Текст книги "В логове бера"

15

Было где-то около семи утра, когда машина выехала из города. Пол осторожно перебрался к Жене и посмотрел через просверленную дырку. По бокам шоссе мелькали ярко горящие фонари, какие-то постройки, бензоколонки, посты ГАИ… В воздухе висела белесая туманная дымка, и того, что находилось дальше метров ста, видно не было. Как это бывает перед рассветом, температура опустилась до своего минимума, и Пол услышал, как Женя выбивает зубами дробь у него над ухом.

– Что, совсем тяжело? – сочувственно поинтересовался Пол.

– Ну, не так чтобы, – неопределенно начал Женя, но замолк.

Пол привстал и осторожно, стараясь не шуметь, стянул с себя куртку и остался в свитере.

– На, надень, – протянул он ее Жене.

– Нет, не надо, я не возьму.

– Возьмешь! Что мне с тобой делать, если ты окончательно замерзнешь? Куда я с такой обузой? Да еще, как ты говоришь, в самом логове главной сволочи!

Женя молча натянул куртку.

– А ты?

– У меня спецподготовка. Кстати, можешь освоить одну полезную методику. Смотри и запоминай. Упражнение для разогрева тела. Делаешь три энергичных и достаточно быстрых вдоха-выдоха, потом задерживаешь дыхание на пять секунд, одновременно стараясь напрячь все мышцы тела.

Пол продемонстрировал упражнение.

Женя тоже засопел. Это должно было означать, что он начал осваивать методику. Прошло минут пять.

– Слушай, – подал голос Женя. – А ведь и правда действует.

– Только не надо этим злоупотреблять, – счел необходимым предупредить Пол. – Согрелся – и хватит. А то это дает серьезную нагрузку на сердце, а кроме того, повышает артериальное давление и температуру тела.

– И намного повышает?

– Что именно? Давление или температуру?

– Температуру.

– Достаточно. Может дойти до 38 градусов.

– Надо же! – удивился Женя и на секунду задумался. Потом произнес: – Так, выходит, это можно нагнать температуру, прийти потом к школьному врачу и получить освобождение от уроков? Гм, очень полезная методика.

– Лодырь и бездельник, – проворчал Пол и, откинувшись на ящики, прикрыл глаза.

Скоро машина въехала в лесной массив, потом сбавила обороты и остановилась у высоченного зеленого забора, в котором темной брешью зиял вход. Ажурные металлические ворота были невелики и даже не слишком помпезны. Во вкусе хозяев чувствовался минимализм, а в намерениях непосредственных создателей этого образца современного зодчества – конструктивизм, функциолизм и максимальное желание заработать. «Да, не Зимний дворец – зрелищного штурма в случае чего не получится», – усмехнулся про себя Пол.

Из ворот вышел охранник. Увидев сидящего за рулем, осклабился:

– Кто к нам пожаловал! Да это же Шар собственной персоной!

– Ладно, открывай давай. Некогда, хозяин ждет.

– Фу-ты, ну-ты, какие мы важные! Зазнались! Что везешь?

– Что и всегда! – огрызнулся тип со шрамом, которого, как выяснилось, звали Шаром. – Жрачку, бухло. Праздник как-никак.

– Посмотрим.

– Делать что ли не хрен? Скоро официанты и обслуга начнет подваливать, вот на них и оторвешься.

– Инструкция.

Дверь лязгнула, по фургону заходил луч от фонаря. Пол и Женя замерли под ветошью, стараясь даже не дышать.

– А бухло какое, говоришь?

– Виски.

– И много? Как думаешь, пересчитывать станут?

– Бери, бери! Живоглот чертов.

В ответ раздалось раскатистое ржание. Дверь снова закрылась, и фургон въехал за ворота…

16

Ночь в ОВД на Волхонке выдалось не из легких. Сонная, сумрачная атмосфера была враз нарушена. Так только бывает, когда на спящую во тьме березовую рощицу вдруг налетает шквалистый ветер и за несколько секунд все переворачивает вверх дном.

На пульт дежурного поступил звонок: в районе произошло ЧП. В больницы города поступило сразу несколько человек с огнестрельными ранениями. Судя по тому, что доставлены они все были из одного района, перестрелка случилась там же, а именно где-то в районе метро «Кропоткинская». Дежурный тут же отзвонил домой оперу и поднял его с постели – следственные действия нужно было начинать немедленно, пока, как говорится, след не остыл.

Старший опер, матерясь на чем свет стоит, поднялся, нетвердой походкой прошел в ванную и встал под душ.

«Вот сволочи, – с каким-то даже наслаждением говорил он, пока холодные струи воды приводили его в чувство. – Сами, небось, видят десятый сон, а он тут отдувайся за всех… Начальство, мать его. Одно слово – сволочи»

Опер не любил начальство. Но это было бы полбеды. Дело в том, что в последнее время старший опер Бестужев недолюбливал всех своих коллег. С тех пор, как от него ушла жена, характер милиционера сильно изменился, причем явно не в лучшую сторону. Не то чтобы он сильно любил свою лучшую половину, скорее просто привык. Их совместная жизнь не была полна романтических приключений и безумных страстей. В свое время Бестужев после полутора месяцев ухаживаний просто приехал к ней в общежитие, собрал вещи и, сказав всего одну фразу: «Все, теперь будем жить у меня», забрал с собой. Хотя работа у опера была трудная, нервная, неблагодарная и плохо оплачиваемая, министерство внутренних дел все же предоставляло некоторые льготы своим работникам, а непосредственное начальство сквозь пальцы смотрело на взимание работниками отделения мзды с уличных торговцев, ларечников и прочих коммерсантов, расположенных на подведомственной территории. Бестужев, как и остальные, не брезговал этим видом заработка, но никогда не переходил определенных рамок, не зарывался. Его отношение к этому виду правонарушений было очень оригинальным. Дело в том, что он не считал это взятками, вымогательством и вообще недозволенным деянием, о чем, как известно, подробно, во всех деталях, трактует уголовный кодекс. Все взимаемые деньги были штрафами за нарушения административного законодательства, правил торговли, регистрации и т. п. «Ни за что» Бестужев денег никогда не брал. Если человек был чист перед законом, будь он трижды коммерсант, его имущество для опера было неприкосновенно. Другое дело, что количество таких «чистых перед законом» индивидуумов вряд ли превышало величину статистической погрешности, но это уже, как говорится, другая тема. В общем, Бестужев исправно выполнял свои обязанности – следил за порядком и штрафовал тех, кто его нарушал. Единственный нюанс состоял в том, что эти штрафы не сдавались государству, а поступали в доход самого Бестужева. Но и тут его совесть, если так можно выразиться, была чиста. «Разве может государство, заинтересованное в соблюдении закона и правопорядка, так мало платить сотрудникам милиции? – рассуждал он. – Конечно, нет. Так в чем же дело? А дело в том, что государство переживает трудные времена, перестраивается. Вот и происходят сбои время от времени». И Бестужев добросовестно исправлял эти сбои. И проявлял в этом не самые плохие на свете моральные качества. Примечательным было то, что он сам установил себе «зарплату» – на его взгляд, справедливую, ту, которую должен получать милиционер, ну, или полицейский в любом уважающем себя государстве. И когда объем «налогов» и «штрафов» покрывал эту сумму, остальное опер всегда добросовестно сдавал государству. До копейки. Он даже учитывал подоходный налог с зарплаты и честно уменьшал величину своего «справедливого» дохода на тринадцать процентов.

Но с женой вышел прокол. Может, Бестужев слишком много времени посвящал работе, может, вел себя не достаточно внимательно и нежно, но только та завела себе любовника. Узнал он об этом неожиданно, когда случайно заглянул в телефон жены и прочел пару весьма фривольных эсэмэсок. Всего за пару секунд жизнь опера рухнула, как карточный домик. Дня три он ходил сам не свой. Он настолько привык к своему быту, к вечно мельтешащей дома «супружнице», что ощущение было такое, будто в полной тишине вдруг заговорил стул, или стол, или даже комод, до того несколько десятков лет спокойно простоявший в углу комнаты. Не зная, что предпринять, Бестужев в итоге поступил как многие в подобной ситуации, а именно – напился. Это принесло какое-то облегчение. Взяв на антресолях валявшуюся там с незапамятных времен ракетницу, он пошел на пруд и устроил салют для местных мальчишек. Своих детей бог Бестужеву не дал, да он к этому особо не стремился, полагая, что материальные условия для этого не созрели и что он еще успеет. К детям он был равнодушен и не испытывал особого умиления, видя мамаш, точащих лясы друг с другом во время прогулок с колясками по парку или кудахтающих во время погони за кривоногими карапузами, постоянно норовящими убежать подальше от своих излишне заботливых родителей. И только теперь, после новости о неверности жены, Бестужеву не то чтобы внезапно захотелось иметь детей, просто стало как-то до боли горько и обидно за собственную бездетность. «Почему одним все, а другим ничего?» – думал он, видя такую несправедливость. Ему нравилось думать, что он мог бы стать хорошим отцом, что он мог бы многому научить своего гипотетического, и оттого идеального потомка. Кончилась стрельба из ракетницы тем, что проезжающий мимо патруль забрал его в отделение. Ребята были с другого участка, в органах служили недавно и с Бестужевым знакомы не были. Просидев ночь в обезьяннике и немного протрезвев, опер вернулся домой с твердым намерением восстановить справедливость. Для начала он решил выследить любовника своей жены. С его возможностями это не составило большого труда. Любовником оказался щеголеватый, не первой свежести пижон по имени Валентин Аркадьевич Монин, продюсер средней руки, занимающийся постановкой всевозможных театрализованных действ по клубам, филармониям и прочим местам культурного досуга масс. Параллельно Бестужев с удивлением обнаружил, что его жена вот уже как месяца три ходит в какую-то театральную студию и упражняется там в актерском мастерстве. «Доупражнялась, сука», – зло усмехался Бестужев, откупоривая очередную бутылку коньяка и пытаясь отогнать прочь навязчиво маячащие перед глазами порнографические видения с участием «дражайшей половины».

В целях восстановления справедливости опер для начала бейсбольной битой разбил вдребезги «Мазду» продюсера. Когда это не возымело действия, под видом водопроводчика проник к нему в квартиру, оставил там конфискованный накануне увесистый пакет с героином и анонимно сообщил по телефону куда следует о процветающей по указанному адресу наркоторговле. Однако сведения не подтвердились, и Монина, несмотря на то, что он отсидел под арестом семьдесят два часа, отпустили. Тогда Бестужев решил поговорить с ним «по-мужски». Подкараулив продюсера на парковке, он доходчиво объяснил тому, что не следует вторгаться в чужую семейную жизнь. При этом подкрепил свои слова для убедительности парой крепких тумаков. Результатом его действий явились: фингал под глазом продюсера, а также то, что жена на следующий же день собрала вещи и ушла, оставив Бестужева заливать алкоголем свое горе. Пил опер после этого неделю. И то ли вследствие слишком напряженных раздумий, а может просто от перепоя, по окончании этой недели он придумал план, как вернуть жену и склеить разбитое семейное счастье. О жизни продюсеров и вообще представителей шоу-бизнеса он мало что знал. Слышал только, что в этой среде много людей с, так сказать, нетрадиционной сексуальной ориентацией. Это, решил опер, решило бы все проблемы.

Сделав достаточное количество фотографий продюсера что называется из засады, Бестужев позвонил знакомому компьютерщику и попросил сляпать монтаж, где бы Монин предавался плотским утехам с особями своего же пола. Через пару дней все было готово, и опер отправил конверт со снимками бывшей жене на работу. Прошло три дня, но эффекта никакого не последовало. То, что разговор о фотографиях у них был, Бестужев знал – лично наблюдал в бинокль с находящейся рядом с их домом стройки. «Не поверила, – отметил он про себя. – Но сомнения наверняка появились».

Еще чрез три дня он приступил ко второй части операции. Прихватив с собой двух «педиков», которые давно были у него на крючке и находились на свободе лишь потому, что сливали информацию на распространителей кокаина в районе, Бестужев отправился домой к продюсеру. «Голубым» он обрисовал задачу по дороге, посулив, что если они выполнят все, что от них требуется, он оставит их в покое и не будет заставлять больше стучать.

Дождавшись, пока бывшая жена уйдет из квартиры, Бестужев в сопровождении «сладкой парочки» поднялся на восьмой этаж. Ничего не подозревающий продюсер открыл дверь.

– Ну что, Моня, посекретничаем? – усмехнулся опер и профессиональным ударом в солнечное сплетение сбил его с ног.

Когда бывшая жена вернулась с репетиции, она застала дома что называется картину маслом. Продюсер в компании двух «старых друзей» предавался извращенным утехам на широкой постели. При этом «друзья» так вдохновенно исполняли свою миссию и принимали такие замысловатые позы, что «Кама-сутра» могла бы показаться по сравнению с этим жалким комиксом для детей младшего школьного возраста. Они так страстно стонали и сопели, что бедная женщина, не выдержав подобного зрелища, в ужасе и слезах опрометью выбежала прочь из квартиры. Выбравшись из шкафа, где прятался до сих пор, Бестужев отпустил с миром двух своих подельников, сплюнул сквозь зубы в сторону продюсера и, сочтя дело сделанным, отправился восвояси.

Каково же было его удивление, когда ожидаемого эффекта и в этот раз не последовало. Наоборот, на следующее утро к нему нагрянула опергруппа из управления и, заковав в наручники, отвезла в СИЗО при Прокуратуре. Разбирательство, которым занималась служба внутренних расследований, продолжалось полтора месяца. В камере бывший опер вел себя без страха и тени раскаяния, поскольку терять ему было уже нечего. Одного урку он едва не придушил, когда тот попытался «прессануть» его как бывшего мента, другому сломал челюсть и руку за попытку согнать с удобного места возле окна. В результате его перевели в одиночку, что, к слову сказать, должны были сделать с самого начала.

Собранных материалов оказалось вполне достаточно не только для передачи в суд, но и для осуждения на вполне приличный срок, но внезапно расследование остановилось, а потом прекратилось вовсе. Через адвоката Бестужев узнал, что инициатором прекращения дела стала его жена. Это она уговорила Монина забрать заявление. Однако непреложным условием освобождения было то, что Бестужев отныне забудет не только где она живет, но и ее имя, а кроме того, в двухмесячный срок разменяет принадлежащую им трехкомнатную квартиру. Начальство тоже было радо замять дело – как-никак честь мундира и все такое. Деваться было некуда. Опер на все согласился и подписал документы. Размен квартиры и раздел имущества он что называется пустил на самотек. Вследствие этого оказался в комнате в коммуналке, хотя и в центре города. Соседи побаивались мрачного и не слишком общительного милиционера и старались по возможности держаться от него подальше.

На работе милиционера восстановили – все же он был одним из лучших оперов управления – впрочем, при этом ясно дав понять, что дальнейшего продвижения по службе в ближайшем обозримом будущем для него не предвидится. Постепенно жизнь вошла в колею. Не в прежнюю, а какую-то другую, более скучную, однообразную и в чем-то даже безнадежную. Через пару месяцев Бестужеву прислали стажера. Им оказался только что окончивший юридическую академию Борис Натанович Кац. На Бориса Натановича он, правда, не тянул, максимум – на Борюсика. Делать ничего не умел, знания имел исключительно теоретические, а кроме того, совсем не скрывал того, что в будущем с удовольствием ушел бы в адвокаты, поскольку доходы там несравнимо выше. Его эгоизм и искреннее стремление к материальным благам были настолько непосредственны, что даже не вызывали злости или раздражения. Даже страсть умничать не по делу ему в какой-то степени шла. Уже его появление в отделе ознаменовалось событием, имевшим некоторые последствия. Едва новый стажер вошел в дверь, как столкнулся нос к носу с Бестужевым.

– Вот, – представил юношу вошедший следом майор Кулебяко, – наш новый стажер. Борис Натанович Кац. Прошу любить и жаловать. А это, – он указал на Бестужева и повернулся к новичку, – наш лучший опер Василий Андреевич Бестужев.

Стажеру бы промолчать, изобразить почтительность и вообще – благоговение перед заслугами и жизненным опытом, но не тут-то было. На его лице возникло характерное выражение всезнайки, который что-то выцепил из закромов полезной и бесполезной информации, которой напичкана его голова, – и он изрек:

– Как же! Бестужев! Старинная дворянская фамилия. Правда, она была двойная. Бестужев-Рюмин…

Весь отдел покатился со смеху. Стажер стоял и растерянно озирался по сторонам.

– Ничего, не смущайся, – проговорил майор Кулебяко, с трудом сдерживая улыбку. – Очень полезная информация. А что смеются, то это лишь оттого, что фамилия, как бы сказать, очень подходит нашему сотруднику…

Через день о случае уже знало все отделение, а еще через день кроме как Бестужевым-Рюминым опера никто не величал. Прошел месяц, и первая часть фамилии удивительным образом из обихода исчезла, так что осталось лишь лаконичное «Рюмин».

Стажера наш Бестужев-Рюмин невзлюбил с первого взгляда. И не только оттого, что по его вине дворянская фамилия «Бестужев» в одночасье превратилась в люмпенское «Рюмин», а еще потому, что тот постоянно везде лез, во все совал свой длинный нос и по каждому поводу высказывал собственное суждение, о котором его никто не спрашивал. Через год опер с радостью дал стажеру рекомендацию для дальнейшего прохождения службы в органах прокуратуры. Однако, думая, что избавился от назойливого всезнайки, Рюмин глубоко заблуждался. Прошло еще два года – и выяснилось, что Борис Натанович Кац сделал головокружительную карьеру в органах надзора, и теперь является куратором их отделения. Попасть в подчинение к всезнайке, и не просто в подчинение, а под контроль, было чудовищно. Все эти перетрубации не добавляли Рюмину человеколюбия, и его без того нелегкий характер сделался практически невыносимым.

Придя в участок, Рюмин остановился перед окошком дежурного и тяжелым, почти ненавидящим взглядом уставился на него. Тот сразу засуетился и торопливо заговорил, перескакивая с пятого на десятое:

– Перестрелка была… Где-то в районе «Кропоткинской». Там кабак подземный. Элитный. Ну, их по огнестрелу в больницы распихали… А врачи обязаны же сообщать… Человек десять ранено. Говорят, и трупы есть.

– Что, точнее сообщить не могли?

– Да они, похоже, сами толком ничего не знают.

– Бандитская разборка? Или бизнес?

– В том-то и дело, что не понятно. Какие-то чины негласно уже подключились. Такое впечатление, что дело хотят замять.

– Ну, а меня на кой черт среди ночи с постели подняли?

– Сказали, чтобы ехал, свидетелей и пострадавших опрашивал. На всякий случай. Замнут дело или нет, еще не известно, а за отсутствие работы по соответствующему направлению по головке не погладят. Похоже, начальство страхуется.

– Они, гады, страхуются, а ты паши. Машина готова? – проворчал Рюмин и, получив утвердительный ответ, вышел на улицу.

17

В части подвала, представлявшей собой минипрачечную, было сухо и тепло. Пол и Женя деловито натягивали на себя черные, с атласными отворотами костюмы. Где-то за длинным рядом вешалок, под мешками с грязным бельем, чуть заметно копошились несчастные официанты. Стянутые скотчем, словно две булонских колбасы, они едва могли шевелиться. Рты у них были заклеены, так что позвать на помощь им тоже вряд ли бы удалось. К тому же после бутылки водки, насильно влитой в каждого, их неорганизованные вопли, а тем более рассказы о коварном нападении определенно не вызвали бы сочувствия в окружающих.

Все складывалось удачно. Слишком удачно. Впору было трижды плевать через левое плечо, чтобы не сглазить. Когда фургон подъехал к задним воротам особняка, Шар и коротышка ушли внутрь, и незваным гостям удалось беспрепятственно вылезти из кузова.

После непродолжительных поисков наши искатели приключений наткнулись на небольшое подсобное помещение, где провели большую часть дня, коротая время за разговорами и составлением плана дальнейших действий. Исходя из того, что они услышали на въезде, в доме: а) должен был состояться праздник, б) предполагаемое время начала мероприятия – часа четыре дня, в) на празднике будет присутствовать много официантов и другой обслуги, среди которой можно будет довольно легко затеряться.

Оставив в стельку пьяных официантов лежать в подвале, Пол со своим юным спутником вышли через парадный вход во двор. Особняк впечатлял размерами, роскошью и размахом построек, расположенных на прилегающей территории. Повсюду сверкала иллюминация, возле импровизированного огромного навеса толклась шумная толпа гостей. Под навесом располагались столы с напитками и закусками. Тут и там шныряли одетые в черные смокинги официанты, услужливо предлагая важным приглашенным персонам отведать тех или иных кулинарных изысков. Чуть поодаль переливались всеми цветами радуги огромные ледяные скульптуры – средневековый замок, знаменитая парижская триумфальная арка, пагода с загнутыми вверх углами крыши, Собор Василия Блаженного и детский ледяной городок.

Взяв по подносу с бокалами, опустошенными гостями, Пол и Женя снова вошли в дом.

– Веди себя спокойно и уверенно, – посоветовал Пол робко озирающемуся по сторонам Жене.

– А если заметят?

– Вряд ли. На обслугу обычно обращают внимание в самую последнюю очередь.

– Хорошо бы.

Они вошли в ярко освещенную гостиную. Повсюду было полно народу. Дамы блистали бриллиантами и экстравагантностью нарядов, мужчины выпивали и вели важные разговоры о больших деньгах и о большой политике. Изящно лавируя между гостями, Пол подошел к столу, на котором располагались напитки и посуда. Деловито подхватил пару бутылок, несколько фужеров, набрал разных закусок. Расположил все это на подносе и двинулся вверх по лестнице, не забыв шепнуть Жене: «Делай, как я. Жду наверху».

Однако пройти к лестнице оказалось не так просто. Едва он достиг середины зала, как кто-то сзади схватил его за плечо. Нервы Пола напряглись до предела, разве что не зазвенели, как туго натянутая струна. Сработала многолетняя подготовка. Сделав над собой усилие, он растянул губы в улыбке и обернулся.

Прямо перед ним стояла не кто иная, как Евлампия Кошак. «Светская львица» была изрядно навеселе и нетвердо стояла на ногах.

– Эй, ну-ка постой, – пробормотала она заплетающимся языком. – Дай сюда выпивку.

Евлампия взяла с подноса бокал и, расплескивая мартини, сделала приличный глоток.

– Гм, симпатичный, – заметила она, окинув Пола взглядом с головы до ног. – Знаешь, кто я?

– Конечно, – предпочел согласиться Пол. – Вас все знают.

– Надо же, и не дурак, – Евлампия опять отхлебнула из бокала и оперлась Полу на плечо. – Вот скажи, почему меня все считают стервой?

Пол пожал плечами.

– А ведь я не такая. Ну вот совсем, ни на столько… На самом деле я наивная и добрая… И душа у меня нежная, как цветок…

Евлампия приблизилась к Полу почти вплотную. На него пахнуло спиртным.

– Хочешь меня? – спросила она доверительно.

От такого заданного в лоб вопроса Пол немного растерялся.

– Очень, – впрочем, тут же нашелся он. – Вас все хотят.

– Правильно, – захихикала Евлампия. – Пятерка. Ну-ка, пошли со мной.

Пол изобразил на лице блаженную улыбку идиота. Потом переложил поднос из одной руки в другую.

– Я… я сейчас. Только поднос поставлю…

– Давай, – согласилась Евлампия. – Только не задерживайся. А то я ждать не люблю.

– Что вы, я мигом…

Пол повернулся и, торопясь, пошел вверх по лестнице. Поднявшись, он выглянул из-за колонны. Евлампия Кошак, покачиваясь, как рыбацкая шаланда в шторм, брела сквозь толпу гостей.

«Давай, иди, начерти пару формул», – пробормотал Пол, вспомнив отсмотренный им пару дней назад фильм про бравого русского разведчика.

Проводив Евлампию взглядом, Пол двинулся дальше. Перед ним тянулся длинный широкий коридор, по одну сторону от которого были какие-то двери (судя, по всему, комнаты), а по другую – всего две больших двери (вероятно, переговорная или конференц-зал).

Пол осторожно продвигался вперед. Внезапно одна из больших дверей открылась, из-за нее послышался неровный гул голосов, точно внутри собралось большое количество людей, которые теперь что-то оживленно обсуждали. Из дверного проема показались один за другим двое. Первый был огромного роста, совершенно лысый и с черными кустистыми бровями. Лицо его было словно вырублено из одного большого куска дерева, причем обработка, судя по всему, была минимальной. Он улыбался широкой людоедской улыбкой и говорил, обращаясь к тому, который шел следом:

– Ну что ты, Викентьич! Да я бы с ними не то что в Думе, в чистом поле бы не сел…

– Ничего, придет время – мы с ними со всеми разберемся, – ответил тот, кого назвали Викентьичем. Это был массивный человек с пристальным, суровым взглядом и большой бородавкой в районе носа. Больше всего он напомнил Полу Мартина Бормана из того самого фильма про русского разведчика в тылу врага. «Классный фильм, – подумал Пол, – жизненный».

Увидев Пола, оба остановились.

– О, Викентьич! Даже вниз идти не придется, – сказал бровястый. – Вот буржуи! Сервис…

Викентьич сделал Полу знак и открыл одну из дверей, расположенных напротив. Все трое вошли внутрь. За дверью оказался небольшой кабинет с обширным инкрустированным столом и мягкими кожаными креслами. Викентьич плюхнулся на одно из них. Бровястый приземлился на другое. Пол услужливо поставил на стол поднос.

– Мне «Нарзану», – сказал Викентьич.

– А я, пожалуй, винца выпью, – отозвался лысый.

Пол откупорил бутылки и наполнил фужеры.

– Ну что, как работается у эксплуататоров? – неожиданно поинтересовался Викентьич у Пола.

– Да вроде ничего, – пожал плечами тот, не совсем поняв, о чем идет речь.

– Вот именно, что ничего хорошего, – недовольно буркнул Викентьич. – А ведь мог бы ученым стать, или, там космонавтом…

Пол тактично молчал.

– На вот, налей себе, – сказал лысый и пододвинул Полу емкость. – Выпей за весь трудовой народ. Коньячок тут славный…

Решив, что отказываться было бы неблагоразумно, Пол налил стакан.

– Ну что? Пролетарии всех стран соединяйтесь? – подмигнул лысый и опрокинул свою порцию спиртного.

– Воистину соединяйтесь, – отозвался Викентьич, пригубляя «Нарзан».

Пол резко выдохнул и выпил коньяк.

– Во, молодец! – похвалил лысый. – Сразу видно, наш человек. На вот тебе, – добавил он взяв своей огромной лапой с тарелки бутерброд с осетриной и протянув Полу. – Бери-бери… Ну, все, теперь иди. Чего застыл? Шевели помидорами…