Текст книги "Аут. Роман воспитания"

– Вот мы и приехали, я живу совсем рядом с аэропортом, – сказала.

Мы остановились на обочине. Темная улица – ряд одноэтажных домиков, в паре из них еще светились окна. Мария вышла, отворила калитку, шофер поспешил следом, неся ее чемодан. Вышел и я.

Шофер занес чемодан на крыльцо. Я остался внизу.

– В каком часу мне заехать за вами, сеньора? – вдруг спросил шофер.

– Что вы, спасибо, я доберусь сама! – отвечала она.

– Нет-нет, господин министр приказал привезти вас! – настаивал шофер.

– Хорошо, тогда в десять утра, но не раньше!

– Доброй ночи, сеньора!

– Доброй ночи!

Шофер вернулся в машину, я стоял перед крыльцом:

– Министр зовет вас к себе?

– Да, хочет предложить мне какую-то работу.

– Можно спросить, какую?

– Я еще не знаю, он так загадочно говорил… Простите, мне надо идти, боюсь, мы разбудим маму и сестер.

– Да-да. Но мы встретимся завтра? У меня совершенно свободен завтрашний вечер. Вы покажете мне город, ведь я впервые здесь.

– Не знаю, я пока не могу обещать.

Она достала из сумочки ключи и уже начала открывать дверь.

– Мария! Но вы даже не дали мне своего телефона!

– 3-12-43, – скороговоркой продиктовала она, открыла дверь, вошла в дом. – Спокойной ночи.

И дверь закрылась. Бог ты мой – всего пять цифр! Какой маленький город! И еще: немного утешило то, что они с Жозе Арналду жили не вместе.

Итак, моя затея с «янычарами» не удалась. Да и могла ли она состояться в чужой стране, на чужом континенте? Черная пята Мботы наступила на горло этой педофильской, в сущности, идее.

Мне стало это предельно ясно, когда полковник Мбота пригласил меня в штабную палатку на праздничный ужин. Я и прежде чувствовал себя не слишком уютно в окружении повстанческих боссов на штабных совещаниях, но тут вдруг слишком явственно ощутил себя чужим. Этакой легкомысленной белокожей виньеткой, неизвестно кем нарисованной среди суровых африканских татуировок.

Мбота сидел божком в дальнем углу палатки, посверкивая белками. Остальные роились вокруг, ловя каждую реплику, каждый хриплый его смешок.

– Команданте Бен, выпейте со мной! – услышал я. И следом услышал тишину.

Я подошел, офицеры расступались вежливо, но ровно настолько, чтобы я смог протиснуться к боссу.

Команданте, помню, всегда пил бурбон Five Roses, который ему регулярно привозили из Комати-Буша. Мне тоже плеснул в стакан – на два пальца.

– Господа, соратники, я пью за команданте Бена, за его роль в нашей освободительной войне!

Все выпили за меня. Но говорить никто не пытался, ждали, что еще скажет Мбота. И он сказал:

– Знаете, команданте Бен, чем вы отличаетесь от нас?

– От кого – от вас?

– Вы, европейцы, от нас, африканцев?

– Цветом кожи.

– Не только, не только. Не обижайтесь, – Мбота сделал маленький глоток, не сводя с меня своих глаз. – Не обижайтесь на то, что я вам сейчас скажу. Хорошо?

– Не буду.

– Мы с вами отличаемся вот настолько, видите? Мбота приставил свой стакан к моему. В его бурбона было на полпальца, в моем – на палец.

– На полпальца? Да? – спросил я.

– Примерно. Но это только сейчас. А теперь мы с вами выпьем до дна. Оба.

Мы выпили.

– Теперь мы уже не отличаемся совсем, ни на сколько! – Мбота поставил стакан, ударил себя руками по мощным ляжкам и захохотал.

И все вокруг тоже.

– Это очень просто, команданте Бен, очень просто. Ваша эта… цивилизация – это как стакан, полный бурбона. А наша – всего лишь половина или, если вам больше нравится – четверть стакана. А сам стакан – это все, что было до цивилизации. С тех самых пор, как первый человек родился здесь, у нас, в Африке. Миллионы лет назад – на берегу Танганьики, или Ньясы, или Виктории… Они, эти миллионы лет, никуда не деваются, команданте Бен. Не так разве?

– Так.

– Ну а если так, то я выпиваю свою цивилизацию, вы свою, и мы оба остаемся голыми, ха-ха-ха!

Хор вторил.

– Ну что такое пять, четыре, три, две тысячи лет по сравнению с миллионами?! Ничто. Мы с вами оба – животные, команданте Бен. Только вы животное уже слишком домашнее, а мы – еще слишком дикое. Вот и вся разница. То есть – никакой разницы.

Моя гостиница удобно расположена – в даун-тауне, который здесь называется Baixa (то есть «низ») – район деловой и портовый.

Почти напротив отеля – Центральный рынок, где у меня назначена встреча с нашим агентом.

Утром следующего дня я туда и отправился. Пряные запахи, потные торговки, шум, гам, – идеальное местечко для обряда посвящения в шпионы. Время от времени я оглядывался, пытаясь определить, нет ли «хвоста». Вспоминаю, и становится смешно – какое ребячество! Я хоть и не был любителем шпионских фильмов, но видел их во множестве – в детстве на родине. Реальность, как водится, была существенно иной, нежели кино: в сутолоке африканского базара неофит вряд ли разобрался бы, следят за ним или нет. Я отыскал ряды, в которых торговали тряпками. Там, в третьей, если считать с северной оконечности рынка, лавке должен был меня ждать некий Симайо.

В лавке никого не было. Я занервничал – в самом деле, что теперь делать? Стоять ждать? Белому человеку у лавки с яркими и явно немужскими тряпками? Вот и торговки из соседних лавочек с интересом посматривали на меня. Они даже ничего не предлагали – что можно было предложить элегантному белому человеку в светло-бежевом «сафари» и в темных очках?

И я ушел, пошел дальше, решил сделать круг и, возможно, вернуться. Но метров через сто, когда я рассматривал безделушки явно туристического предназначения, меня окликнули сзади:

– Со Бен? Я – Симайо.

Я оглянулся: небольшого росточка человек, круглоголовый, какими бывали в детстве крашеные резиновые куклы-негритята.

– Не оборачивайтесь. Слушайте меня: повернете направо через десять метров, там, в конце ряда – небольшие ворота, это выход с рынка. Напротив него, на другой стороне улицы – кафе. Идите туда, я вас там найду, – сказал он скороговоркой, но, к счастью, я понял.

Я сел в кафе, внутри было жарко, но за столик на улице я сесть не решился. Заказал эспрессо. А вот и Симайо, он улыбался мне так, словно мы с ним друзья не разлей вода.

Он оказался вполне толковым парнем, насколько я успел понять. Симайо служил юристом в иностранном отделе министерства обороны. Курировал контракты с иностранными специалистами, и в том числе с советскими летчиками из президентского экипажа. Судя по всему, бардак в этом министерстве царил такой, что он был в курсе всех мало-мальски важных событий. Даже знал и график передвижений президента.

Симайо подтвердил, что через десять дней президент вылетит в Лусаку на переговоры с какими-то кубинскими генералами, потом он перелетит в Мбалу на саммит с парой-тройкой президентов соседних стран. После чего вернется в столицу.

– А вдруг он вздумает еще куда-нибудь? – спросил я.

– Это то, что я знаю, – не переставая улыбаться, сказал Симайо. – А что касается «еще куда-нибудь», то президент летит на маленьком «Туполеве», а не на большом «Ильюшине», на котором он летает далеко и надолго. Во всяком случае, министерству дано указание готовить эту машину.

– Вы хорошо знаете экипаж? – спросил я.

– Да, я знаком с обоими экипажами. И скажу, что летчики с «Ильюшина» серьезнее, чем с «Туполева».

– В каком смысле – серьезнее?

– У «Ильюшина» – очень строгий командир, он следит буквально за всем, как и чем их кормят, какие номера в гостиницах, следит за режимом. С ним много хлопот, чуть что – он скандалит и напрямую звонит президенту. «Туполевцы» – другие. Они и выпить любят, им плевать, где спать. Они даже, я знаю, просят селить их в гостиницу похуже, а разницу отдать наличными. Им главное – заработать. Веселые ребята. Они, кстати, в вашей гостинице живут. Я слышал, что ваш посол хочет этот экипаж поменять. Как это по-советски? Неблагонадежные?

– Так они точно полетят?

– Думаю, да. Если будут изменения, я постараюсь сообщить. Думаю, через неделю все будет ясно на 99 процентов. Ситуация такая, что президент не может не просить помощи у кубинцев.

– Но почему кубинцы не прилетят сюда? – спросил я.

– А это уже политика, сеньор Бен. Президент не раз говорил, что никогда не прибегнет к прямой военной помощи. Поэтому такие контакты держатся в строжайшем секрете.

– Ха-ха. Настолько строгом, что мне о нем рассказывает сам министр обороны! – воскликнул я и пересказал Симайо вчерашнюю историю.

– А это уже очень плохо, – ответил мой собеседник уже без тени улыбки.

– Впрочем, он был совершенно пьян, – сказал я.

– О, поверьте, я очень хорошо знаю генерала Онвалу. Да – он законченный алкоголик, но при этом всегда очень точно знает: кому, что и когда можно сказать.

Это был шок. Мария.

– Что же мне делать? То есть что нам теперь делать? – спросил я наконец.

Я не то что испугался, я растерялся. Одно дело было воевать в буше, где более-менее все понятно, другое дело – попасть в логово врага и узнать вдруг, что сам-то ты давным-давно раскрыт.

– Нужно уходить, и прямо сейчас, – от спокойствия Симайо не осталось и следа, его круглое лицо прямо-таки искажено было страхом. – Беда в том, что вы белый, что вам трудно оставаться незаметным. Правда, я не увидел за вами хвоста, когда вы шли сюда, но стоит вам появиться в гостинице, и все пропало. Они захотят узнать, с кем вы встречались, и найдут меня. Сейчас я уйду, а вы подождите еще полчаса. Вот здесь я собрал данные, которые вы просили – частоты приводов аэропорта, перечень полетов президентских экипажей за последний год, состав делегаций, состав экипажей, адреса… Я отдаю вам это, но это нужно уничтожить! Как можно скорее. Этого нельзя оставлять!

Он разволновался не на шутку, бедный Симайо!

– Я ухожу, сеньор Бен. И вы тоже уходите. Правда, я не знаю, как…

Было и печально, и забавно, что на случай провала не оказалось ни одного варианта спасения. Мне негде было затаиться в незнакомом городе, ну не идти же в самом деле в датское посольство! Черт бы драл этих коварных негров!

– О'кей, спасибо, Симайо! Успехов. Надеюсь, все будет в порядке.

Я, в отличие от своего агента, вдруг успокоился. Взял листки с данными, стал их просматривать, намереваясь запомнить хоть какие-то имена, цифры, названия. Это оказалось занятием вполне бессмысленным, – столько точной информации я не в состоянии был не только усвоить, но и просто проанализировать. Мария.

Была в моей ситуации, однако, и какая-то странность: откуда Онвала мог узнать, кто я? И знал ли он это на самом деле? Меня раскрыли всего за какие-то сутки? Не может этого быть, даже несмотря на все мое дилетантство в шпионских делах. Я вспоминал шаг за шагом свое пребывание в Мукумбуре, но ничего странного не вспомнил. Если и было что-то, то в самолете, где наверняка сидели агенты Seguranca Na-cional. Но как они узнали, кто я такой? Непонятно. Непонятно. Непонятно. Мария.

Теперь вот эти бумаги. Их можно было порвать и выбросить в унитаз в том же кафе, и я решил так и сделать. Однако камера шпионского кино не оставила меня и здесь. В туалете я обнаружил оконце над унитазом, выглянул: тихая улочка, напротив – магазин, хозяин-индус сидит перед дверью на стуле, читает газету. Над моим оконцем нависает кондиционер, видимо, из квартиры, что расположена над кафе. В его нижней панели щель, достаточно широкая, чтобы положить туда небольшую стопку бумаги. Я вернулся за столик, заказал еще кофе. Полистал газету. В кафе почти пусто – только мамаша с двумя детьми у окна, кормит их мороженым. Через четверть часа я опять отправился в туалет, выглянул – индуса не было, хотя стул стоял. Вытащил бумаги из-за пазухи и быстро вложил их в щель кондиционера. Кажется, они поместились там идеально – из окна не видно. И с улицы их можно достать – не слишком высоко. Закрыл форточку, вернулся, расплатился, дал хорошие чаевые, вышел. Мария.

Вроде ничего подозрительного – никто не дежурит на углу, никто не выглядывает из дверей. Беспечной походкой направился было к гостинице. Мария, скорее всего, уже вернулась с аудиенции у министра, но звонить ей было бы безумием.

Впрочем, и возвращаться в гостиницу тоже было бы безумием, если верить перепуганному Симайо. Я живо представлял себе, как в холле отеля ко мне подходят двое хлопцев из Seguranca, берут меня под белы рученьки, запихивают на глазах у зевак в черный автомобиль, везут в свои казематы, а там следак, как две капли воды похожий на Мботу – татуированный, с кулачищами с мою голову – начинает допрос. Вот она – шпионская романтика. Романтикой военной ты уже насладился вполне, отведай-ка, Веньямин, и другой деликатес бытия. Мария.

Хотя, размышлял я, задание я выполнил, бумаги у меня, можно смело отправляться в rent car, садиться и уезжать. Вернее, попытаться уехать, а там будь что будет.

Я остановился на перекрестке. Я помнил по карте, что если взять налево и вверх, то через три квартала будет rent car. А если – направо и вниз, то через два квартала будет улица, на которой – пересечь ее, направо и триста метров прямо – мой отель. Мария.

И я поворачиваю налево. Я выбираю маленький Land Cruiser (в те годы эта марка была еще настоящей) безо всяких хлопот, плачу за двое суток карточкой American Express, сажусь, предельно осторожно включаю первую скорость и отпускаю педаль сцепления (вожу-то я так себе!), трогаюсь, еду. Главное – не забывать, что движение здесь левостороннее, как в соседней ЮАР. И еще главнее – выехать из города, а там на шоссе будет проще. Но я не еду из города, я еду в отель, потому что Мария.

Машина позволяет мне убедиться наверняка – «хвоста» нет: никто не едет следом, на всей улице за мной вообще ни одной машины. Да и прохожих тоже почти не видно – два часа пополудни, сиеста.

Я паркуюсь за отелем, в портовом районе, а в отель иду пешком. Прохладное, темное и пустое, пустое! пространство лобби. Нет, пожалуй, Симайо погорячился, решаю я.

– Bona tarde, senhor Danielsen! Como esta? Aqui tenho um recado para о senhor[17]17
  Добрый вечер, сеньор Даниэльсен! Как поживаете? А у меня есть для вас сообщение, держите (порт.).


[Закрыть], – на португальском приветствует меня халдей за стойкой и протягивает бумажку.

Не читая, смотрю на подпись: Maria! He верю своим глазам, читаю: call me please[18]18
  Позвоните мне, пожалуйста (англ.).


[Закрыть].

Мария!

То есть, если рассуждать логически – ей поручили меня «пасти». Вот прямо сегодня, привезли ее в министерство, там сидели важнеющие, надувая губы, негриллы из Seguranca Nacional, a как еще?

– Сеньорина! (или как они тут называют юных красавиц-стюардесс?) – наперебой говорили они, – мы хотим поручить вам очень важное и чрезвычайно ответственное задание, можно сказать – поручить спасение родины (точно Жанне д'Арк). Наши агенты выследили опасного военного преступника, который объявился в столице, по всей видимости, с крайне опасной для страны миссией. Это Бешеный Бен! (ББ! MB! BF!) Вы наверняка читали о нем в газетах (Ха! У них тут в столице, между прочим, издаются одна-единственная газета и один-единственный журнал!). Ваша задача – соблазнить его и выведать цель приезда…

Ну и так далее. И Мария, любимая моя Мария, согласна. Ведь на карту поставлена ее карьера, ее жизнь, жизнь ее матери, ее сестер! А как иначе?! И вот она звонит – чтобы назначить мне свидание. И знает, что ей нет нужды соблазнять меня, потому что я уже ее. Мария…

Я диктую портье ее номер, прошу соединить.

– Момент! Сеньора Мария на проводе, мой сеньор.

– Да, Мария, это я, Георг. Очень рад вас слышать! Вы мне звонили?

Мария.

Я слышу ее грудной, чуть грубоватый, но такой сексуальный голос и цепенею – любовный восторг.

Взлетаю.

Она говорит, что ей нужно (не хочется – нужно!) меня увидеть.

Падаю.

Я отвечаю, что могу приехать когда угодно и куда угодно. Хоть сейчас. Она говорит, что не надо ни сейчас, ни куда угодно, а в десять вечера в ресторан «Beira mar» на городском пляже, в самом его конце, там еще – площадь, а дальше – дорога кончается.

Взлетаю.

Я предлагаю заехать за ней, но – качели – она сообщает, что ее подвезет Жозе Арналду.

Падаю.

Возможно, что отсутствие слежки объяснялось участием Марии в моей судьбе: зачем следить, если я сам приду куда угодно и когда угодно.

С самого момента нашего знакомства два дня назад и до сих пор я жил как бы в двух непересекающихся измерениях – задание и Мария. Теперь они пересеклись, скрестились, и в спайке этого скрещения таилась колоссальная энергия, которая не может не закончиться взрывом. Я готов, я его жду, я его жажду. Это ли не лучшая, не самая героическая участь для ростовского мальчишки, эстета и хулигана (не в пошлом современном, конечно, смысле), волею судеб забредшего на край Ойкумены и познавшего там все, что должно познать двуногому, коль скоро ему суждено было родиться – смертельный риск и смертельную любовь?!

О, как высоко сказано, Веньямин! Рыдать хочется.

Я не знаю, как убить эти семь с лишним часов до встречи. В мозгу строится любимая с детства лесенка:

 
Мария сказала – приду в четыре.
Пять, семь, десять…
 

Если хотите – вот самое верное подтверждение моей любви: после разговора с Марией мой член возбуждается и неприлично выпирает из плотно обтягивающих меня штанов «сафари». К счастью, рубашка навыпуск спасает положение.

Но: если в любое другое время, находясь в таком «приподнятом» состоянии, я бы быстро избавился от него, от души промастурбировав в укромном местечке, то сейчас мысль о мастурбации вызывает во мне чуть не религиозное отвращение. Это не просто грех старика Онана – это липкая измена.

Возвращаюсь к машине, медленно еду на улочку, где в щели кондиционера оставил шпионские бумаги – у меня есть время подробно изучить их, и вряд ли кто-то помешает это сделать. Уже припарковав машину под самым кондиционером, так что вода из него капает на ветровое стекло, понимаю, что достать бумаги не смогу – ростом не вышел, нужен стул или ящик.

Хлопаю себя по лбу – мудак ты, Бен, просто мудак! Зачем лезть с улицы, когда можно сделать это из туалетной кабинки?!

Просто мудак.

Паркую Land Cruiser перед кафе и теперь уже с полным моим правом сажусь за столик на тротуаре – кофе, два сэндвича с яйцом и сыром.

То ли стон, то ли всхлип сзади. Оборачиваюсь и натыкаюсь взглядом на маленькую, грязную и… невероятно изящную ладонь прямо перед моим лицом. Нищий мальчик, спутанные пепельно-бурые волосы, гноящиеся глаза. Из-под рваной рубахи проступает на плече (от самой шеи) свежезатянувшийся длинный рубец, словно от сабли. Босые ступни – стоптанная кожа подошв. Опять глаза – они прекрасны, даже гной не портит их!

– Жинито?! – полушепотом восклицаю я.

– Sim, senhor… Tenho fome, muita fome, senhor[19]19
  Да, сеньор… Я очень-очень хочу есть, сеньор (порт.).


[Закрыть], -заученно и гнусаво повторяет он, очевидно, не узнав меня.

– Жинито, это я, команданте Бен, – опять полушепотом.

– Sim, senhor… muita fome…

Он действительно очень худ, скорее всего не ел уже несколько дней. Сажаю его рядом, кормлю сэндвичами – этакий диккенсовский дядюшка.

Он ест споро, но не безобразно, с достоинством ест. Я любуюсь. Прошу официанта принести лимонада, официант глядит на него брезгливо, кивает, говорит:

– Лучше вам быть осторожнее, мой сеньор, они часто воруют. Так, что и не заметите!

– Бог им в помощь, – отвечаю я.

Беру мальчика за руку, веду в соседнюю лавку – купить что-нибудь из одежды. Вежливый хозяин-индус терпеливо роется в своих запасах, находит сносную пару башмаков и рубашку, а за остальным бежит к соседям. Через полчаса Жинито одет в салатного цвета рубаху, белые шорты (они висят на его исхудавшей попке), на ногах – салатные же мокасины и белые носочки – ангел, ангел! В аптеке покупаю мазь от конъюнктивита, затем – в гостиницу отмывать мальчика.

Жинито послушно ходит со мной, словно обдолбанный. А я так и не знаю, узнает он меня или нет?

Да неважно.

В номере раздеваю его, веду в душ. Тру мыльной губкой его изуродованное плечо и его здоровое плечо, его жесткую – ребра и позвонки наперечет – спину, его худенькую, но такую красивую попку, его икры, ступни, пятки, коленки, ляжки, бедра, его маленький крючочек, впалый животик, лаковую черную грудь со страшным рубцом. С удовольствием отмечаю, что мой возбужденный член успокоился, и вдруг думаю, что вот такого бы ангелочка могла бы родить мне Мария.

Я сам расчесываю его спутанные волосы, расчесываю аккуратно, долго, мы сидим на кровати. Жинито вдруг сворачивается в калачик и мгновенно засыпает. Накрываю его краешком покрывала.

Идиллическая картинка! Достойная старого пидора.

Не такого уж, впрочем, и старого.

Он спит, а я спускаюсь в бассейн, сажусь в баре за стойку, спрашиваю mohito[20]20
  Мохито (алкогольный коктейль).


[Закрыть]. Rum, мята – успокоят, утешат. Жара не спадает, самый пик, хотя солнце уже скрылось за домами. За бетонной стеной маленького гостиничного сада, если смотреть в сторону порта, плотным хороводом кружатся чайки – наверное, вернулись с моря рыбаки на своих доу. Что-то патриархальное чудится в этой картинке – южный приморский город, лень, истома, и словно нет ни войны, ни голода, ни истерзанной груди Жинито. Сосу коктейль через трубочку. Двор пуст, ни души, ровная голубоватая гладь бассейна.

Но недолго: эту картинку вдруг и походя теребит и комкает русский матерок.

Оборачиваюсь. К бассейну бодро спускаются четверо моих бывших соотечественников.

– Да задолбал ты, Петрович, своими принципами! Не хочешь, не бери. И вообще – пошел нах…! – говорит самый молодой из них, высокий, рыхлый, вида вальяжного, припухший лицом.

Петрович, к которому он обращается, обладает обезьяньей – копия фернанделевской – физиономией. Он никак не обижается, семенит рядышком – раза в два короче, но и в три старше своего гонителя.

– Да ты сам кого угодно…! – беззлобно шелестит Петрович.

Двое других солидно ухмыляются.

Они садятся напротив меня – стойка круглая. Смотрят внимательно, но не здороваются – советская выучка.

– Ты нам, Кондрат, по сто водочки сделай и по пиву, – по-русски говорит бармену вальяжный.

Бармен достает из холодильника водку.

– Ишь, бля, все понял, кондрат-то наш! Хороший из тебя дрессировщик, Забелин! – восхищается вальяжным Петрович. – Тебе б, бля, в цирке работать.

Забелин… Что-то знакомое чудится мне в этой фамилии. Ну да, ну да – это экипаж «Туполева», они живут в этом отеле. Симайо про них говорил.

Очередной выкрутас подсознания: вспомнив фамилию этого Забелина – кажется, второго пилота президентского экипажа – я вспоминаю и про кондиционер, в котором до сих пор лежат бумаги, которые я еще час назад собирался забрать, ради которых я, собственно, и рискую!.. Вывод прост как мычание: я не хочу выполнять это задание, не хочу никаких бумаг, я хочу… А что я хочу? Что же я хочу, видя перед собой людей, которых я хочу убить?

– Я тебе, Забелин, еще раз повторяю – уймись. Мало тебе, что ли, приключений на твою жопу? Ты не только себя подставляешь, а всех нас, – продолжал Петрович.

Исподтишка они рассматривают меня, пытаясь определить, кто я, откуда здесь взялся: зырк-зырк глазками. За русского они меня, понятное дело, не принимают – не советский у меня вид. Между тем я, кажется, начал понимать причину их разногласия. Особенно после реплики третьего персонажа, судя по выражению лица – среди них главного:

– Ты, Илья, можешь хоть всю Африку переебать, если хочется. Но только кроме этой. Мы и так тут под колпаком, ты попадешься – всех вышлют к ебене матери! В общем, мой тебе приказ, если хочешь: ни в какой ресторан ты сегодня не едешь, а остаешься в номере с женой.

– Во бля! – восклицает вальяжный. – И ты туда же, командир! Да ты ссы, никто не узнает. А я обещал. Ты знаешь, Юр Палыч, что такое слово советского летчика? – и бьет кулаком по стойке, стакан с водкой подпрыгивает и летит вниз.

Судя по всему, вальяжный уже порядком пьян. Вальяжность его растворяется в ничто, и он становится просто – рыхлым. Ткни пальцем – труха.

– Я сказал – сиди с женой, – повторяет раздраженно Юр Палыч.

– С женой, бля! Скажешь! В Африку со своим самоваром! Ты скажи честно, Юр Палыч, сам-то негритянку пробовал? А?

Тут Юр Палыч смущается, наклоняется к стойке и тихонько произносит:

– Ну, пробовал. И скажу тебе – ничего такого. Бревно бревном. Вот мулаточки!..

– Во-во! – пьяно смеется рыхлый. – Сам пробовал, а другим не велит.

– Да велит, велит, – вмешался четвертый летчик, штурман Шепилов – коренастый, с лысиной в половину загорелого черепа. – Только не здесь, чего непонятного? Вот полетим в Замбию, и кувыркайся там.

– Ладно, хватит, – Юр Палыч решил прекратить адюльтерный спор. – Пошли поплаваем, сейчас девчонки должны спуститься, а мы тут… планы строим… Сиди сегодня дома. Или приходи к нам телевизор смотреть.

– Да свихнусь я тут от тоски! Ты бы ее видел, штурман! Сиськи, попка… А глазища! Вот такие! – рыхлый махнул рукой, махнул водки, встал, разбежался, прыгнул в бассейн. Туча брызг, в том числе и на меня. Рыхлая скотина.

Впрочем, чего я так антисоветски разозлился? Банальный мужской треп, банальный мужской стояк, будто у меня не так? Да у кого не так?

Я дососал свой mohito.

– Hi! – услышал с того конца стойки.

Юр Палыч обращался ко мне – больше не к кому.

– Hi! – ответил и я.

– Where're you from[21]21
  – Откуда вы?


[Закрыть]?

– Denmark. You[22]22
  Из Дании. А вы?


[Закрыть]?

– Soviet Union[23]23
  Из Советского Союза (англ.).


[Закрыть].

– Fine, – я приподнял пустой стакан, типа приветствия.

А Юр Палыч уже шел ко мне со своим стаканом, он тоже, скорее всего, был навеселе – во всяком случае, глазки его вблизи оказались мутными, красноватыми.

– Some vodka? – спросил, подсаживаясь.

– A little[24]24
  – Водки выпьете? – Немного (англ.).


[Закрыть], – сказал я.

– Кондрат, водки.

Бармен поставил передо мной новый стакан – граммов сто водки.

– Yury! – представился.

– George.

– Business? – забавно – однословная беседа.

– Business.

– What kind?

– Furniture.

– Good.

– Fine[25]25
  – Вы тут по делу? – Да, по делу. – По какому? – Мебельный бизнес. – Хорошо. – Отлично (англ.).


[Закрыть]! – я чуть не сказал это по-русски, буквально на кончике языка удержал «отлично», поперхнулся даже.

Я взял стакан, дотронулся до его стакана и выпил – залпом.

– Ogo! Like russians!

– Really?

– Yes, yes! Everybody in Russia drinks vodka like you, George! That's fine[26]26
  – Ого, прямо по-русски! – Правда? – Да, да! В России водку пьют именно так, Джордж! Здорово! (англ.).


[Закрыть]!

Я посмотрел на часы – половина пятого. Долго еще. Так долго еще ждать!

Мы с Юр Пальнем выпили еще по водке, и он совсем окосел. Стал рассказывать, как ему надоело в Африке, какая тут нищета, какие идиоты «Кондраты», что сам он из Ленинграда, ну и прочую ерунду… Потом спросил, давно ли я в Африке. «О, если б ты знал, советский ублюдок!» – подумал я и сказал, что всего третий день и пока мне все нравится. «И вы так успели загореть!» – воскликнул он. «Чертов наблюдатель!» – подумал я и ответил, что прилетел из Италии, что бизнес мой – по всему свету, что в Дании у меня фабрика, езжу, ищу новые материалы, конкуренция в Европе жесткая, нужно крутиться… Он немного помялся, а потом спросил, не хочу ли я поменять свою валюту на местную, что здесь в банке мне дадут за доллар максимум двадцать местных «тугриков», а он даст все сто. И все это с такой мерзкой, пугливой и наглой одновременно улыбочкой.

«Вот ведь ублюдок!» – опять подумал я, но тут же осадил себя: а что тут такого странного? Забитый советский человечек хочет жить «как люди», может, для него это последний шанс. Может, больше он никуда никогда не поедет, будет гнить в своем гнилом Ленинграде, пенсия скоро – летчиков рано на пенсию отправляют.

Ха-ха-ха. Ну да, гнить, гнить, и очень скоро, – услужливо напомнил мне мой «шпионский» голос. Поменять? А запросто. У меня есть наличные. Сколько хотите? Пара сотен долларов и еще три сотни рандов. Что – все возьмете? Ну да, нам в «тугриках» платят, а на что их тратить в этой нищей стране? Тем более что для нас, а мы президента возим, мы – летчики, тут все бесплатно. Вот Кондрат нам наливает, сколько хотим, и все бесплатно. Все бесплатно! Сейчас я сбегаю в номер, «тугрики» принесу. И ребятам скажу, мы все возьмем, все, не беспокойтесь!

Будто я беспокоился.

Жадными руками они рвали из моих рук валюту, совали взамен местные бумажки. Потом пришли и жены – выряженные как на парад, накрашенные, с пышными прическами. Пахнуло такой Россией, которую я давно забыл. Потом мы отметили сделку бесплатной выпивкой у Кондрата. Как я сдержался не послать их по матери – до сих пор диву даюсь! Хотелось, хотелось.

Сейчас их черты поистерлись из памяти, помню только красные глазки командира, да рыхлого помню. Его помню очень хорошо. Помню и его жену – Ольгу, что ли. Она, когда мы праздновали, стояла рядом, прижималась ко мне мягкой грудью и пару раз как бы невзначай коснулась рукой моих яиц. И хохотала, хохотала мне в лицо: «Ах, какая я пьяная».

Я ни на секунду не забывал, что все эти люди могут завтра стать моими жертвами, и это было очень странное ощущение. Ощущение, которым мне нестерпимо хотелось поделиться с кем-нибудь. Да хоть бы и с ними!

Одно дело война – когда убиваешь людей тебе нимало не знакомых, которых как бы и нет в природе. Так, что-то мелькнуло вдалеке, пиф-паф – и нет. Другое дело – убить человека знакомого, того, чья вселенная уже краешком задела твою, а значит – он стал как бы и твоей частью. Меня эти ощущения настолько захватили, что я, ей-богу, чуть было не проговорился своим будущим жертвам. Предполагаемым, разумеется. Я всматривался в их лица и гадал, ну что в них такого, что мне очень не по себе от мысли, что я стану их убийцей? Обычные, возможно, даже неплохие, добрые люди, попавшие в очень странные обстоятельства – чужой континент, чужая страна, чужая война. Ни сном, ни духом не помышлявшие о том, что их могут убить… Нет, конечно, теоретически они такую возможность сознавали: все-таки президента возят, да еще во время войны. Но это – так, кино. Живут они, как в коммунизме, все бесплатно, водки – залейся. Денег заработают столько, что до смерти хватит – квартир накупят, машин, дач. Заживут! А тут – бом-с – и пиздец всему!

Судьба, ничего не поделать, штука посильнее богов.

Так упала ночь.

Экипажные пели «катюшу», падали в бассейн, клялись мне в любви и дружбе. Кое-как отделался от них, поднялся в номер. Жинито спал в той же позе, в какой я его оставил. Я сел рядом, стал смотреть на него. Неожиданно через какое-то время, может, минут через десять, а может, и через полчаса, застал себя за тем, что собираю вещи. То есть я как бы выключился из реальности и делал это на автомате. Стало быть, действительно нужно уезжать.

На всякий случай я оставил рядом с Жинито все деньги, которые выменял у летчиков, сложил сумку и вышел.

Выглянул во двор – летчиков не было. Портье в лобби поинтересовался, не уезжаю ли я. Этот вопрос меня насторожил. Я ответил, что вернусь, но поздно, за полночь.

И тут я опять вспомнил о бумагах, о том, что недурно бы их наконец забрать. Но когда я уже спустился с крыльца и подошел к машине, сзади меня окликнули:

– Джо-ордж…

По голосу я узнал рыхлого – Забелина. Пьяного, игривого.

– О, вы на машине! Подвезете?

– Далеко?

– На пляж. Знаете ресторан? А то махнем вместе, девочки, уе-мое… – прибавил он по-русски.

– Что?

– Я говорю – девочки, Джордж.

То ли этот ресторан был единственным, то ли это совпадение, то ли рыхлый поставлен за мной следить… Хотя последнее вряд ли. Или он очень талантливо прикидывается? Непонятно.