Текст книги "Закусочная «Феникс»"

– Как же я хочу убить эту гадину! – едва не плача, Оля хлопнула своей миниатюрной ручкой по барной стойке. Этот удар сопроводил электрический треск – одна из ламп, висевших над стойкой, моргнула и погасла.

«Блеск», подумал я, «Теперь ещё лампочку менять».

Тем временем Ольга взяла себя в руки, и по её бегающему взгляду стало понятно, что она думает над возможным решением.

– Вот, – наконец выпалила Оля, дав мне визитку, – в этом банке работает одна моя старая подруга – не по возрасту, конечно, мы бывшие одноклассницы. Скажите ей, что я Вас направила. Она лучше понимает в этих лазейках, так что вполне вероятно, Вам дадут ещё один кредит.

Такого я не ожидал, поэтому где-то с минуту молчал, уставившись на мою нежданную спасительницу, которая, смеясь над такой реакцией, крепко сжала мою руку:

– Мы ещё повоюем!

Я кивнул, ещё не совсем понимая, что к чему. Пока я соображал, Оля, допив сок, корректировала план:

– Только позвоните завтра днём. Я, наверное, сначала сама к ней зайду.

Скорость поиска наилучшего решения явно превышала световую – что бы там не говорил Сергей, я свято верил в то, что Оля намного ближе к высшим существам, чем прочие люди.

– Хорошо, Ольга. Вы спасаете меня.

Собравшись, она на прощание улыбнулась:

– Да как же мы будем без «Феникса»?

Среда.

ЛЮБОВНИКИ

Познакомились они, к слову, именно в «Фениксе», так что я стал невольным катализатором и свидетелем развития их отношений. Скажу честно – видел я многое: недопонимания, обиды, конфликты… Но я знал, что они перешагнут через любое препятствие – и дальше будут идти к светлому, им одним известному, будущему. Почему я был так уверен в них?

Однажды я подсел к Ольге, засидевшейся допоздна и грустно глядевшей в окно. Видно было, что её что-то тяготит, и я, как настоящий друг, хотел её поддержать. Слово за слово, разговор зашёл о Николае.

– Он не боится оставлять вас одну? – спросил я.

Она удивлённо посмотрела мне в глаза и первый раз за вечер улыбнулась:

– Он не боится измены. Это своего рода правило: не изменять, что бы ни случилось. Бывают трудные времена, но после них всегда легче. А измена, при кажущейся своей простоте, сделает все только хуже.

– То есть, у вас есть свод правил?

– Нет, – она хихикнула и загадочно посмотрела в окно, – мы даже вслух-то этого не проговаривали. Будь у нас четкий список того, что можно, а что нельзя, мы бы поубивали другу друга. В этом вся прелесть – понимать друг друга без слов, знать, что даже неоглашенные, негласные правила соблюдаются не по принуждению, а по любви и из уважения к партнеру.

– В этом что-то есть, – сказал я. – Развестись легко, а научиться жить в гармонии сложно, но при этом второе намного приятнее впоследствии.

– Да мы ведь даже не женаты, – она рассмеялась и ушла.

Они целовались так, будто им 16, смеялись на 17, вели себя на 18, строили планы на будущее – как все мы в 20 лет, а реализовывали их так, как реализуют эти планы в их возрасте, точные цифры которого, как, впрочем, и секрет исполнения задуманного, я не выведаю у них никогда.

При всём этом оба вечных подростка прекрасно понимали разницу между борьбой с системой и тихими плевами в её сторону, а также умели нести ответственность за обнаруженные плевки. Эта их черта настолько восхищала меня, что я прощал им ненарочные нападки на мою обитель – помните про ремонт труб? Так вот, забитые благодаря их страсти туалеты я ремонтировал целиком за счёт Николая, который каждый раз, как в первый, сконфуженно оправдываясь, отдавал мне деньги после очередного приступа внезапной любви.

Они дополняли друг друга: взрывная, полная энергии маленькая блондинка Оля, и спокойный, рассудительный Николай, похожий на медведя как телосложением, так и цветом волос и бороды. При этом в нужный момент Ольга могла остудить голову, а в Колиных глазах порой блестели огоньки, выдававшие тайны тихого омута его души: и эти мелочи не давали им ни скучать, ни уставать в отношениях. Они были до жути настоящими, словно не умели притворяться – особенно это касалось Ольги, которая в свои тридцать с небольшим сумела сохранить ребёнка в душе, при этом построив карьеру, и ребёнок этот, глядя на Вас огромными голубыми глазами, говорил то, что думал, первое, что приходило на ум – и нельзя было сказать, что слова эти были выпалены сгоряча или не обдуманы. Просто их произносил человек-метеор, придумывавший и оценивающий слова за пару мгновений, и говоривший со скоростью света.

В Николае же угадывалась простоватость деревенского человека, отнюдь её не стеснявшегося и даже в какой-то степени гордившегося ею, но не так, как гордятся иные деревенщины – за плечами у него были годы работы и пост президента строительной компании, и именно это достижение, равно как и общая интеллигентность, позволяло ему гордиться деревней, которая из его души никуда не денется. Бывало, что он излишне горячился, случалось, что оказывался слишком зажат – но делал он это искренне, вкладывая свою необъятную душу в каждое действие, словно наполняя его смыслом.

Они любили жизнь, любили работу, любили друг друга, и всецело отдавались этой любви.

Любовники не были женаты, но Ольга как-то обронила, что свадьба совпадёт с рождением ребёнка – любовники не хотели лишний раз ограничивать свою страсть формальностями извне, максимально полно наслаждаясь свободой и сладостным отчуждением от остального мира, которому был закрыт доступ к тайнам их отношений.

Отношения эти не были приторно-сладкими, пластиковыми: порой Николай, злобно бурча что-то себе под нос, одиноко сидел в баре, выпивая стопку за стопкой; бывало, что Ольга давала здоровому питанию отбой и, попросив меня включить один из меланхолических плейлистов, со слезами на глазах пила мохито: но ни один из них никогда не позволял себе в эти моменты сделать что-либо, что дало бы повод усомниться в их любви к другому.

Вечером в среду чета, как и обещала Ольга, посетила «Феникс», который, как мне казалось, дышал печалью и тоской, не желая сгореть в очередной раз. Никто из гостей его почему-то не слышал, однако сквозь гул зала и треска масла на сковородках я отчётливо различал его тихий плач, сопровождаемый глухим кашлем периодически воскресавшего кондиционера, и от слёз моего детища на душе становилось ещё тяжелее.

Звонок по номеру, оставленному Ольгой, не дал ничего: меня выслушали, сочувственно вздохнули и сказали, что помочь в такой ситуации невозможно: один кредит, с которым я пока не рассчитался, преградил мне путь к последующим. Чуда не произошло, план провалился, но сегодня я не хотел показывать своего отчаяния – только не перед моими друзьями, которые при всём желании не смогут мне помочь, и я лишь разолью своё горе в их сердца.

Кроме того, начали приходить оповещения от поставщиков – каждый присылал столько, сколько мог себе позволить. Каждая транзакция сопровождалась ободряющим пожеланием, которые тёплыми каплями радости топили лёд бессильного отчаяния, сковавший моё сердце. И капли эти были жизненно важны для нас с «Фениксом», невзирая даже на то, что сумма получалась весьма и весьма скромной.

Однако, как я уже говорил, нельзя было позволить себе страдать на глазах у любовников – а потому встретил их подтянутым, бодрым и готовым к визиту особенных гостей: начиная от раскалённых сковородок, готовых в любой момент приготовить любой заказ, и заканчивая музыкой – играл плейлист «Настоящей любви», в основном состоявший из обожаемого любовниками Моррисона. Я не сразу подошёл к ним, без зазрения совести наслаждаясь их поглощённостью друг другом, которую музыка лишь дополняла. Красиво сочетая низкие тона с высокими, они, сев друг напротив друга негромко напевали «Indian Summer», при этом слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Дав им время, я подошёл к столику. Сделав заказ, Николай отправился в комнату за занавесями, Ольга же жестом попросила меня наклониться.

– Вы позвонили?

Я рассказал ей про сегодняшний отказ, но как не старался смягчить всю тяжесть положения, на Ольгу эта история подействовала тяжело: прижав руку к губам, она, отчаянно уставившись в пустоту, качала головой, словно не желая верить услышанному:

– Ах, почему же так? При встрече она заверила меня, что что-нибудь придумает…

Я отмахнулся.

– У нас, как назло, тоже возникли проблемы, – продолжала жалобным тоном Оля, – в какой-то степени они того же рода: нам тоже отказали. У компании возникли какие-то проблемы, и сегодня, когда мы уже должны были спать в новой квартире: пусть на матрасе, но в своей квартире! – оказалось, что перевозчики не могут осуществить наш переезд в этот день! Ясной причины мне так никто и не назвал, благо, что согласились компенсировать эту задержку бесплатной работой на днях. Вроде бы всё складывается удачно, если бы не страсть моей мамы к любви договариваться с людьми о чем-либо задолго до оговорённого события! Она никак не поймёт, что в большом городе жизнь не просто не стоит на месте – она летит, и чтобы хоть как-то за ней успевать, нужно подстраиваться под этот ритм! Но нет – два месяца она позвала к себе своих сестёр, рассчитывая на наш отъезд, и сегодня они, как женщины с маминым типом мышления, приехали точно по расписанию. В итоге я отправляюсь спать на кухню, а Коля вообще…

– Да ладно, Оль, – Николай, отряхивая руки от воды, подобно коту, сел за стол, – это мелочи, найду, где переночевать. Меня больше раздражает позиция перевозчиков: разве это дело? – обратился он ко мне.

Не дело, естественно, и я красочно раскритиковал контору, столь несвоевременно подставившую любовников, чем вызвал молчаливое одобрение у Николая. Отнеся бумажку с их заказом Андрею Ивановичу и убедившись в отсутствии необходимости своего нахождения за стойкой, я, следуя доброй традиции, вернулся к столику любовников, подсев на позаимствованный у пустующих мест стул ровно между ними.

– А я говорю, что тут дело не в деньгах, а именно в абсурдности ситуации! – Николай размахивал носовым платком, словно тореадор, – Это больше похоже на издевательство, и я просто так этого не оставлю! В конце концов, это компания с именем, и если они хотят расти и дальше, то не должны позволять себе опускаться до подобных вещей! Это не просто форс-мажор – это какая-то глупая шутка, и цена её явно больше, чем просто отмена оплаты за переезд.

– Коля, прошу тебя, ты снова пытаешься надеть доспехи Дона Кихота, но ты забываешь, что времена битв с ветряными мельницами прошли! Сейчас вопросы решаются деньгами, и битвы выигрываются тоже ими, поэтому единственный рациональный способ наказать этих людей – ударить по их кошельку. Все остальное второстепенно и незначительно, ты только потратишь силы и выставишь себя подростком, которому поставили двойку.

– Ну и пусть, пусть Дон Кихот! Смотри, – он начал расстегивать рукава синей в белую полоску рубашки, – «срываю игрушки-латы»! По крайней мере, я погибну славной смертью! Да и Санчо Панса, – тут он хлопнул меня по плечу, – у меня что надо!

Я засмеялся, кивая и подмигивая Коле, поймав на себе холодный неодобрительный взгляд его спутницы. Впрочем, холода в прогнозе погоды этой семьи – не по паспорту, а по душе – не задерживались, и спустя некоторое время я, неся любовникам заказ, застал их воркующими и мило улыбающимися: даже не друг другу, а миру в целом. Такие улыбки всегда несколько рассеяны, но при этом полны любви не только к человеку: они передают наслаждение этой жизнью.

После ужина Николай вышел на улицу, оживленно разговаривая по телефону, а лицо Ольги вновь сделалось печальным:

– Жаль, что наш междусобойчик не выгорел в своё время…

Ах да, я совсем забыл посвятить Вас! Полтора года назад, спустя полгода после того, как Николай стал во главе своей компании, мы втроём придумали план, который помог бы избежать непостоянства Пана в запросах: Коля хотел выкупить это землю, занявшись капитальным ремонтом дома, оставив при этом «Феникс» в покое, за что я предал бы ему бразды правления, став при этом, как и мечтал, простым барменом, без головной боли о кредитах и прочих подобных вещах. Однако Пан упёрся, и сделка сорвалась, теперь же, в условиях кризиса, она и вовсе стала невозможной.

– Не стоит жалеть о минувшем, – я усмехнулся и утешающе кивнул ей, – мне недавно один клиент вовсе рассказал теорию о том, что жизнь бессмысленна, а в этом контексте сожаление о какой-то завершившейся её части выглядит вдвойне нелепо.

Ольга смешно фыркнула и сама же засмеялась, после чего, безуспешно пытаясь собраться и сделать серьёзное лицо, посмотрела на меня, краснея от напряжения:

– Вы же так не считаете, надеюсь? – она шутливо погрозила мне пальцем. – Смысл – он вокруг нас. У нас с Колей есть любимые люди – и мы видим смысл в этой любви. Скоро будет ребёнок – ну, как скоро, впрочем, не суть – и смысл будет в нем тоже. У Вас есть – есть и будет! – «Феникс», и это Ваш смысл. У каждого из нас есть семья – для них мы, а для нас они – смысл. Кто-то каждый день ходит мимо леса, что у нас за городом – и видит в солнце, встающем из-за стены деревьев, смысл. Смысл в том, чтобы чувствовать. В том, чтобы жить.

Задумавшись над её словами, я не заметил, как пришёл Николай. Сказав что-то насчёт своей ночевки Оле, он подсел ко мне, она же, быстро пожав мне на прощание руку, выпорхнула из закусочной, побежав к машине.

Его сконфуженный вид заставил меня если не улыбнуться, то хотя бы перестать хмурить брови. Я шутливо скрестил руки на груди, словно готовясь вынести приговор, а Николай пристыженно отвёл взгляд. Он понял, о чём сейчас пойдёт речь, без слов – ещё бы! Какой же это был раз…

– Кажется, третий за год, – он достал из внутреннего кармана конверт и протянул мне, – не лучшая традиция, но…

Я почувствовал, как тень улыбки пробежала по моему лицу.

– Пожалуйста, Николай, прекращайте. Сейчас ремонт туалетов может стать соломинкой, которая сломает «Фениксу» спину.

– Всё полностью компенсировано, – Николай сделал серьёзное лицо, и было видно, что он не шутит.

– Просто мастер в отпуске, так что ремонт даже при наличии денег откладывается. Кроме того…

– Оля мне рассказала про аренду, – сделавшись ещё более серьёзным, Коля нагнулся поближе ко мне, – я могу как-то…

Я отрицательно покачал головой.

– Скажите, сколько он требует.

Немного помявшись, я назвал сумму.

Играя желваками, Николай быстро переводил взгляд с солонки на край стола, и обратно:

– Хотя бы часть могу…

– Если ситуация будет критической, я был бы очень рад, если бы Вы смогли мне помочь.

Николай снисходительно покачал головой:

– Не будем доводить ситуацию до критической.

– Что Вы… – он жестом руки перебил меня, осторожно озираясь по сторонам. Его напряжённый вид ввёл меня в недоумение, однако я почти сразу же увидел столь знакомый блеск в глазах – Коля что-то замыслил и был невероятно доволен этим замыслом.

Я нервно усмехнулся:

– Что всё это значит, Николай?

– Тише Вы! – он изобразил испуг, резко замахав одной рукой, в то время как вторая что-то напряжённо искала в недрах пиджака, – Я, как – никак, шишка, глава компании. Ещё подумают, что я даю Вам взятку.

– Взятку?

Николай наконец закончил свой поиск и, широко улыбаясь, протянул мне две долларовые купюры солидного номинала. Не понимая ситуацию до конца, я подыграл ему, быстро спрятав их нагрудный карман фартука.

– Кажется, нас никто не видел, – с довольным лицом Николай развалился на диване, – чистая сделка!

Я ужасно не любил смешивать деньги с дружбой, особенно той, что исповедовала чета: негласной и оттого крепкой, но выбора у меня не было.

– Так это сделка?

– Новоселье откладывается, но отметить его мы твёрдо намерены здесь, так что держитесь – это главное условие сделки с Вашей стороны.

– Коля, – голос мой внезапно дрогнул: я был растроган и невероятно рад одновременно. Сумма была небольшой относительно общей цифры долга, но превосходила все те нитки, которые я собрал с мира до этого момента. – Я всё верну!

Он усмехнулся:

– Это было необязательно произносить – мы ведь оба это знаем, так зачем же сотрясать воздух очевидными вещами?

Слова благодарности, готовые бурным потоком сорваться с моих губ, он прервал, поднявшись и начав собираться. В молчании мы дошли до входных дверей где он, сжав мою руку, произнёс:

– Вместе мы поможем «Фениксу» восстать из пепла, – его слова прозвучали не как утешение, а как обещание. Будучи ложкой мёда в дёгте финансовых проблем, они заставили меня впервые за день осознанно, широко улыбнуться, почувствовав себя счастливым.

– Ему не впервой – восстанет!

– Счастливо! – и любовники уехали, оставив меня наедине с закатным солнцем и ощущением счастья на душе.

В таких людях – смысл.

Четверг.

ДМИТРИЙ, ВЕЧНЫЙ КЛЕРК

Человек – существо, по большому счёту, беззащитное и уязвимое, если его надолго оставить наедине со своими мыслями. Это было известно мне ещё до вышеописанного разговора с Сергеем, однако в полной мере я ощутил всё на себе только через три дня – в четверг, день, когда должна была умереть надежда, ибо только она дожила до этого момента.

Всё остальное рухнуло раньше: когда Пан занёс топор над головой гордого, бесстрашного «Феникса», который вместе со мной тогда думал, что сможет выжить и в этот раз – но вот прошли вторник, среда, наступил четверг: а свист лезвия слышался всё отчётливей, а катастрофа была всё ближе – и спасение не приходило. Надежда должна умереть последней – но лишь на секунду раньше того, как голова упадёт с плеч. Сегодня она, а завтра, с первыми лучами солнца и приходом Пана – он любил как можно раньше приходить к своим жертвам по таким поводам – «Феникс».

Я задействовал все силы: написал всевозможным знакомым, имеющим хоть какие-то связи с относительно приличными и надёжными конторами; я поговорил с Андреем Ивановичем и уборщицами, чтобы те тоже искали спасительные соломинки – всё впустую: и как я только мог столь наивно предаваться счастью, которое вчера поселили во мне любовники? Сумма была слишком велика, чтобы её можно было собрать с миру по нитке, так что сегодня надежда пока ещё теплилась в моей душе – а завтра её не станет.

Поэтому я стараюсь не оставаться один на один со своими мыслями об этой смерти, продлевая жизнь надежде на спасение – я занимаю себя каким угодно делом, требующим сосредоточенности, чтобы не дать себе времени утонуть в болоте отчаяния.

Забавно в этой суете то, что она бессмысленна, так как не решает проблему, а только снимает её симптомы. Деньги не возьмутся из воздуха, если выполнять привычные заказы более энергозатратным и долгим способом: скажем, варить кофе в турке, а не в кофемашине. Но так как я всё равно не могу найти источники средств, то почему бы не позволить себе принять таблетку сладкой лжи? Пусть другие говорят себе правду, если могут себе помочь – я обречён, надежда готова умереть, но так хотя бы не будет больно. Трусливо? Бесспорно, как и то, что многие другие тоже не готовы лечить проблему, ограничиваясь снятием симптомов – взять хотя бы Дмитрия.

Сколько я его помню, он всегда превозмогал неприятности и боролся с невзгодами. Высокий, худой, питающий странную любовь к именно тем костюмам и рубашкам, которые невыгодно подчёркивали неестественно длинные руки с огромными кистями – помимо всего он был рыжим и лопоухим. Ему было около сорока пяти, но лицо сохранило даже не юношеский, а именно детский румянец, и было так же по-детски гладко, без единой морщинки. Голубые глаза из-за формы бровей всегда смотрели на мир несколько удивлённо, причём это удивление не зависело от настроения Дмитрия: злился ли он, радовался ли – глаза жили своей жизнью и удивлялись происходящему вокруг, словно каждый раз видели что-то новое.

Стоит ли после такого описания говорить о том, насколько тяжело было Дмитрию налаживать контакт с людьми? Даже я, признаюсь, в первый раз рассмеялся про себя, увидев эту долговязую, тощую фигуру на пороге «Феникса» – но не уподобляйтесь мне и не судите книгу по обложке!

Ибо с содержанием у Дмитрия был как раз полный порядок: он был умён, но при этом очень скромен, вежлив, учтив – при таком наборе сложно было понять, что мешало ему жить так, как все другие люди. Чувствуя своё от других отличие, он сторонился общества, сводя контакты с ним к минимуму и вылезая из своего панциря лишь при крайней необходимости – например, во время посещения «Феникса».

Ко всему прочему, вот уже пятый год он прозябал на службе в должности заместителя директора, что также не могло не давить на Дмитрия – если человек не имеет особых успехов в личной жизни, то работать он должен с тройным усердием, компенсируя таким образом отсутствие близких людей вокруг себя. Однако в случае с Дмитрием всё было гораздо сложнее.

Судьба, словно играя с ним, порой позволяла ему получить то, к чему он стремился: были и карьерный рост, и жена, и планы на будущее. Однако недолеченная болезнь внутри него рано или поздно проявляла себя: так он завяз в болоте кресла заместителя. Первое время он отрицал эту стагнацию, однако уход жены сломал его, окончательно заставив поверить в свою неизлечимость.

В тот день он целый вечер просидел в «Фениксе», смакуя коньяк и «Меланхоличный» плейлист. Обычно молчаливый и сдержанный, в тот раз ярый трезвенник Дмитрий позволил алкоголю и тоске взять верх над скованностью, и после каждой очередной рюмки выдавал всё более провокационные заявления:

– Людям свойственно делать так, как им удобно, – запинаясь, обратился он ко мне, – однако те, кто делают что-либо вопреки удобству и желаниям, те, кто поступают так, как должны, восхищают меня.

Я понял, что он говорит про себя, но нарочно не стал ему поддакивать. Мне тоже нравилось умение некоторых людей ставить долг выше личных интересов, однако обсуждать такие возвышенные вещи на пьяную голову всё равно, что метать бисер перед свиньями. Кроме того, я не хотел давать ему обезболивающее, которое бы помогло снять очередной симптом: под этим я подразумеваю подтверждение его мнимого превосходства над остальными хоть в каком-то компоненте.

– Женщины, например, – продолжал он, немного погодя, – делают так, как удобно им. Они в 21 веке заняли удобную позицию: чтобы они тебя полюбили, ты должен, подобно павлину, обращать их внимание на себя. Они уже не могут любить тихой, немой любовью, которой любят такие, как я. Они не готовы помогать своему возлюбленному, как бы тяжело не била его судьба, как готов помогать им я. Они не хотят нести груз ответственности супружеской жизни вместе, они сами становятся этим грузом!

Мне было невыносимо тяжело слушать Дмитрия, поэтому я сделал музыку громче и пошёл принимать заказы у новых посетителей. Когда я вернулся, он сменил тему – место женоненавистничества в его тирадах заняла история:

– Западная цивилизация обречена на завоевание цивилизацией Восточной, ибо в то время, пока Запад рождал мыслителей и теоретиков, Восток выращивал воинов. Иначе там не выжить и не продлить род: мужчина должен быть мужчиной, теряя при этом умение тонко чувствовать и двояко мыслить. Вместо того, чтобы гадать, восточный человек делает, и для него чуждо тонкое деление на добро и зло: ислам также способствует такому мышлению. Эта разница не только не прошла в наше время, но и с годами усилилась – мне кажется, всё потому, что Западная цивилизация воспитана женщинами, а Восточная – мужчинами.

Как представителю Запада, мне было несколько обидно слышать предсказание о своём истреблении – не то чтобы я в него верил, конечно… А Дмитрий тем временем попёр в философию:

– Скажите, Вы верите в любовь? – не дождавшись ответа, он хлопнул рукой по стойке и удивительно трезвым голосом прошептал: – Я – нет.

Столь внезапная метаморфоза заставила меня прервать обет молчания, который я соблюдал при взаимодействии с каждым перебравшим клиентом:

– Почему же?

– Сейчас объясню, – язык Дмитрия снова стал заплетаться, однако взгляд был осмысленным и смотрел прямо на меня: было видно, что ему важно донести до меня суть, – это цепочка эмоций. Сначала появляется страсть, потом страсть эволюционирует в привязанность, привязанность – в ответственность, ответственность – в благодарность, и весь этот процесс мы называем любовью, хотя этого чувства самого по себе нет! – и он ударил по стойке кулаком.

Нет и нет – каждый имеет право осознавать чувства так, как ему хочется. Дело тут не в словах – в больше всего мне запомнилось лицо Дмитрия. Он словно был готов умереть прямо сейчас, не испытывая при этом страха смерти. В глазах его читалась решимость – так они на меня ещё никогда не смотрели.

И, думалось мне, уже никогда не посмотрят – уже на следующий день Дмитрий вновь пил коньяк. Поводом стал очередной отказ в повышении – я не знал деталей, но, кажется, речь шла о переводе в другой филиал.

– Самое ужасное, – жаловался он, – в том, что я никогда не буду иметь успеха. Эта компания – «междусобойчик» родственников: не отца и сына, но кровной родни, это я точно знаю; они не видят во мне потенциала, не верят в меня. Я хочу уехать – они хотят меня оставить, я хочу уйти – они предлагают условия…

– Так наплюйте на условия, – я не мог понять суть проблемы. – Зачем заниматься тем, что Вам не нравится?

Он только махнул рукой:

– Трудности надо перебарывать, да и новых проблем хоть не наживу. За то, что ты хороший человек, денег никто не заплатит.

Желать новых проблем Дмитрию явно не хотелось, хотя суть старых не была понята мною до конца. Создавалось ощущение, что он живёт от падения к падению, специально устраивая катастрофы, чтобы потом вволю настрадаться.

При этом он не производил классического впечатления жертвы, не жаловался и не винил во всём судьбу – но и серьёзно его воспринимать не получалось. Жалость, которую порой я и люди испытывали по отношению к Дмитрию, претила ему самому, так как он изо всех сил старался добиваться того, чего хотел и чего был достоин – но чего никак не мог получить: то ли из-за узкого костюма, то ли из-за огромных ушей. Мне стыдно за эту жалость: Дмитрий в ней не нуждается, он нуждается в совете, ибо проблема – не в костюме и ушах. Я знаю, ему советовали менять стиль, ему говорили, как можно ухаживать за собой, чтобы производить впечатление настоящего победителя – проблема была в рамках, в которые его когда-то вогнали и из которых он не смог выйти впоследствии.

Историю этих рамок я собирал по частям из разных источников вроде Интернета и его разговоров по телефону, случайно услышанных мной; при этом додумывая недостающие детали. Корень болезни виделся мне в семье Дмитрия, слишком долго контролировавшей его жизнь и занятия. Отчётные звонки маме по вечерам наводили на мысль о том, что от этого контроля он не может избавиться до сих пор.

Также я подозревал религию: Дмитрий молился перед едой, строго соблюдал пост и читал Библию – словом, был образцовым христианином! Однако, как мне кажется, это не подарило его душе свободу и покой – разрываемый противоречиями, Дмитрий обрёл ещё одни рамки, внутри которых должен был биться.

Праздники Дмитрий встречал либо с семьёй, либо в одиночестве, лишь иногда под вечер заглядывая в «Феникс», чтобы поздравить меня – ни школьных товарищей, ни институтских друзей, ни коллег в его жизни не осело, и одиночество, в котором он не признавался ни себе, ни окружающим, медленно убивало его.

Также я особо отмечал странное увлечение Дмитрия, о котором он поведал мне практически сразу после того, как мы познакомились достаточно близко: он принёс в «Феникс» стеклянный муравейник.

Не знаю, хотел ли он поразить меня своим чудачеством или же искренне надеялся, что меня заинтересует подобное хобби – честно говоря, я так волновался, чтобы муравейник не разбился и его обитатели не заполонили «Феникс», что не очень хорошо помню всё, что он тогда мне наговорил. В памяти осела лишь одна фраза – как сейчас помню: он произнёс её, глядя на своих питомцев, копошащихся за стеклом, глазами, полными нежности:

– Как для нас муравьи выглядят роботоподобными, не наделёнными сознанием существами, так и мы для кого-то выглядим суетливыми, одержимыми незначительными страстишками, крошечными созданиями.

Почему я запомнил именно её? Она обнажала неудовлетворённость Дмитрия собственным положением, показывала, насколько сильно он хочет контролировать хоть что-то и властвовать хотя бы над кем-то – да хоть над муравьями! Я окончательно понял это гораздо позже, уже после пьяных бесед о женщинах и любви, и именно она сложила мозаику под названием «Факторы, сломавшие клерка Дмитрия» воедино.

Эти факторы, помноженные на податливый характер, и делали Дмитрия мамонтом русской интеллигенции, который робко, вежливо смотрел на охотников, ожидая смерти, вместо того, чтобы дать им отпор. Он был бы рад лечить корень проблемы, но зона комфорта, заглушавшая мысли о возможных трудностях, была слишком прекрасной таблеткой, чтобы отказаться от неё – так было до этого дня, когда я второй раз в жизни увидел выражение отчаянной уверенности в его глазах.

Всё начиналось обыкновенно: войдя, Дмитрий поздоровался со мной и отправился на свободный диван, как вдруг, едва я вставил новую лампочку взамен перегоревшей во вторник, его глаза загорелись – и дело тут не в электричестве: этот огонь горел в них уже давно, ещё до того, как он зашёл в «Феникс» – мне даже захотелось сменить скулящего «Heaven Knows I’m Miserable Now» в тот момент Морриси из «Тоскливого» плейлиста на что-нибудь из бодрящего «Боевого».

Когда я принёс ему традиционные кофе и тосты, Дмитрий дружелюбным жестом показал на соседний диван, словно чувствуя, насколько любопытно мне было узнать о причине столь внезапной перемены:

– Aut Caesar, aut nihil! – Он чуть ли не кричал: думаю, ожидание перед этой фразой далось ему нелегко. – Alea iacta est!

– Решили перед работой перейти Рубикон? – я улыбнулся, чувствуя, что огонь в его глазах согревает и меня, и «Феникс», пробуждая его решимость в нас.

Дмитрий удивлённо посмотрел на меня, не оценив шутки – видимо, речь шла о чём-то таком, с чем шутить было строжайше запрещено. Думая об этом, в душе я улыбнулся ещё шире, но на лицо надел маску серьёзности:

– Вы готовитесь к принятию важного решения?

– Я его уже принял! – невозможно было понять, почему он был так заведён: то ли радость, то ли безумие, то ли страх лишили его возможности говорить нормально, превращая каждую фразу в лозунг.

Поняв, что продолжать он не собирается, я помолчал, предоставив ему возможность немного остыть, а затем осторожно, уже безо всякой шутливости, спросил:

– Что Вы решили?

Секунду он вглядывался в пустоту за моим плечом, после чего достал из-под стола коробку, а затем аккуратно извлёк оттуда бутылку: