Текст книги "Карта мира"

Роксаны не было в этой толпе: она убежала, вырвавшись из его рук, по-человечески скорбя и стыдясь. Он чувствовал себя смятым, сожженным внутри страшным, сводящим с ума горем.

– Вперед, к замку! – вопила толпа. – Сроем его стены! Сравняем с землей его башни! Вырежем всех этих лакеев, а кентавров запрем в конюшнях!

Толпа забурлила, люди побежали к сараям, стали отрывать доски от стен хибар.

– Вы что делаете?! – оборвал их Полифем. – Вы же свои дома ломаете!

Крестьяне задумчиво остановились, на лицах их было недоумение неожиданного прозрения.

– У нас теперь достаточно оружия, чтобы вооружить вас всех! – крикнул батько. – Мишель, раздай им сабли.

Мертвец поспешил в избу-штаб.

Рональд почти чувствовал, что седеет, что его тело рассыпается в прах, а легкие полыхают страшным жаром. Мишель и двое его подручных уже строили крестьян в ряд и шли вдоль, раздавая острые, блестящие клинки. Мужики рассматривали непривычное оружие, пробуя острие пальцем.

– У нас есть могучие пушки, – сообщил батько. – Захватили при последней нашей крутейшей контроперации. На фиг разобьем ворота замка в один присест, там и бошки им всем поотрываем.

– Раскидаем! Кадыки вырвем! Пятки откусим! – вопила толпа в неописуемом буйстве. Мужики вращали саблями, почти задевая друг друга.

– Стойте! – крикнул Рональд. – Вы не попадете в замок! Агвилла придумал новые укрепления и ловушки. Вы погибнете понапрасну!

– Ну надо же, – сказал Полифем, и глаз его загорелсялюбопытством. – Пройдем-ка в хату, расскажешь.

Толпа орала за их спинами, когда они вошли в дом. Вслед за ними туда проследовали Мишель и Иегуда.

– Мост в замок теперь переворачивается на специальной оси, и все, кто на нем окажется, падают вниз, в ров, к выведенным Агвиллой гигантским щукам, – пояснил Рональд. – Поскольку мост длинный, а бежать вы будете наверняка беспорядочно, половина вашего отряда окажется у щук в желудках.

– Спасибо тебе, коли не врешь, – сказал Полифем, покачавши головой. – Вот какие твари! Чего придумали… ну ладно: теперь мы их одолеем: у нас деревянных лестниц до черта; перекинем их через ров.

– Это еще не все: у маркиза новые пушки с нарезным стволом. Я сам их ему раздобыл у монахов. От вашей артиллерии останутся рожки да ножки через минуту после того, как вы дадите первый залп по воротам. А прямо над входом в замок стоит многозарядный сифон с греческим огнем. Вас спалят заживо.

Полифем закрыл рот, потом вдарил кулаком по столу так, что тот перевернулся – а лицо его исказилось, словно он заплакать собирался.

– Ну и козел же я! – крикнул он. – И чего я им теперь скажу? Что весь план к черту пошел, и мы маркиза будем и дале терпеть? А он, зараза, понаделает пушек побольше и по деревеньке нашей начнет лупить?

Он горестно взвыл, зашатался и привалился к стене, упершись в нее локтями. Плечи его дрожали – таким Рональд его еще не видел.

Кровь стучала у графа в висках, словно два молота били его голову с противоположных сторон. Язык его вдруг стал липким и вялым, словно кусок мыла.

– Я вам помогу, – прошептал Рональд. – Я открою вам ворота и впущу вас внутрь.

И чуть не свалился в обморок: в глазах потемнело, изба поплыла. Только усилием воли он заставил себя вздохнуть поглубже и прийти в себя.

Полифем уставился на него так, словно черта увидел.

– Ты чего? Правда, что ли?

– Одно условие: вы отпустите Агвиллу. – Рональд словно боялся, что вот возьмет и передумает: торопливо жег мосты. – Это единственный достойный человек в замке.

– Хм… человек, – криво усмехнулся Полифем, уже встрепенувшийся, воспрявший духом и обретший свое обычное ехидное расположение духа. – Обещаю – если ты того… серьезно. Ничего не имею против пернатого, шут с ним, хотя и выдумал кучу мерзких пиявиц на нашу голову… Но токо объясни: чего тебе-то со всего этого?

– Я ненавижу маркиза! – выдохнул Рональд и только тут понял, насколько чистую правду сказал. – Я не передумаю – не бойтесь. Даю слово рыцаря!

– Достойно, – кивнул Полифем. – Как вздрючим Альфонсика – отдам тебе, дери с него три шкуры.

Он снова усмехнулся – и, словно вспомнив, повернулся к Иегуде и посмотрел на него с нескрываемым недоверием.

– Я одобряю эту идею, – кивнул Слепец. – Причину я изложу позже.

Это было совершенно невозможно, но случилось именно так. Теперь не было ни одной силы, способной удержать поступательное развитие событий, движущихся, словно камень с вершины горы. И граф потрясенно опустил глаза, пытаясь удержать звездопад мыслей, грохотавший внутри.

– Ну, раз уж Егуда одобряет – дело святое, – хмыкнул Полифем. – Токо ты, Егуда, посидишь у нас под присмотром, пока мы замок брать будем.

– Не возражаю, – подал плечами Слепец. – Хотя и не вполне сознаю необходимость этой меры.

– Все, – сказал Рональд деловито, – я возвращаюсь в замок и сразу же – сразу же открываю вам ворота. Будьте готовы.

– Завсегда готовы! – шутливо откозырял Полифем, достал кинжал и стал его чистить. – Но сразу не надо: собраться не успеем. Давай, как солнце сядет.

Рональд повернулся и зашагал по дороге к замку.

– Ты что, его отпустил? – проскрипел Жан, подслушивавший всю беседу у дверей.

– Зачем бы и нет? – отозвался Полифем. – Да не продаст он нас, не продаст. Я в парня верю: он этих оглоедов еще почище нашего ненавидит, хоть и сам таков же.

Рональд шел по тенистым рощам, но мысли его блуждали далеко. Роксана. Их роман (если его вообще можно было таковым назвать) от первого невинного разговора и до ее признания в любви продлился всего неделю, ту неделю, на которую приютил его гостеприимный маркиз. Маркиз их познакомил: его кормил, холил, лелеял и даже развлекал, а ее – убил. Он ни разу не нарушил законов гостеприимства, ничем не оскорбил Рональда, а напротив – лишь способствовал его миссии. А она теперь там, в этом страшном подземном городе – и всегда будет такой, молодой и мертвой. Это он будет стареть, обзаведется семьей, займет крупный пост в Риме – а она никогда уже не сможет родить ребенка, никогда не узнает счастья взаимной любви, не порадуется солнцу и ветру.

Он провел по лицу пальцами и под ногтями осталась кровь. Перед ним были ворота замка.

– Отворяй, сэр Рональд идет! – крикнул стражник со стены, и ворота стали скрипуче открываться.

ГЛАВА 14
Падение замка

Рональд вошел внутрь и вдохнул сырого воздуха. Стены узкого коридора, находящегося сразу за воротами, были покрыты плесенью и пахли гниющим картофелем. Стражники радостно улыбались, глядя на него.

– Что это с лицом вашим?

Он помотал головой и ничего не ответил. Он чувствовал себя Иудой. Сейчас и фарисеи появятся. До восхода солнца часа полтора, не больше.

«Страждники» – подумалось ему. – «От слова страдать». Он же должен будет их убить! Без этого ворот не открыть. Как же он об этом не подумал?

Он шел по двору. Теплый летний вечер рассыпался на отдельные черточки, пестрая игра листьев растущих во дворе деревьев теряла всякую семантическую нагрузку, становилась бессмысленным сочетанием знаков, больше ничего не подсказывающих ни уму, ни сердцу.

«Как же я их убью?» – повторял он про себя, делая круги по двору, словно арестант – даже руки за спиной держал замком. Через какое-то время мысль потерялась, наступила пустота, какую чувствует, наверное, машина, трамвай, движущийся по рельсам в своем мертвом сне навстречу человеку, которого вот-вот собьет. Что снится трамваям?

Солнце было еще видно над стеной. Рональд поднялся по ступенькам, бросил взгляд на стражника, явно полупьяного, подслеповато всматривавшегося в движущуюся по лесу полосу сумрака.

В чаще закуковала кукушка. Это явно был Полифем. Крестьяне находились совсем рядом.

– Кукушка, кукушка, сколь мне жить осталось? – за хихикал стражник.

Солнце упало за горизонт – так резко, что глаза Рональда секунду ничего не видели. Затем он мягко, по-кошачьи подошел к стражнику и вонзил свой меч ему в спину.

Тот упал в наступившую темноту. Рональд спустился по лестнице вниз и подошел к воротам.

– Открывать прикажете? – угодливо спросил один из стражников. Второй улыбался, заглядывая рыцарю в глаза.

– Открывайте, – кивнул Рональд. Ворота заскрипели и скрыли короткие крики стражников.

Они уже бежали из лесу, шумная толпа, пытающаяся быть тихой. Рональд не хотел с ней встречаться, да у него было и дело поважней.

Это маркиз сделал его убийцей и предателем, маркиз и никто иной.

Ненависть его росла с каждым шагом, который отзывался в коридорах замка гулким эхом.

Покои Альфонса Бракссгаузентруппа были совсем близко. Он распахнул дверь комнаты, где пару дней назад выпал из камина. Кентавры дежурили на своем обычном месте.

– Я к маркизу! – голосом, не терпящим возражений, бросил Рональд.

– Никак нельзя! – пискляво воскликнул приземистый кентавр со злыми раскосыми глазенками, а сам, сволочь, схватил в руки секиру.

Рональд неожиданным для себя злым движением срубил ему голову. Кентавр повалился на землю, как табурет, у которого только что сломали ножку. Другой моментально сорвал свою вихрастую голову (она отделилась с легким треском, словно на молнии была, но совершенно без крови) и бросил товарищу; тот приставил ее к плечам, вскочил и ринулся на Рональда, пока второй, спотыкаясь, искал на полу голову первого.

Рональд рубанул еще раз – и новая голова прокатилась по полу вслед за старой. Третий кентавр сделал потрясающий по точности бросок – и со знакомого торса на рыцаря уставилось новое лицо.

В строгом смысле слова это был поединок: дрался только один четвероногий – а другие два бежали за ним следом, подбрасывая напарнику свежие конечности и головы. Рональд начал уставать: неуязвимость соперника ставила его в тупик, заставляла отступать. Головы кентавр даже перестал ловить руками – просто подставлял шею, а они уж сами прирастали.

Кентавры более не были похожи на живые существа – скорее на игрушки, слепленные при помощи детского конструктора: детали взаимозаменялись и явно были из одного набора.

– Ну нет, так не пойдет! – разъярился рыцарь и, изловчившись, нанизал кентавра на меч и поднял над собой. Тот спокойно ждал, надолго ли у противника хватит сил, чтобы его вот так держать – клинком размахивал лениво, а два других териантропа оживленно прыгали на месте, не зная, куда девать азарт.

Краем глаза Рональд увидел яркое пятно камина, полы-хавшее чуть слева. Решение пришло быстро: напрягая руки до треска сухожилий, он размахнулся и точным броском отправил кентавра в воздух. Тот, догадавшись о коварной затее противника, вовсю задергал руками и ногами – да поздно было: он влетел в камин, вспыхнул, как порох, и в одночасье сгорел – только рожки да ножки остались.

Другие два запрыгали по шкафам и каминной полке, опрокидывали столы и стулья, роняли свечи и стаканы. Рональду и в голову бы не пришло, что кентавр может быть настолько шумным существом. Четвероногие забрались на потолок и оттуда швыряли в него кусками в минуту разломанной люстры. Рыцарь, уворачиваясь, тыкал вверх мечом. Когда люстра была полностью разделана, четвероногие бодро сбежали вниз по стене и снова вступили с Рональдом в поединок, щедро снабжая друг друга необходимыми запчастями. Однако вдвоем у них все получалось гораздо хуже, чем втроем: граф прыгнул вперед и со скоростью мельницы замахал Исмигулью, обрушивая ее то на одного кентавра, то на другого. В результате оба остались и без головы, и без копыт, и без рук. Два обрубка некоторое время трепыхались, словно решали, чем бы пособить взаимному горю и какую бы часть тела передать товарищу – затем свалились на пол и затихли.

Рональд тяжело вздохнул и расправил плечи.

Странно, но темнота коридора, которым он пришел в эту комнату, подрагивала и скрежетала. Он обернулся – и тут же отскочил назад.

С тихим и отвратительным шуршанием в комнату вошло мерзкое членистоногое, скорпион на бесчисленных ногах, с клешнями и смертоубийственным хвостом, острый наконечник которого подрагивал в такт его движениям. Рональд отступал к стене, сжимая меч – но вдруг подпрыгнул, словно его уже ужалили: у скорпиона была голова орла, милого орла с хитрыми и добрыми глазами.

– Агвилла! – воскликнул Рональд. – Друг, ты что, не узнал меня?

– Узнал, – хладнокровно отвечал орел. – Да только ты мне теперь не друг. Меня и раньше тошнило от таких дешевых комнатных мальчиков, которые читают рыцарские романы и думают: вот, это жизнь. А сейчас меня от них тошнит так сильно, что будь ты на луне, я бы и туда явился за тобой, прошагал бы необходимое количество миль в безвоздушном пространстве. И если бы ты был мышью, то не нашлось бы для тебя достаточно глубокой норы, и если бы ты был рекой, то я стал бы плотиной на ней, и если бы ты был солнцем, то я устроил бы тебе затмение.

Хвост, словно копье, ударил чуть левее того места, где стоял Рональд. Исмигуль рубанула по ближайшей клешне; Агвилла, шелестя конечностями, отскочил; затем ринулся вперед, опрокидывая мебель. Рональд едва успел укрыться за столешницей рухнувшего стола и затаился за ней, выставив вперед Исмигуль и в любой момент ожидая нападения. Агвилла медлил, не решался атаковать, только бил клешней в дерево, стараясь прижать рыцаря к самой стене. Тактика оказалась, впрочем, безуспешной – и птицескорпион стал практиковать ложные выпады в надежде усыпить бдительность Рональда.

– Маркиз – наш творец, – пояснял Агвилла, сухо потрескивая клешнями, делая броски вперед и столь же проворно отскакивая назад. – Солнце восходит для нас в его глазах, руки его исцеляют, слова его подобны сладкой песне, ноги его, как сваи дубовые, щеки, как золотые груши…

– Чушь и бред, – возразил Рональд, прервав это славословие, в котором отчетливо проступали мотивы Песни Песней. – Кровавый убийца, монстр и грязь от ног людских – вот что такое ваш маркиз.

Агвилла впечатал клешню в столешницу с такой могучей силой, что она взлетела до потолка и упала за его игольчатым хвостом. Рональд ткнул вперед Исмигулью, но на этот раз гуманность сыграла с ним злую шутку – поскольку убивать бывшего друга он не хотел, то и метил вовсе не в голову. Меч скользнул по хитиновому панцирю, а в следующий момент рыцарь был примят к полу, а верный его клинок звенел по полу, отъезжая к стене. По счастью, Рональд успел схватить Агвиллу за птичью шею и удерживать чудище, не давая ему сдвинуться с места. Многочисленные ноги Агвиллы скребли по полу, но ослабить хватку ему не удавалось.

– Не страшшно, не страшшно, – прошипел Агвилла. – Сейчас придет конец. Ты ведь хотел увидеть мою третью, любимую ипостась? Увы, для тебя она окажется последней из увиденных.

Он отогнул голову назад – а затем резким движением двинул клювом Рональду по шлему. Словно взрыв прогремел внутри головы нашего бедного рыцаря, и только его мощные руки, что удерживали шею птицескорпиона, спасли его от смерти. Между противниками установился своеобразный статус-кво: клюв Агвиллы был бессилен, пока руки Рональда сжимали его горло.

– Ничего, – несколько хрипловато обнадежил Агвилла. – Сейчас мы нанесем удар не в бровь, а в глаз!

– В высшей степени благородное предупреждение, – скороговоркой проговорил Рональд. Могучий скорпионий хвост изгибался в воздухе, но рыцарь согнул шею так, что удар острой закорючки пришелся вновь по его шлему.

– Хвост у меня крепкий, – заверил Агвилла. – Гораздо крепче твоего шлема.

И ударил вторично. Рональду стало тошно. Он искал глазами меч, но тот был слишком далеко; Агвилла еще, заметив рональдов взгляд, заиграл многочисленными ногами в футбол, давая пас одной ногой другой, и заботливо забросил меч куда-то в отдаленный угол.

– Это конец, – сказал Агвилла, улыбаясь хитрым птичьим глазом.

Хвост его качался, как маятник, и выбивал на шлеме Рональда частую дробь, от которой у бедного рыцаря в глазах танцевали грации.

Рональд задумался. Да-да, именно задумался: ведь мало что (за исключением разве что частой дроби в голове) мешало его мыслям; лежал он в привольной позе, опущенное забрало шлема позволяло вполне отвлечься от мирской суеты и жизненной ситуации.

И подобно тому мудрому лососю, что отталкивается от капель, летящих ему навстречу, должны мы отталкиваться от препятствий на нашем пути и двигаться вопреки им.

Ибо капли лишь бьют друг в друга, а вода поражает саму себя, и ее волны есть не что иное, как ступеньки в ней.

«Поражает саму себя».

Такова уж игра судьбы, что наименее ценные и, прямо скажем, самые пустые слова в по-настоящему мудрых речах Иегуды, этакий словесный балласт лексических конструкций, без которых воздушный шар человеческой мысли все же взлететь не может, способны были сейчас спасти благодарному ученику монаха-картезианца жизнь.

«Поражает саму себя».

На все понадобилась секунда: Рональд сжал горло Агвиллы со всей силой, на которую только был способен; птичья пасть раскрылась и издала леденящий кровь клекот – и в этот самый момент мощный хвост, просвистевший в воздухе и собиравшийся покарать голову Рональда и его шлем, вонзился в разверстый клюв.

Рональд так и лежал, со скошенной набок головой.

– Агвилла промахнулся! – сказал он.

Чудовище посмотрело на него мрачно и удивленно, птичьи глаза налились кровью, и вдруг все оно откинулось назад и покатилось, как колесо, проезжая по полу то могучей грудью, то изогнутым хвостом. Проехав по каменному полу, Агвилла выехал в двери и укатился вниз по лестнице.

Рональд встал, подобрал меч и глянул в дверной проем. Птицескорпион лежал на лестничной площадке и в агонии мелко подрагивал всей дюжиной конечностей. Рыцарь должен был почувствовать жалость – но почувствовал только стыд, что ее не чувствует.

Однако надо было спешить – его ждало более важное дело. Чеканными шагами граф прошел по комнате и ударил по кованым железом дверям, ведущим в залу маркиза с такой силой, что они распахнулись настежь.

– Ага! Вот и вы! Я вас ждал! – воскликнул маркиз.

Он стоял посредине залы в треуголке, глубоко декольтированной кофточке, черных кружевных панталонах и с бокалом шампанского в руке.

– И дождались, – отрезал Рональд и шагнул ему навстречу.

– В наше время воспитанные дворяне, видно, уже не приветствуют друг друга, – с укоризной заметил маркиз. Он, как и всегда, хитро прищуривался. Черные кожаные ботфорты, оставлявшие открытой полоску белоснежного бедра, слепящего глаз.

Меч Рональда молнией блеснул в воздухе и срубил бокал, как цветок, оставив в руке маркиза только хрустальную ножку.

– Неплохой удар. Охотно признаю, – кивнул маркиз и легким движением выхватил свою шпагу. – En garde!

И сделал стремительный выпад – рыцарь едва успел отшагнуть в сторону.

Фехтовал он просто прелестно – Рональд и не предполагал, что у него окажется настолько достойный соперник. Шпага маркиза то жужжала осой, рыская из стороны в сторону, то чиркала по воздуху, словно желала его поджечь, то вдруг превращалась в жало змеи и наносила прямой удар, от которого увернуться было едва возможно. Маркиз легко подпрыгивал, а один раз даже сделал кувырок через голову, кокетливо прошумев перед самым лицом Рональда кружевным бельем.

Однако Рональд довольно скоро подметил, что у маркиза есть ахиллесова пята – ему быстро надоедают однообразные движения и он, в ущерб тактике и стратегии поединка, начинает совершать абсолютно ненужные кульбиты и кунштюки. Так, когда Рональд сделал ошибку и открылся для удара, маркиз запоздало заметил его промах, поскольку в этот момент скакал на одной ножке, ударяя по ней другой, и напевал что-то веселенькое. Заметив же, маркиз аж закусил губу от досады и некоторое время пытался сосредоточиться – но потом его игривая натура возобладала над сериозностью и он пустился в безумное фуэте, вращая шпагой.

Рональду удалось улучить момент и рубануть мечом маркизу по ноге. Ранение было несерьезное, однако острие оставило на ботфорте маркиза рваный кровоточащий след.

– Фи, это низко, граф! – скривился маркиз. – Удар ниже пояса! Я понимаю, вас учили для войны, а не для поединков – но это моветон.

Прыти в маркизе, впрочем, немного поубавилось, он заметно посуровел и сосредоточил внимание на обороне.

Они двигались по залу, опрокидывая стулья, вспрыгивая на столы; маркиз, схватив левой рукой с упавшего секретера листок бумаги, стал крутить из него шарики, помогая руке зубами, и кидать эти слюнявые катышки в Рональда, одновременно продолжая фехтовать.

Однако эта психологическая атака была хоть и досадна, но все же много слабее того могучего напора, который придала Рональду ярость. Странно, но он даже о Роксане не вспоминал – просто ненавидел это мелькавшее перед ним лицо, корчащее рожи и смеющееся.

Их тени двигались, как марионетки, на фоне клетчатого пола. Маркиз минута за минутой, терял позиции отступал в дальний конец залы. Еще несколько минут и он будет болтаться у меня на острие, как бабочка, понял Рональд – и улыбнулся.

В это время на балюстраде, которая нависала над пиршественной залой, появились музыканты и хор, состоящий из совсем юных девушек в белых платьях и венках на головах. Музыканты заиграли, девушки запели нежными, хрустальными голосами.

Рональд вдруг неожиданно для себя заплакал. Слезы застилали глаза и прятали от него маркиза. Чистота этих девушек, их изящные движения, молочный цвет их одеяний – все это настолько ласково прикоснулось к его сердцу, что слез удержать было невозможно.

Из оцепенения его вывел росчерк шпаги противника, чуть было не оставившей на его лице автограф.

– Проклятый маркиз! – воскликнул Рональд, мгновенно догадавшийся. – Это вы мне подсыпали что-то в вино вчера!

– Каюсь, подсыпал, – сознался маркиз. – Однако это все лишь невинная шалость – захотелось увидеть вас плачущим. Плачущий мужчина – это всегда такая картина! Впрочем, главный сюрприз вас ждет впереди.

Они вновь возобновили поединок; однако рыцарь теперь шатался и отступал. Слезы катились из глаз столь обильным потоком, что Рональд испугался, как бы не умереть от потери влаги. Выход был только один – он схватил со стола графин с вином и метнул на балюстраду. Графин разорвался, как граната, девушки в залитых красным вином платьях, ахнув, разбежались в разные стороны. Музыка смолкла, и рыцарь смог вытереть глаза.

Шпага маркиза чиркнула его прямо по лицу, самым кончиком – он вовремя успел отпрыгнуть, но со лба потекли горячие липкие капли. Однако это был жест отчаяния: следующим ударом Рональд рассек маркизу руку чуть выше того места, где ее прикрывал эфес; маркиз вскрикнул и едва не выронил оружие, поспешно сделав несколько шагов назад и прижавшись спиной к стене. Он тяжело дышал и едва мог двигаться, но левая рука его, принявшая у правой шпагу, точно в эстафете, все еще была крепка: Рональд загнал его в угол, однако нанести ему последний удар все никак не мог, и противник его понемногу отдыхал.

– Скорее! – прошипел маркиз. – Ну же!

Между ними возникло, что называется, динамическое равновесие – наступал то один, то другой, но в этой атаке никто из них не мог сделать более двух шагов.

– Ну, скорее же! Скорее! – повторял маркиз в нетерпении. Рональд сначала подумал, что слова относятся к нему, но потом заприметил, что хотя маркиз и смотрит ему прямо в глаза, но разговаривает явно не с ним.

И в этот момент словно мир рухнул куда-то вбок, не слишком быстро, так, что Рональд успел его подхватить, но вот на место вернуть – не успел. Маркиз, стена, полоска света из окна – все накренилось влево и рассыпалось на отдельные штрихи, так что понять, что Рональда окружает, было совершенно нельзя. К тому же он сам застрял в этих штрихах: стоило ему повернуть голову вправо – и он начинал видеть лишь серый туман; он поворачивал голову влево – и видел бесконечное количество зеленоватых отражений – как ребенок, прильнувший глазом к ребру стеклянного зеркала (любимая забава многих в детстве).

При этом Рональд вполне нормально слышал звуки, правда, немного глуховато, словно мир, откуда они доносились, был от него в трех шагах.

– Маленькая закованная в латы мышка попала в мышеловку, – ехидно отчеканил маркиз. – Однако не бойтесь: никто эту мышку убивать не собирается.

И он ушел, судя по удалившимся звукам. Рональд попытался сдвинуться с места, побежать ему вдогонку – но тело его (взгляд? разум?) застревало в этих штрихах, словно он на самом деле провалился в пол, да там и застрял. Он попытался вырваться из каменного плена, сжимавшего ему грудь – но это лишь привело к изменениям в картинке, которую он видел: бесконечные отражения с ужасающей скоростью побежали на месте, а штрихи несколько собрались и стали более колючими.

Послышались шаги. Маркиз возвращался.

– Думал уйти, да вспомнил, что я ведь вам ничего не отрубил, а вы мне испортили ботфорт, – произнес он гадким голосом.

Рональд стал искать меч, но его не оказалось ни в руке, ни поблизости.

– Смотри-ка, как мы всполошились! – воскликнул маркиз. – Признаться, в этот момент я похоронил в вас храброго человека!

И он разразился препоганейшим (впрочем, очень веселым) смехом.

– Проклятая тварь! – воскликнул Рональд. – Сегодня тебя спасли только твои колдовские ужимки!

– О, вот это и отличает человека от животного: колдовские ужимки, – маркиз за словом в карман не лез. – Видите ли, если бы не они, в нашем мире заправляли бы силачи с пуленепробиваемым черепом, этакие самцы-гориллы – мощные руки, стальная воля, наглость и отсутствие мозгов. Так ведь когда-то и было: на заре истории тупорылые доминантные самцы затирали умных и немужественных мальчиков (маркиз говорил, как профессор на лекции). А потом эти мальчики изобрели лук со стрелами – и уравняли шансы, а затем выдумали порох – и проклятые гориллоиды больше их не смели пальчиком тронуть.

– Идеализация! – заметил Рональд. – Порох изобрел ученый монах, но из пистолета очень хорошо стреляют и разного рода подонки. В том числе с пуленепробиваемыми черепами.

– Не стану отрицать, – согласился маркиз. – Видите, какую здоровскую дискуссию мы с вами ведем – вот что значит два интеллигентных человека, а ведь в какой ситуации! Я готовлюсь вам что-нибудь отрубить, а вы находитесь под воздействием наркотического вещества, которое я подмешал вам давеча в вино. Впрочем, вы должны мне за это вино быть только благодарны: вещество позволяет заглянуть за изнанку обычного мира. Видите, ничего там хорошего нет: только еще 7-8 геометрических измерений, которые ввиду вашей неподготовленности кажутся вам этаким узором из линий. Так что не спешите покидать этот мир: впрочем, от вашей воли уже ничего не зависит.

Он вновь адски захохотал. Рональд заскрипел зубами, осознав, что этот дьявол, убивший его возлюбленную, умудрился вовлечь его в философский диспут.

Маркиз наклонился над самым его ухом – Рональд попытался схватить его и не мог понять, где он – бил по воздуху руками, заставляя ералаш полосок и отражения перетасовываться между собой.

– Не бойтесь, Рональд! – доверительно прошептал маркиз. – Ничего рубить я вам не собираюсь. Во-первых, я дворянин, а это был бы низкий поступок. Во-вторых, вам и так недолго осталось – хотя, правду сказать, вы мне еще пригодитесь. И в-третьих: сейчас я трачу время вовсе не ради милой беседы с вами – я просто жду одного человечка, которого бы хотел увидеть сегодня. И не только увидеть, но и по возможности – убить.

Узор геометрических опилок, окружавший Рональда, двигался, и в нем прорезывались знакомые черты, словно зубы у мира-младенца: физиономия маркиза, зал, в котором они несколько минут назад махали шпагами.

– Действие наркотика не то, чтобы проходит, – констатировал маркиз. – К слову сказать, оно не пройдет для вас никогда. Это только новая стадия – причем отнюдь не последняя. Лежите, отдыхайте, наблюдайте. Сцена седьмая: те же и его светлость маркиз Гнидарь фон Браккгаузентрупп.

Послышались чеканные шаги, и в залу вошел человек.

– Стой, маркиз! – крикнул он.

– Как вкопанный, – успокоил его маркиз, азартно помахивая шпагой.

Рональд уже видел все окружающее вполне отчетливо. И вошедшего он тоже узнал.

Это был тот самый оборванец, сидевший на берегу реки и произносящий мудреные фразы.

– Ну что ж, – сказал маркиз. – Приветствую вас, любимый сын!

– Честно говоря, ни на секунду не сомневался, что вы не упустите возможности прирезать меня до того, как меня раздерет в клочья орда этих сиволапых мужиков. На такую смерть я даже согласился бы – но мне ведь рано пока умирать?

– Я думаю, самое время, – сказал Гнидарь. – Ты ведь наверняка знал, что я никуда не пропадал из окрестностей замка.

– А то! – игриво воскликнул маркиз. – Я и сам вас наблюдал иногда, прогуливаясь по веткам деревьев.

По веткам? Это было непонятно, но утомленный мозг Рональда над этим уже не задумался.

Гнидарь извлек меч из ножен и без изящества, но со страшной силой рубанул ею по силуэту маркиза; тот, хотя и успел парировать удар своим клинком, но едва ли не отлетел в сторону. Прыжком он отпрянул назад и посмотрел на сына с ненавистью, страхом и презрением.

Гнидарь бодро шел вперед, рубя воздух и заставляя маркиза отступать – и попутно декламировал стихи:

 
Кто жаждал в жизни испытания
И к войнам сыздетства готовился —
Тому судьба даст пропитание,
Покой, и скуку, и бессонницу.
 
 
Когда ж избрал стезей прямой
Удобный комнатный диван ты —
Тебе навалят шар земной
На плечи, как тому Атланту.
 
 
И судьбы мира все ж решат
Не мальчики из высшей школы,
А чья-то чистая душа,
Отравленная алкоголем.
 
 
Из сотен рыб семи морей
Господь одну случайно вытянет —
И выше вознесет царей,
Шутов, поэтов и политиков.
 

Рональд впервые разглядел наружность маркизова сына: Гнидарь был поистине атлетического телосложения, лицо его, исполненное благородной бледности, светилось странной и кроткой радостью. Казалось, он был близок к осуществлению своей заветной мечты.

Граф поражался: маркиз, только что истекавший попеременно кровью и потом, вновь прыгал по залу с легкостью мотылька и успевал парировать страшные удары Гнидаря. Видимо, сознание своей правоты придавало каждому из дуэлянтов силы – в поединке между ним самим и маркизом у Бракксгаузентруппа этой правоты, видимо, было недостаточно: уж слишком симпатичен, наверное, был ему Рональд.

 
Кто был святым, кто был отступником —
Не скажет современник мрачный.
И только смерть, что по лбу стукает —
Один судья, один палач нам.
 
 
Держи, Атлант, нелегкий груз!
Неси свой крест шарообразный —
Сквозь грохот бурь – иди, не трусь,
Сквозь смех людской, и все маразмы.
 

Стихи явно придавали Гнидарю силы – вместе с последней строфой он выбил у маркиза шпагу и мощными красивыми шагами направился к пятящемуся отцу. Лицо того исказилось, затем гаденькая усмешечка скривила его губы.

– Все, отец, все, – сказал Гнидарь глубоким и печальным голосом и поднял меч над головой. Маркиз весь сжался – в этот миг он был так похож на худенькую женщину.