Текст книги "Карта мира"

Та совершила изящный кувырок в воздухе, стала на ноги и, сбросив обрубки крыльев прямо на пол, попыталась улизнуть сквозь приотворенную дверь в соседнюю комнату.

Рональд, сделав быстрый шаг вперед, схватил старуху за руку, она вырвалась и повернулась к нему.

Черный зрачок пистолета был направлен ему прямо в лицо.

Старуха дернула спуск.

Это действительно была преглупая смерть: настоящий рыцарь мог умереть только с красивыми словами на устах, сделав благородный жест, – например, поцеловав свой меч и положив его рядом, или обратившись к своему королю или прекрасной даме. А тут кусочек свинца должен был поразить его в самое сердце, вырвав душу из тела и навсегда заставив умолкнуть уста.

Эта мысль явилась ему краткое мгновение, словно страница раскрытой книги, на которой он увидел сразу все буквы и слова, в которые они складывались. Рональд даже успел почувствовать сожаление по поводу того, что не внял Дружескому совету, обнаруженному сегодня утром в кармане куртки.

Но это была только первая страница: перевернулась и она, и он увидел уже совсем невозможное.

Из самого воздуха, возникая, словно видение, двинулась тень человека и устремила руки свои к пистолету, успев зажать его дуло. Пистолет чихнул, и Рональд увидел, что пуля ударилась о полупрозрачные руки призрака, остановившись в стволе. А затем он увидел растворяющееся в воздухе благообразное лицо – голубые умные глаза, коротко стриженные волосы, улыбка в уголках рта.

Он осознал, что стоит, подняв руку, словно закрыться хотел ею от смерти.

– Осечка, – сказал Слепец. – Тебе везет сегодня несказанно.

– Призрак… – пробормотал Рональд, опустив руку. Пахнуло свежим ночным воздухом – жизнь, почти потерянная и вновь обретенная, была сказочно прекрасна.

Иегуда взял на руки ребенка. Тот молчал, насмерть перепуганный.

– Войны все-таки не будет, – объявил он с гордостью, и едва эта довольно пафосная фраза прозвучала, как долговязое тело монаха взвилось в воздух и было брошено об стену с силой пушечного ядра.

Из раскрытой за его спиной двери прянул страшный зверь: то был стремительный, как молния, прыжок. Рональд не успел и выставить вперед руку с мечом – страшная боль в солнечном сплетении повалила его на колени, согнула в три погибели.

– Назад! – крикнула Луиза, появляясь на пороге и размахивая каминной кочергой. – Назад, проклятая тварь!

Тусклая масляная лампа погасла от стремительного движения чудовищной туши. Раздался истошный вопль, режущий слух и проникающий до самых костей.

«Стыдно валяться, граф, пока женщина сражается», – сказал ему внутренний голос – а сил хватило, только чтобы опереться на локти и кое-как подняться.

В тусклом свете камина Рональд даже не успел рассмотреть страшилище – оно извернулось блестящим кроваво-красным боком и одним прыжком оказалось в камине. Воздух украсили золотистые росчерки взлетевших в воздух углей, раздался страшный рев – а затем грохот удалявшихся когтистых лап.

Опираясь о стену, он сделал два шага вперед, пытаясь рассмотреть комнату в наступившей полутьме.

Луиза была пригвождена к камину кочергой, вошедшей спереди в ее живот. Белый пупок, обнажившийся из-под одежды, слабо подрагивал. Рональд отвел глаза.

– Последнее желание… – прошептала она.

– Все что угодно! – горячо воскликнул Рональд. Луиза никогда не была ему симпатична, но любая женщина не заслуживала такой смерти, в столь мрачном месте и от столь злодейских рук. Ничего, кроме острой жалости, рыцарь к ней сейчас не чувствовал.

– Поцелуй… меня… – едва слышно произнесла Луиза. – Никогда… не пробовала… обычного мужчину-человека… не сарацина… не цыгана… не кентавра… не…

Рональд наклонился и подарил умирающей самые экзотические для нее объятия, которых еще не было в ее коллекции. Даже в свой смертный час она думала лишь о новых ощущениях. Теперь впереди были лишь последние объятия, тоже довольно экзотические – объятия Смерти.

– Тайный ход! – проскрипел зубами Рональд, с ненавистью глядя на угли камина. – Следовало бы догадаться, что здесь тридцать три входа и выхода…

Иегуда, уже успевший встать, посмотрел на него, затем на искрящиеся уголья.

– Если полезешь туда, держи, – сказал он и протянул нечто мягкое и упругое. – Кислородная подушка. Только не потеряй. Пользоваться очень просто…

Но времени на объяснения не было: граф уже лез в печную трубу, жмурясь от клубившегося внутри пепла. Он схватил пылающую головню, чтобы использовать ее как факел. Дым из печи рекой двигался в одном направлении; Рональд знал, что это и есть тот тайный ход, по которому, опережая его на несколько шагов, движется странное кроваво-красное существо. Он бежал изо всех сил, забыв о жаре, который съедал его пятки. Время от времени впереди мелькал хвост чудовища; всякий раз, замечая, что рыцарь совсем рядом, оно прибавляло скорости и умудрялось вновь пропасть из виду. Но Рональд не сокращал дистанцию.

Чудовище издавало звуки, похожие на хихиканье; это было так мерзко, что прибавляло Рональду сил и скорости.

Дым вдруг стал гораздо разреженнее; в сущности даже отпала необходимость в кислородной подушке, которую он прижимал ко рту. Глаза больше не слезились, и Рональд явственно видел изгибающееся, словно змея или громадная гусеница, чудовище: оно скакало практически на животе, шевеля то ли щупальцами, то ли непонятного назначения трубами. Рональд видел блеск глаз в его похожей на череп голове, то и дело посматривавшей назад.

Впереди маячил квадратный выход из тоннеля. Чудовище было от него в десяти шагах и упускать его было нельзя.

Рональд занес руку далеко за спину и швырнул головню прямо в кроваво-красный бок чудовища.

Рев едва не опрокинул его на землю, показалось, что даже стены задрожали и завибрировали. Рональд едва успел уши закрыть и упасть на колени.

Бок чудовища пылал. Оно изворачивалось, пытаясь вырвать его зубами. Череп бешено вращался на длинной шее, разевал рот и испускал страшный, наполнявший воздух рев. Дым вокруг Рональда от этого рева становился густым, как вода.

Минутное замешательство решило дело: монстр рванул головню из своего тела и, бросив ее на пол, одним прыжком нырнул в белый квадрат выхода.

Рональд мгновенно поднялся и кинулся следом.

– Эй! Эй! – закричали кентавры. – Ты кто такой, черт побери?

Рыцарь лежал на полу в странно знакомой комнате. Он быстро повернул голову и увидел камин. Это была комната охраны рядом со спальней-кабинетом маркиза. Два небольших кентавра смотрели на него настороженно, сжимая в руках дубины.

– Сэр Рональд? – удивился один из них. – Как вы туда попали?

– Мне нужно к маркизу, – бросил рыцарь, поднимаясь.

– Но он спит! – робко заявил один из кентавров.

– Сверхважное дело, – резко произнес Рональд и, пока кентавры не успели и слова возразить, подбежал к спальной фон Бракксгаузентруппа. Дверь в нее была приотворена.

– Я болен! – крикнул маркиз, хоть Рональда видеть и не мог.

Будуар маркиза, задернутый молочно-белым пологом, производил впечатление спокойствия и незыблемости.

– Сказано вам: я болен! – вновь недовольно отчеканил маркиз. В его голосе и правда слышалась боль.

Рональд, забыв о всякой вежливости, распахнул дверь и вошел в комнату.

– Прошу меня простить… – начал он.

Маркиз лежал в постели, прикрывшись одеялом. От его тела шел заметный запах гари.

– Кто вам разрешил? – крикнул маркиз. – Что это за шутки? Пока вы у меня в гостях, извольте вести себя вежливо!

Рональд заколебался. Ох уж эти приличия, привитые ему в детстве!

– Но, сударь, я только что преследовал страшное чудовище! Оно здесь, в замке!

– Ну и что в этом страшного?! – взвился маркиз. – Мне лично это не внушает никаких опасений! Не больше, чем та головная боль, от которой я слег в постель… монстра поймают мои слуги, мы и без вас прекрасно с ним справимся…

«Черт побери! – мысленно восклицал Рональд. – Я ведь и знаю, что ты – этот монстр, а сказать не могу, невежливо…»

И он окончательно расстроился.

– Хорошо, я ухожу, – согласился рыцарь.

– Благоразумное решение, – одобрил маркиз. – И так же благоразумно будет, если вы соблаговолите покинуть мой замок на этой неделе. Я предоставлял вам кров, пока была необходимость в защите моих владений. Но теперь, когда с крестьянами мы заключили прочный мир, я дерзну вам напомнить, что миссия ваша заключалась отнюдь не только в обороне моего замка, а в поиске Муравейника. Вы были очень приятным собеседником, но, поскольку начинаете вмешиваться во внутренние дела моего поместья, рад буду с вами распрощаться…

– Я уеду через три дня, – заверил Рональд и собрался выходить, но все-таки повернулся и добавил:

– Но учтите: где бы на земле не творились бесчинства и несправедливости, я явлюсь туда и заставлю зло поплатиться за них.

– Не переоцените своих сил, – ехидно отозвался маркиз и завесил шторку кровати.

ГЛАВА 13
Страшная история Мишеля

Все испортила бессоница – из-за нее Рональд по утрам бывал нерешителен и важные проблемы оставлял на бодрое «потом».

Дверь приотворилась и показалось веселое лицо Роксаны.

– Вы в некотором роде редкостная соня, – произнесла она. – Но это простительно, учитывая, что полночи вы гонялись за ведьмами. Я пришла к вам по важному делу.

– А? Что такое? – Рональд поспешно застегивал пуговицы куртки.

Роксана сменила улыбку на важную серьезность.

– Видите ли, граф, – произнесла она. – Нам с вами довелось многое пережить, многое почувствовать, многое понять. Мы были так близки к смерти, так близки… – девушка сделала ударение на последнее слово. – Вы понимаете, что я собираюсь сказать?

– Н-нет, – рыцарь спрятался за зеркальную дверцу шкафа и несколько раз провел гребешком по волосам, приводя их в порядок. Роксана поймала его ненароком выпроставшуюся из-за дверцы руку и потянула Рональда к себе.

– Вы мне симпатичны, – честно сказала она, придвигаясь к самой груди рыцаря, словно хотела спрятать на ней свое лицо и обжигая его своим дыханием. – Я бы даже сказала вам, что я вас люблю, – если бы такого рода признания не могли опорочить честь юной девицы.

Рональд тяжело вздохнул и, с трудом шевеля прилипавшим к нёбу языком, пробормотал:

– Вы мне тоже очень… Я бы очень хотел сказать вам тоже…

Она стояла перед ним и улыбалась, удивительно нежная и свежая.

«Розалинда!» – вспомнил он. И едва не замотал головой.

– Вы замечательная, вы добрая и… справедливая…

На эпитете «справедливая», непонятно как влезшем в это признание, он совсем стушевался, рассердился на себя, собрался с духом и выпалил:

– Но мое сердце, Роксана, отдано другой…

Она вспыхнула, повернулась и выбежала из комнаты.

– Роксана! – крикнул рыцарь, но догонять не решился. «Имею ли я на это право? Полно, не лжец ли я, не двуличный прохиндей и ловелас ли?» – думал он угрюмо.

Рональд засомневался. Правильно ли он поступил? Его тянуло к Роксане – всей душой, но ведь он не мог предать своей прежней любви – тем более, что она, скорее всего (Рональд, разумеется, не мог позволить себе спросить об этом напрямую), была взаимной.

Возможно ль любить кошку?

Но ведь даму сердца и полагается любить платонически, а значит, все равно кем она является – женщиной ли, кошкой. Ведь чаще всего дама сердца – замужняя женщина, и питать к ней плотские чувства – уже сам по себе грех. Но даже сам король знает, что в душах дворян, считающих королеву своей дамой сердца, нет и следа черных мыслей, и оттого с пониманием относится к этой любви и не сердится.

Ничего, нужно только сжать зубы и не жаловаться. Он поступает правильно – пусть не в этом, значит, в том мире его ждут одобрение и награда.

Исполненный столь тоскливых мыслей, он прошлялся по лесу весь день до обеда – а когда вернулся домой, слуга принес ему мокрое от слез письмо.

«Любезный Рональд!

Поскольку вместе мы быть не можем, а сердце мое похоже на сгоревший процессор, я вас покидаю и уезжаю в Рим к моей дражайшей тетушке. Кто знает, возможно, Небо окажется к нам благосклонно и на необъятных просторах жесткого диска нашей Вселенной когда-нибудь снова окажутся рядом две маленькие единички – мы с вами.

Но пока прощайте».

Этот модный в те времена технический слог любовных писем так взволновал и расстроил Рональда, что он едва удержался, чтобы не заплакать. «Две маленькие единички…» – бормотал он. – «Две маленькие единички…»

Что делать? Скакать в Рим? Никак нельзя. Для мужчины выше всего долг перед своим государем и лишь потом – амурные дела. Предательские слезы застилали глаза, он вытер их платком, вздохнул и мрачно посмотрел в окно.

Три дня, данные маркизом на сборы, подходили к концу. И все было как-то странно: Иегуда пропадал все время в деревне – вдруг стал якшаться с Полифемом, который вроде бы его терпеть не мог. Сам Рональд тоже палец о палец не ударил, чтобы как-то подготовиться к отъезду – а самое странное, что и маркиз куда-то исчез, и на том, чтобы гости покинули его замок, вовсе и не настаивал.

И эти странные проволочки Рональда только раздражали. Дело, ради которого он приехал сюда, не двигалось с места. Все стало еще запутаннее, чем даже в первый день его визита сюда. Черт побери.

Солнце достигло своей высшей точки, а потом стало падать.

Надо что-то делать как можно скорей. Я пойду в деревню, подумал он. Я спрошу их про Муравейник напрямую. Мы уже давно знакомы, они знают, что я сделал вчера для спасения детей. Они не станут мне врать.

Он надел перевязь и отправился в Новые Убиты.

Деревня словно спала. Улицы были пусты – Рональд сразу же понял, в чем дело: из близлежащей рощи раздавался звучный голос Полифема:

– Заря-ажай! Цельсь! Пли-и!

– Да не хотим мы, батюшка, не хотим! – визжали в ответ ему голоса. – Дыму вельми пужаемся и грохоту!

– Я вам, мать вашу, покажу, дыму и грохоту… Гнидарь велел, понимаете, Гнидарь…

Граф, как ни мрачно ему было, улыбнулся, глядя, как маленькие фигурки крестьян ползают по импровизированному плацу, изображая строевой шаг.

Человек в серой кацавейке, сидящий на берегу реки, занимался и вовсе странным делом – кормил хлебушком громадного серого волка. Кровожадной пастью тот хватал горбушку с его протянутой ладони, а сам то и дело оборачивался и смотрел в лес.

И Рональд понял, что уже в третий раз стал свидетелем странной аллегории.

На солнце набежали тучи, и сделалось холодно. Он вошел в избу, где обычно Жан пьянствовал среди покорно внимавших его россказням мертвецов. Народного сказителя на сей раз не было, ревенанты и вовсе не обратили на него почти никакого внимания, только вполголоса поздоровались. Рональд уселся на лавку.

Как бы их спросить, думал он. Ведь наверняка насторожатся и начнут увиливать.

В дом вбежал радостный Эмиль и полез на руки к деду.

Он уже видел эту картину: ребенок взбирался на руки к дедушке-мертвецу. Это была та же самая картина – за одним-единственным исключением…

Ребенок был мертвый.

Рональд вскочил со стула.

– Эмиль! – крикнул он, весь дрожа. – Ты как это?… Ты зачем?… Мы спасли ведь тебя…

– Я, дяинька, выбор сделал, – отвечал Эмиль, смотря тусклыми глазами на рыцаря. – Муторно на этом свете живым… А мертвым – весело.

– Нет! Нельзя… – Рональд одним прыжком оказался у скамьи и поднял деда за шиворот. – Давайте обратно оживляйте!

И сам понял, как глупо звучат его слова.

– Твари! Это вы детей воруете! Вы весь мир хотите умертвить! – он отбросил мертвеца в сторону, словно мешок с картошкой, выхватил из ножен меч и замахал им, беспредметно, никого не рубя и даже не пытаясь.

Ребенок спокойно смотрел на него, мертвецы – тоже. Рональд спрятал меч в ножны, погладил Эмиля по голове. Волосы – самая мертвая составляющая человеческого тела и оттого такая схожая, что у живых, что у ревенантов, – мягко ласкали его пальцы.

Он выскочил на улицу, словно очумелый побежал по двору, распугивая кур, выскочил на дорогу – и нос к носу столкнулся с Мишелем.

– Прочь от меня!

– Зачем вы грубите? – кротко улыбаясь, спросил Мишель.

Вместо ответа Рональд, уже совершенно себя не сдерживающий, ударил его мечом, пусть и плашмя. Мишель поймал Исмигуль и, совершенно не боясь порезаться, выдернул у него из рук прямо за лезвие. Рональд бросился на мертвеца с кулаками, но тот преловко увернулся, и рыцарь едва не упал в грязь.

Они дрались молча, бессмысленно, на фоне страшного свинцового неба, к которому уходил далекий горизонт. Рональд боксировал, а Мишель уклонялся, время от времени совершая неуловимо быстрые движения.

Наконец граф совершенно запыхался и остановился.

– Ну вот, теперь можно и поговорить спокойно, – невозмутимо заметил Мишель, чье лицо после продолжительной схватки не поменялось ни на морщинку.

– Не о чем нам говорить.

– Ну как же не о чем? О Муравейнике, например.

Рональд мрачно посмотрел на желтое лицо, казавшееся вырезанным из дерева.

– Ты все поймешь. Самое главное – запомни, я – не враг твой. Остальные мертвецы – быть может. У меня свое мнение по поводу всего этого. Выслушай меня.

Рональд кивнул, но кулаки его были по-прежнему сжаты. Они шли вдоль реки, не глядя друг на друга.

– Я говорил, что умер от пьянства. Так вот: это неправда – хотя мне и удалось убедить в этом и Полифема, и всю родную деревню. Я ведь один из первых мертвецов, которые здесь появились – поэтому меня мало кто помнит: даже старики уже забыли, что когда-то здесь жил счастливый парень, женатый на самой красивой в мире женщине.

Тебе известно: они пришли нас поддержать, спасти. Люди поверили им, и тогда их стало появляться все больше.

Я помню, когда впервые увидел мертвеца. Я собирал хворост в лесу и вдруг услышал голос за спиной: «Помочь?». Я обернулся – и поджилки затряслись: передо мной стоял наш покойный староста, Варфоломей. Лицо его было желто и странно печально. Я закричал и убежал – а вечером он пришел ко мне в гости. Как я догадался, что он собирается ко мне прийти, – не знаю до сих пор, но страх мне подсказал все в точности.

Мы с Анной собирались обороняться до последнего: на стенах мелом начертили кресты, а дверь решили заколотить наглухо – но не успели… он как раз вошел, когда мы искали гвозди. Я схватил топор, но он поднял руку и глухо произнес: «Дайте приют страннику!». Анна зашептала мне на ухо, чтобы я не противился – может быть, он и правда уйдет по доброй воле. Он присел на стул и стал греть руки у очага, затем заговорил.

«Я пришел предупредить: маркизовы слуги скоро придут по ваши души. Страшные наступают времена, и настолько стало нам неспокойно в своих могилах за своих детей и внуков, что мы решили прийти вам на помощь. Пока нас совсем мало, но подожди – просыпаются и другие, ворочаясь в земле; скоро, скоро будет вам надежная поддержка и избавление».

У меня мурашки по коже бежали, но чувствовал я, что говорит он правду. Ибо по деревне ходили слухи, что маркиз строит новых чудовищ, чтобы окончательно избавиться от своих крестьян и переложить заботы о деревне на плечи языческих уродов.

Он посидел у нас совсем недолго, затем встал и собрался уходить. «Страшна судьба твоя, человече!» – сказал он мне. – «Однако будь тверд и спаси то, что тебе дороже всего на свете».

Мы сидели ошарашенные, и тут за окнами раздался вой, и вбежали… волки, четверо огромных серых тварей. Они словно улыбались кровожадными пастями и глядели на нас, не мигая.

Затем они перекувырнулись и превратились в обычных деревенских парней. Кое с кем из них я дружил в детстве. Теперь это были мордатые наглецы; они похотливо смотрели на Анну и с издевкой – на меня.

«Великую честь оказал тебе маркиз! – закричали они. – Выяснилось, что в жене твоей есть некоторая доля благородной крови: некий похотливый граф соблазнил ее прабабушку. Маркиз сейчас занят опытами, и для них ему понадобится дворянская кровь. Мы знаем, что жена твоя беременна: маркизу нужен и младенец – два милых существа голубой крови».

Они смеялись, эти волки. Они говорили, что придут за моей Анной через месяц – и тогда уже нам никуда не деться. Они дали нам время, ведь просто забрать мою жену им было скучно, им хотелось дать нам вдоволь настрадаться в ожидании гибели. С тем они ушли.

Мы решили бежать: дошли до края поля, где начинался лес, – они стояли там и облизывались; двинулись по дороге, но еще не стемнело, как увидели, что они уже у околицы и жадно ждут.

Выхода не было – но был выбор.

Выбор у меня был такой: жить долгой, жалкой жизнью или обрести свободу, которую никто уже не может у меня отнять. Вновь не могу объяснить, как это случилось, но я вдруг увидел эту дорогу, уводящую в темноту; отчего-то я чувствовал, что если захочу вернуться с того света, то вернусь непременно. Я думал над этим планом один вечер, всего один вечер: смотрел на вечернюю звездочку в небе, на качающиеся лесные верхушки – и наконец решился.

Я отправил Анну к ее родственникам на другой стороне деревни, сказав, что пойду работать в замок, чтобы выпросить милости для нас у маркиза. Милости… Она поверила – и честно не искала меня эти несколько недель. И вот что я сделал: заперся в своей избе, занавесил все окна, чтобы все думали, что хозяин ушел куда-то, и перестал выходить на улицу. В избе не было еды – к вечеру третьего дня я начал ощущать голод. Мы, крестьяне, к голоду привычны – и провести неделю без еды мне не однажды в своей жизни доводилось. Но теперь я и воды не пил. К концу пятого дня я так ослаб, что лег на полати и лежал. Два или три раза я слышал стук в дверь – меня искали родственники и соседи – но я не подал виду, что я здесь. Так я лежал, проваливаясь временами в обморок, и боролся с желанием выйти наружу, попросить еды и воды, вернуться к жизни. Прошло две недели, избу мою оплели пауки, по мне бегали крысы – я даже не отгонял их.

И вот пришло утро двадцатого дня, и вдруг мир начал желтеть и сделался как-то странно тускл; вот тогда я понял, что осталось ждать совсем недолго. Шли часы, и комната вокруг меня погружалась во мрак – то был мрак совсем особенный – не просто отсутствие света. Я чувствовал, что больше не ощущаю своего тела, и все, что я когда-то помнил, тускнеет и гаснет. И вот наступила ночь – и не было больше ни избы, ни мира вокруг меня, ни самого меня. И наступило утро, и тогда я встал со своей постели, отпер двери и вышел на стук.

На пороге стояла Анна; увидев меня, бедная девочка от страха закрыла лицо руками.

– Не бойся, Анна! – сказал я каким-то странным, глухим голосом. Тут я глянул на свои руки впервые – и увидел их: руки мертвеца, желтые и сухие. Я подошел к кадке с водой, что стояла во дворе, и увидел в ней свое отражение: тусклые глаза, бесстрастное лицо, бледное, ни кровинки.

Анна беззвучно рыдала.

– Ничего, – сказал я. – Не плачь: прежнее ушло. Маркиз не заберет тебя никуда…

И в тот самый миг я увидел на горизонте четыре быстро движущиеся точки – маркизовы слуги-волки, они двигались сюда. Но я-то уже неплохо приготовился к их появлению, да к тому же не чувствовал ни страха, ни тревоги.

Не знаю почему, но животные нас боятся – не то что многие люди, которые уже давным-давно привыкли. Волкам, наверное, понравился трупный запах, от меня исходивший, но когда они увидели саму их жертву, то остановились, поджав хвосты, и уставились на мое лицо, словно способны были понять, что имеют дело не с человеком.

И тогда я поднял лежащий в сенях топор и броском расколол череп первому волку. Ты знаешь: мы хорошие воины. В первую очередь оттого, что ничего не боимся и не волнуемся, когда бьемся. Второй прыгнул на меня, а я вцепился ему в шею и с такой силой повернул его башку, что сломал ему шею.

Еще один волк трусил напасть на меня; то подбегал, то отскакивал. Я наступил ему на переднюю лапу; он робко схватил меня за руку зубами – а я затолкал ее поглубже ему в пасть и смотрел, как он задыхается и издыхает.

Четвертый волк бросился прочь, поджав хвост, но его, как и первого, настиг удар топора. Трупы серых разбойников, которых мы когда-то так боялись, теперь лежали у наших ног, и не было больше никакой милости к этим тварям – ни на земле, ни на небе.

Так и стояли мы – Анна, насмерть перепуганная, и я, спокойный, бесстрастный мертвец.

Тогда я чувствовал страшную пустоту. И желал только одного: чтобы у меня были слезы. Но их уже не осталось.

Анна теперь живет неподалеку от нашего города, в лесу. Хотя и до сих пор жива. Она вновь замужем – смерть ведь разводит, и наш брак более не существовал; я иногда прихожу в ее новую семью, играю с ее детьми, выпиваю с ее новым мужем – хотя уже давно не испытываю никакой жажды…

– Страшна твоя история, – сказал Рональд, подошел к дереву и уткнулся лицом в шершавую кору – а грудь его разрывали рыдания. Что-то умерло в этой Вселенной, что-то знакомое ему с самого детства. Должно быть, надежда, что все закончится хорошо. Уже не могло закончиться хорошо, если хоть где-то в мире происходили такие вещи…

И тут он не выдержал и принялся плакать, как был – в кольчуге и с дурацким мечом на перевязи, упав на землю. Казалось, для такого количества слез его глаза слишком узки – лицо его было все в грязи, по которой он бил кулаками, внутри тела словно распространялся яд, отравляя его легкие и мозг нестерпимой горечью.

– Я покажу тебе Муравейник, – сказал Мишель.

– Зачем? Отчего? – Рональд поднял мокрое и красное лицо.

– Оттого, что я чувствую, что избавление наше близко. Оттого, что у тебя редкостная душа: ты человек благородного звания, дерзнувший действительно оказаться благородным. И вот еще отчего – но об этом молчи, не рассказывай никому из наших – чтобы ты уничтожил Муравейник.

Рональд встряхнул головой, отказывавшейся что-либо понимать.

– Люди должны быть живыми, а мертвые пусть сами хоронят своих мертвецов, – убежденно говорил Мишель. – Мы слишком алчны, слишком сильно хотим затащить всех в свои ряды. Из добрых побуждений, разумеется: большинству мертвецов и правда кажется, что так будет лучше, что люди обретут свое счастье в смерти. Ты не знаешь, о чем говорят в Муравейнике: там давно уже строят планы истребить жизнь, умертвить всех – ив деревнях, и в городах. Смерть не знает страданий, смерть не знает разницы между богатым и бедным, сильным и слабым – но и настоящего счастья она тоже не знает. Вот почему я был против того, чтобы Анна последовала за мной – а ведь она хотела! А остальные – остальные будут только рады, если переселят свои семьи, всех своих потомков до седьмого колена во мрак Муравейника, в мир теней. Я специально послал освобождать Эмиля именно вас, живых – надеялся, что, глядя на вас, он поймет, что и живые чего-то стоят и не станет завидовать нашему образу жизни… Но все оказалось тщетно.

– Спасибо тебе, – сказал Рональд. – Угроза нависла над нашим миром, над всеми нами… Я чувствую страх…

– Мало ли их было, угроз? – усмехнулся Мишель. – Завтра пустимся в путь, сообщи Иегуде. Шесть дней занимает дорога.

И зашагал прочь, не попрощавшись. Рональд побрел вдоль реки, пытаясь вновь увидеть загадочного человека, каждый раз предсказывавшего ситуацию намеком на пословицу.

Человек уже пропал куда-то, зато там, над рекой, среди камышей он увидел чудесную, красивейшую девушку с прелестной фигуркой. Лицо ее было закрыто густой вуалью, и даже руки были в белых перчатках – так что он сперва даже испугался: а не маркиз ли решил сыграть над ним очередную дурную шутку? Но сердце подсказывало ему иное – и он спустился к воде.

– Сэр Рональд! – воскликнула она.

Как можно было не узнать этот чудесный голос, правда, отчего-то несколько сипловатый и непривычно звучащий!

– Я знал, что вы не уедете! – воскликнул рыцарь – Я мечтал о вас, грезил во сне – всю эту неделю, что мы знакомы!!

– Но я вас не знаю, – поспешно произнесла девушка. – Я только слышала о вас… я простая служанка из замка Сквайра!

Голос ее был подобен плачу, но душа графа сгорала столь сильным огнем, что он, увы, не заметил этого.

– Служанка, красивая, как принцесса! Служанка, прелестная, как богиня! – на Рональда даже вдохновение нашло, хоть и несколько неуклюжее.

Она испуганно отодвигалась, но рыцарь был преисполнен решительности.

– О дивная дева! – воскликнул Рональд. – Дай мне увидеть твое лицо, ибо стан, сколько я наблюдаю, чудесен.

Он обхватил ее одной рукой, внутренне стыдясь своего поступка, а другой снял с ее головы шлем, явив миру, как и ожидалось, лицо Роксаны.

И отшатнулся, и, как был, сел на землю.

Глаза ее были белесы, кожа слишком прозрачна для живого человека.

– Маркиз утопил меня, – сказала она печально. – Сперва овладел мной, а потом убил, чтобы никто не узнал. А теперь все знают.

Деревня кишела людьми и мертвецами. Гвалт стоял невероятный, брань и лязг оружия.

– Где эта тварь? – орал батько Полифем. – Где этот дешевый насильник, что убил нашу Роксану? Даже если он, по своему обыкновению, бежал из замка, догадавшись, что его ждет, мы все равно найдем эту вывороченную наизнанку сволочь, эту кровавую снаружи и покрытую кожей внутри гусеницу!

– Правильно! – ревели в ответ живые и мертвые. – Даешь дыбу и виселицу для Браккгаузентруппа!

Рональд стоял, совершенно чужой в этой толпе, готовя себя к любому продолжению. Доспехи его настолько приросли к телу, что он чувствовал себя раком, чей панцирь крепится непосредственно к мышцам.

– Что делает среди нас этот благородный рыцарь? – издевательски крикнул какой-то рассыпающийся на части прокаженный, указывая на Рональда костью раз и навсегда обретшего свое последнее положение пальца. – Ищет девушку посимпатичнее?

Рональд приготовился вытащить меч и умереть, изрубив прокаженного в лапшу. Умирать не хотелось.

– Рыцарь нам еще пригодится! – возразил батько Полифем. – В любом случае, убить его мы всегда успеем…

– Так сделаем это сейчас! – крикнул прокаженный. – Мертвым он будет за нас душой и телом, а сейчас – кто знает, может, он падлу про нас думает под своим забралом?

– Гнидарь велел его не трогать! – рявкнул батько, увидев движение толпы, качнувшейся было разорвать Рональда на части. – Гнидарь велел! Понимаете?

Толпа стояла в нерешительности.

– Я сам не знаю, зачем это нужно, – признался Полифем. – Но если Гнидарь приказал, значит, были у него на то резоны.

– Эх ты, живая душа! – с укором сказал долговязый мертвец. – Все бы вам, живым, приказы да указания. Подлинная свобода только в смерти. Жаль, что ты пока не один из нас, Полифем – цены бы тебе не было…

– Но-но! – гаркнул побледневший батько. – Всему свое время, а мне и так хорошо. Тело как платье – пока не сносишь до дыр, не выбрасывай. И ты, рыцарь, не спеши его выкидывать.

Полифем строго глянул на Рональда, тот понял намек и отпустил рукоять лежащего в ножнах меча, которую сжимал.

– Правильно, – неожиданно одобрил долговязый мертвец. – Каждый человек волен выбирать, умирать ему или жить. Убийство – страшный грех. Если бы не так было – то стали бы мы осуждать Браккгаузентруппа за то, что он сделал?