Текст книги "Закусочная «Феникс»"

– Это, – Дмитрий помахал ею настолько бодро, что у меня, повидавшего немало разбитых тар на своём веку, ёкнуло сердце, – срочная мера!

Я непонимающе вскинул бровь – Дмитрия будто подменили. Мало того, что он с этими криками больше похож на фаната на футбольном матче, чем на офисного работника – куда-то пропала его любовь к точным формулировкам и ясному изложению своих мыслей. Я не понимал ни слова из того, что он выкрикивал, но всё же предпринял ещё одну попытку наладить контакт:

– Что за мера?

– Во всём виновата моя извечная прокрастинация – вместо того, чтобы купить подарок заранее, я дотянул до последнего и в итоге из-за приезда брата проспал свой подарок боссу! Вот и пришлось выкручиваться.

Дмитрия как будто окатили ледяной водой – он кричал, торопился, нервничал, выдавая информацию непропорциональными частями, не утруждая себя подробностями. Вот, к примеру, что за загадочный брат? Однако я, несмотря на постепенно закипавшее внутри раздражение, решил не наседать на столь тонкую натуру, а зайти с безопасного края, аккуратно выведывая подробности:

– А что хотели подарить?

– Шикарный, модный портфель! Натуральная кожа телёнка, застёжка на магнитной кнопке, подкладка из шёлковой ткани…

– Видимо, Ваш босс ценитель подобных вещей, – не желая углубляться в технические характеристики портфеля, я с улыбкой прервал его тираду.

– Это одна из немногих вещей, в которых он разбирается, – вздохнул Дмитрий, – ах, какой портфель!

– Какой бы он не был, плакать над разлитым молоком смысла нет. А что в итоге дарите?

Тут загрустивший было клерк встрепенулся и вытянулся в струнку:

– Самый дорогой коньяк в городе, – гордо продекларировал Дмитрий, – Са-мый до-ро-гой! Я никогда не разбирался ни в подарках, ни в алкоголе, но я знаю две вещи: если человек любит коньяк и при этом он твой начальник – дари ему на день рождения са-мый до-ро-гу-щий коньяк!

Ну конечно – вот что это за бутылка! Картина начала проясняться.

Я показал ему большой палец, оценивая выбор – на это Дмитрий благодарно кивнул и, прихлебнув кофе, продолжил:

– В день рождения всегда хочется, чтобы праздник был у всех, ведь так? А особенно тогда, когда тебе в подарок приносят такую бутылку – это не коньяк, это произведение искусства! И зачем же портить праздник себе, отказывая другому в просьбе? Незачем! Лучше пусть празднует, ведь правда же? Понимаете?

Я помотал головой – он снова начал говорить загадками. Дмитрий же в очередной раз удивлённо посмотрел на меня, не понимая моего тугодумия:

– Ну же! Я вновь собираюсь поднять вопрос о своём повышении!

Видя моё прояснившееся лицо, Дмитрий искренне засмеялся, убрал бутылку обратно и, допивая кофе, продолжил говорить под аккомпанемент моих одобрительных реплик:

– Глава филиала в соседней области! И это, попрошу заметить, не очередной холостой залп – заряжено боевыми! Если получу отказ, то…

– Уволитесь? – счастливо спросил его я. Дмитрий махнул рукой, словно говоря: «Ну что же вы так мелко? Гулять так гулять»:

– Застрелюсь!

Плейлист закончился, и в зале повисла тишина. Я недоуменно вглядывался в абсолютно счастливое лицо Дмитрия, не в силах соотнести его со сказанным.

– Всё равно я всю жизнь только и делал, что добивался надуманных целей, чтобы угодить надуманным судьям моей жизни. Я жалкий, слабый человек – и такой выход отлично подчеркнёт это, он станет логичным итогом такой жизни. Кстати, огромное спасибо за кофе!

– Кофе?.. – я никак не приходил в себя.

– Неожиданные визиты родственников я не люблю именно за их внезапность, которая якобы делает вариант отказа их принимать невозможным, – начал он издалека, вытирая при этом губы салфеткой – но Вы даже не представляете, как я ему обрадовался! Мы так мало видимся, живя в одном городе, и тут, вдруг, без звонка – с вещами на пороге! Мой брат, представляете? Как я скучал, Боже, как я был рад его видеть! И одновременно с этим страх – в комнате заряженный пистолет! Не думаю, что он оценит мой план. Мы вроде как должны на следующей неделе прийти в «Феникс», но, как понимаете, не всё зависит от меня. Брату лучше не знать, ведь так?

Я вспомнил о рамках в душе Дмитрия – вот что случается тогда, когда человек пытается пробить путь на свободу лбом, вместо того, чтобы аккуратно и постепенно вскрыть замок психологического барьера, отделяющего его от остального общества. Дмитрий вырвался на свободу слишком рано – он не готов к жизни в этом мире, потому-то и выбирает самый простой путь.

Следовательно, нужно до поры загнать его обратно в старое стойло, чтобы следующий выход стал осознанным и окончательным.

– Вам не жалко его? – я посмотрел ему в глаза, – Его, маму? Вам не страшно перед Богом?

– Всю жизнь, – вздёрнув подбородок, он стрельнул в меня молниями из глаз, – я делал всё ради семьи. Я отдавал все силы и средства, которые у меня были, лишь бы мои родные были счастливы – и в этом находил собственное счастье. Свою жизнь я прожил для них – разве мы не в расчёте? Семья – это лучшее, что у нас есть, и уж точно самое дорогое – но моя совесть чиста.

Не желая объяснять, как у него получилось совместить в своей душе Бога и самоубийство, он показал на кружку, нарочито-бодро воскликнув:

– К сожалению, от храпа мой драгоценный братец так и не избавился, а я так и не научился засыпать при шуме, эквивалентном десяти включённым стиральным машинам, поэтому ещё раз спасибо за кофе. Этот человек, знаете ли, не любит, когда я долго думаю, а когда я сонный....

Меня как током ударило. Что он сказал?

– Этот человек, он мой начальник, и он…

Как его фамилия? Мне не чудится ли?

– Этот че-ло-век, да что с Вами....

– Дмитрий, – я взглянул на него так, что он вжался в диван, – как называется компания, в которой Вы работаете?

Он произнёс название. Я не верил. Почему я раньше не спрашивал? Почему он раньше не говорил? Я не верил.

Это же контора Пана.

– Этот человек хочет отнять у меня «Феникс», – и я рассказал ему о визите моего арендодателя.

Выслушав, Дмитрий задумчиво вздохнул, сложив руки перед лицом, и спросил меня:

– Почему Вы не хотите продать ему закусочную? Фактическим владельцем стал бы он, а Вы бы просто здесь работали – это же логичный выход!

– Мы говорили об этом, но я готов пойти на такой шаг только при условии, что «Феникс» останется таким, какой есть. А ему нужно только помещение – содержание закусочной в его планы не входит.

Я не стал развивать эту мысль при Дмитрии, но Вам признаюсь в том, что должен был сказать ещё в понедельник, но почему-то утаивал, словно не желая признаваться Вам, да и себе тоже, насколько сильно я привязан к этому месту – не просто к стенам и барной стойке: к «Фениксу», который внутри меня, внутри каждого из посетителей – живой, несгораемый. Можно убрать диваны, снести стойку, разбить окна – но «Феникс» будет жить, пока огонь горит в сердцах, пока он делится этим огнём. Пан же хочет выпотрошить это место, забрав каждый уголёк, высыпав всю золу из зала. Как я уже говорил, «Феникс» является моей личной прихотью, но за эту прихоть я готов умереть.

Выслушав меня, Дмитрий одобрительно кивнул:

– Вы правы. Лучше умереть тем, кем ты являешься, нежели жить другим. Не совсем типичная для меня логика, но, тем не менее, слишком правильная, чтобы не следовать ей.

Он посмотрел на часы:

– Опаздываю… – достав деньги, он положил их на стол, резко встал и, поравнявшись с сидящим мной, положил руку мне на плечо, заглядывая в глаза – и снова во взгляде я увидел огонь:

– Чего бы мне этого не стоило, я подниму этот вопрос. Предупреждаю сразу – я ничтожный человек и большого давления на него оказать не смогу. Не обнадёживайте себя – но при этом надейтесь на то, что мой коньяк станет для него достойной заменой «Фениксу».

– Не будем загадывать, чтобы не сглазить, – я готов был обратиться к суевериям, если бы это помогло спасти «Феникс», однако, услышав это, Дмитрий неодобрительно покачал головой:

– Я не говорю определённых вещей не потому, что боюсь сглазить их воплощение в жизнь. Я просто не хочу вспоминать, как насмехался над чем-то или не принимал что-то во внимание – и это что-то сыграло роковую роль. Не возносить выше орла – и не придётся ползать ч червями. Эта фраза сказана про веру, но и в контексте общего отношения к мелочам, которые, оказавшись фатальными, ощущаются больнее втройне, она хороша. Хвалиться тем, что ещё не сделано или чересчур сильно уповать на то, что то, что трудно будет сделать, получится, не следует не потому, что Вы сглазите что-либо – просто хвастливые слова и сладкие мечты станут костью у Вас в горле, когда что-то пойдёт не так.

И он быстрым шагом пошёл к выходу. Я подумал, что если бы Дмитрий вёл себя так же, как сейчас, каждый день, он бы уже давно основал собственную компанию и был бы наконец счастлив – если его счастье действительно в этом.

– Послушайте, – окликнул я его, – не волнуйтесь насчёт достойной замены: коньяк ведь дорогущий! Я уверен, он вполне может ею стать.

– А ведь Вы, – уже стоя в дверях, усмехнулся он, – продлеваете мне жизнь! Придётся дождаться до решения вопроса по «Фениксу» – ведь если он придёт отбирать его силой, я буду биться плечом к плечу с Вами, – и, развернувшись, ушёл из оазиса «Феникса» в раскалённый город.

Надежда будет жить. И дело даже не в разговоре Дмитрия с Паном – вечный клерк сделал гораздо более важную вещь, сам того не подозревая: он напомнил мне о семье.

Как же хорошо, что они не узнают о том, что я, будучи в бедственном положении, не обратился к ним за помощью сразу! Ох, как бы они рассердились, узнав, что я пренебрёг ими, не желая создавать им неудобств в тяжёлое для них время в финансовом плане! Каким же я был эгоистом – упиваясь своей болью, я забыл, какую боль причинит моей семье смерть моей мечты! Да разве я, максимально стеснённый в деньгах, колебался бы хоть секунду, если бы кому-то из моих родных вдруг понадобилась помощь?!

В четверг у нас с Андреем Ивановичем выдалось много работы, поэтому я обзванивал своих в коротких передышках между вереницей заказов – а когда поток начал спадать, оставил своего незаменимого партнёра в одиночестве и побежал снимать деньги, переводимые с разных концов необъятной страны по первой моей просьбе.

Надежда будет жить – общая сумма, сложенная из денег приятелей, Николая и родных, практически соответствовала требованиям Пана: оставался последний штрих – ход козырным клерком, в которого я безоговорочно верил. Будь этот разговор «голым», не подкреплённым финансово, он бы лишь разъярил Пана, однако теперь, когда денег почти хватает, его можно будет уговорить.

Вечером того же дня Дмитрий зашёл снова – и выглядел он, к моему ужасу, отнюдь не как победитель. Его бледное веснушчатое лицо обливалось потом, короткие рыжие волосы потемнели, сквозь тонкую белую рубашку проглядывали рёбра – пиджак он нёс, перекинув через плечо. Несмотря на неработающий кондиционер, «Феникс» не был раскалённой сковородкой, так что после прогулки по городу Дмитрию здесь явно станет легче. Поймав мой взгляд, он стал мотать головой и свободной рукой, словно предостерегая от каких-либо вопросов. Стараясь определить результат его встречи с арендатором, я отметил, что вид у него был не радостный или грустный, а скорее растерянный. Это наблюдение оказалось верным.

– Я не понимаю, – он сел у стойки, гипнотизируя её в течение нескольких секунд, а затем поднял на меня ошалевший взгляд.

Мне казалось, что я седею у него на глазах, потому что они были наполнены смесью страха и удивления. Я налил ему рюмку коньяка, он, не отрывая от меня взгляда, выпил её. Пригладив на всякий случай волосы, я налил ещё.

– Он уехал, – Дмитрий, выдохнув, начал говорить – в командировку или что-то вроде того.

– А что сказал-то?

– А ничего, – он нервно хихикнул, – просто сказал, что все решения будут приняты после командировки. Уехал сегодня, в пятницу вечером будет.

– Вы спросили…

– Я сказал, что смотрел отчёты и что Вас, как клиента с вполне хорошей историей, можно было бы и не наказывать за столь странную прихоть. Он отмахнулся, сказал, – тут он залпом выпил коньяк, сморщился и закончил, – всё пос-ле.

– Дела… Снова ждать неизвестно чего.

Внезапно зазвонил телефон. Жестом извинившись перед Дмитрием, я не глядя взял трубку.

– Усиливаете давление? – мой слух полоснул ехидный голос Пана.

Отпираться было бессмысленно, как и отвечать на его вопрос.

– Ладно-ладно, я понимаю, на войне все средства хороши. Но почему Дима?

– Он мой частый гость, я не мог утаить ситуацию от него, – я отошёл от стойки и стал говорить тише, чтобы несчастный Дмитрий не свалился с инфарктом, узнав, что его злой гений звонит мне, чтобы поговорить насчёт него. – Он сам вызвался…

– Да я понимаю, не нужно оправдываться, верю… Благородный он, Дмитрий. Хороший работник, умный, честный. Только боится всего и не знает, чего хочет.

Я вновь промолчал.

– Как сбор средств? – как бы между делом спросил Пан.

– Идёт полным ходом, – былой восторг куда-то пропал, что только сыграло мне на руку: случись звонок раньше, в минуты моей радости, я мог бы прозвучать слишком самодовольным для Пана, но сейчас мой голос прозвучал спокойно и отстранённо, – осталось собрать совсем немного, однако я израсходовал практически все резервы.

– Короче, решение буду принимать позже, не в пятницу, как планировалось, а в субботу, или, возможно, уже в понедельник. Думаю, мы сможем договориться – я же не зверь! Терпите.

– Терплю.

– Как мне жить? – отчаянно спросил Дмитрий, когда я вновь подошёл к нему, – У меня дома заряженный пистолет в шкафу лежит. Я его должен либо выкинуть, либо… Как он не понимает?

Я молча покачал головой. Расплатившись, Дмитрий ушёл, безадресно задавая один и тот же вопрос: «Как мне жить?».

Слишком многие в последнее время стали им задаваться. Сергей был прав – ответа нам не дадут, но вот нервы потрепать – это пожалуйста.

Как хорошо, что есть те, кто может просто жить человеческой жизнью, при этом не впадая в меланхолию – скорее, даже наоборот, разгоняя её тяжёлой музыкой и хорошей выпивкой. Как вы поняли, у меня есть вполне конкретный пример таких счастливчиков.

Пятница.

ПАНК ЛЁХА

Лёха был старым панком. Точнее, он не был старым – ему было всего около пятидесяти, а в этом возрасте человек вовсю наслаждается плодами сделанного им ранее: скажите человеку, который прожил полвека, что он старик и готовьтесь убегать – вам не поздоровится! Панком Лёху тоже было сложно назвать. Разве может быть настоящим панком – в татуировках и с ирокезом на голове – один из совладельцев сети фитнес-клубов в нашем городе?

Лёха мог. Это ещё что – раньше, до бизнеса, он был боксёром, а в промежутке между этими занятиями владел сетью казино. И даже это не всё – хотя всего и не упомнишь! Знаете, кем он только не был, этот Лёха. Удивительный человек.

Всё началось в конце восьмидесятых, когда Лёхе, подающему надежды боксёру в среднем весе, каким-то образом достался маленький подвальчик со спортивным снаряжением разного рода. Лёха к подарку судьбы отнёсся трепетно и с благодарностью, организовав в нём спортклуб, в котором тренировался сам и тренировал других.

Всё бы так и шло, не случись вдруг девяностые. На заведения вроде Лёхиного был спрос в криминальной среде, и её представители попросили поделиться лакомым куском – в характерной для среды манере. А Лёха, хоть и был боксёром, всё же достаточно интеллигентный человек: а такие люди терпеть не могут, когда их очень невежливо о чём-то просят – они просто достаточно интеллигентны для того, чтобы скрыть своё негодование.

Лёхе же чуть-чуть не хватило интеллигентности, из-за чего он попал в историю, которая кончилась переломанными руками и двумя годами колонии: путь в большой спорт был для него закрыт. Отсидев, он, однако, не сломался, а открыл для себя новую стезю – игорный бизнес и панк-рок. Пока в России не запретили первое, Лёха процветал в финансовом плане, а пока не стал слишком стар для всех прелестей второго – в душевном. При этом он везде заводил новые полезные знакомства: пожалуй, это его главное умение. Он знает, как подобрать стиль общения под конкретную ситуацию, причём как будто бы без анализа человека вовсе: он не перебирает слова или темы, не сканирует тебя взглядом: он открывается людям, а они в ответ открываются ему.

Поэтому, когда Лёха постарел и игорный бизнес прикрыли, он вернулся к истокам – маленькому залу со спортивным оборудованием, который, объединёнными усилиями Лёхи и его новых знакомых развился до сети фитнес-клубов.

Таким, как он, не нужно думать, зачем и почему они живут. Их жизнь полна событий, и они не могут себе позволить выбивающей из седла тоски. Лёха просто жил и наслаждался тем, как он это делает.

Лёхой, кстати, я его называю только потому, что он сам меня об этом попросил. Как сейчас помню его первое посещение «Феникса»: крепкий, среднего роста мужичок в кожаной куртке вошёл, осмотрелся, направился к стойке, протянул мне руку и сказал:

– Лёха, очень приятно!

И точно таким же он предстал передо мной днём в пятницу, словно скрашивая мучительные минуты ожидания «Феникса». Сегодня я особенно был рад видеть этого бесёнка, поскольку после телефонного разговора с Паном пришёл к выводу, что тот таки сменит гнев на милость.

Выглядел Лёха более чем необычно: томагавк на голове он покрасил в едкий зелёный цвет, помимо футболки какой-то неизвестной мне рок-группы надел ещё кожаные куртку и штаны – и это в такую-то жару! Едва зайдя, он жестом поприветствовал меня, принимающего заказ у другого посетителя, и направился к стойке.

– Пивка бы, – сказал он, дождавшись. – Ну, как твои дела?

Лёхе можно было многое, в том числе и обращаться ко мне на «ты». Да что я – мне кажется, если бы перед ним разом предстали все правители мира, все главы корпораций и сам Господь Бог, Лёха бы с каждым из них поздоровался за руку, хлопая по плечу и спрашивая «Ну, как жизнь-то?».

Такая фамильярность не просто не раздражала – как я уже говорил, эта черта была лишь одной деталью в сложном комплексе его характера, который помогал Лёхе расположить людей к себе буквально с первой секунды общения, без стеснения позволяя общаться с ним таким же образом. Я же, зная об этой особенности, нарочно был особенно учтив в разговоре с Лёхой, что заставляло того беситься. Это была своего рода игра: я решил, что однажды я непременно «тыкну» Лёхе в ответ, но тот день будет по-настоящему особенным, а это событие подчеркнёт его особенность – и, надо полагать, Лёха понимал это, включаясь в игру.

Налив ему кружку ирландского стаута «Мёрфис», я ответил, что всё в порядке – мне не хотелось посвящать Лёху в детали плетущихся вокруг «Феникса» интриг, ибо тот мог пойти биться за него на баррикады – о, не сомневайтесь в Лёхе! Недаром именно он как-то сказал мне: «Горячую перепалку с порванными на груди рубашками и прямыми фразами я считаю лучше, честнее и благороднее хамства, высказанного сложноподчиненными предложениями, произнесённого холодным, приторным голосом, с обращениями на «Вы» и терминами из умных книжек». Плевать он хотел на бумажки Пана – он бы порвал их вместе с ним, защищая то, что ему дорого: а в любви к «Фениксу» панк признавался не раз и даже не только на пьяную голову. Лёха был молотом – горячим и непредсказуемым, а эта ситуация требовала расчётливого, аккуратного, но точного надреза скальпелем, и мне не хотелось рисковать, подвергая опасности практически выгоревшее дело.

Положив куртку на соседний стул, Лёха вдруг насторожился:

– Это что? – И мы обменялись непонимающими взглядами.

Немного погодя, я сообразил, что он имеет в виду – музыкальное сопровождение. Дело в том, по пятницам я обычно ставил нейтральные плейлисты – то есть те, которые сложно было однозначно причислить к конкретным вкусам. Вполне закономерно – людей в «Фениксе» по пятницам больше, чем в остальные рабочие дни, а потому всем не угодишь: кто-то любит потяжелее, кто-то полегче… В эту пятницу играл «Легкий инструментальный», плейлист-универсал, который приходится по нраву абсолютно всем.

Всем, кроме Лёхи. Скорчив кислую мину, он умоляюще просит:

– А можно чего-нибудь потяжелее? Мы не в кафешке для девочек, – надеюсь, стайка студенток, оживленно беседующих в дальнем конце зала, не услышала этой реплики.

– Могу включить «Тяжёлый инструментальный», но только на телефоне: публика не поймёт.

– Давай-давай, – радостно воскликнул Лёха, доставая из кожаных штанов наушники и распутывая их.

– Я его немного обновил…

– Да так даже… О-о-о-о-о, – он услышал первые аккорды песни, инструментального шедевра от Before The Dawn, и расплылся в счастливой улыбке.

– «4:16 Am», и пусть там есть пара строк в начале, не включить его в этот плейлист я просто не мог, – довольный тем, что Лёха оценил мой выбор, я попытался рассказать панку подробности игравшей в наушниках композиции, но тот был всецело поглощён музыкой и не слышал моих слов.

– Всё же, – прокричал он, не слыша собственного голоса за многослойным воем гитар и раскатами барабанов, – есть и в этом веке люди, умеющие рубить, как надо!

Спустя некоторое время я прервал его медитацию:

– Вам не жарко в косухе?

Лёха снял наушники и отмахнулся:

– Да ты чего? Скоро уже польёт – видишь, тучи какие? – честно говоря, особых признаков дождя я не видел: длинные, редкие, но при этом густые облака растекались по голубому небу, не заслоняя, а скорее украшая его. Но я верил Лёхиному чутью – старый панк умел чувствовать приближение бури.

– Не боитесь, что краску смоет? – я движением глаз указал ему на томагавк, на что Лёха сердито фыркнул:

– К тому времени, когда начнётся ливень, я планирую лежать, развалившись на шикарном диване, будучи пьяным в стельку, и орать под лучшие песни из тех, что когда-либо были исполнены!

Достав тряпку для протирки стойки, я поинтересовался:

– Какой-то праздник?

– Ну! Корешу полтинник стукнул, и пусть в таком возрасте на рейв сгонять не получится, вспомнить панковское прошлое нам не помешает ни дождь, ни жир, который мы наели, став серьёзными бизнесменами. Всё чинно: никаких костюмов, никаких левых людей – только шикарная дача, только шашлык, только море алкоголя и гигабайты музыки.

– Даже девушек звать не будете? – я улыбнулся, зная, что для Лёхи женский пол является больной темой.

– Слышь, – он раздражённо щёлкнул пальцами, – какие девушки, ну?! Нам не по тридцать лет, мы хотим культурно и весело отметить праздник в своём кругу, а не разбавлять торжество слюнями и сомнительными бабами. У кореша жена, блин, дети – ты чего?! Какие девушки, н-ну?!

– Да я понял, что Вы, – похлопав его по плечу, я добавил «Мёрфис» в бокал, жалея, что вообще поднял эту тему – Лёха разошёлся не на шутку. «Мёрфис» пришёлся кстати – как дыхание осени охлаждает последние августовские деньки, так и стаут остудил Лёхин пыл, поэтому я позволил себе ещё немного подразнить старого панка:

– Когда Вас-то женим уже?

Тот на провокацию не поддался – задумчиво смотря в окно, он покачал головой, приговаривая:

– Не, блин, ну ты чего? Куда мне на старости лет-то, ну?

– Да знаете – седина в голову…

– Э, нет, блин, в мои рёбра кто только не прыгал и не бил, но думать-то головой надо! Не хочу я женщину, понимаешь?

– А наследника как же?

– Да куда мне наследник? Я хоть и деловой человек, но всё же панк – не хочу, чтобы какие-то «наследники» жирели на деле моей жизни! Пусть его наследует весь мир – вот в чём идея, блин! Я ведь не баба – это им позарез нужен спиногрызик, чтобы жизнь не была прожита зря. Они странные, бабы. И слишком себя любят: вот и рожают. А я не хочу иметь детей именно потому, что жизнь – смертельная схватка, в которой нужно убивать, чтобы остаться в живых. Я не хочу обрекать их на это, не хочу в угоду своему эгоизму плодить тех, кто прикроет мне спину в этой схватке, кто потом будет жалеть меня, плакать над моим телом. А бабам это чуждо.

Я несколько ошалел от такой откровенности панка, поэтому осторожно перевёл разговор в прежнее русло:

– Ну ладно, детей не трогаем – а просто, по любви жениться?

– Вот с этим ты вообще мимо, – Лёха нахмурился и покачал головой, прихлебнув «Мёрфис», – любовь не моя тема, не. Я, блин, видел много брутальных мужиков, безэмоциональных, циничных ублюдков, не закусывающих после третьей, которых любовь сделала мягкими, тёплыми, скулящими щеночками! – и он, высунув язык и сложив руки характерным образом, изобразил щенка с томагавком. – У меня была бурная молодость, но, к счастью, этой ошибки я не допускал никогда.

– Целомудренный панк? – я усмехнулся, – Это что-то новое.

– Да причём тут целомудрие, блин, – он стукнул по стойке кулаком, в тот же момент испуганно вжав голову в плечи и в извиняющемся жесте подняв вверх руки, – ой, блин, прошу прощения. Мне больше не наливать.

Я одобрительно кивнул и, вытерев стойку, убрал бокал подальше.

– Так вот, блин, я о чём? Целомудрие это другое – рейвы там, квартирники, ну, понимаешь, там не до любви, там не руководствуются такими понятиями. Там всё просто – а любовь всё усложняет, усложняет, блин, отношения между людьми, ну, понимаешь? Проблема любви в том, что человек не может, влюбляясь, спроецировать своё чувство на какой-либо значимый временной промежуток. Эмоции исчезнут или изменятся, и любовь, которая была результатом их совместного всплеска, исчезнет. Мы, блин, сильно ошибаемся, принимая за бесстрастную, не зависящую от мелочей человеческого восприятия любовь тот огонь, который горит в нас, когда мы целуем того, кто будет с нами, как мы считаем, всегда. Но что человек знает о вечности? Как может наш разум осознать бесконечность Вселенной или отсутствие времени? Мы влюблены в момент времени – а для такого чувства вечность: это всё, что больше, скажем, 50 лет. Любовь всегда ассоциировалась с чем-то таинственным, непонятно прекрасным и возвышенным, как будто, блин, и не человеческим вовсе, в то время как её суть умещается в одной строчке химической, блин, формулы. Однако если убрать из неё страсть, убрать похоть и ревность, то вместо химии мы получим любовь абсолютную и вечную, а потому недоступную для понимания.

Мне вспомнился Сергей – и даже на секунду подумалось, что они основали тайное общество постигающих Вселенную. «Скоро», – думал я, – «они будут устраивать заседания в «Фениксе», а пока что просто заходят по одному, подготавливая меня». И сразу же посмеялся над бредовостью этой мысли – как они вообще могут быть связаны между собой?

– Не знал, что Вы думаете о таком, – я удивлённо покачал головой, невольно восхищаясь силой идеи Лёхи, но тот только отмахнулся.

– Фигня, блин, это ведь так, слова – я красиво говорить научился, когда после тюрьмы читать стал запоем. Наш мир, понимаешь, он же любит это: красивый костюм, красивая речь, духи, улыбки. А под этим слоем сливок и крема лежит самое что ни на есть настоящее дерьмо, и вот о нём как бы не принято говорить. Это всё ненастоящее: красота модниц уйдёт через 20-30 лет, костюм порвётся, духи смоются, слова забудутся – и вот тогда останется то, чем ты на самом деле являешься. Я вот не боюсь быть таким, какой я есть без костюма и изысканных фраз – панки не притворяются, блин.

Я поднял вверх кулак, выражая солидарность с позицией Лёхи, и, не зная, что сказать, ляпнул:

– Респект.

Он засмеялся:

– Завязывай, блин. В желании смотреть на мир трезво нет ничего особенного. Знаешь, блин, это что-то типа агностицизма – слышал, да? Только я агностик не только в религиозном смысле: я агностик во всём! Я не знаю, есть ли Бог или нет, я не знаю, великая ли Россия страна или нет, я не знаю, хорошие люди меня окружают или же их шкафы полны скелетов: истина всегда посередине, и к ней нам не дают подобраться те, кому выгодней, чтобы мир виделся двухсторонним.

В моей голове вновь промелькнула параллель с Сергеем – мало ли? Но нет, Лёха точно не может отказаться от земного в пользу космического: он слишком любит жизнь и свиные рёбрышки, которые он, собственно, и заказал, закончив говорить.

После еды на Лёху нахлынула меланхолия и, закурив, он продолжил рассуждать:

– Сейчас, блин, даже нельзя точно сказать, что плохо, а что нет. Пример: плохо ли показывать сиськи в прямом эфире, ну? Если плохо, то почему? Где я их не видел, ну?! Ах, дети увидят, блин. А что, дети всю жизнь проживут, любя свою жену платонической любовью, и детей из детдома возьмут? Ах, это на психику может повлиять. Как по мне, человека любая вещь психом может сделать, и тут точно не скажешь, были ли это сиськи, увиденные по телеку; пьяный отец, избивающий мать или смерть любимого попугайчика – люди несовершенны, причём во многих вещах, но одна из главных – психика. Свобода мыслить, свобода осознавать то, что мы видим, делает нас уязвимыми. Блин, люди, по факту – это те же роботы, развитие которых можно направить в нужное русло, если правильно подойти к воспитанию. Оттуда всё и происходит, следовательно, если мы хотим получить идеального человека, нужно просто правильно «сломать» его психологически. Конечно, до машины нам далеко, но ведь на то мы, блин, и люди, чтобы у нас в голове вечно возникали противоречивые мыслишки. Вот она – уязвимость! Нас может свести с ума мелочь, увиденная не в то время – увидь тот или иной человек эти самые сиськи в другое время, может, и не стал бы, условно говоря, сексуальным маньяком – а почему так, ну?

Мы не знаем, потому что сама по себе уязвимость – не болезнь. Она порождает болезни, но её источник не лечится – это сознание, душа; я не знаю, что это, но я знаю, что оно есть и оно подвергает опасности даже не самого человека – а общество других, избежавших болезни. Оно, общество, есть потенциальная, блин, жертва, ибо система может жить без одного своего винтика, если только этот винтик не попробует её уничтожить. И тут уж нужно выбрать: либо люди должны стать бездушными винтиками, либо нужно научиться предотвращать их помешательства. А как? Сиськи, что ли? Запретить? А если начнут сходить с ума, если не будут их видеть?

Затянувшись, Лёха покачал головой:

– Идиотская эта логика…

Мысль Лёхи показалось мне несколько противоречивой:

– Да как же винтик может уничтожить систему?

– Так ведь просто никто не пытался пойти до конца, блин. Все слишком заняты строительством воздушных замков и внутривенными инъекциями лжи о том, что всё под контролем, чтобы попробовать.

– А что должно быть под контролем?

– А всё. Не можем же мы, блин, жить просто так, нам нужен список дел, выполнив которые мы получим награду. Нам страшно даже подумать, что это всё может быть ни к чему не привязано, что это всё может быть просто так. Вот нам и надо врать: самим себе, окружающим – чтобы не бояться того, что всё это, блин, возможно, ни к чему не приведёт.