Ладно, идите на кухню, попейте чаю. Мне надо подумать.

– Сколько?

– Пятнадцать минут.

Они прошли в кухню, расселись вокруг небольшого стола, налили чаю. К чаю у профессора ничего не оказалось, но сам чай он заваривал, надо признать, мастерски.

Прихлебывая из большой кружки, Пол бросил взгляд на Валю и увидел, что она смотрит на него. Их глаза на пару секунд встретились. Впрочем, оба тотчас отвели взгляд в сторону. Отчего-то Пол смутился. «Так, только мне еще этого не хватало», – подумал про себя и постарался направить свои мысли в более полезное русло – а именно просчитать, куда им следует отправиться, чтобы исчезнуть с «радаров» преследователей. Пол выхлебал кружку до конца, но так ничего и не придумал.

Из комнаты донесся голос профессора: он приглашал их войти.

– Так, – произнес Кащей, словно подводя итог проделанной работе. – Едем за город. Сто пятьдесят верст от Москвы. К бабе Яге.

– К кому? – протянул Женя недоверчиво.

– Там увидишь. А пока не перебивай. Она поможет. В деревне есть бесхозный дом. Я пару раз там останавливался. В этот раз остановимся там же. Да, забыл сказать, я еду с вами. Без меня вам, боюсь, не справиться. Деньги есть? – спросил он, обращаясь к Полу.

Вспомнив, что профессор берет плату за свои услуги, Пол достал бумажник.

– Сколько стоит ваша работа?

– Молодой человек, если бы не мои года, получили бы вы сейчас в морду очень неплохо.

– Простите, я не хотел.

– Прощаю. Деньги нужны для того, чтобы добраться до места. Поедем на машине. Вы точно заметили, что за вами следят?

– Еще бы, – отозвался Пол. – Такое трудно не заметить.

– Кто?

Пол пожал плечами.

– Не было времени выяснять. Да и какая разница?

– Действительно, – пробормотал Понькин.

Он подошел к окну, отогнул занавеску. Пол встал рядом, кивнул в сторону потемневшей улицы.

– Вон сидят. В черном «БМВ». С самой гостиницы, похоже, ведут.

– Н-да, – пробормотал профессор, оценив ситуацию. – Чтобы слежку сбросить, применим такой трюк. Вы вызовете две машины. Одну сейчас, другую через час. В первую мы загрузим кое-что из оборудования и материалов. В этой машине я проеду два квартала и буду ждать вас в переулке. Вы сядете во вторую машину, которая придет через час, и скажете водиле изо всех сил давить на гашетку. Надо хоть немного от них оторваться. Дальше совсем просто. Заезжаете в переулок, пересаживаетесь в мою машину. Ваш водила выруливает из переулка и продолжает «убегать», а мы спокойно едем по своим делам. Через час уже будет совсем темно, так что есть кто внутри или нет, они заметят не сразу.

– Гм, профессионально придумано, – не смог не признать Пол. – В какой области, вы говорите, раньше работали?

– Не намекайте, молодой человек. К спецслужбам я никакого отношения никогда не имел. Просто я всегда увлекался детективными романами…

Операция прошла как нельзя лучше. Черный «БМВ» умчался вслед за опустевшим такси, а вторая машина, спокойно вырулив из переулка, влилась в поток, двигающийся в сторону МКАД…